Текст книги "Пройти через лабиринт"

Они лежат рядом, обессилевшие от наслаждения.

– Мм?..

– Что это было?

– Не знаю, Нора. Может, мы выпустили погулять своих внутренних обезьян?

Она касается его руки.

– Я обзывала тебя… и била…

– Ничего. Я это переживу.

– Но это было… это…

– Тс-с.

Губы обоих саднят от нескончаемых поцелуев. И это еще не все последствия авантюры.

– У меня мозоль на языке, – жалуется Нора.

– С твоего позволения, я не буду поминать всуе часть тела, на котором мозоль у меня.

– Герман, – повторяет она чуть погодя.

– Что?

– Ничего. Мне просто нравится твое имя.

С глубоким вздохом он опускает голову на импровизированную подушку, рука его тем временем ныряет под шерстяной кардиган, которым Нора накрылась, как пледом.

– Я хотел бы заняться с тобой сексом в постели. Здесь не очень удобно.

– Мне все понравилось. Но это не значит, что я против постели.

Фыркнув, Герман прижимается плотнее. Нора чувствует сотрясающую его дрожь.

– И все же, почему именно со мной? – спрашивает она сонно.

– Никогда не знал, как отвечать на такие вопросы.

– Почему не с Мышкой, например? Впрочем, ты же пообещал. Я забыла. Ты пообещал, что не прикоснешься ни к одной из девчонок, проживающих на ферме. Это все объясняет. Я не проживаю на ферме, я приехала погостить.

– Нора, прекрати, иначе я тебя изнасилую.

– Пф-ф…

– Я трахался с тобой не потому, что хотел трахаться, а потому, что хотел трахаться именно с тобой. Понятно? – Он умолкает и чуть погодя, не дождавшись никакой реакции, добавляет сердито: – У тебя классные сиськи и шикарная задница. И ты офигенно работаешь языком. Такой ответ тебя устраивает?

– Да, пошляк.

Современные люди не умеют говорить о любви. Они говорят о сексе, причем не всегда как об индикаторе отношений и чувств. «Я тебя хочу» можно истолковать как угодно. «Я тебя хочу» вовсе не означает «я тебя люблю». Хочу твое тело. Секс полезен для здоровья. И прочая лабуда.

Хотя… о какой любви может идти речь в данном конкретном случае?

Поймав себя на этой мысли, Нора почувствовала неловкость. Словно бы «кто-то сверху» мог уличить ее в излишней симпатии к Герману, как в чем-то недостойном, и она заранее старалась оградить себя от любых подозрений. Любить – это недостойно? Или недостойно любить мужчину, который моложе на десять лет? Поди распутай этот клубок неврозов…

Третий и последний раз за эту ночь он осчастливил ее возле проема с видом на озеро. Нора подошла окинуть взглядом кремль, стены и башни которого при свете луны казались закованными в лед, и долго стояла, держась за потрескавшийся подоконник, подставляя свежему ночному ветерку пылающее лицо. Герман подкрался сзади, как ирокез, почти без звука, взял ее обеими руками за бедра, чуть помедлил, скользя губами вдоль края ее щеки – снизу вверх, от подбородка к виску, – стянул с нее джинсы вместе с бельем и вошел безо всяких прелюдий, которые сейчас были и не нужны… замер, давая ей насладиться ощущением заполненности и востребованности.

Нора мяукнула. Тело ее изогнулось, облегчая ему проникновение, голова запрокинулась, рот приоткрылся. «Я дикая женщина, – мелькнула мысль. – Женщина пещер, отдающаяся воину и охотнику». И хотя Герман ничуть не походил ни на охотника, ни тем более на воина, мысль эта ей понравилась, ощущения обострились. Когда он начал двигаться – наращивая темп, дыша в том же ритме, что и она, – Нору потрясло собственное, внезапно вспыхнувшее желание подчиниться ему целиком, стать на эти несколько часов его игрушкой, вещью, инструментом для его наслаждения.

И одновременно она услышала его шепот:

– Чего ты хочешь? Скажи, я все сделаю.

– Ты уже делаешь это.

