Текст книги "Пройти через лабиринт"

Мышка сидела зажмурившись, как будто над ней пронесся железнодорожный состав.

«Во сколько встречаемся?» – спросил Герман как ни в чем не бывало.

«В восемь, – ответила Мышка и открыла глаза. – Нет, в четверть девятого. В холле».

Их не было целый день. Перед ужином Нора сидела в холле со Светланой, подругой Кирилла, и видела, как они, усталые и довольные, ввалились в Барак через главный вход. Расстались у подножья центральной лестницы, которая отличалась от прочих оригинальным, почти в стиле модерн, заполнением ограждений, договорившись встретиться здесь же через пятнадцать минут – нужно было отнести этюдники, промыть кисти, переодеться, – и благополучно встретились, но непосредственно перед этим на лестнице разыгралась любопытная сценка.

Спускаясь со второго этажа, на площадке между лестничными маршами Герман столкнулся с идущим навстречу Николаем Кондратьевым. Не совсем столкнулся, места было достаточно, чтобы разойтись, но Николай, поравнявшись с ним, демонстративно выбросил левое плечо вперед, и он отлетел к стене. Вот так фокус! Николая сопровождали Антон и Иван.

«Смотри куда идешь, приятель», – тихо и очень внушительно произнес Николай.

Торс борца среднего веса, пружинящая походка, стрижка «ежиком», спортивный костюм…

Но Герман, наверное, понимал, что впереди еще много подобных встреч, и спокойно ответил: «Штормит? Тебе еще повезло, приятель, что это был я. Я мягкий. А вот стенка, она того… твердая. Что, если лбом? Так ведь и убиться можно».

С мечтательной улыбкой сытого хищника Николай сделал шаг вперед.

«Что-то ты разговорился, художник».

И тут снизу голос подала Мышка Молли: «Герман, ты идешь?»

«Николай, я иду? – вежливо поинтересовался Герман. – Держись за перила, приятель. Тебе еще жить и жить».

Проскользнув мимо всей компании, сбежал по ступеням, ухватил Мышку за руку и вместе с ней поспешил по коридору в направлении столовой.

Он закрывает блокнот, убирает в карман расстегнутой черной ветровки, надетой поверх белой футболки, встает и поворачивается к Норе.

– Пойдем посмотрим поближе?

– На что?

– На гостиницу, конечно. Ты еще не отказалась от мысли провести там ночь?

Глаза его смеются.

– Нет, – отвечает она. – И не откажусь, даже не надейся.

– Зайдем внутрь? – предлагает он после того, как наружный осмотр заканчивается возле пролома в стене флигеля.

– Нет, сейчас я туда не пойду, иначе потом будет не страшно и не интересно. Лучше заглянем в сувенирный магазин, а по дороге ты расскажешь мне про вашу с Мышкой вылазку на этюды.

– Могу показать тебе наши работы.

– Я бы и работы посмотрела, и рассказ послушала. Почему нет?

Однако Герман игнорирует просьбу без объяснений. Просьбу рассказать про вылазку на этюды, а не просьбу посетить с ней вместе сувенирный магазин. Как раз в магазин, расположенный в ничем не примечательном деревянном доме с покосившейся вывеской, на которой кистью от руки намалевано «сувениры», он заходит охотно. Говорит «здравствуй, Галя» стоящей за прилавком грудастой девице, знакомит ее с Норой, интересуется что новенького, осматривает все предложенное и в конце концов останавливает выбор на книге, посвященной истории и архитектуре Соловецкого кремля, глиняном кувшине с орнаментом и двух стеариновых свечах. Вкус у него отменный, и Нора, поскольку он выбрал все это для нее, немедля оплачивает покупку.

Гале навскидку лет двадцать пять или двадцать шесть. Пестрое ситцевое платье с белым кружевом по краю декольте, вьющиеся рыжеватые волосы, заплетенные в косу и уложенные на затылке, полное отсутствие косметики. На Германа она поглядывает с нескрываемым любопытством. Впрочем, так на него поглядывают многие. Он выделяется на общем фоне не только в поселке Соловецкий, но и во владениях доктора Шадрина. Как, интересно, обстояли дела в школе, ВУЗе, других местах, где двуногие без перьев вынуждены контактировать друг с другом…

На улице Нора берет его под руку и не отпускает, пока они не доходят до Святоозерских ворот, где оставили мотоцикл. И опять на них всю дорогу глазеют местные и приезжие. Действительно, странная пара: молодой мужчина богемной наружности и обыкновенная – даже слишком обыкновенная – женщина средних лет с усталым лицом.

