Текст книги "Маленькая женщина"

Глава пятая,
в которой я проявляю бойцовские качества

Всегда мечтала отбрить кого-нибудь так, чтобы этот гад на всю жизнь запомнил! Одного из тех, кто подходит к тебе и говорит:

– Что лезешь? Вымахала, так думаешь, что все можно? – это я, например, слышала в очереди. Или вот это, из личного опыта посещения метрополитена:

– Чего расселась? Не видишь, инвалид войны. Ну-ка уступи место, глиста. Молодежь пошла!

Мне всегда хотелось что-то ответить задиристо, изысканно, с умеренной толикой грубости и большим юмором. Так, чтобы сразу же, прилюдно поставить грубияна на место. Потому что интересно, как я должна понять, что надо мной в час пик нависает инвалид войны, если ему на вид не больше сорока пяти лет, а если вглядеться, то и вообще сорок. И здоровьем он пышет так, что мне как медику со «Скорой помощи» с ним не встретиться никогда. Разве что по поводу аппендицита. Вот что бы ему не ответить:

– Что, Шариков, с колчаковских фронтов вернулись?

Или еще можно так:

– Садитесь, дедушка. Вы в похоронное бюро? Подождали бы немного, вас бы туда на руках отнесли! В красивом гробу!

Вот представляю, какая была бы рожа у этого бугая. Всю жизнь мечтала посмотреть, но так ни разу и не сделала, но не потому, что не пробовала. Просто когда мне на улице (или в магазине, сберкассе, метро и т. д.) говорят гадость, я не могу выдавить из себя ни слова. То ли сказывается хорошее воспитание, то ли страх, свойственный всем приезжим. Хотя, собственно, откуда у меня хорошее воспитание? Обычное, как у всех. Школа, медицинское училище, подружки-сплетницы, первые матерные слова шепотом на ушко соседскому мальчишке… Значит, мое онемение – результат шаткого положения, естественного для человека, обладающего северокавказским выговором, который, к сожалению, ничем не сотрешь. И ничего мне не остается, как потом, уже после эпизода, перемалывать в воспаленном мозгу колкие, остроумные и обидные ответы, которыми можно было утереть нос мерзавцам. Но, как известно, от таких умственных упражнений никакого толку. Но вот тогда, в тот день, когда Митя окончательно сделал выводы относительно моей полной непригодности… тогда у меня наконец получилось сказать все, что я думаю. Жаль только, что не Мите, а одному невразумительному алкашу, который просто попался мне под руку.

Когда я вышла из трамвая, мир смазанно шатался перед моими глазами. Слезы застилали обзор, и я очень медленно шла в сторону Песчаного переулка и хлюпала носом. Еще не в силах осознать масштабы катастрофы, я чувствовала, что случилось то самое страшное, чего я так боялась. Любви нет! Я оплакивала свою глупость, из-за которой мне теперь придется неопределенное время приводить себя в норму. И как-то жить дальше. Делать уколы, улыбаться. Готовить куриную лапшу для Полины Ильиничны. Хотя больше всего хочется намылить веревку и повеситься на подходящем крюке. Единственное, что останавливало, так это то, что я видела, как выглядят впоследствии эти самые повесившиеся. Никакого трепета или романтики. Одно отвращение. Поэтому вместо мыслей о веревке я заставила себя вспомнить, что Полина Ильинична просила меня по дороге домой купить ей кефир. И я завернула в маленький продуктовый магазинчик. Любовь любовью, а Полина Ильинична – это светоч на моем пути. Она вот уже три года гостеприимно принимает меня в своем доме, безропотно позволяя мне ухаживать за собой и отгонять от нее двух ненавистных племянниц, зарящихся на ее половички и баранки! И не бросает меня только потому, что я заходила делать укол к другой старушке.

Я зашла в магазин, полная мыслей о том, как Митя был неправ и несправедлив. Я придумывала тысячи ответов, которые могли бы переменить его отношение ко мне. Была так убедительна, так нежна, что он не смог бы устоять и простил бы мой маленький (ну ведь правда, почти ничтожный) обман. А в лавчонке, куда я зашла, полная сумбурных мыслей, уже столпились в ожидании «догона» все местные алкаши. Поскольку их пропитая мыслительная деятельность сильно замедлялась утренним похмельем, то процесс купли-продажи оказался затянут, если не сказать, парализован. Для синего от водки аборигена даже процесс пересчета сдачи был непосильной нагрузкой. Очередь недовольно переминалась с ноги на ногу, ожидая, доколе же и когда же он наконец… Я некоторое время постояла, но поскольку была на взводе, то не смогла сдержаться и через всю волну похмеляющегося народа спросила у измученной продавщицы:

– Девушка, кефирчик без сдачи не продадите? – Вроде бы нормальная фраза, разве нет? Ну почему, скажите, я должна терять битый час, если мне всего-то надо литр кефирчика. В конце концов, мне для старушки!