Мир по ту сторону прямоугольной рамы, образованной оконным проемом, спал беспробудным волшебным сном, в который погрузила его луна. Чистый холодный свет отражался от поверхности воды, напоминающей лист полированного металла, и одевал в серебро каждую травинку, каждую веточку, каждый пень. Даже с крыш деревенских домов стекал этот перламутровый туман, хотя в дневное время все они выглядели довольно уныло. Стоящие вдоль дороги деревья, столбы и натянутые между столбами провода казались иероглифами, начертанными в безвоздушном пространстве. Жизнь была только здесь, внутри заброшенного здания монастырской гостиницы, ее праздновали мужчина и женщина, соединившиеся в любовном акте.

Именно поэтому – потому что жизнь была только по эту сторону рамы, – появление человеческой фигуры по другую ее сторону ввергло обоих чуть ли не в шоковое состояние. Они только-только начали расслабляться после головокружительного оргазма, тереться друг об друга, хихикать, мурлыкать и делать всякие другие приятные глупости, как вдруг снаружи послышалось негромкое «тук-тук» каблуков по бетонному покрытию, и, поглядев в сторону монастырского причала, Нора и Герман увидели под одним из новых чугунных фонарей высокую фигуру в длинном темном одеянии, не то в рясе, не то в плаще. Минуту или две фигура стояла неподвижно, лицом к воде, затем подошла вплотную к гранитному парапету ограждения. Повернула голову, устремив взгляд на главные ворота кремля.

Женщина! Нора смотрела, не отрываясь. Было в ее внешности что-то… что-то такое, из-за чего отвернуться не представлялось возможным. Изысканность черт, да. Но не только. Нора чувствовала себя как человек, разгадывающий кроссворд, мучительно вспоминающий нужное слово, которое упрямо ускользает.

– Герман, – прошептала она, – ты видишь?

– Да, – ответил он.

Прерывисто вздохнув, Нора прижалась к нему, он развернул ее на сто восемьдесят градусов, поцеловал в лоб, в кончик носа… в левый закрытый глаз, в правый закрытый глаз… когда же они разжали объятия и вновь повернулись к окну, на причале уже никого не было.

– Как ты думаешь… – начала Нора.

И запнулась.

В противоположной части здания раздался звук, похожий на долгий всхлип или на протяжный зевок. Человек? Зверь? О господи, ведь здесь могут быть… не волки нет, но собаки. Так человек или зверь? Неизвестно, кто страшнее. Хотя нет, известно.

Широко раскрытыми глазами Нора смотрела через дверной проем в коридор. Оцепенев от ужаса. Чувствуя, как этот ужас проникает в костный мозг… вместе с холодом, внезапно воцарившимся в помещении. Да-да, температура воздуха словно бы понизилась градусов на десять.

Герман молча и быстро привел в порядок свою одежду, бросил испытующий взгляд на Нору и без вопросов помог ей сделать то же самое. Затем достал из кармана куртки нож, бесшумно выкинул лезвие. Сделал несколько шагов к двери и замер в боевой стойке.

Теперь Нора смотрела только на него, потому что вдруг увидела нечто примечательное. И совершенно новое, чего не видела раньше и даже не рассчитывала обнаружить в нем. Он стоял, чуть согнув колени, ноги на ширине плеч, слегка наклонившись вперед. Правая рука была вытянута для удара, левая – с ножом – отведена назад и прижата к телу. Нора обратила внимание на то, как он держит нож. Пальцы плотно обхватывают рукоятку, при этом лезвие смотрит вверх, располагаясь между большим и указательным пальцем. Прямой хват. В молодости она некоторое время посещала курсы самообороны и знала, что так держат нож профессионалы.

Ему двадцать семь. Что он успел за это время?..

По коридору к ним приближалось живое существо. Вернее, человеческое существо. Но живое ли? Нора усомнилась в этом, когда оно, тяжело ступая, прошло мимо, не бросив на них даже мимолетного взгляда. На нем была простая черная монашеская ряса, поверх которой червоным золотом сиял наперсный крест, и головной убор, напоминающий ведро, под названием камилавка. При себе существо имело посох. Длинная черная борода, черные провалы глазниц на белом овале лица… струящаяся по полу морозная дымка… Странно, что при виде всего этого Норе удалось не лишиться чувств.