Ну и черт с ними, пусть глазеют. Устроившись позади Германа на сиденье видавшей виды «ямахи», Нора заключает его в кольцо своих рук и старается взять от минут этой невинной близости все что только можно.

И все же ей удалось узнать кое-что об их с Мышкой совместной вылазке на этюды.

Уже почти стемнело. Пользуясь отсутствием Аркадия, сестры решили распить бутылочку красного в библиотеке, где не кусали комары, и в разгар пирушки к ним постучался Герман.

Вошел, окинул взглядом стол.

– Фи, – губы его презрительно изогнулись, – вино с орехами.

– Да пошел ты, – проворчала Лера.

– Я еще не устал от вашего общества, дамы. – Он внимательно посмотрел на Леру. – Что случилось, милая?

– Ты трахнул ее? – спросила Лера, отвечая ему таким же пристальным взглядом.

– Кого?

– Мышку.

– Нет.

– Ладно. – Лера вышла и вскоре вернулась с чистым бокалом. – Тогда выпей со мной.

Он сел напротив, кинул в рот фисташку.

– Кажется, я кое-что обещал тебе. Помнишь?

– Да. Но я не была уверена в том, что ты это помнишь.

Герман кивнул с понимающей улыбкой. Глотнул вина. Рубиново-красное, насыщенное, полнотелое, оно играло за стеклом, точно жидкий огонь.

– Каталония?

– Угадал. Тебя, наверное, вскормили вином вместо молока.

– Провинция Пенедес. – Герман сделал еще глоток. – Это не очень трудно, милая.

– Прекрати называть меня «милая». Я не милая и никогда не была милой.

– За это я тебя и люблю.

Вино постепенно делало свое дело. Восприятие действительности менялась по мере насыщения крови алкоголем. Лера, суровая и строгая, одетая в черные леггинсы и длинную черную тунику с серебряным кантом по вороту и рукавам, была похожа на одну из древних королев вроде Боудикки, а Герман – на ее любимого барда. Он мог позволить себе все что угодно – ленивую пикировку с ней, бурную ссору, романтичное признание, изысканный комплимент, – и не поплатиться за это головой. Так о чем они говорят?..

– …рисует, читает, но не выходит. Без тебя не выходит. Он хочет, чтобы ты встал между ним и этой шайкой молодых негодяев.

– Ты так считаешь?

Похоже, речь о Леониде. Леонид не выходит из лазарета. И кому это мешает? Там все равно сейчас свободных палат полно.

– Такие, как он, не любят и не умеют решать свои проблемы самостоятельно, – продолжала Лера. – Они сидят и ждут, когда за них это сделают другие.

– Ты столько знаешь о Леониде, который приехал неделю назад, а о тех, кто проживает здесь постоянно, даже минимума информации не имеешь, – задумчиво произнес Герман. – Странно, не правда ли?

Она уставилась на него глазами горгоны.

– Объяснись, черт возьми.

– Вопрос, трахнул ли я Мышку, оказывается, занимал не только тебя.

– О господи.

Крутанув бокал за ножку, так что вино омыло изнутри его стенки и кровавыми слезами заструилось по стеклу, он сделал еще глоточек и спросил:

– Продолжать?

– Да.

– С грязными подробностями?

– Герман! Рассказывай что случилось.

И он рассказал. Нора слушала с таким же напряженным вниманием, как Лера, и картина перед ее мысленным взором рисовалась примерно следующая.

В конце дня, который она целиком провела в обществе своего кумира, Мышка спустилась в женский санузел с душевыми кабинами, привела себя в порядок, сделала небольшую постирушку и направилась к выходу. Взялась за ручку двери… Дверь толкнули с той стороны, Мышку толкнули тоже, и в результате, вместо того, чтобы мирно отправиться на боковую, она очутилась в помещении с умывальными раковинами, вплотную прижатая к кафельной стене. Фаина и ее солдаты в юбках Ольга и Раиса, обступив ее с трех сторон, приступили к допросу.

