Текст книги "Беседы со специалистами"

Книги

Какие статьи, книги оставили в памяти наиболее яркий след? Странное дело, когда читаешь обязательную литературу для того, чтобы сдать экзамены, она чаще всего не вызывает особого интереса и не оценивается по достоинству. Позже, когда обращаешься к ней по зрелому размышлению, впечатление совсем другое: многое не только интересно, но и ошеломляет своей значительностью и недосягаемостью в способности мыслить. Так случилось с трудами Льва Семеновича Выготского. Еще не очень понимая значение научного наследия Выготского, но полностью доверяя оценке Эсфири Соломоновне, называвшей его гением, я не сомневалась в её оценке этого колосса. Потом поняла, что правильно делала, поскольку зрелое восприятие его трудов полностью подтвердило убеждение в том, что Лев Семенович Выготский – гений. Как и многие гении, он умер молодым (от туберкулеза), в 34 года. Неоцененный по достоинству современниками, Выготский работал в чрезвычайно трудных условиях. Однако всего за 20 лет отпущенной ему научной жизни он поднял такие пласты психологии, которые до сих пор поражают масштабностью. Чего стоит одна только работа «Мышление и речь», в которой взаимоотношения символов языка и процессов мысли вскрыты с поразительной прозорливостью! Отсутствие или, точнее, максимальная свернутость в мысли (внутренней речи) звуковых (фонетических) единиц и максимальная насыщенность ими речи внешней, а затем не воплощение, а «совершение мысли в слове» – это блестящее обобщение взаимоотношений сокрытых от глаза психических процессов. А история познавательных процессов (в общечеловеческом масштабе)? А труды по дефектологии, в которых Выготский дает детальное разъяснение введённого им термина «дефект»? По мысли Выготского, это обозначение необходимо, т. е. оно отграничивает дефект, статичный по своей природе, не имеющий прогредиентного течения, от болезни, картина торой может постоянно меняться. К тому же ценно подчеркивание Выготским того, что в термин «дефект» нельзя вкладывать негативного значения. Дефективное дитя нельзя рассматривать как здорового ребенка минус или плюс в данном контексте? дефект. При наличии врожденного дефекта непременно вступает в силу тенденция к гиперкомпенсации. Она же, в свою очередь, может достичь таких масштабов, что разовьются феноменальные экстрасенсорные способности. Удивительно, но сам термин экстрасенсорные способности, так дискредитированный в наши дни, введён тоже Выготским. Один из американских психологов замечательно точно назвал Выготского «Моцартом от науки».

При жизни Л.С.Выготского, начиная с семидесятых годов прошлого столетия, его много критиковали. Досталось ему и за нестандартность идей, и за педологию, которую, кстати, он пытался внедрить вместе с А.Р. Лурией. Злосчастная педология подвергалась особенно резким нападкам. Но ведь что такое педология? Это симбиоз психологии и педагогики. Что же тут плохого? Конечно же, ничего. В чём же тогда дело? Как всегда, это результат того, что полученные в ходе экспериментов данные противоречили господствующим общественно-политическим установкам.

Педология выявляла существенные различия в уровне психического развития детей разных социальных сред (в частности, городской и сельской), а также их зависимость от этнической принадлежности ребенка. Это противоречило лозунгам всеобщего равенства. Возможно, что эти гонения тоже ускорили кончину замечательного ученого.

Я опасаюсь вдаваться в политическую подоплёку опалы Выготского со стороны официоза. Тем более, что это никак не мешает преклонению перед ним как перед ученым. В конце концов, такой великий композитор как Вагнер, был страшным антисемитом. Он призывал (открыто!) уничтожить всех евреев, выморить их, как тараканов, – иначе, останься хоть пара этих «тварей», они разведутся снова. Вот так, товарищ Пушкин, гений и злодейство бывают вещами совместными.

Удивительно, но полезными в смысле профессионального роста нередко являются не только специальные литературные источники, но и многие другие книги, которые мне доводится читать (конечно, в рамках хорошей литературы). Так, давным-давно у Диккенса (уже не помню, в каком романе, по-моему, в «Давиде Копперфильде») мне встретилось замечательное описание последствий инсульта (потерявшая речь тетушка Тротт). Возникло чувство гордости, что вот здесь я профессионал и могу по достоинству оценить достоверность описания. А чего стоит одна «Алиса в стране чудес», где все мысли-перевертыши Л. Кэррола можно примерить в качестве различных функций здорового и больного мозга? А как замечательно сказано у сербского писателя Милорада Павича, который придумал героя с перевернутыми глазами, т. е. с бровями, расположенными под ними: «Под взглядом таких перевернутых глаз, – пишет М.Павич, – правая рука должна превратиться в левую». Каково, а?