Герман вышел в коридор и огляделся по сторонам. Облегченно вздохнул – Нора видела, как приподнялась и опустилась его грудь. Спрятал нож и вернулся в их временное пристанище.

– Все в порядке.

Когда он подошел ближе, стали заметны капельки пота на его бледном лице.

– Что это было? – жалобно спросила Нора, обнаружив, что дрожит с головы до ног.

– Преподобный Герман Соловецкий, чудотворец и первопроходец.

– Ты хочешь сказать… – Голова у нее пошла кругом. – …что мы видели привидение?

– Ну, в общем, да.

Минуту Нора переваривала информацию. Не переварила.

– А та женщина на причале?

– Какая женщина?

Тут уж она просто села на спальник, до сих пор расстеленный на полу, и обхватила руками колени. Глянула на него снизу вверх.

– Ты не видел женщину на причале?

– Я видел мужчину, – сказал Герман, отвечая ей внимательным взглядом. – Того же самого, что и здесь. – Он немного помолчал. – А кого видела ты?

Нора нахмурилась, припоминая.

– Высокую женщину в черном плаще или пальто. С черными волосами.

– Она не могла быть монахом в черной рясе?

– В рясе – да, но монахом – нет. Это была женщина, Герман. Я уверена.

Он глубоко вздохнул.

– Давай собираться, Нора. Хватит на сегодня приключений.

Кивнув, она встала и принялась помогать ему сворачивать спальный мешок.

Ворота были не заперты, просто прикрыты. Железная скоба вставлена в петли, чтобы створки не разошлись, ключ тут же, в замке. На рев мотоциклетного двигателя сбежались Джон, Ринго и Пол и радостно запрыгали около забора.

Шепотом благословляя Толика, который проявил заботу о ближнем своем, Герман открыл ворота, разогнал любознательных собак, въехал во двор, закрыл ворота, разогнал несносных собак, открыл гараж, поставил туда мотоцикл, закрыл гараж, разогнал проклятущих собак и повернулся к Норе.

– Тебя проводить?

– Нет, ангел мой. – Встав на цыпочки, она поцеловала его в угол рта. – Я дорогу знаю.

Мечтая о горячем душе и теплой постели, Нора быстро шла по дорожке к Белому дому. Мысленно она была уже там – и обязательно чашечку чая с медом, о да… – как вдруг до нее донеслись голоса. Знакомые голоса со стороны гаражей, где она только что рассталась с Германом. Кому там еще не спится в пять утра? Чувствуя смутную тревогу, Нора повернулась и вскоре уже выглядывала из-за куста шиповника, стараясь не нарваться на колючки.

Аркадий, ну конечно. Белый от ярости. Незрячие глаза маньяка.

– Где ты шлялся?

Герман попятился.

– Тебя это не касается…

Он не успел договорить, как получил удар в лицо. Нора вздрогнула, прикусив губу. Доктор Шадрин был чертовски скор на руку!

– Аркадий, не надо, – предостерегающе вымолвил Герман, видя, что тот снова заходит на цель.

– Меня касается все, что здесь происходит, ты понял? Абсолютно все.

– Прошу тебя, не надо, – повторил Герман, с беспокойством наблюдая за его маневрами. – Я не хочу драться с тобой.

– Мне небезразлично, где ты пропадаешь по ночам!

– Я большой мальчик, Аркадий.

– Ты большой похабник, Герман.

Они кружили на одном месте, пристально глядя друг на друга. Тут же вертелись все три собаки. Виляя хвостами и повизгивая, они никак не могли понять, что это за странная игра.

– Хватит оскорблений! Я всего лишь не ночевал в собственной постели, а ты встречаешь меня, как серийного убийцу.

– Мы в прекрасных отношениях с местными жителями, и я не могу допустить, чтобы из-за твоих шалостей что-то изменилось.

– Почему что-то должно измениться?

– Ты ночевал в поселке, – сказал Аркадий обвиняющим тоном.

– Ну и что?

Доктор вновь атаковал, и не оказавший ни малейшего сопротивления Герман упал на колени, застонав от боли в безжалостно вывернутой руке.

– С кем ты был?

– Я сказал, тебя это не касается.

– С кем ты был? – повторил доктор и налег на его согнутый локоть.