«Ну что, нагулялась? Отодрали тебя, тихоня?»

«Что вам надо? – вырвалось у нее. – Вы с ума сошли?»

«Как он в деле? Хорош? Может доставить удовольствие женщине?»

Мышка попыталась отпихнуть стоящую прямо перед ней Ольгу, но добилась только того, что ее схватили за волосы.

«Пустите! – крикнула она охрипшим от страха и злости голосом. – Что я вам сделала?»

«Вставил он тебе или нет?» – грубо спросила Фаина.

«Тебе-то что?»

Фаина наотмашь ударила ее по лицу.

Из глаз Мышки брызнули слезы.

«Зачем? Зачем ты это делаешь?»

«Пошла вон, мелкая сучка».

Подхватив Мышку под руки, Ольга и Раиса буквально вышвырнули ее за дверь. Она чуть не упала, подхватила влажное полотенце и, спотыкаясь, побежала к лестнице. Ее трясло с головы до ног. Безостановочная нервная дрожь, от которой холодеют руки и немеет язык. В таком состоянии и обнаружил ее Герман, внезапно появившийся на дорожке сада. Он вышел от Леонида и надумал выкурить перед сном сигарету. Мышка выскочила отдышаться.

«Ага, – сказал он, с первого взгляда распознав симптомы. – Местные моралфаги перешли в наступление».

Мышка ничего не ответила. Низко опустив голову, сжимая в руках полотенце, она только загнанно дышала, и было непонятно, слышит она его вообще или нет.

«Что они с тобой сделали?» – спросил Герман очень спокойно.

Мышка шмыгнула носом.

«Нет. Не плачь».

Он положил руку ей на затылок, помог выпрямиться и крепко обнял. Она прижалась к нему всем своим тоненьким слабым телом, продолжая всхлипывать, дрожа как лист.

«Послушай, Леся. Я должен знать».

«Да ничего…» – выдохнула она чуть слышно.

«Фаинка, Ольга и Райка?»

Быстрый кивок.

«Они били тебя?»

«Фаинка… один раз…»

«Фаинка тебя ударила?»

Еще кивок.

«Правда один раз?»

«Да».

Он согревал ее своим телом до тех пор, пока дрожь окончательно не прошла и слезы не высохли.

«Теперь пойдем, я тебя провожу».

«Погоди. Давай постоим еще немного», – попросила Мышка.

«Как скажешь. – Герман снова обнял ее, чувствуя диафрагмой тяжелый стук ее сердца. – Что они тебе сказали?»

Содрогаясь от гнева и отвращения, Мышка передала ему свой разговор с Фаиной. Точнее, не разговор, а обмен враждебными репликами.

«Несчастная идиотка», – процедил он сквозь зубы.

«Но почему? – Мышка задавала ему тот же вопрос, что и своей обидчице: – Почему? Ведь я не сделала ей ничего плохого».

Герман усмехнулся, глядя в темноту над ее головой.

«У тебя есть то, чего нет у нее. Ни у одной из них. Внутреннее содержание. – Улыбнулся во весь рот. – И дружеское расположение такого мужчины, как я».

Неизвестно, какая картина рисовалась у Леры, но насчет дальнейшего она была уже в курсе. Узнала из других источников.

За поздним завтраком Фаина опять проявляла сварливое недовольство всем на свете, и Герман, допивающий кофе в компании Даши и Леси, не обращал на нее внимания до тех пор, пока она не вмешалась в их захватывающую беседу. Речь шла о религиозных представлениях древних кельтов.

«Бельтайн – время заключения священного союза, – говорил Герман, – когда Бог Отец, обитающий на Небе, сходит к Богине Матери, обитающей на Земле, чтобы наполнить ее жизнью, то есть, оплодотворить. Самайн – время общения с духами, когда богиня в образе дряхлой Старухи покидает царство жизни и спускается в царство смерти, чтобы отдохнуть и вернуться юной Девой по весне. Богиня пребывает вечно, последовательно проходя через три эти фазы – Дева, Мать, Старуха, – тогда как бог должен умереть, чтобы родиться вновь».