– Мне все равно, договаривайтесь с очередью, – злобно буркнула исподлобья продавщица.

– Мужчины, позволите? – попыталась пробиться плечом я. Мужчины, как один, срослись плечами, словно стенка в футболе. Может, им и вправду было так плохо, что промедление смерти подобно, но скорее сказался наш добрый русский менталитет. Уж что-что, а стоять в очередях мы испокон веку умели. И эти жалкие годы изобилия не отбили нашей сноровки.

– А вот это видела, лимита поганая? – продемонстрировал общую позицию очереди крайний, в синих трико и шлепках на босу ногу с нестрижеными когтями. И стукнул ладонью по сгибу локтя, вытянув руку в мою сторону.

– При чем тут лимита? – нахмурилась я. – Кефиру продайте!

– Ага! – глубокомысленно рявкнул он. – Чеченка проклятая. Учись лучше скрывать акцент!

– Я? Чеченка? – немного затормозила я.

– А кто? Не я же! – удовлетворенно загоготал «синяк». Тут у меня неожиданно сорвало крышу. Вместо того чтобы исчезнуть из эпицентра мужской ненависти и расизма, от греха, как говорится, подальше, я ринулась в бой.

– А ты… а ты… И ВСЕ ВЫ… стадо баранов У ВОДОПОЯ! – ни секунды не думая о последствиях, ляпнула я.

– ЧТО-О? – хором и, кажется, даже в одной тональности охнули мужики. Я инстинктивно прижалась к стенке.

– ВОДКОПОЯ! – поправилась я, тяжело дыша. Мне хотелось моря крови. Интересно, это я с ума сошла или так страдаю из-за разрыва с Митей?

– Не, ну совсем распоясались! Понаехали тут… Обнаглели! – защебетала общественность. – Езжай к себе в Чуркистан.

– Интересно, а кто ж вас тут лечить-то будет? – ухмыльнулась я. – Этот пропойца, я так понимаю?

– Без тебя, чеченская морда, разберемся! – заверил меня он.

– Да если бы я была чеченкой, от вас бы тут через пять минут мокрого места не осталось! А впрочем, вы правы. Я действительно из Грозного, так что дайте-ка я вас получше разгляжу, чтобы знать, кому ночью глотки резать! – окончательно не ведая, что творю, выдала я.

– Ах ты, сука! – озверел мой борец за чистоту Москвы и ринулся ко мне. Тут наконец инстинкт самосохранения сработал и у меня, и у продавщицы. Она принялась кричать «Караул!» и «Милиция!», а я заорала «Насилуют!». Дальше, как в плохом кино, где зритель явственно замечает, что драка инсценирована, я увидела около своего лица вяло надвигающийся трясущийся кулак. И, не дав ему сильно встретиться с моим глазом, я нанесла удар под дых коленом. Удар, который должна уметь наносить любая уважающая себя женщина. А уж я, как женщина из «Скорой помощи», имеющая богатый опыт ночных столкновений с подвыпившим элементом, наносила удар практически с профессионализмом обоих братьев Кличко, вместе взятых. Господин правозащитник очень удивился, потом согнулся пополам и заскулил. Толпа расступилась передо мной, как воды перед Моисеем. Немая сцена!

– Два литра кефира, пожалуйста, – гордо выдохнула я, шарахнув купюру на прилавок.

– Возьмите сдачу, – робко пропищала продавщица.

Я несла кефир, как главный приз в долгой мучительной борьбе, а вслед мне слышался шепоток. Я вышла из магазинчика в состоянии аффекта. Я знаю, что говорю. Мне приходилось диагностировать подобное. Человек не понимает, как он мог совершить такое. Но тем не менее все уже сделано, причем вот этими самыми ручонками. И остается только тикáть, пока потерпевший не пришел в себя и не решил дать мне сдачи. Дворами я пробралась в свой подъезд и вошла наконец в лифт. Там, под тихий скрежет лифтового мотора, я подумала, что кефир не стоил того. Однозначно! Лучше бы я купила его в супермаркете через дорогу. Потому что непонятно, как теперь ходить на работу. В зеркале лифта достоверно отражался растекающийся по моему лицу синяк.