Неизгладимое впечатление оставил Э. Кречмер. Книгу этого удивительного немецкого психиатра и психолога, которая называется «Строение тела и характер», я купила на развале (одно время они были в Москве во многих местах). Издана в России она была в 20-х годах, когда возникло движение Пролеткульта «Культура – в массы!». Надо же, заботились об этом! Вот бы сейчас вспомнить об этом, когда с экранов нескончаемым потоком льются бескультурье и пошлость. В своей книге о строении тела и характере Кречмер пытается доказать зависимость характерологических черт характера человека от строения его тела. И хотя официально признано, что Кречмер существенно преувеличил значение этой корреляции, написано это безумно интересно. И я уверена, что какая-то доля истины в постулатах Кречмера есть.

Недаром точка зрения Кречмера наделала в свое время столько шума, недаром ею увлекались режиссеры, художники, писатели, в частности, Диккенс. Я полагаю, что своего Пиквика он создал по следам Кречмера, только изменил в обозначении типажа по строению тела одну букву, т. е. из пикника сделал Пиквика. Там же, на развале, я приобрела «Медицинскую психологию» Э. Кречмера. То место, где автор рассматривает историю символизацию как феномена, определяющего продвижение человечества по пути усложнения его психики, произвело на меня неизгладимое впечатление и позволило обосновать многое из того, что я совсем недавно написала в подготовленной к изданию книге «Нейропсихология творчества».

Вслед за Кречмером мною был перечитан П.Б. Ганнушкин «Типы патологических личностей». Это блестящий труд, заставляющий, даже принуждающий искать аналогии основных черт описываемых типажей применительно к близким и вообще знакомым людям. Оторваться невозможно, тем более что Ганнушкин, как и Кречмер, излагает материал языком, в котором органично соединяются научный, художественный и разговорный стили.

Конечно же, нельзя пройти и мимо Зигмунда Фрейда. Как бы его ни критиковали (а этого ох, как много!), но Фрейд – гений. Если бы он создал только возрастную периодизацию, в основу которой положена смена периодов детской сексуальности, то уже за одно это был он бы достоин такого «титула». Кстати, именно его периодизация подвигла меня на поиски других. Помимо общепринятой, основанной на периодизации возрастов Л.С.Выготского: младенчество, ранее детство, позднее детство и т. д. Заинтересовывают и удивляют остроумием, такие, как, например, у П.П.Блонского. В её основу положен совсем неожиданный признак: появление и смена зубов. Соответственно этому жизненный путь делится на три периода: беззубое детство, детство молочных зубов и детство постоянных зубов. А с появлением зубов мудрости начинается взрослость. Какова оригинальность подхода к проблеме, разве это не вызывает восхищения?

Кроме этой, физиологической по своей сути периодизации, автором создана и психологическая. В работе «Память и мышление» ` Блонский показал, что психическое развитие ребенка определяется четырьмя видами памяти, последовательно сменяющими друг друга памяти: моторной, аффективной, образной и вербальной.

Весьма оригинальна и интересна возрастная периодизация, предложенная американским педагогом и психологом, крупнейшим специалистом в области исследования когнитивных процессов Дж. Брунером. Он делит возрасты по виду ведущей деятельности: до полутора лет – действие; с полутора до двух с половиной – образ; с двух с половиной лет – символ. Обращает на себя внимание как рано, по мнению автора, опубликовавшего эту периодизацию в 60-х годах, ребёнок способен перейти к символу как ведущему объекту деятельности. Пришло полвека и, казалось бы, дети должны быть еще более состоятельными в этом отношении, – ан нет… Не каждый ребёнок в 2,5 года способен оперировать символами. Моя точка зрения, почему это так, изложена в отдельных статьях.