Герман молчал, тяжело дыша. Голова его была низко опущена, черные волосы занавесили лоб и глаза.

– С кем ты был, Герман? – Голос Аркадия звучал почти ласково. – Ты же знаешь, я все равно получу ответ.

– Нет.

– Конечно, получу.

– Не от меня.

Нора вышла из-за куста.

– Прекрати, Аркадий. – Усталым движением откинула волосы со лба. – Он был со мной.

Тот медленно повернулся и вперил в нее взгляд своих строгих серых глаз. По мере того, как информация утрамбовывалась у него в голове, во взгляде этом последовательно сменяли друг друга ярость, изумление, подозрение, растерянность…

– Это стоило сказать, – расхохоталась Нора, – хотя бы для того, чтобы увидеть выражение твоего лица.

Опомнившись, Аркадий вновь переключился на Германа.

– Это правда?

Тот ничего не ответил.

– Герман, я с тобой разговариваю.

Молчание.

– Ты мне не веришь? – насмешливо спросила Нора.

Подошла к согнувшемуся в три погибели Герману, присела на корточки, ласково зачесала пальцами его волосы, открыв правую сторону лица, и, дотянувшись губами до виска, без малейшего смущения поцеловала. Как женщина, имеющая право на этого мужчину. Издав гортанный смешок – ужасно довольный смешок, – он повернул голову, и его полураскрытый рот встретился с ее полураскрытым ртом.

– Черт бы вас побрал, – с выражением произнес Аркадий и бросил руку Германа.

Тот на мгновение оторвался от Норы, встал на ноги, выпрямился в полный рост, одновременно помогая выпрямиться ей, и теперь уже сам склонился к ее губам. Их глубокий любовный поцелуй убедил доктора Шадрина в том, что мир сошел с ума.

– Почти верю, – промолвил он, отступая на несколько шагов.

Он уже не казался взбешенным и наблюдал за ними с бесстрастным интересом, как за первыми жертвами нового психического вируса.

– Я могу показать тебе свои трусики, если хочешь, – с милой улыбкой предложила Нора.

– Я, уж извини, трусики показывать не буду, – вслед за ней улыбнулся Герман.

Они стояли, обнявшись, бедро к бедру.

– Мои поздравления, – процедил Аркадий.

И ретировался так быстро, как позволяла сила всемирного тяготения.

Герман шепотом выругался, глядя ему вслед. Морщась, помассировал плечо.

– Больно? – спросила сочувственно Нора.

– Увы. Он любит делать мне больно.

– Только тебе?

– Может, и не только, – ответил, подумав, Герман. – Но что он ловит кайф от причинения боли другим людям, за этим я его не замечал. Он хороший врач и в целом неплохой чувак, но при виде меня в нем пробуждается все самое худшее.

– Наверное, это любовь.

– Черт…

– Ладно, не обращай внимания, – усмехнулась Нора и похлопала его по ягодице, обтянутой джинсовой тканью. – Кажется, во мне при виде тебя тоже пробуждается все самое худшее.

Добравшись до кухни, она обнаружила, что попить чайку на рассвете припало не ей одной. Лера уже вскипятила воду и приготовила свежую заварку.

«Знаю, – кивнула она, завидев Нору. – Он мне сказал. Самое удивительное в этой истории… ну, лично для меня… то, что я, на пару с Аркадием, беспокоилась за Германа, в смысле куда он подевался, но мне даже в голову не пришло заглянуть в твою комнату и проверить, на месте ли ты».

«Может, это и к лучшему, – откликнулась Нора. – Я стала свидетельницей интимной сцены».

«Между Германом и Аркадием?»

«Да».

Она ожидала вопросов, но их не последовало. Лера молча выпила свой чай, ополоснула чашку и вышла, на ходу чмокнув сестру в щеку. Озадаченная, Нора уселась за стол и в задумчивости положила себе две ложечки меда вместо одной. За всеми этими незначительными на первый взгляд и вроде бы не связанными друг с другом событиями понемногу вырисовывалась четкая структура. Норе пока не удавалось разглядеть ее очертания, но она была настроена сделать это в самое ближайшее время.

И вот теперь она лежит, таращится на окно и перебирает, словно драгоценные жемчужины, все детали, которые сохранила ее память.