– Душечка, я не понимаю, как на вас могли напасть? – Полина Ильинична рассматривала мой синяк под глазом с лупой.

– А вот так! Обозвали чеченкой и дали в глаз! – рассказала я.

– Знаете, дорогая, я бы обошлась и вчерашней ряженкой. И все-таки, среди бела дня! – потрясалась она. Хотя тот факт, что я мужественно сражалась за то, чтобы принести ей кефир, ее положительно потряс. Знала бы она, из-за чего я на самом деле полезла в драку. Просто в тот момент мне было совершенно необходимо дать в нос любому представителю сильной половины человечества. Ух, ненавистные мужики!

– Я помешала им похмеляться! Этого они мне простить не смогли, – я усмехнулась. После того, как мною была одержана полная, безоговорочная победа, адреналин еще гулял барином по моей крови.

– Скажи мне, пожалуйста, а больше у тебя ничего не произошло? – хитро прищурилась бабуля.

– С чего вы взяли? – попыталась увильнуть я.

– А с того, что раньше ты бы никогда в драку не полезла, – Полина Ильинична хлопнула кулачком по столу. – Ну-ка, рассказывай, что стряслось!

– Да ничего особенного! С мужиком рассталась, – осторожно вымолвила я, но потом, после некоторого количества пыток, во всем созналась. И о том, как не понравилось ему мое настоящее. И про то, как он все пытал меня относительно моего темного прошлого, а я молчала как партизан.

– Н-да, история, – промолвила баба Полина, а по ее тону я поняла, что большую часть она знала и без меня. – Пойду-ка я погуляю.

– Зачем? – не поняла я.

– Надо! – уверенно кивнула она и отправилась на променад. То бишь на скамейку во дворе, на бабуськинский командный пункт. Вернулась она усталая, но полная информации.

– Митяй твой – дурак. Жил с женой в Конькове, в квартире, которую купил на свои денежки. У них там дочь, собака, то-се.

– Что то-се? – не поняла я.

– А то, что он и в Ямбург-то начал ездить, чтобы на собственную квартиру заработать.

– И? – конечно же, мне было дико интересно все, что касалось Мити. Пусть даже теперь это не имело никакого значения.

– Ну, и заработал. И вообще втянулся. Машину купил, жену с дочкой в Турцию возил каждый год. А она, конечно, сучка…

– В смысле?

– А как в том анекдоте, который про «возвращается муж из командировки…».

– А-а! Ну, это он мне и сам говорил, – разочаровалась я.

– Это еще не все!

– Не все? А что еще? – удивилась я. Мне и этого было достаточно, чтобы понять, что не будет мне прощения.

– А еще она его из квартирки той выперла. Обвинила его в мордобое, заявление написала и еще в каком-то ужасе обвинила. Вроде бы он у нее что-то жутко ценное украл. С дочерью видятся по расписанию. В квартире она теперь живет с тем самым любовником, с которым он ее и застукал. Представляешь?! И если он на квартиру претендовать будет, она сразу в суд. Вот он у тетки теперь живет. И всех ненавидит. Все-таки он на эту квартиру пять лет зарабатывал.

– Вот это да! – причмокнула я языком. Надо же. Неудивительно, что его так пугает любое вранье. – Ну, у вас там на лавочке и база данных. Майкрософт отдыхает!

– А то! – бабуся покраснела от удовольствия. Пришлось сделать укол папаверина. На всякий пожарный.

– Ладно, проехали. Что ж теперь поделать. Не сложилось, значит, – вздохнула я.

– Но ты его любишь? – поинтересовалась Полина Ильинична.

– Нет, конечно, – я замотала головой. Первая моя заповедь гласит, что любви нет.

– Нет? – старушка недоверчиво приподняла бровь.

– Ну, конечно! – отвела взгляд я. – Вы же знаете, что по-настоящему я люблю только вас!

– Не подлизывайся, – засмеялась она. Впрочем, думается, что мой ответ ее очень устроил. – А, ладно! Все ты правильно сделала, потому что все равно бы у вас ничего не получилось бы.