Особо упомяну о книге Леви Брюля «Первобытное мышление». Этот фундаментальный труд открыл мне глаза на то, что такое мышление. Я даже написала стихотворение, в котором призналась Леви Брюлю в любви («Я целовала книгу Леви Брюля в экстазе и в порыве сопричастья….»). Не знаю, услышал ли он меня там, на небесах, но мне стало легче, и я смогла перейти от сугубо восторженного к более спокойному и позитивному осмыслению содержания читаемого. Обычно в литературе отмечается следующее. Люсьен Леви Брюль считал, что мышление первобытного человека рождается из «коллективных представлений», которые часто противоречат элементарным законам логики. Вместо них у первобытного человека «законы сопричастия». Они имеют мистическую окраску и изобилуют эмоциями. Да, в первобытном мышлении доминируют инстинкты и вообще чувственность. Это несомненно. Но что совершеннее, мысль или инстинкт? Разве не удивительно, что инстинкт практически никогда не ошибается, а мышление на каждом шагу? Что такое инстинкт? Это опыт, доведенный до самого конца, до того состояния, когда не надо думать. Всё, что необходимо, уже хранится в памяти. А ведь прежде, чем понять, как вести себя, например, в момент опасности, как реагировать на неё, очевидно, не один смельчак, сложит «буйну голову». Но вот кто выживет, приобретёт рефлекс. Те инстинкты, что не перестали быть нужными, переданы нам. Остальные просто устранены природой. Цивилизация создаёт рукотворный мир – мир вещей. Он сокращает эмпирическую часть поведения, предоставляя нам многие объекты действительности в «готовом» виде, гораздо более удобном для пользования, чем объекты мира природы. И потом, как прекрасны, чисты и поэтичны образы и символы, неосознанно создаваемые первобытным мышлением. Первобытные люди не отделяли себя от природы (анимизм), поэтому описывали её явления в понятиях, применимых к человеку. Некоторые из них прочно вошли в язык, и мы не замечаем этого, когда говорим, например, «солнце садится» или «деревья шепчут» и т. п.

В области лингвистики огромную роль сыграли работы Романа Осиповича Якобсона. Этот ученый, наш соотечественник, поднялся до неимоверных высот в трактовке лингвистических феноменов. Круг интересов Якобсона был чрезвычайно широк. В молодости он увлекался теорией поэзии, был близок с В. Маяковским, который упоминает о нём с стихотворении «Товарищу Нетте» («..всю ночь болтали с Ромкой Якобсоном…»). Результатом этого увлечения явилась знаменитая формула: «Поэзия есть язык в эстетической функции». Затем интересы Якобсона сосредоточились на звуковой стороне языка. Совместно с другим знаменитым лингвистом (Н. С. Трубецким) он создает новую отрасль лингвистики – фонологию. Именно он, Роман Якобсон, установил 12 бинарных (парных) акустических признаков, по которым различаются фонемы. Это фонологические оппозиции, которые, по его мнению, являются языковыми универсалиями, т. е. одинаково актуальными для любого языка. Это ли не то открытие, которое определило дальнейший ход развития такой важнейшей дисциплины как лингвистика? Наконец, Р. О. Якобсоном заложены основы ещё одного нового направления в науке – нейролингвистики. Его работа об афазии (1941) – одна из первых блестящих попыток связать лингвистические особенности нарушений речи афазиков с данными неврологии о структуре мозга. В этот же период ученый даёт физиологическое обоснование своему же учению о метафоре и метонимии. Метафору он определяет, как единицу, расположенную в языке по оси комбинации, а метонимию по оси селекции. Это означает, что метафора рождается в результате переноса одного значения слова на другое, комбинируясь с ними образуя новое. Например, употребление слово тряпка в обозначении человека или выражение финансы плачут; ситец неба; глазунья луны и т. п. А метонимия – это отбор (селекция) какого-либо признака того или иного понятия и замена им другого понятия. Например, все флаги будут в гости к нам, где флаги употребляются в значении страны, державы. Таким образом, метафора относится к числу нарушений операций парадигматического ряда, а метонимия – к числу нарушений операций синтагматического ряда. Учитывая, что парадигматика обеспечивается «задним мозгом», а синтагматика «передним», преобладание в речи больного метафор – дополнительное свидетельство локализации очага поражения в «заднем» мозге, а метонимий в «переднем». Почему-то при анализе вербальных парафазий у наших больных мы, как правило, не прибегаем к их делению на метафоры и метонимии, а ведь это важно и не только в плане уточнения топики очага поражения, но и в плане выбора методов работы с больным и подбора словесного материала для отработки. Теоретические разработки Р.О.Якобсона явились ценным вкладом в теоретические положения лингвистики в целом.

