Текст книги "Пройти через лабиринт"

– Да, последние три года я носил серьгу. Но когда приехал сюда, Аркадий потребовал, чтобы я ее снял.

– Почему? Ему не понравилась модель?

– Нет, сама идея. Он убежден, что ювелирные изделия носят только артисты и представители сексуальных меньшинств, и если я не первое и не второе, то мне следует быть поскромнее и не искушать ближних своих.

– И много у него таких правил?

– Вагоны! Товарные составы! Я стараюсь вести себя тихо, но…

– Ты стараешься вести себя тихо, – перебила Лера, – но с первого дня привлекаешь к себе всеобщее внимание. Ты следуешь всем правилам, но вид твой однозначно свидетельствует о том, что правила будут с легкостью позабыты, если в один прекрасный день они не согласуются с твоей прихотью.

– Это нечестно, Лера! – запротестовал Герман.

– Я знаю. – Она помолчала. – На самом деле я рада, что ты приехал. Ты всегда был моим любимчиком и продолжаешь им оставаться. – Помолчала еще немного. – Потому я тебя и ругаю.

Широким шагом, с непреклонным выражением лица в помещение вошел доктор Шадрин. Увиденное настолько выбило его из колеи, что некоторое время он просто стоял столбом, не зная что сказать.

Лера сидела в углу дивана, поджав под себя одну ногу и вытянув другую, небрежно перебирая пальцами волосы Германа. Тот исполнял обязанности виночерпия, подливая дамам с улыбкой профессионального обольстителя и не забывая про Леонида, который расположился на полу. Все четверо выглядели непристойно довольными.

Он все еще стоял посреди кабинета с видом Бога-Отца, заставшего Адама и Еву за поеданием райских яблок, когда Леонид, употребивший меньше остальных, оценил обстановку и предложил:

– Присоединяйся, док.

Услышав эту фразу, произнесенную приятельским тоном, без какого-либо намека на раскаяние, доктор шагнул к своему пациенту, рывком поставил на ноги и, не говоря худого слова, влепил ему тяжеловесную пощечину. Повернулся к Герману:

– Молчать! Ни с места!

И к Лере:

– Ты тоже.

– Вау! – промолвила жертва рукоприкладства.

– Слушай, парень, – зарычал Аркадий, – по-моему, ты чего-то не понимаешь.

– Да, – сказал Леонид, глядя на свою рубашку, залитую бренди, – я как раз спрашивал Леру и Нору… Я не понимаю, почему когда пьешь, все равно хочется секса, наркотиков, новых шмоток, новых девайсов, а когда имеешь хороший приход, уже ничего не хочется. Ни-чего. – Он опрокинул в рот последнюю каплю из рюмки, которую умудрился не выпустить из рук. – Хорошо. Но не лучше, чем джанк. С джанком ничто не сравнится.

Лера закрыла глаза, чтобы не видеть. Герман привстал, но она сжала его руку, призывая сидеть смирно.

– Знаешь, как умирают от абстинентного синдрома? – говорил Аркадий, держа Леонида за воротник. – Это смерть от передозировки похожа на плавное соскальзывание в сладкий сон без пробуждения, а в случае отнятия тяжелого наркотика опийного ряда в первую очередь происходит нарушение терморегуляции, нарушение водно-электролитного и кислотно-щелочного баланса, нарушение сна, затем судорожный синдром, расстройство мозгового кровообращения, кислородное голодание и, наконец, угнетение дыхательного центра. А теперь давай, включай воображение. Смерть наступает вследствие паралича дыхательной мускулатуры. Можешь представить, что это происходит с тобой? – Здесь он малость перегнул, но в целом Нора была согласна, парню следовало вправить мозги. – Я три ночи подряд сидел при тебе, как нянька. Таких тяжелых у меня не было давно. Мы даже думали, придется везти тебя в клинику, на аппарат искусственного дыхания. Помнишь? Не помнишь. Я сделал все для того, чтобы купировать абстинентный синдром и при этом не травмировать твою психику. И вот результат: твоя психика в полном порядке, и старые привычки до сих пор при тебе.

Герману достался не слишком дружелюбный взгляд.

– Это как раз то, о чем я предупреждал тебя, мой дорогой Любитель-Жить-Своим-Умом.