– Почему? – расстроилась я. Если честно, я надеялась, что ее совет будет иметь другой вектор.

– Да потому. Жениться он все равно не стал бы, после такого-то. Ну, приезжал бы раз в полгода, дурил бы тебе мозги, а потом отчаливал бы к другой.

– К другой? – теперь подняла бровь я.

– А ты что думаешь, что молодой мужик там по полгода будет тебе верность хранить? Ха! – фыркнула старушка.

– Ну и я тогда переживать не буду, – окончательно поникла я.

– Вот и не переживай. Живи спокойно, что, тебе у меня плохо? – заискивающе спросила Полина Ильинична.

Я усмехнулась. Конечно, если следовать ее логике, то при малейшем удачном романе у нее были бы все шансы потерять меня в качестве жилички и снова вернуться в каменный век, когда она вызывала «Скорую» по три раза на дню. А так – все на своих местах, в том числе и мое сердце.

На том мы и порешили. Если уж не удалось договориться, значит, не судьба. Мне тридцать пять лет, каждый из которых отпечатался на моем не слишком красивом лице с чрезмерно длинным носом. Такой нос пристал только Барбре Стрейзанд. Только ей он простителен, а на мне он смотрится как ручной тормоз в паровозе. Пластический хирург по мне плачет. И на моих руках нет маникюра! Я врач, которому в любую минуту может прийти в голову покопаться в человеческих внутренностях. Нам не положен маникюр. И никто уже не сможет разбить мое сердце, поскольку это уже успел сделать Дима. Я вернулась к работе, постаравшись выкинуть из головы все мои удачные и неудачные романы.

– Можешь не ставить меня пару недель в смену к Большаковскому? – попросила я нашу Римму, старшего фельдшера. Она немного помахала головой, но пошла навстречу. И я каталась одна, к моему вящему удовольствию. То есть, по идее, я должна была быть недовольна, потому что одиночные фельдшерские бригады – это очень утомительно. Двенадцать часов катаешь с дневным водителем, и еще можно жить. Днем по улицам хоть люди ходят, даже на Сходненской подстанции. А вот ночные вызовы, следующие двенадцать часов смены, для одиночной бригады – сплошной экстрим. Хорошо, когда едешь на сердечный приступ или, еще лучше, на ОЖ.[9]9
  Острый живот – диагноз, требующий уточнения в стационаре.


[Закрыть] Аппендицит или отравление – мне не придется всовывать больному трубки и в одиночку либо в лучшем случае с родными переть больного по лестнице до машины. А если ночной вызов звучит как «ножевое ранение в область солнечного сплетения»? Как думаете, может ли ждать там что-то хорошее девушку-фельдшера, работающую в одиночку? Это же стопроцентная пьяная драка с поножовщиной! То еще удовольствие, реанимировать дерущихся мужиков.

– Все лучше, чем объясняться с Большаковским, – успокаивала я себя, когда мне предстояло войти в очередной вонючий подъезд пятиэтажки, с выбитыми лампочками и пустыми бутылками под лестницей. Действительно, меня тошнило при одной мысли о том, что придется объясняться, выяснять отношения, а может даже, не приведи Господи, он станет настаивать на продолжении нашей порочной связи. Уж чего-чего, а любви мне хотелось меньше всего. Так, в полной гармонии с самой собой и собственным одиночеством, я откатала почти месяц, а в конце августа, когда на улице стояла страшная жара, от которой мне все время хотелось спать, со мной неожиданно случилось ЧП. В тот день я каталась без обеда. Впрочем, как я уже говорила, при нашей работе в этом нет ничего удивительного.

– Двадцать четвертая, примите вызов, – напечатал мне компьютер, когда в три часа ночи мы катили с вызова по ОЖ. Катили аж из Митина, куда нас занесло волею судеб, хоть это и был совершенно не наш район. Диспетчеры «наверху», на пульте центрального управления, интересуются единственно одним – чтобы вызов не висел на их пульте, не мигал раздражающе красным сигнальчиком более пары минут. Их, диспетчеров, за долгий «завис» вызова штрафуют и однозначно не гладят по головке. Отчего они, невзирая на рентабельность, оправданность и просто здравый смысл, могут послать «Скорую» нашей подстанции, например, в Бирюлево. Особенно ночью, если уж больше совсем некому. А потом нас спрашивают, почему же это, люди добрые, «Скорая помощь» такая мучительно долгая. И действительно, отчего это доктора не могут долететь от Тушинской до Бирюлева за пятнадцать минут?