Сплетенные пальцы, отрывистый смешок Германа, когда она вздумала состязаться с ним, чье пожатие окажется крепче, его хрипловатый голос, его дыхание. Упоительная тяжесть худого мускулистого тела. Тихий, почти страдальческий стон, знаменующий приближение разрядки… зажмуренные глаза, сведенные брови, резкие тени на запавших щеках.

Я трахался с тобой не потому, что хотел трахаться, а потому, что хотел трахаться именно с тобой.

А как он стоял с ножом, готовый встретить хоть человека, хоть зверя, хоть призрака! Когда опасность миновала, и он подошел к ней, всматриваясь в ее лицо, она почувствовала – не поняла, а именно почувствовала, – что его внешность обманчива, и на самом деле он способен защитить и себя, и ее. Это было приятное открытие.

Я хотел бы заняться с тобой сексом в постели.

И наконец, о призраках. Страшно не то, что они видели призраков, а то, что они видели разных призраков. Почему Герман не видел женщину? Или он видел ее, но его рассудок по какой-то причине отверг увиденное?

В этой женщине было…

…было что?

Нора смотрит на окно своей комнаты в Белом доме и старается вспомнить другое окно. То, в обрамлении которого явилась ей черноволосая женщина.

Вспомнить. Сложить, сравнить, сопоставить.

Вот оно!.. От внезапно наступившего облегчения ее даже бросило в пот. Недостающая деталь с тихим щелчком встала на место.

6

Восемь вечера. Стараясь не обращать внимания на любопытные взгляды, которыми провожают ее сидящие в холле бездельники, Нора поднимается по центральной лестнице на второй этаж, отыскивает дверь под номером 212 – первая цифра указывает на этаж, – делает глубокий вдох, точно перед прыжком в воду, и деликатно стучит костяшками пальцев. Стучит и сердится. Какого черта? Разве желание выяснить, куда запропал друг сердечный, можно назвать ненормальным или неприличным?

Дверь открывается, и на пороге возникает Герман, взлохмаченный и небритый. На нем джинсы без ремня и расстегнутая синяя рубашка.

– Нора, – сонно бормочет он, изо всех сил стараясь проморгаться. – Рад видеть тебя, дорогая. Который час?

– Начало девятого, друид, – отвечает она, проходя в комнату и закрывая за собой дверь. – Ты не заболел?

– Нет. – Герман трет пальцами лоб. – Не думаю.

Выбравшись из постели впустить гостью, он не включил ни верхний свет, ни ночник, но шторы раздвинуты, обе створки окна распахнуты настежь, и света так называемой ночи вполне достаточно для того, чтобы увидеть в зеленых глазах нежность. Слава богу! Да, слава богу, не досаду и не раздражение.

И снова стук, на этот раз бесцеремонный и нетерпеливый.

– Кто там? – хрипло спрашивает Герман.

– Мамочка переживает из-за того, что дитятко не завтракало, не обедало и не ужинало, – доносится из коридора тягучий, насмешливый голос Кира. – Ты жив там, засранец?

Нора наблюдает за Германом с нескрываемым любопытством. Что он сделает? Спрячет ее в шкафу? Будет вести переговоры через замочную скважину?

Он открывает дверь, даже не взглянув в ее сторону, предоставив ей самой решать как себя вести.

– Это кто засранец?

Нора присаживается на край кровати, и теперь Кир увидит ее, только если начнет специально заглядывать в комнату через плечо Германа. Но он не заглядывает.

– Ну, ты хорош! – Кир заходится в приступе беззвучного смеха. – Короче, давай выкатывайся, обозначь хоть какую-то жизненную активность. Кстати, блондин сидит в холле в окружении своих восторженных почитателей, так что, если поторопишься, у тебя есть шанс погреться в лучах его славы. Это я не со зла, просто у него такой вид, что кое-кто уже пешком по потолку ходит, дожидаясь, когда можно будет взять его за яйца и объяснить ему, кто царь горы. Усекаешь, красотка?

– Усекаю, – кивает Герман. И резко выбросив вперед левую руку, берет его за горло. – Я-то, может, красотка, но ты меня не трахал.

– Ну-ну, не психуй. – Кир перехватывает его запястье. – Я на твоей стороне, ты знаешь.