Вот тут матушка Фаина и заявила о себе: «Кончай пудрить им мозги! А вы обе, чего уши развесили? Он вам еще не такое расскажет».

«Расскажу, – спокойно произнес Герман. – А что ты имеешь против?»

«Да то, что все это чушь собачья!»

«Ты называешь чушью мифологию?»

«Ты… – В своем лексиконе Фаина не смогла обнаружить подходящего эпитета и, посидев немного с плотно сжатыми губами, продолжила: – Я помню тебя, Вербицкий. Ты всегда был с приветом. – Лицо ее пошло красными пятнами. – Считаешь себя самым умным, да?»

«Не самым глупым, скажем так».

«Ты три года не появлялся, и никто, между прочим, по тебе не скучал. И вот ты сваливаешься, как снег на голову, располагаешься со всеми удобствами и считаешь, что все должны плясать под твою дудку».

«Я так считаю?» – удивился Герман.

«А то нет! Уже и девок начал в гарем набирать».

На них оглядывались. Судя по всему, позиция Фаины не вызывала у окружающих особой симпатии, но они предпочитали держаться в стороне.

«Осторожнее, Фаина», – негромко предупредил Герман.

Та приосанилась: «Это что, угроза?»

«Моя бабка говорила, – ни с того ни с сего брякнула Даша, – что все зеленоглазые люди – ведьмы или колдуны».

Фаина вздрогнула. Пальцы ее с такой силой сжали край столешницы, что побелели костяшки.

Не спуская с нее глаз, Герман холодно улыбнулся.

«Что за… бред?» – запинаясь, спросила она, переводя взгляд с него на Дашу и обратно.

Оставив на столе чашку с недопитым кофе, Герман встал и, продолжая смотреть ей в лицо, спокойно ответил: «Конечно, бред, Фаина. Но девок из моего гарема ты все же не обижай».

После чего обошел ее справа налево, против хода солнца, как Верцингеторикс обошел Цезаря при капитуляции после поражения в Алезии.

«Я же говорила, что все зеленоглазые люди…» – прошептала Даша и прижала руки ко рту.

Чуть позже, спускаясь с крыльца, Фаина подвернула ногу, так что пришлось наложить тугую повязку, а во второй половине дня в гладилке обожгла руку утюгом.

И теперь, сложив все это воедино, Лера задала главный вопрос:

– Что ты сделал?

Герман заморгал глазами.

Она погрозила ему пальцем.

– Не прикидывайся.

– Ладно. – Немного помолчав, он произнес с глубоким вздохом: – Фаина суеверна.

– Откуда ты знаешь?

– Все знают, Лера.

– Таким образом…

– Она все сделала сама.

– Надеюсь, ее внушаемость не станет причиной более серьезных травм, – мрачно произнесла Лера.

Это Герман оставил без комментариев.

Лера подняла бокал.

– За тебя, красивый. Кстати, бедная Даша вообразила, что влюблена в тебя, и теперь проливает горькие слезы из-за твоей дружбы с Лесей.

– Этого нам только не хватало! – ужаснулся Герман. – Лера, я здесь ни при чем, клянусь. Ну, прогони меня. Или посади на цепь, как Аркадий грозился посадить Леонида.

– Держать тебя на цепи и кормить из рук, – произнесла она задумчиво. – Это же мечта каждой женщины. – И рассмеялась. – Ладно, проваливай. Я хочу провести этот вечер с единственным здесь нормальным человеком – со своей сестрой.

После его ухода еще минут пять обе сидели молча, неторопливо потягивая вино. Когда бутылка опустела, Лера сходила на кухню и принесла на подносе две кружки с дымящимся чаем, печенье и мед. И картонную папку для бумаг под мышкой.

– А это что такое? – полюбопытствовала Нора.

– Держи. – Папка шлепнулась перед ней на стол. – Посмотри и скажи что думаешь.

Разумеется, это были рисунки. Перебирая их, в немом восторге отслеживая путь грифеля по бумаге, Нора на время выпала из реальности. Очнулась, перевела дыхание. Качнула головой, точно не веря своим глазам.

– Такая графика… с ума сойти.