Леонид обнаружил признаки любопытства.

– О чем он тебя предупреждал? Что я снова подсяду?

– Учти, – теперь Аркадий тряс его за плечи, – я не допущу ничего подобного. Ты понял? Не допущу, даже если для этого мне придется посадить тебя на цепь и мордовать каждый день до потери сознания.

– Посадить на цепь? – изумился Леонид. – Док, откуда такие мысли?

Аркадий толкнул его к стене.

Потрепанный, но по-прежнему обаятельный, он застенчиво улыбнулся из-под упавшей на лоб пряди светлых волос.

– Ладно, док, делай что хочешь. Видишь, я не сопротивляюсь.

Похоже, Аркадий только сейчас обратил на это внимание. Но не стал выяснять причины, а повернулся и посмотрел на Леру. Впервые за все это время.

Она сидела в углу дивана, спокойная и величественная, как Афина Паллада.

– Теперь займешься мной? Ведь это я достала бутылку.

– Ты можешь делать все что угодно, – мягко произнес Аркадий, понизив голос, что сделало его неожиданно симпатичным.

И вышел стремительно, без оглядки.

– Ну что? Гроза пронеслась? – весело спросил Леонид, потирая щеку. – Здорово он мне влепил! Впрочем, я знал, что он на это способен. А теперь, дети мои, давайте выпьем, а то у меня от всех этих переживаний во рту пересохло.

И с довольным видом подставил рюмку.

– Ты увлекаешься кельтской мифологией? – спросила Нора.

Рассказ о битве при Маг Туиред не шел у нее из головы.

– Можно и так сказать.

– Почему именно кельтской?

– Не знаю. – Леонид озадаченно нахмурился. – Выбор мифологии, или религии, или женщины делается не на уровне сознания. Это подпороговые вещи, понимаешь?

– Не очень.

– Ну вот смотри, если мы любим, то ведь никогда не знаем за что. Если же знаем, то это симпатия, влечение, уважение, вожделение, словом, все что угодно, только не любовь. – Он помолчал, глядя на нее в упор, как делают дети и дикари. – Ты уже побывала на на Большом Заяцком острове?

– Нет. Лера обещала меня отвезти, но у нее столько дел…

– Я отвезу тебя, – вызвался Герман.

– Правда? – Ее бедное сердце так застучало, что она даже испугалась, вдруг мальчишка заметит… разве что спиртное, которое он успел в себя залить, отразится на его наблюдательности. – Спасибо. Там действительно есть что посмотреть?

– Ну, хотя бы знаменитые лабиринты, возведенные неизвестным народом, – он слегка подмигнул ей левым глазом, – есть мнение, что древними кельтами. У тех, кто отваживается вступить в лабиринт, происходит выравнивание всех функций организма. Нормализуется давление, ощущается прилив сил и так далее. Известны случаи исцеления женщин от бесплодия.

– А наоборот?

– От плодовитости?.. O tempora! O mores![3]3
  О tempora! О mores! (лат.) – Ироническая форма возмущения упадком общественной морали. Автор выражения – римский государственный деятель, оратор и писатель Марк Туллий Цицерон.


[Закрыть]

Они хороводились до половины двенадцатого, пока наконец Леонид не объявил, что это уже перебор. Он не слишком много выпил, но страшно устал от разговоров, от эмоций, от телодвижений, словом, от всего того, чего был лишен последние несколько дней. Нора и Лера отправились мыть рюмки, Герман же довел возмутителя спокойствия до кровати, а сам вышел на крыльцо покурить. Там все трое опять и встретились.

– Так ты остаешься здесь? – спросила Лера, зевая.

Герман щелкнул зажигалкой, маленькое пламя эффектно подсветило его лицо.

– А что может мне помешать?

– Например, я, – с этими словами доктор Шадрин выступил из серебристого тумана, который летом заменял здесь ночную тьму, и улыбнулся злодейской улыбкой.

Минуту они молча смотрели друг другу в глаза.

– Как же ты это сделаешь?

– Очень просто. Возьму за руку и отведу в Барак.

– Возьмешь за руку, – насмешливо повторил Герман, глядя на него сверху вниз.

– Именно, – подтвердил Аркадий.

– Присутствие дам тебя не смутит? Может быть, даже вдохновит? Если получишь удовольствие, док, то скажи об этом, договорились?