Глубже понять многие феномены, столь важные для нашей профессии, например, феномен памяти и её потери, феномены сложных взаимоотношениях тела и духа, мне помог и Осип Мандельштам: «Я слово позабыл, что я хотел сказать, слепая ласточка в чертог теней вернется». Это о памяти. Сравнить забытое слово со слепой ласточкой! Как рождается такая ассоциация?! Или: «Дано мне тело, что мне делать с ним? Таким единым и таким моим?». Задумайтесь, как много нам объяснил поэт из того, что трудно описать в терминах науки.

В течение жизни я ещё и ещё раз убеждалась, что всё, что удалось узнать, даже, казалось бы, в совсем отдаленных сферах познания, в какой-то момент может пригодиться в профессии. Так, полезным и даже, можно сказать, судьбоносным, оказалось для меня владение нотной грамотой. У меня не бог весть какое музыкальное образование, всего-то музыкальная школа (плюс любовь к музыке!), но и благодаря этому не удалось ответить на один из вопросов, мучивших много лет. Вопрос этот не из слабых: в чём состоит феномен заикания, каковы причины запинок при нем – внутренние (эндогенные) или внешние (экзогенные)? Позже я остановлюсь на моих соображениях по этому поводу подробнее. И хотя я не вижу, чтобы мои доводы были приняты широко, я всё же довольна. Себе-то я, уж точно, ответила. А это ведь немало.

Вообще говоря, у меня есть мечта посвятить отдельную работу обзору тех источников, которые не относятся к числу научных публикаций, а также косвенных обстоятельств, способствующих рождению творческой мысли. Они, как будто, не представляют ценности для исследователя вообще и в области нейропсихологии, в частности. Однако нередко обращение к ним не только помогает, но и венчает дело. Бог даст, и получится! Хватило бы времени отпущенной мне жизни.

Центр патологии речи

Пионеры и «звезды» Центра

Сознаю, что я не очень-то хороший историограф, то есть запоминаю больше и ярче сугубо рабочие, межличностные моменты, психологические портреты людей, чем фактологию, но все же рискну рассказать о том, что запомнилось.

Документально утвержденный в 1968 году Центр патологии речи в Москве располагался он на улице Веснина и занимал там весьма скромное пространство. В его штате насчитывалось 11 человек, но зато каких! Помимо инициатора создания Центра – Виктора Марковича Шкловского, пионерами теперь огромного, уникального учреждения были высочайшего уровня неврологи, психиатры, психологи, логопеды. О некоторых из них, прошедших долгий путь в разных стенах этого постепенно расширяющегося учреждения, речь пойдет чуть дальше. С улицы Веснина Центр в несколько расширенном составе перебрался в Психоневрологический диспансер № 2 Киевского района. Встала задача влиться в коллектив диспансера, сохранив при этом свою специфику. Она была успешно решена. Сотрудники Центра сумели быть полезными диспансеру, завоевать необходимую репутацию и доказать важность помощи именно тем, кто страдал нарушениями речи.

Наряду с серьезными моментами жизни Центра, выступлениями на конференциях, разборах, научными трудами и сообщениями, были и курьезные. Однажды один из пациентов диспансера в позднее время, когда практически все врачи разошлись по домам, надумал лететь в Космос. Он разделся догола и стал пробивать лбом оконное стекло, крича «В космос, в космос!». Присутствующие при этом мужчины, пытались силой оттащить его, но он, изрядно вспотевший, буквально выскальзывал из рук. В самый критический момент появился Шкловский. С высоты своего двухметрового роста от осмотрел ситуацию и громовым басом, который у него имелся в избытке, рявкнул: «Смирно, Юрий Гагарин!». Тот моментально обернулся и услышав повторно ту же команду, обмяк и сел на стоявшую у окна банкетку. Тут его взяли под руки и увели. Вот, что значит, попасть в систему бреда больного! Урок был классным!

Из диспансера Центр перебрался на Фили, в здание бывшего детского сада. Число с кабинетов и, соответственно сотрудников, существенно увеличилось. Коллектив был дружным. Взаимопомощь и выручка были для нас не банальным официозом, а реальными правилами совместного существования. Один стоял за всех и все за одного.