– Он профессионал, – пояснила Лера. – У него есть специальное образование. Помимо таланта.

Теперь они обе смотрели на лежащий сверху рисунок.

Доктор Шадрин. Выдвинутая челюсть свидетельствует о твердой решимости следовать прямиком к цели. Вперед и только вперед, невзирая ни на какие препятствия. Человек-локомотив. Карандашный штрих мастерски заострил скулы на хмуром лице Аркадия, обозначил ямочку на подбородке… Но самое примечательное во всей композиции – это, конечно, длинный крученый кнут, кольцами опадающий к его ногам. Изгиб лоснящейся черной петли так нестерпимо правдоподобен, что хочется крикнуть «не надо!» При всем понимании бессмысленности этой мольбы. Нет, Аркадий не из тех, кого можно уговорить или разжалобить. Что заставило художника вложить в его руки кнут? Символом чего является кнут в данном случае?

– И все же они не могут друг без друга, – заметила Нора.

Лера кивнула.

– Однажды Герман сказал об Аркадии, что это человек, с которым невозможно поддерживать приятельские отношения. Или дружба до гробовой доски, или вражда. И изменить его не способны ни годы, ни люди.

– Он проницателен.

– Иногда чересчур.

Опять Аркадий. Сцена Последнего суда в духе Папируса Хунефера. Лера поясняла, водя чайной ложечкой по бумаге… Голова Осириса Аркадия увенчана Белой Короной с перьями, в руках – скипетр, крюк и кнут, символы верховной власти. Его троном является надгробие с изображениями закрытых на засов дверей и карниза в виде уреев. Справа от него стоит Нефтида, слева – Исида. Перед ним на цветке лотоса выстроились четыре сына Гора: Местха, Хапи, Туамутеф, Кебсеннуф. Трон Осириса покоится на воде. В тронный зал заглядывает умерший, в котором можно без труда узнать Леонида.

– Сюжет из древнеегипетской мифологии? – спросила Нора. – Хм…

– В сто двадцать пятой главе Книги Мертвых бог Тот вопрошает умершего: «Кто есть тот, чей кров – огонь, стены – живые уреи и пол его дома – бегущая вода? Кто он, спрашиваю я?» Умерший отвечает: «Это Осирис», и бог говорит: «Тогда входи, ибо воистину ты будешь представлен ему».

– И Леонид вошел.

– Да, – подтвердила Лера, – Леонид вошел. Себя Герман тоже рисовал в короне Осириса. Только он был Осирисом расчлененным, а Аркадий – Осирис победоносный. Бог, победивший смерть и ставший в результате этого акта владыкой Царства мертвых, осуществляющим Последний суд.

– Со скипетром все ясно. Но почему кнут? – спросила Нора после некоторых раздумий. – Это ведь орудие наказания, разве нет?

– Символ власти. Орудие, при помощи которого ты осуществляешь свою власть над другим существом.

Понемногу Нора начинала понимать, что связывает ее сестру с эльфом, носящим имя местного святого. На днях Лера упомянула, что занимается переводами академических текстов. Поиск. Все они ищут одно и то же. И Аркадий, и Лера, и Герман, и Леонид…

Мысль о Леониде пробудила воспоминание о небольшом комическом эпизоде около гаражей, приключившемся сразу по возвращении из поселка.

Герман поставил мотоцикл в бокс и спросил как раз покончившего с мытьем фургона механика: «Какие новости?»

Толик ухмыльнулся.

«Твой парень вышел сегодня на пять минут на солнышко. На беду мимо проходила старушка Фаина».

«Ну и что?»

«Ну, и он шлепнул ее по заднице».

«А она что?»

«Она чуть в обморок не упала».

«А он?»

«Что „он“? – Толик вытер руки и как ни в чем не бывало извлек из Германова кармана пачку сигарет. – Прошелся насчет ее филейной части, типа комплимент, и ушел к себе. – Выудил одну сигарету, остальное засунул обратно в карман. – Сам-то я не слышал, девчонки болтали».

Тогда Нора не отреагировала на эту историю, а сейчас расхохоталась во все горло. Бедная Фаина! Вот так поворот судьбы! Она травит беззащитных одиночек, чувствуя себя при этом ужасно крутой, а ее оценивающе похлопывают по заду, как товар на невольничьем рынке. Умора.