Любуясь Германом, его утонченной дерзостью – дерзостью аристократа, – Нора одновременно восхищалась самообладанием Аркадия, который выслушивал все это с каменным лицом.

– Брр… – Зябко передернув плечами, Лера зевнула во весь рот. – Уважаемый Аркадий Петрович, предлагаю отложить воспитательные процедуры на завтра и разойтись по домам. Первый час ночи! Лично я мечтаю о чашке горячего чая с малиновым вареньем и мягкой постельке. Кстати, ты обещал сделать мне массаж. – Она поморщилась. – Чертов остеохондроз.

Доктор повернул голову. Взгляд его смягчился.

– Будет тебе массаж. Я помню. – Тут он вспомнил еще кое-что. – Как Маринка? Что там у нее пострадало? Голова, спина…

– Ничего, кроме юбки и чувства собственного достоинства.

– Ну, это поправимо.

С забавными предосторожностями Лера приблизилась к нему, точно он был пациентом отделения для буйных, подхватила под руку и, дружелюбно мурлыча, увлекла за собой. Нора смотрела им вслед, пока они не скрылись из виду. Обернулась, чтобы пожелать Герману спокойной ночи, да так и застыла, не в силах вымолвить ни слова.

Он стоял на верхней ступеньке крыльца, выпрямившись во весь рост, чуть расставив ноги, пальцами обеих рук зацепившись за ремень. Белая футболка, бледный овал лица, горящие глаза, которые сейчас казались очень темными под черными росчерками бровей… И почти полная луна, с высоты поливающая эту восхитительную фигуру жидким серебром.

«Я хочу запомнить это, – подумала Нора, пугаясь собственных мыслей. – Запомнить навсегда».

Она прерывисто вздохнула. Герман спустился на одну ступеньку. Тени сместились, сияющий контур исчез.

– Не забудь, – хрипло заговорила Нора и кашлянула, – ты обещал показать мне Большой Заяцкий остров. Как туда принято добираться?

– На катере.

– Там есть еще что-нибудь интересное? Кроме лабиринтов.

– Церковь Андрея Первозванного, где Петр Первый освящал морской Андреевский флаг. Каменные курганы, неолитические святилища и символические выкладки неизвестного назначения.

– Не верю, что ты ничего о них не знаешь.

– Кое-что знаю. – Он улыбнулся. – Что знаю, расскажу. Здесь, на Большом Соловецком острове, тоже есть что посмотреть. Для начала можно переночевать в полуразрушенной монастырской гостинице на берегу бухты Благополучия.

– Переночевать? – в замешательстве переспросила Нора. – Зачем?

– Говорят, по ночам там происходят всякие удивительности, забавности и нелепости.

– Ты предлагаешь мне переночевать там вместе с тобой?

– Да, – ответил спокойно Герман. – Отсутствие кровати гарантирую.

Она отвернулась. Скользнула взглядом по острым черным верхушкам елей, рассекающим серое небо. Было очень тихо, даже мелкая живность не шуршала в траве. Нора наконец поняла, что такое «звенящая тишина» – тишина, при которой уши горожанки начинают в панике воспроизводить фантомные звуки, типа фантомных болей.

– Я согласна. Когда?

Герман немного подумал.

– С четверга на пятницу. В ночь полнолуния.

– Договорились.

Ну и как, спрашивается, после этого заснуть? Полуразрушенная монастырская гостиница, полная луна… и они вдвоем. С ума сойти.

Лера сказала: «Ты стал еще красивее, чем три года назад». И позже, в лазарете: «Ты так чертовски красив, Герман, что на тебя смотреть больно. Помни об этом и контролируй свое поведение». Он хорош, да, но ведь дело не только в этом. Талант всегда привлекает. Завораживает своей инаковостью.

На его картине, висящей в холле первого этажа, изображен человек – или не человек?.. – не совсем человек, бегущий через город прямо по крышам. Черные волосы отброшены ветром, подошвы высоких шнурованных ботинок высекают искры. Лицо не проработано детально, но парой коротких штрихов поверх смазанного овала мастерски передано выражение яростной одержимости, толкающей беглеца вперед.

Интересно, к чему или от чего он бежит? Надо будет спросить.