Не могу не воскликнуть еще раз: что за люди были в Центре! Начну с главной для меня фигуры.

Елена Павловна Кок

До сих пор не знаю, нашла ли подходящие слова, чтобы благодарить судьбу за счастье работать рядом с этим удивительным ученым.

Елена Павловна – смолянка, то есть воспитанница Смольного Института, который был основан Екатериной Второй в Санкт-Петербурге в конце 18-го столетия. Институт назывался «Императорское воспитательное общество благородных девиц». Целью Смольного было «дать государству образованных женщин, хороших матерей, полезных членов семьи и общества».

К созданному Институту прочно прикрепилось название Смольного. Произошло это потому, что великолепное здание Института, выполненное в стиле барокко, располагалось на том месте берега Невы, где при Петре Великом были устроены смоляные дворы, поставлявшие смолу для строительства кораблей. Получается, что добывание смолы оказалось делом более важным, чем воспитание благородных девиц. Екатерина, воодушевленная первыми успехами в достижении поставленной цели, подумывала даже о создании «новой породы людей», образованных и высоконравственных. Не знаю, насколько реальным было это желание императрицы в отношении всех воспитанниц Института, но в случае с Еленой Павловной, это удалось в полной мере.

Одна моя подруга, по имени Люда, случайно, попала в санатории в одну комнату с Еленой Павловной (в теперь уже давние советские времена, когда селили отдыхающих именно так). Через некоторое время, пообщавшись с ней, подруга поразилась ее упорядоченности, в частности, неукоснительному следованию намеченному режиму дня. Например, в часы, когда по плану был моцион, Елена Павловна выходила на улицу в любую погоду. Если шел дождь, она это делала, нимало не раздумывая, в плаще. Кроме того, Люду удивляло, как много она знает, как интересно рассказывает о разных вещах. «Елена Павловна, – сказала Люда, – Вы бы книги писали». «Я написала», – отозвалась Елена Павловна. «Ну, тогда писали бы диссертацию!». «Я написала», – последовал ответ. «Тогда вторую», – не унималась Люда. «Я написала», – тихим голосом ответила Елена Павловна, без тени заносчивости. В этом была вся она.

Главная книга Е.П. Кок «Зрительные агнозии». Этот труд основан на анализе 2000 случаев нейрохирургических больных. Книга опередила время. Помимо данных, которые обычно приводятся в подобного рода монографиях, в нее была заложена идея дифференциальных различий в функциях полушарий мозга, то есть идея межполушарной функциональной асимметрии. Елена Павловна четко распределила симптоматику нарушений, характерных для левого и правого полушарий, описала их специфику. Книга написана образцово информативно, структурировано, доказательно, красиво в этом своем сдержанно фактологическом стиле. Однако в то время считалось, что Кок гиперболизирует свои идеи. На этом она разошлась во взглядах с А.Р. Лурией, ближайшей сотрудницей которого она была. На всех конференциях, где ей доводилась быть, она выходила на трибуну и горячо, краснея так, что на шее появлялись пятна, отстаивала свои мысли по поводу полушарных различий в работе мозга. Я видела собственными глазами, как некоторые из присутствующих крутили пальцем у виска, снисходительно посмеиваясь. Но ведь как устроена жизнь: через некоторое время все, включая тех самых, кто беспокоил пальцем свой висок, стали горячо ратовать за те же самые идеи. И что самое удивительное, имя Елены Павловны даже не упоминалось ими. Да и в современных работах по проблеме межполушарной асимметрии мозга она цитируется совсем не часто. Это обидно. Обидно, что незаслуженно обойдены молчанием со стороны научной общественности и другие научные находки Елена Павловна, например, описание патогенеза амнестической афазии. Но… об этом дальше в беседе о значимых для меня научных данных.

В Центре, за неимением научных ставок, Елена Павловна была оформлена как простой врач-невролог. Эту должность, на которой выполняла всю причитающуюся практическую работу, она, конечно же, совмещала с научными исследованиями. Помогать ей в этом было величайшей честью и давало возможность учиться удивительному способу мыслить и обрабатывать результаты наблюдений. На каждого пациента у Елены Павловны была своя особая карточка, куда она скрупулезно вносила все, даже самые мелкие детали наблюдений. Картотека была размещена в ящичках в безупречном порядке. Так же обстояло дело и с карточками с библиографическими данными. Я многому научилась у нее, но вот такой упорядоченности в делах я так и не освоила. Оно и понятно, учреждения, в которых обучалась и воспитывалась я, были антиподами Смольного. К тому же, у меня в этом смысле дурная наследственность. Мой отец тоже был человеком крайне рассеянным и разбросанным, хотя, несмотря на это, преуспел в своей служебной карьере.