5

Ночь светла и тиха, точно в фантастическом фильме перед появлением чудовищ. Полная луна висит серебряным блюдом над Соловецким кремлем, над полуразрушенной монастырской гостиницей, в которой сейчас всего два гостя – мужчина и женщина, случайно повстречавшиеся на этом острове в сердце Беломорья. Крыши нет, и, лежа рядом поверх расстеленного на дощатом полу спального мешка, они смотрят вверх, позволяя холодному сиянию небесных светил омывать их лица, кажущиеся масками. Герман захватил еще куртку с теплой подкладкой, и теперь она, сложенная вчетверо, служит им подушкой. Чистый холодный воздух щекочет ноздри. Изо рта с каждым вздохом вырывается облачко пара, как зимой.

– Так Соловецкий кремль или Соловецкий монастырь? – тихо спрашивает Нора, начиная испытывать неловкость от затянувшегося молчания. – Это одно и то же или есть разница? И если есть, то где заканчивается одно и начинается другое?

– Есть разница, – отвечает Герман. – Монастырь расположен на территории кремля.

– Его в самом деле построили монахи?

– Ну что ты, конечно, нет. – Он поворачивает голову, продолжая говорить, и к тонкому, едва уловимому, запаху его кожи и волос добавляется горьковатая табачная нотка дыхания. – Возведение кремлевских стен началось в 1584 году при Борисе Годунове и занимались этим не монахи, хотя финансировал строительство монастырь. Монахи физически не смогли бы это сделать, так как их численность к концу XVI века по разным данным составляла не то триста, не то пятьсот человек. Также не забываем про сроки. Несмотря на то, что работы велись только летом, строительство крепости заняло всего одиннадцать лет.

– Если не монахи, то кто?

– Это одна из загадок Соловецкого архипелага. Не сохранилось никаких документов, имеющих отношение к строительству крепости, хотя в то время на Руси составление планов, отчетов и смет было уже в порядке вещей.

– Но есть же гипотезы, предположения?..

– Угу. Есть мнение, что крепость, точнее, ее руины существовали еще до появления здесь Германа и Савватия, первых монахов, поселившихся на Большом Соловецком острове, и строительство конца XVI века сводилось к укреплению валунного основания и выполнению кирпичной кладки.

– Я слышала… или читала… что до прихода монахов Соловецкие острова были совершенно безлюдными.

– Чушь! Даже дожившие до сегодняшнего дня географические названия свидетельствуют о том, что здесь обитали как минимум саамы. Соловецкий остров значит «большой», Анзер – «длинный», Муксалма – «узкий пролив». В истории Соловецкого монастыря прямо говорится, что в первый год своего пребывания на острове Герман и Савватий подвергались притеснениям со стороны «жены карельской», жившей неподалеку. Правда, поселения могли быть временными, так как суровый климат не позволял расти деревьям, пригодным для строительства жилых домов – средняя температура тогда была градусов на десять ниже, чем сейчас, – но речь не о том… В древности, во втором тысячелетии до нашей эры, на Соловецких островах находилось действующее языческое святилище, и есть основания полагать, что монастырь возведен на месте его главного комплекса. Именно эти мегалитические сооружения стали основой для крепостных стен и зданий на территории кремля.

– Погоди, погоди. Ты сказал «есть основания полагать». Что еще за основания?

Герман мечтательно улыбается на луну.

– Ты же видела эти стены и башни из дикого камня. Из огромных валунов, окатанных ледником. Валуны покрыты накипными лишайниками, и, судя по размерам отдельных лишайников и площади покрытия валунов, возраст крепостных стен составляет две или даже три тысячи лет.

– Видела, да. Но не подумала об их возрасте.

– И это не единственный пример. Здесь на каждом шагу руины древних святилищ, погребальных комплексов и сопутствующих им стоянок первобытных людей, – его улыбка становится шире, – правда, не всякий приезжий способен понять ЧТО перед ним.