– Что за вызов? – нахмурилась я. Мы ехали без пациента, так как Острый Живот оказался всего лишь плохо переваренным ужином со всем вытекающими последствиями в виде колик, мучительных болей и не менее мучительного (особенно для окружающих) газообразования.

– МКАД, в районе Строгина. Авария, – коротко отрапортовала бормашинка, перенеся равнодушный настрой диспетчерши сквозь километры радиосетей. Ей было наплевать на мои проблемы. На то, что я вот уже около двадцати часов ездила без перерыва и обеда. Что мне страшно хочется спать. Гораздо сильнее, чем обычно. Что Строгино – это опять же не наш район. И вообще…

– Вызов приняла, – выбила буквочки на клавиатуре я. И долго выясняла, понял меня «тамагочи» или нет.

– Кхе-кхе! – рассмеялся водила. – Что ж ты, столько работаешь, а инвентарь не освоила?

– Освоишь его, как же. Он может и зависать, и глючить, и еще бог весть что! А я не доктор, чтобы разбираться в «тамагочиных» недугах. И потом, я в основном езжу с кем-то, а не одна.

– Да уж, приехали. Милости прошу! – крякнул водитель, останавливаясь на обочине около какой-то невразумительной свалки из машин.

– Только этого не хватало! – я закусила губу, чувствуя, как тошнота подкатывает уже не в виде глюка, а как вполне реальный симптом. Аллергия на работу, не иначе! Передо мной развернулось целое поле работы. Оставалось надеяться, впрочем довольно призрачно, что мне на подмогу пришлют кого-нибудь еще.

– Доктор! Доктор! Там такое! – бегал и хлопал руками, как вентилятором, какой-то молодой господин с белым лицом (если не считать красных разводов в уголке губы).

– Какое такое? – я была недовольна и не склонна к жалости и сочувствию. И это вовсе не связано с профессиональной черствостью, как вы могли подумать. Я совершенно в состоянии пожалеть старушку, а при виде больного страдающего ребенка у меня вообще сердце переворачивается, но автомобильные аварии – это другое. Как вы думаете, что нужно, чтобы в три часа ночи на совершенно пустой дороге, состоящей из как минимум пяти полос, врезались друг в друга несколько красивых и явно дорогих машин? И почему, спрашивается, эти долбаные гонщики, которые иногда не просто долбаные, а обдолбанные (каламбур!), так вот, почему эти долбаные и обдолбанные гонщики не подумают заранее, как и кто будет лечить их поломанное тело, особенно после того, как они на скорости в двести километров в час впаяются в ограждение, а потом перекрутятся, как юла, задев еще парочку ни в чем не повинных машин. И наконец остановятся, встретив на пути естественную преграду в виде столба с номером километра, собрав за собой целый хвост разбросанных по МКАДу авто. Вуаля!

– У него там нет лица! Совсем нет лица!

– Вот у этого? – я склонилась над довольно типичным в такой ситуации пациентом. Клиент доигрался по полной. Это именно его джип закрутило и шарахнуло об столб так, что дорогущая подушка безопасности таки сработала, бабахнув ему в лицо со всем своим положенным импортным напором. Он сидел, размазанный по окошку красивого, но безнадежно разбитого автомобиля-джипа. Кажется, даже этого… как его… лендкруизёра. Так, кажется? Итого, любитель быстрой езды получил по первым прикидкам перелом носа со смещением кости, а возможно, что и скулы, так как от удара столбом по двери он хорошенько треснулся еще и о боковое стекло. Оно даже покрылось паутинкой трещинок от соприкосновения с его крутой челюстью. Очень может быть, что и скрытые повреждения имели место. Это только кажется, что стоит затонировать машину покруче, так она становится транспортом бессмертных.

– Что с ним, доктор?! – волновался беленький. – Он будет жить?

– А вы ему кто? – заинтересовалась его сердечностью я.

– Я-то? – вдруг разозлился потерпевший. – Я ему теперь как сын. Буду на полном его обеспечении. Вот козлина. Доктор, он будет жить?

– А! Понятно, – улыбнулась я. – Будет, не переживайте. Можете шить уже себе новый кошелек.