4

Этот вопрос Нора задает ему на берегу Святого озера, стоя лицом к одной из башен Соловецкого кремля. Сегодня ветренно, густые волосы Германа лезут ему в глаза, Нору спасает любимая бейсболка цвета хаки.

– От своего прошлого к своему будущему, – усмехнувшись, отвечает Герман.

Он тоже с восхищением разглядывает циклопические стены и башни, хотя видит их далеко не впервые. Толщина стен, сложенных из огромных гранитных валунов, составляет, если верить справочникам, от четырех до шести метров, высота – от восьми до одиннадцати. Силуэты постройки вписываются в ландшафт северного острова настолько гармонично, что захватывает дух.

– Предлагаю осмотреть это чудо фортификационного зодчества со всех доступных сторон, – слышит она негромкий голос Германа, чересчур низкий для человека его комплекции, к чему ей никак не удается привыкнуть.

– Хм… сильно сказано.

– К тому же это правда. Соловецкий кремль отвечал всем требованиям фортификационного зодчества XVI–XVIII веков и в то время был практически неприступен. Он служил твердым оплотом государственной границы на Севере и надежным укрытием для мирного населения. Его безуспешно штурмовали скандинавские феодалы. Эти стены, – Герман ласково прикасается к одному из булыжников, отполированных ветром и дождем, – не сумели разрушить ни пушки воеводы Мещеринова, который прибыл подавить восстание XVII века, ни ядра артиллерии английских винтовых пароходов времен Крымской войны. Местные старики утверждают, что Спасо-Преображенский монастырь находится под покровительством Святого Духа.

– Имя зодчего история сохранила?

– Местный монах Трифон, уроженец Ненокского посада.

Неповторимый облик периметру придают булыжники всевозможных форм и размеров. Цветовых оттенков не сосчитать: здесь и кварцевый, и антрацитовый, и маренго, и терракотовый, и сепия, и бистр…

– В плане кремль представляет собой неправильный пятиугольник, вытянутый с севера на юг. – Присев на корточки, Герман чертит щепкой на утоптанной грунтовой дороге. – Гранитную стену-ограду пересекают восемь башен… пять круглых «глухих» по углам и три четырехугольных «проезжих» по сторонам… и столько же ворот.

Чертит он левой рукой, и глаза Норы расширяются от удивления. Левша? Но стакан-то он держит в правой руке. И вилку, кажется, тоже.

Отмечая крестиками расположение башен, Герман перечисляет их названия и рассказывает чем они знамениты.

– На северо-западном углу стоит круглая башня Корожняя, иначе Арестантская, с бойницами в четыре ряда. В прежние времена под ней находилась подземная тюрьма. На западной стороне ограды – четырехугольная Успенская башня, которую еще называют Арсенальной или Оружейной, так как раньше внутри размещался крепостной арсенал. На юго-западном углу – круглая Прядильная башня с бойницами в три яруса. На пересечении южного участка стены и юго-восточного – круглая Белая башня, она же Сушильная, она же Голшленкова, тоже с бойницами. На восточной стороне – круглая Архангельская. Недалеко от нее – Поваренная и Квасопаренная, возведенные в начале XVII века на углах пристроенной городовой стены. Круглая Никольская высится на северо-восточном углу. Все башни выступают довольно далеко за линию стен. Это сделано для того, чтобы огнем из башенных амбразур перекрывать подступы к ограде на всем ее протяжении. По всему периметру стояли пушки, да… По верху стен тянулся коридор, соединявший все башни. Есть он и сейчас.

Отбросив щепку, Герман выпрямляется, отряхивает руки.

– Пойдем?

Медленно они идут вдоль стены, поворачивают направо, потом еще раз направо и, оставив позади здание монастырской гидроэлектростании и сухой водоналивной док, выходят к бухте Благополучия. На улице, можно сказать, безлюдно. Редкие аборигены ведут себя так, будто впервые в жизни видят белого человека. Столбенеют и таращатся. Хотя туристов здесь, по словам Леры, заметно прибавилось за последние лет пять или шесть.

– Ты не поверишь, – бормочет Герман, увлекая Нору к причалу мимо безликих деревянных построек, – в прошлый мой приезд здесь можно было средь бела дня повстречать на дороге стадо свиней.

– Ого!