Елена Павловна была блестящим научным руководителем. В частности, она руководила написанием кандидатской диссертации нашего врача Владимира Репина. То, что им удалось создать, дорогого стоит. В рамках диссертации была разработана детальная 10-балльная оценочная шкала динамики неврологических нейропсихологических симптомов у постинсультных больных. Она до сих пор признается наиболее валидной для прослеживания динамики применения новых фармакологических препаратов. Володе Репину спуску она не давала, и он, несмотря на большую врачебную загруженность выполнил диссертацию в кротчайшие сроки.

При такой немыслимой организованности Елена Павловна была не прочь принять участие в наших внерабочих посиделках с шутками, песнями, номерами, которые обычно бывают на капустниках. Она понимала шутку и от души смеялась нашим выдумкам. Помню, как мы праздновали ее День Рождения, к которому подготовили целое представление. Психиатр Анатолий Добрович (о нем отдельный разговор впереди), прекрасный бард, поэт, гитарист исполнил торжественную балладу, начинавшуюся словами: «Апраксии, агнозии высших корковых функций…». Затем по тексту шел текст о вкладе в их понимание Елены Павловны, о том, как она обогатила их, подняла на новую высоту. Именинница была счастлива. Такой счастливой я ее видела один раз.

Жила Елена Павловна одна, почему, не знаю. Красотой она не блистала, но и особенной не красотой тоже. Аккуратная, подтянутая, всегда причесанная, она была для всех нас образцом того, как нужно выглядеть на работе. Однако, судя по всему, у нее были слишком высокие запросы на мужское партнерство. При этом условии, оно, как правило, не складывается. Смысл ее жизни был в работе, в науке. Она ждала, когда, как это планировалось, будет заведовать неврологической клиникой, чтобы там развернуться в полную силу. Однако, так вышло, этого не случилось. Ожидаемая клиника досталась другим ученым. Не знаю, это ли обстоятельство ее так сильно подкосило, или были еще и другие, о которых я не осведомлена, но через некоторое время произошло то, о чем и сегодня вспоминается с содроганием. Елена Павловна на 52 году жизни покончила с собой, выбросившись с 14-го этажа дома, в котором жила.

Как часто мы осознаем очень важные вещи, тогда, когда уже поздно! Так, я после кончины Елены Павловны вдруг четко поняла, что она хотела и искала более близких контактов со мной, моим мужем, моей семьей. Охотно приезжала к нам на скромную дачу, любила там возиться с цветами. Я же стеснялась быть навязчивой и приглашала ее гораздо реже, чем это следовало бы делать. Вот она, ложная стыдливость, наследие нашего слишком строгого воспитания. А Елена Павловна, смолянка, не стыдилась говорить мне замечательные слова, писать их на подаренной книге и, самое удивительное, посеять в моем саду собственноручно крупные садовые незабудки. Много лет каждой весной на меня смотрели чистые ясные, ярко голубые глаза Елены Павловны. Теперь меня там нет, в незабудки, я уверена, продолжают расцветать по весне. Так мудро, как и все, что она делала (кроме последнего шага!), Елена Павловна оставила свой след на земле.

Анатолий Борисович Добрович

Этим доктором-психиатром я безмерно восхищалась и даже, как могу теперь признаться, не без оттенка влюбленности. Впервые я увидела Толю, в середине 70-х, в кабинете Елены Павловны Кок. Он достаточно высокий, стройный, в красивом вязаном свитере стоял около ее стола и увлеченно, более того, артистично, о чем-то рассказывал. Его темные глаза и многозначительная улыбка источали, как мне сразу подумалось, южный колорит, и я не ошиблась. Он был родом из города Черновцы. Голос Анатолия переливался всеми цветами радуги, если так можно сказать о голосе. Захотелось послушать, о чем он говорит. А говорил о своих наблюдениях за пациентами и о том, как трудно отграничить неврологическую симптоматику от психиатрической. Приводил интересные примеры. Елена Павловна сразу же вникла в суть дела. Беседа была очень интересной. Впоследствии у меня самой было много разговоров с Толей на подобные темы.