Он лежит, скрестив лодыжки длинных ног, одну руку закинув за голову, другую вытянув вдоль туловища. Некоторое время Нора борется с желанием прикоснуться к нему, к любому открытому участку тела, потом прекращает борьбу и накрывает кисть его руки своими пальцами, горячими от волнения. Медленно Герман поворачивает руку ладонью вверх, и пальцы их сплетаются, словно бы сами по себе. Подумаешь… это ничего не значит.

– Памятники, сравнимые с местными, встречаются в северо-восточной Скандинавии и на Кольском полуострове. Но если в Финляндии, Швеции и Норвегии в период христианизации они фанатично уничтожались, то в западном Беломорье и на Соловецких островах ничего подобного не происходило. Здесь язычество и христианство мирно уживались друг с другом. До сих пор выкладки из камней христианских символов можно видеть среди древних святилищ, а остатки обетных и поклонных крестов – вблизи неолитических памятников. Некоторые сооружения монахи достраивали и после этого использовали в качестве бань, амбаров, погребов, отдельно стоящих церквей и часовен. Я покажу тебе их, если хочешь.

– Конечно, хочу, – твердо говорит Нора. И сжимает его пальцы своими, сжимает до боли. – Покажи мне все, что считаешь нужным. Но я не совсем поняла про деревья… сейчас они вроде бы есть.

– После снижения сейсмической активности люди были вынуждены покинуть эти земли, и долгое время здесь никто не жил. Позже климат изменился, стало значительно теплее, на островах выросли деревья, что и позволило людям вернуться назад. Кстати, монахи тоже больше ста лет строили свои церкви, солеварни и прочие сооружения из дерева, до тех пор, пока по следам очередного пожара бывший столичный житель игумен Филипп Колычев не принял решение завести каменное строительство. Несмотря на громадное количество валунов, разбросанных по островам, он построил кирпичный завод и привез специалистов из Новгорода. В сооружениях из дикого камня жить зимой невозможно, а в отапливаемых кирпичных зданиях – вполне. Так была возведена Соловецкая каменная крепость. Для того, чтобы поверх древних стен положить кирпичную кладку и накрыть деревянной крышей, достаточно было двух-трех опытных каменщиков и десятка подсобных рабочих. Сроки строительства определялись главным образом производительностью кирпичного завода, который за десять-двенадцать лет обеспечил две тысячи кубометров кирпича, необходимого для осуществления такого проекта.

– То есть монахи валунов не таскали.

– Нет.

– И каналов между озерами тоже не рыли?

– Кто говорит, рыли. Кто говорит, нет. Доподлинно это не известно.

– Какой загадочный мир, – чуть слышно вздыхает Нора. – Мир Соловецких островов. Что ты здесь ищешь, Герман?

– Себя, наверное, – отзывается тот слегка рассеянно.

– Думаешь, твои предки тягали здесь валуны и молились своим богам?

– Не исключено.

Медленно и осторожно Нора переворачивается на бок и, протянув руку, дотрагивается до его лица. Кончиками пальцев проводит по щеке. Герман лежит неподвижно, только ресницы подрагивают, как у девушки, и с губ слетают маленькие облачка. Поколебавшись, она запускает пальцы в его темные волосы и дергает так, что он морщится от боли.

– Хочешь меня?

– С чего ты взял? – незамедлительно реагирует Нора.

И смеется сама над собой, потому что, конечно, хочет. Она хочет этого странного мальчика-мужчину, но не хочет отказываться от игры.

– Ты ведешь себя агрессивно. – С этими словами Герман обнимает ее и, перекатившись с ней вместе, оказывается сверху. – Когда женщина умышленно причиняет мужчине боль, она подает ему сигнал. Намекает на то, что он слишком робок.

Наклонившись, он прикасается губами ее губам… и вдруг начинает целовать так решительно и изощренно, что Нору бросает в жар. Вкус его поцелуя восхитителен. Также краешком сознания она отмечает, что, несмотря на худобу, тело его довольно тяжелое, и это приятная тяжесть.

– Я не старовата для тебя, друид? – задает она давно висящий на языке вопрос, когда он слегка отстраняется.

– Не думал об этом. – Герман пристально смотрит ей в глаза. – А почему друид?

– Ну, ты же наколдовал Фаине растяжение и ожог.

– Черт побери, Нора…

– Да, да, я помню, – кивает Нора. – Но людям рот не заткнешь.