– Признаться, я не подозревал, что эти скоты такие здоровенные. А топот от них!.. А вонь!..

– Ты не испугался, надеюсь? – поддразнивает она. – Когда увидел свиней.

– Наоборот, – без тени улыбки отвечает Герман. – Очень испугался! Я шел с этюдником к Переговорному камню и вдруг увидел впереди облако пыли и почувствовал дрожь земли. Я даже не сразу понял что происходит. Облако приближалось. Все громче становился топот копыт. На всякий случай я прижался к забору и чуть погодя с диким храпом и хрюканьем мимо меня пронеслись эти смердящие исчадия ада. За ними размеренной поступью проследовал невозмутимый пастух. Черт… До сих пор не понимаю, как мне удалось не промочить штаны.

Нора смеется. Рука об руку они подходят к причалу и несколько минут смотрят молча на чистую красновато-черную воду в обрамлении каменистых берегов.

– Гуминовые кислоты, – говорит Герман, – они дают такой характерный оттенок. Хорошая вода. Но всегда холодная, даже летом.

– Ты в ней купался?

– Купался, только не здесь. В других озерах архипелага.

– Здесь ведь много озер, да? Ты знаешь сколько?

– Нет. И никто не знает. – Он произносит это таким тоном, что сразу становится ясно: он испытывает чувство гордости за Соловки в целом и неразбериху с количеством озер в частности. – Порядка трехсот. Около восьмидесяти озер связаны друг с другом системой рукотворных каналов, и путешествуя по ним на лодке, главное не заблудиться, иначе можно заплыть в тупик и обнаружить табличку с приветствием: «Господа дураки, вы попали куда хотели!»

– Ты шутишь?

– Ни в коем случае. Если хочешь, возьмем на днях лодочку и поплаваем по этим дивным каналам.

– Хочу. А рыба в них водится?

– Конечно! Окунь, плотва, ерш, щука, налим. Видела хоть раз живую щуку? О, это такое чудовище…

– Страшнее свиньи?

– Гораздо страшнее! Палец ей в рот лучше не класть.

Полуразрушенная монастырская гостиница, ночевкой в которой соблазнял ее Герман, представляет собой длинное – Нора насчитала двадцать семь оконных проемов в ряду, – двухэтажное здание, сложенное из красного кирпича с живописно облупленной штукатуркой. Цокольный этаж довольно высокий и тоже имеет оконные проемы, высотой не уступающие проемам второго этажа. Но все они в полтора раза ниже того, что осталось от окон первого. С левой стороны к основному зданию примыкает флигель, совсем как в Бараке на ферме доктора Шадрина. Кровля отсутствует начисто. Почему монахи не реставрировали его? И не реставрировали, и не снесли.

– Зачем? – пожимает плечами Герман. – Оно ведь никому не мешает. Создает колорит.

Накануне Нора уже заглянула в интернет и выяснила, что Преображенская гостиница – крупнейшее каменное здание поселка. В лагерное время в нем размещались Управление СЛОН, Криминологический кабинет и гостиная Соловецкого музея, а позже – командный состав воинской части, казармы, Ленинская комната. В октябре 1990 года случился пожар, который и превратил белокаменное здание в мрачные руины.

Между бывшей гостиницей и монастырским причалом громоздятся уложенные друг на друга бетонные блоки, стальные трубы, чуть поодаль в траве виднеется перевернутый деревянный корпус лодки, потрескавшийся и заросший мхом. Провисшие между столбами электрические провода подчеркивают окутывающую здание атмосферу необратимого упадка.

Отойдя в сторонку, Герман присаживается на ствол поваленного дерева, раскрывает на коленях блокнот и простым карандашом начинает делать набросок. И что же привлекло его внимание? Ох… Насквозь проржавевшая посудина, которая когда-то была, наверное, рыболовным катером, а потом превратилась в груду металлолома на берегу.

– Это нужно писать маслом, – не отрываясь от своего занятия, тихо говорит Герман. – Завтра вернусь сюда с этюдником, а пока…

Мягкий грифель легко скользит по бумаге, извлекая форму буквально из ничего. Должно быть, вот так же резец Микеланджело извлекал форму из глыбы мрамора. Нора согласна, такое богатство цвета требует масляных красок. Не прозрачной акварели и не приглушенной темперы, а именно масла с его глянцевитой роскошью и безграничным изобразительным потенциалом. Ржавчина, покрывающая корпус и надстройку судна, каменистая россыпь по берегам – это настоящий вызов художнику.