Добрович выделялся среди других сотрудников Центра тем, что постоянно выступал в разных местах с просветительскими лекциями. Говорить он мог завораживающе, писать так же. В этом я убедилась в первые же дни знакомства, прочитав его научно-популярную книгу «Фонарь Диогена». В этой, как и в других своих книгах, «Общение: наука и искусство», «Глаза в глаза», «Милые бранятся» и др. он увлекательно красочно раскрывал секреты общения между людьми в самых разных сферах жизни, значение темперамента для всей окраски личности, магической силы слова и пр. Это тогда казалось недосягаемым. Но, не Боги (а в то время он казался именно им) горшки обжигают. Мало по малу, я и сама, по его примеру, стала подвизаться на этом поприще.

Анатолия часто приглашали с лекциями в самые престижные места. Он рассказывал, как однажды получил приглашение на круиз по Черному морю на роскошном теплоходе «Лермонтов». Прибыв на место, Толя поинтересовался тем, о чем он должен рассказать публике. А публика эта состояла на три четверти из высокопоставленных партийных работников. Оказалось, что интересуются они, как и все смертные, вопросами секса. Удовлетворить этот запрос для Добровича было пару пустяков, однако возникла загвоздка. Слова секс в нашей стране тогда не было. Вот какая штука, секс был, а слова не было! Так как же написать объявление, как сформулировать тему лекции? Думали, думали и написали: «Вопросы любви в свете решений 24-го съезда партии». Это было, как раз время, когда этот съезд только что прошел. Афишу с таким анонсом Толя принес в Центр, и мы от души веселились, передавая ее из рук в руки.

Другим не менее значимым преимуществом Анатолия Добровича было то, что он прекрасно играл на гитаре, очень недурно пел, и, главное, песни собственного сочинения. Словом, он был настоящий бард. У меня была кассета с песнями Добровича, но, к сожалению, затерялась. По сему не могу привести полноценных примеров текстов его песен, а только кусочки из них, запавшие в память и в душу. Например, полушуточная песня про диалектику, в которой это сложное понятие раскрывалось так: «Переходят привычки в чудачество, переходит в сосульки вода, переходит количество в качество, а обратно уже никогда».

Особенно мне нравилась песня, где Толя сравнивал слова, сказанные любимой девушкой, с монетами в ручье. В ней многократно повторялись слова: «Ваши монеты в ручье…». По следам этой песни я написала свою, где рефреном были стали такие строки: «Ваши монеты в ручье, как наваждение, будто рука на плече, будто спасение» и дальше: «В Ваших монетах в ручье счастье мерещится, не вызывайте врачей, это не лечится». Вот такие были порывы. Пел Добрович не только свое. Однажды он так красиво спел колыбельную Брамса, что до сих пор, когда она вдруг где-нибудь зазвучит, я слышу его обволакивающий душу голос.

На некоторых посиделках мы соревновались с Толей: он исполнял свое на гитаре, а я под аккомпанемент плохонького пианино. Это походило на турниры средневековых бардов и менестрелей. Да, это незабываемо и, к сожалению, неповторимо. Толи давно нет с нами, он в Израиле, куда уехал, женившись на своей молоденькой студентке.

Помню Добровича перед отъездом. Коротко стриженный, простецки одетый – в вытертые джинсы и ковбойку, он показался мне потерявшим что-то неповторимое. Надеюсь, однако, что Добрович выбрал путь, на котором он счастлив и что слова из одной из его песен, которые оптимистично и голосом Толи повторяет придуманный им воробышек, применимы к нему самому: «Чив-чив, я жив, я жив, я жив…».

Вера Сергеевна Кочергина

Когда говорят скромность украшает человека, я всегда представляю себе Веру Сергеевну. Маститый невролог, она всегда, держалась как-то в тени. Однако в ней она делала замечательные научные разработки. Всегда охотно делилась ими и никогда не кичилась. Лично мне она подарила знания, которые навсегда определили различия между органическими и функциональными повреждениями. Эти сведения Вера Сергеевна облекла в четкую таблицу, которая может получиться только тогда, когда представления предельно четкие и обоснованные. Кочергина была также великолепным диагностом и лекарем. Не один ребенок обязан ей своевременным избавлением от тяжелых недугов.