– Это хорошо, – порадовался тот. Я стала потихоньку выводить из шока лихача. Вколола обезболивающее, продезинфицировала раны, подтащила акваланг, уже совершенно намереваясь дать ему отдышаться, но тут случилось невероятное. Я, видавшая виды тетя-доктор, которой не страшны даже кулаки местных алкоголиков, неожиданно для самой себя и для окружающих взяла да и грохнулась в обморок. Прямо там, глядя, как уходит в дымку похожее на сырую котлету лицо водителя джипа. Опа! И меня нет, я лежу рядом с «Тойотой», вся такая романтичная, в белом халатике.

– Что бы это могло быть? – с недоумением вопрошал приехавший на место происшествия врач другой бригады.

– Понятия не имею! – гордо ответила я, демонстрируя полную боеготовность. После того, как доктор вывел меня из моей временной комы, сунув в нос нашатыря, я успела немного прийти в себя. Правда, сначала меня очень некрасиво вырвало. Прямо на джип.

– Может, ты заработалась, мать?

– Не исключено, – радостно кивнула я. – Вы можете не сообщать мне на подстанцию?

– Гастарбайтер?

– Угу! – кивнула я.

– Понятно, – недовольно выдохнул доктор. Известный факт, что гастарбайтер у нас не имеет права на всякие дурацкие женские слабости типа обмороков. Не хватало еще таскать в косметичке нюхательные соли. Я так и предвкушала глумление над моей скромной персоной на летучке, если, не дай бог, о моем промахе станет известно.

– Давайте я сама тут всех долечу, – лебезила я.

– Давайте-ка вы поедете домой, а я напишу вам справочку, – категорически уперся доктор. Тоже мне, коллега. Ему бы мои проблемы!

– Я вас умоляю!

– Умолять будете потом, когда доведете себя до больницы. Вы себя хоть в зеркало видели? Нет?

– Слушайте, ну что вы придираетесь? Ведь совсем маленький обморок. Просто работали без обеда. Можно подумать, у вас такого не случается.

– Вот идите и пообедайте, – с совершенно серьезным лицом заявил доктор. Так, словно на дворе было три часа дня, а не ночи.

– Отольются кошке… – сквозь зубы бубнила я, катясь в сторону подстанции. Там дежурный фельдшер долго всматривалась в мое несколько потрепанное рабочим днем лицо.

– И что, это незаразно? – поинтересовалась она.

– Думаю, что случаев заражения обмороками наука не знает, – не сдержалась и съехидничала я.

– Смейся-смейся, а я обязана реагировать на сигнал, – надулась она. – Так что отправляйся-ка ты, мать, домой и отсыпайся. А с утра явишься на медкомиссию. Будет тебе повод поумничать.

– Вот спасибо, – чуть ли не в пояс поклонилась я. Но в соответствии с указаниями руководства пошла домой и отсыпалась все те три часа, что остались до утра. Естественно, я явилась на медкомиссию сонная и разбитая. К слову сказать, медкомиссию мы, врачи «Скорой помощи», и так проходим неимоверное количество раз. Как минимум раз в год нас проверяют вдоль и поперек, в том числе вынюхивая в нашей крови остаточные следы наркотиков. Но сейчас и этого им оказалось мало. Я сдала кровь на СПИД, сифилис, гепатит и поблагодарила за то, что мне разрешили обойтись без справки из психо– и наркодиспансера. Тем более что с моим диагнозом все стало более или менее ясно сразу после анализов крови и мочи. Я, хвала небесам, была совершенно здорова. Вот только не могу сказать, что меня это сильно порадовало.

– Вы, моя дорогая, беременны. Что же вы, сами-то не заметили? – ехидничал доктор, выписывая мне направление на УЗИ.

– Да нет, как-то повода не было задуматься, – растерянно кивнула я. Приплыли, что называется. Хорошо еще, что Большаковский вот уже больше двух месяцев как отлучен от тела. По крайней мере с вопросом «кто отец» все более или менее ясно. Неясно только, где мне теперь этого самого отца искать.

– Скажите, а у вас нет географической карты России? – грустно спросила я.

– Зачем? – несколько оторопел коллега.

– Надо мне тут посмотреть, где один город находится, – пространно ответила я.

– Какой? – он посмотрел на меня, как на умалишенную. Впрочем, с беременных какой спрос.

– Ямбург! – развела руками я.