Пару дней назад она помогала Лере в оранжерее, там же возилась со своими любимыми азалиями Олеся по прозвищу Мышка Молли. Они уже завели речь о чае, когда двери тамбура открылись и закрылись, впустив Алекса с мешком грунта для пересадки растений. Он поставил мешок туда, куда указала Лера, но не ушел, а остался стоять около распахнутого настежь окна.

«Что, Алекс? – Усталым движением Лера отбросила челку со лба. – Если хочешь сказать, то говори. Если не хочешь…»

«Слишком много шума. – Алекс вставил в рот сигарету, прикусил зубами. – Вокруг твоего художника и его приятеля. – Щелкнул зажигалкой, глубоко затянулся, неторопливо выпустил дым из ноздрей. – Эта на всю голову долбанутая… Фаинка… совсем взбесилась. И Колян, глядя на нее. Боится, как бы трон под ним не пошатнулся».

Лера неприязненно усмехнулась, хотя неприязнь, конечно, предназначалась не Алексу.

«А кто претендует на его трон?»

Алекс прищурился.

«Никто? Ну ладно. Только Колян об этом не знает. А этот твой парень… – Алекс хрюкнул. – Он ведь рисует, так?»

«Да».

«Рисует с утра до ночи. Все, что видит. Все, что хочет видеть. Его рисунки уже ходят по рукам. И чего там только нет, мама дорогая!»

«Ходят по рукам? – Лера озадаченно нахмурилась. – Я видела только блокнот, который он носит с собой».

«Ты много потеряла».

«Кто же распространяет эти рисунки?» – спросила Лера, как будто речь шла о листовках.

«Да он же рисует на чем попало. Рисует и оставляет в столовой, в бильярдной, в холле. А потом, небось, и не помнит, что нарисовал. Рисует как дышит».

«Мм…»

«На днях Маринку нарисовал. – Алекс снова хрюкнул. – В голом виде».

«Где же он мог видеть ее в голом виде?»

«Я не сказал, что он видел ее в голом виде. Я сказал, что он ее нарисовал».

«Ясно. – Лера обессиленно прислонилась к стене. – Кого еще он нарисовал?»

«Дашку, которую трахают два козлоногих сатира. Сатиры хороши. Процесс очевиден. Дашка похожа сама на себя как две капли воды. Оказывается, она жаловалась ему на Фаинку. Что Фаинка запрещает ей водить мужиков».

Лера бросила взгляд на Мышку Молли, занятую пересадкой очередной азалии, и, увидев прикушенную от смеха нижнюю губу, тоже невольно улыбнулась.

«Так у него не сложилось с Дашей?»

«Это у Даши не сложилось с ним. А у него… кхм… не знаю, мне кажется, у него сложилось бы с любой, несмотря ни на какие запреты. Если бы он захотел».

Лера вздохнула.

«Что еще?»

«Еще, – рассказывал Алекс уже с нескрываемым удовольствием, – он нарисовал тебя в кольчуге и в шлеме. С большущим мечом. Ну, и Маринку… как я уже сказал, в чем мать родила. Как черти поджаривают ее на сковородке. Один черт щекочет ей задницу, другой хватает за сиськи, ну а третий подбрасывает дровишек. Маринка вне себя. Вчера целый день размахивала этим рисунком, как флагом, и ругала художника на чем свет стоит».

«Зачем же она показывала кому-то этот рисунок?» – поинтересовалась Нора.

«Кому-то? Да она показала его всем. Чтобы все разделили ее возмущение».

Нора припомнила речи Германа на террасе Белого дома, в лазарете, в столовой, в других местах. Его шуточки. Его жесты. А теперь еще рисунки…

Во время чаепития, которое происходило за маленьким круглым столиком в окружении фикусов, пальм, рододендронов, араукарий и прочей экзотики, Мышка Молли вернулась к разговору о рисунках Германа.

«Он рисует, как Бердслей. – В голосе ее звучало благоговение. – Такая линия… то четкая, прямо чертежная, то трепещущая, полная музыки. – Она покачала головой, глядя на поверхность стола перед собой. – Никогда не видела ничего подобного. А штрих! Боже мой! Он не рисует, а колдует».