Без малейших признаков смущения он расстегивает пуговицы ее кардигана, затем пуговицы блузки, испускает страдальческий вздох при виде открывшегося взору кружевного бюстгалтера и прикусывает зубами атласный бантик между чашек.

Нора наблюдает за ним из-под полуприкрытых век.

– Тебе помочь, сэр рыцарь?

– Да, – кротко говорит он и подсовывает руку ей под спину. – Сделайте мостик, сударыня, мой скромный опыт подсказывает, что сзади должны быть крючки.

Теперь они смеются в два голоса. В промежутках между приступами смеха Герману все же удается расстегнуть кружевное изделие от Кельвина Кляйна, после чего, напустив на себя глубокомысленный вид, он напоминает своей даме о несовместимости смеха и секса и сосредотачивается на ее обнаженной груди. Язык и губы, мастерство которых она уже оценила, ласкают и терзают соски, доводя Нору до буйного помешательства.

– Кто сказал, – рычит она, готовая растерзать своего неторопливого партнера, – что смех и секс несовместимы? Тебе, шут, отлично удается совмещать.

– Это народная мудрость, сударыня, – невозмутимо отвечает Герман.

Приподнимает голову, облизывается и усмехается, вызывающе глядя ей прямо в глаза. Сильные пальцы, похожие на пальцы хирурга или пианиста, энергично массируют ее богатство третьего номера.

– Кончай трепаться, сопляк!

Склонившись над левой грудью, Герман с почти садистским удовольствием обводит языком набухший сосок.

– Мм… роскошные сиськи, мадам.

Так, ну хватит.

Сжав зубы, Нора одной рукой дергает его за волосы на затылке, а другой бьет по лицу. Не сильно, но, судя по его гримасе, ощутимо. Затем начинает срывать с него одежду. С него, с себя, опять с него… Герман помогает ей молча, бесстрастно. Обиделся? Так тебе и надо, эльфийская мерзость, нечего было превращать нутро одинокой, изголодавшейся по сексу женщины в ядерный реактор, готовый взорваться и разнести к чертям собачьим все вокруг.

Она бьет его вторично. Отвешивает классическую киношную пощечину. Толкает в грудь, и когда он, скаля зубы в дерзкой ухмылке, падает на спину, резким движением сдергивает с него джинсы.

Слава богу, он уже готов. Охватившее ее ликование трудно передать словами.

– Прекрасный инструмент, щенок!

Он вздрагивает, но продолжает хранить молчание. Только закрывает глаза.

В свою очередь одарив его жаркими влажными ласками, Нора перекидывает ногу через его бедра и…

…не может быть.

Так хорошо просто не может быть.

Пальцы Германа сжимают ее ягодицы и даже из положения снизу он умудряется контролировать процесс. Чередовать ощущения, вынуждая Нору нырять, всплывать… умирать, воскресать… стонать и плакать, размазывая по лицу продукты своего нескончаемого экстаза.

Она била и оскорбляла его. Быть может, зря? Но ей не хочется думать об этом. Раз за разом она отчаянно принимает в себя его страсть, жестокую и свирепую, неукротимую и беспощадную.

Сделав короткий перерыв, Герман снимает ее со своего члена, как тряпичную куклу, разворачивает, подстегивает увесистыми шлепками ладони по ягодице.

– Щенок! – хрипло выкрикивает Нора, глядя через оконный проем на мерцающие в свете полной луны невозмутимые темные воды озера.

– Он самый, сударыня, – так же хрипло отзывается Герман. – Сделайте милость, поднимите вашу сиятельную задницу повыше к небесам, чтобы я смог вставить вам так, как вы того заслуживаете.

И она покорно поднимает задницу. И он размеренно и спокойно проходит все ее сокровенные глубины, расширяя и растягивая так, что после него Нора способна пропустить через себя целый батальон.

– Куда вам впрыснуть элексир бессмертия, мадам? – цедит он развязно, видимо, вспоминая боль от пощечин и насмешек. – Не думайте, что это единственная демонстрация моего почтения, до утра вы получите во все места.

– Наглец!

– Ну да, ну да…

Все это великолепно. И безумно. И аморально.

– Герман.