– Знаю.

– Вот и хорошо.

Кир осторожно отцепляет его руку. С усмешкой качает головой. Его рука в кости шире руки Германа раза в полтора. При обхвате средний палец сомкнулся с большим, как будто Кир поймал за руку девушку.

– Помни, что я тебе сказал, Герман.

– Буду помнить.

Закрыв дверь и заперев ее на ключ, Герман поворачивается и долго смотрит в бледных сумерках на Нору. Стройный неподвижный силуэт на фоне дверного полотна. Почти картина.

– Ты не жалеешь? – спрашивает она шепотом.

– Глупая женщина.

– И все же.

– Я бы провел еще один раунд. Прямо сейчас.

– Сейчас? – пугается Нора. – Но…

Он делает три шага вперед, хватает ее за плечи и решительно заваливает на кровать. При тусклом свете уличных фонарей Нора видит полоску белых зубов – он улыбается, расстегивая «молнию» ее джинсов, – и тоненький золотой ободок серьги в мочке левого уха.

Да, он опять надел серьгу. Бунт? Вызов? Протест?

Но как же он возбужден, просто горит… Уже принимая его в себя, она вспоминает болезненный стон, который выдавил из него Аркадий.

…при виде меня в нем пробуждается все самое худшее.

При виде. Что если это следует понимать буквально? Вид. Внешность. По какой причине доктору Шадрину – чисто теоретически – может быть больно смотреть на него? Так больно, что возникает желание причинить ответную боль.

Черно-белая грация… зловещая, андрогинная… ах, чертов мальчишка!

Рефлекторно Нора приподнимает бедра, сжимает коленями его бока. Из горла рвется крик, но кричать нельзя-нельзя-нельзя, поэтому она, тихонько рыча, кусает Германа за шею и счастливо улыбается, когда он тоже издает тихий рык и впивается зубами ей в плечо над ключицей.

Что правда, то правда: блондин восседает в одном из кресел в окружении восторженных почитателей. Кресло придвинуто к журнальному столику, на столике в беспорядке разбросаны чистые и уже изрисованные листы бумаги, две пачки сигарет, зажигалка, коробка простых карандашей и небольшой перочинный нож. Ножом Леонид подтачивает грифели. Вокруг стола по часовой стрелке расположились: Лера с сигаретой, Влада с бутылкой пива, Олеся с карандашом и Даша с бутылкой пива. За спиной Леры маячат только что подошедшие Света и Жанна.

Светка дивно хороша – живая, кокетливая, голубоглазая, с женственной фигурой и постоянной готовностью сказать «да». Киру приходилось здорово напрягаться, чтобы эдакое сокровище не уплыло у него из рук. Ее подруга Жанна, как это часто бывает, всего лишь вращалась вокруг большой сверкающей планеты по имени Светлана. Есть ли у нее парень, Нора не знала.

– Привет, Лера. Тысяча извинений. – Герман, успевший помыться, побриться и надеть чистую футболку, подтаскивает два стула, для себя и для Норы. – Я знаю, Аркадий не спал. Он уже провел среди меня воспитательную работу.

– Ты выключил мобильный. Мы беспокоились.

– Да-да, я знаю. Извини.

Леонид приподнимается с места, чтобы пожать ему руку. Он, конечно же, замечает след укуса, но деликатно молчит.

Зато Светлана, в силу привычки озвучивать первое, что приходит в голову, округляет накрашенный ротик и тоном капризной маленькой девочки восклицает:

– А ведь мы насушили веток боярышника. И все же его укусил вампир. Иисус, помилуй наши души!

Тут, разумеется, все поворачивают головы и устремляют взоры его шею.

– Спасибо, что привлекла ко мне всеобщее внимание, – роняет Герман.

– Брат мой, – с подчеркнутой нежностью обращается к нему Леонид, – где бы ты не появился, всеобщее внимание тебе гарантировано.

Его самого тоже трудно не заметить. Расстегнутая в вороте голубая рубашка изумительно идет к его лицу. Светлые волосы блестят в свете электрических ламп. Серые, с золотистой короной на радужке, глаза слегка устрашают своим неосознанно жестоким выражением, а длинные нервные пальцы, непрерывно играющие ножом, гипнотизируют, точно пальцы факира.