Рисует как дышит… не рисует, а колдует…

Обаятельный маргинал Герман Вербицкий, походя творящий шедевры, способные парализовать сознание неподготовленного зрителя.

«Ты видела много рисунков?» – поинтересовалась Нора.

Мышка ей нравилась. Смышленая тихая девочка. Слишком тихая для того, чтобы считаться боевой подругой Германа. Однако он с ней дружил.

«Шесть или семь. Голую Маринку, Леру в рыцарских доспехах. Смешно… – Мышка натянуто улыбнулась, думая о своем. – Один рисунок я даже стащила из общей кучи. Просто не смогла с ним расстаться. Вот, посмотри».

Она достала из внутреннего кармана джинсовой куртки сложенный вдвое лист бумаги и развернула на столе.

На рисунке был изображен круг, внутри него еще один круг, и в самом центре – сидящая на троне человеческая фигура, вид сверху. Оба круга, внутренний и внешний, были заполнены фигурами различных мифологических персонажей с их традиционными атрибутами. Авторский стиль Германа, бесцеремонный и утонченный одновременно, невозможно было спутать ни с чем. Он словно поддразнивал зрителя, заставляя заманчиво оттопыриваться ткань туник на грудях античных богинь. Сладострастные улыбки юных богов, обнажающие зубы… крутые бедра привратницы святилища…

«Что это такое?» – спросила Нора, вместе с Мышкой разглядывая рисунок.

И тут всех удивила Лера.

«Изображение внутренней стороны орфической вазы, третий век нашей эры. Я видела репродукцию в альбоме, посвященном искусству дохристианской Европы».

Опять дохристианская Европа. Только теперь орфики.

«Он увлекается язычеством?»

«Спроси его самого, – посоветовала Лера. – Я уже устала считать его увлечения».

«Давай спросим за ужином, ладно? – С заблестевшими глазами Мышка повернулась к Норе. – Сядем все вместе за стол…»

Так они и сделали.

Герман посмотрел на рисунок, который развернула перед ним Мышка Молли после того, как все отдали должное свиным отбивным с жареной картошкой, и тяжело вздохнул. Ему хотелось кофе.

«Лера сказала, что это внутренняя сторона орфической вазы третьего века».

«Угу».

«Расскажешь?»

Он перевел взгляд на Мышку.

«Принесешь кофе?»

«Большой кофейник? – Мышка послушно отодвинула стул и встала. – А сливки?.. А сахар?..»

Она убежала на кухню, к поварихе Зинаиде, которая любила ее как родную дочь, и вскоре вернулась с подносом. Кофейник, полный горячего крепкого кофе, вазочка с колотым сахаром, блюдце с нарезанным тонкими ломтиками лимоном, чашки, ложки… Нора помогла Мышке сгрузить все это на стол, невзначай придвинув к себе изображение вазы.

«Ну? – нетерпеливо спросила Мышка. Подхватила кофейник, ловко налила всем кофе. Села. – Герман, мы готовы».

Преданный взгляд отличницы, устремленный на классного руководителя. Осталось только выпрямить спину и сложить руки перед собой.

«Это широко известный в узких кругах артефакт, он был найден в окрестностях румынского города Пьетроаса. В то время культ Орфея был распространен на всей территории центральной Европы, и даже, как видишь, в Румынии».

«На родине вампиров?»

«Да. В целом круг представляет собой символическое изображение этапов или ступеней посвящения. – Герман постучал ногтем по бумаге. – Это Орфей, мистический рыбак. В одной руке у него рыболовный багор, в другой сеть. Вспомни слова Христа: „Я сделаю вас ловцами человеков“. И тут же на ум приходит король-рыбак из средневековой легенды о Святом Граале. В настоящее время Папа Римский носит на пальце „кольцо рыбака“, эти слова выгравированы на нем вместе с изображением рыб, которыми Христос накормил народ во время проповеди в пустыне».

«Рыбак означает „ловец душ“?»

Нора медленно поворачивала рисунок по часовой стрелке, восхищаясь хулиганской трактовкой всех этих многоликих, изменчивых сакральных образов, мастерски обыгранным сюжетом величественной древней мистерии.

«Образ рыбака типичен для раннехристианского общества, поскольку во время крещения неофита погружали в воду, а затем извлекали, как рыбу. Здесь же можно вспомнить Иону, заново рожденного китом в Мидрашим[4]4
  Мидрашим – сборники толкований священного писания в древней иудаистской богословской литературе.


[Закрыть]. О нем говорится, что он, находясь в брюхе рыбы, олицетворяет душу человека, поглощенного Шеолом, преисподней. Очевидно, речь идет о погружении в глубинные воды, из которых необходимо выплыть на поверхность и таким образом словно бы родиться заново».

Обеденный зал почти опустел. За столиками, помимо Норы, Германа и Мышки, сидели только Фаина со своей свитой, несчастная одинокая Даша и несколько лоботрясов со второго этажа.

«Существует древневавилонская легенда о погружении в океанские глубины царя Гильгамеша, который надеялся раздобыть там растение, дарующее бессмертие. Растение он раздобыл, но, выбравшись на берег, потерял его, как последний идиот. Оно было съедено змеем и с тех пор змеи способны сбрасывать кожу, возрождаясь снова и снова, а человек обречен умирать раз и навсегда. Как сказал Господь Бог Адаму после грехопадения: ибо прах ты, и во прах возвратишься[5]5
  Книга Бытия 3:19.


[Закрыть]».

В девять часов верхний свет выключили, оставив только маленькие настенные бра с круглыми матовыми плафонами. В помещении сразу же воцарилась атмосфера частной гостиной и, пользуясь этим, Герман начал курить одну сигарету за другой, хотя в другое время не злоупотреблял терпением персонала.

«Однако этому не соответствовало представление древних греков. Они считали, что Зевс создал человека не из безжизненного праха, а из останков титанов, которые растерзали и пожрали его сына Диониса. Таким образом человек состоит отчасти из бессмертного тела Диониса, отчасти – из смертного тела титанов. Эта истина открывалась посвященным во время Элевсинских мистерий».

Вошла Лера, огляделась с порога и без колебаний направилась к их столику. Герман кивнул и придвинул к ней ближайший свободный стул. Лера тоже закурила, взяв сигарету из его пачки, лежащей на краю стола.

«Приведенный Орфеем к тайным вратам, неофит отправляется в свое великое путешествие. Подобно заходящему солнцу, он спускается под землю, в ночь и символическую смерть, и, описав полный круг – пройдя все изображенные на вазе этапы посвящения, – воскресает для нового дня, для новой жизни».

Дежурные собрали посуду и ушли. Ушла и Зинаида, пожелав всем доброй ночи. Остальные сидели кто с пивом, кто просто так, делая вид, что расслабляются под негромкую музыку, льющуюся из радиоприемника.

«Я собираюсь завтра на этюды, – сообщила Мышка, отчего-то покраснев. – Пойдешь со мной?»

«Да, – сразу же согласился Герман. – Отличная мысль. Давай прямо с утра, пока воздух не прогрелся. Холодный воздух придает небесам такое сияние…»

В этом месте Фаину прорвало.

«Да заставь же его заткнуться, Лера! Не знаю, что с ним нужно сделать… Это просто вирус помешательства какой-то!»

«Тихо, тихо, Фаина, – нахмурилась та. – Что на тебя нашло?»

«А на тебя, на тебя что нашло? Вы все из-за него точно с ума посходили. Неужели ты отпустишь с ним Леську?»

«Почему нет? – простодушно поинтересовалась Лера. – Они оба рисуют, у них есть общие интересы».

«Ну, если тебе нужна внеплановая беременность…»

Лера закрыла глаза.

Мышка окаменела от стыда и негодования.

Герман смял в блюдце окурок и прикурил новую сигарету.

«Фаина, – заговорил он после паузы, сцеживая дым сквозь зубы, – как давно тебя трахали в задницу?»

Девки завизжали в один голос, как будто он выпустил им крысу из рукава. Звук отодвигаемых стульев заставил Нору предположить, что сейчас они так же организованно набросятся на него и зададут жару. Она даже слегка напряглась, как-никак их было шестеро. Но девушки поступили иначе. Друг за другом – Фаина во главе колонны, – они начали покидать помещение, на ходу всевозможными ужимками и гримасами давая понять, что он безвозвратно уронил себя в их глазах.