– Я здесь ни при чем, – говорит Герман, усаживаясь напротив. – Ты король.

Девчонки сконфуженно фыркают.

Улыбаясь с прищуренными глазами, Леонид вновь склоняется над столом. Мышка делает то же самое. Мягкий грифель шуршит по бумаге.

– Итак, перед нами, как когда-то перед рыцарем Парсифалем, последовательно предстают: меч, копье, чаша и блюдо… по другой версии – камень…

Они рисуют в четыре руки, Леонид к тому же болтает без умолку. Остальные внимают и созерцают, время от времени комментируя.

– Есть предположение, что окровавленное копье в руках оруженосца и Грааль в руках девы изначально являлись сексуальными символами в обряде некой классической мистерии. – Он косится на ее работу. – Леся, нет! Я же показывал тебе Грааль. Ты забыла?

– Не забыла, но… – Мышка нервничает в присутствии своего наставника. – Пусть Герман нарисует.

– Да Герман-то нарисует. А ты?

– Я попозже.

Она двигается, освобождая Герману место за столом. После секса тот настроен благодушно и миролюбиво, подтаскивает свой стул и берется за карандаш.

– На чем мы остановились? Копье и Грааль как сексуальные символы, да…

С молчаливым восторгом все следят за появлением на листе бумаги священных предметов и человеческих фигур, иллюстрирующих мысли рассказчика. Герман рисует очень быстро, без предварительных набросков, без подтирок и исправлений. Вся сценка уже обрела полноценное существование у него в голове и теперь остается только перенести ее на бумагу.

– Истекающему кровью копью и дарующему бессмертие Граалю соответствуют источающий живительный сок тирс[6]6
  Тирс – в греческой мифологии жезл Диониса, увитый плющом и увенчанный еловой шишкой.


[Закрыть] и поднятая чаша с вином в руке бога. – Он подмигивает Норе. К ужасу своему она чувствует, что заливается краской. – В общинах ранних христиан таинства Христа ассоциировались с ритуалами смерти и воскресения Таммуза, Адониса, Аттиса, Осириса… Диониса, который поглощался вместе с хлебом и вином… а образ самого Христа – с образом бога, заключенного в менструальной крови и семени, страдающего как внутри мужчины, так и внутри женщины, и вновь обретающего целостность во время полового акта.

Глядя на разинутые рты Влады и Даши, Нора с трудом сдерживает смех. Бедные голодные девы. Почему бы им не объединиться и не задушить мадам надзирательницу подушкой? Боковым зрением она видит серую тень в конце коридора и чует запах чужой ненависти. Фаина. Легка на помине. Когда тут такое, разве можно остаться в стороне?

Между тем Мышка вновь включается в работу. Крест, оплетенный плющом… склоненная голова распятого, струйка крови из-под тернового венца… Она рисует, как старательная школьница – сосредоточенно сдвинув брови, высунув кончик языка. Длинная, выстриженная прядками «рваная» челка лезет ей в глаза.

Второй набросок, третий… Нора подавила вздох. Линия Мышки, несмотря на все старания, выглядит равномерной, скучной, бесхарактерной. И Герман, рисующий так, как скрипач-виртуоз играет на своем инструменте, в конце концов не выдерживает.

– Нет, не так, Мышкин. Выпусти на волю свою худшую половину. Побудь немного плохой.

В порыве отчаяния Леся комкает рисунок, швыряет карандаш на стол. Губы ее дрожат.

– Я не умею!

– Учись, – пожимает плечами Леонид. – Художник не должен быть добродетельным. Добродетель – удел посредственности.

– Леонид, ты свинья, – с грустью констатирует Лера.

– Да, – соглашается он. – А что делать? Кто-то же должен нести это бремя.

Мышка слушает их в угрюмом молчании. Глаза олененка, челка до переносицы.

Несколько свободных, уверенных движений – и на чистом листе бумаги появляется ее портрет. Герман изобразил свою ученицу сидящей в углу под маленьким квадратным оконцем, забранным решеткой. В ошейнике и цепях.

– Спасибо, – язвит она, косясь краем глаза.

– На здоровье, – невозмутимо отвечает он. Тянется за пачкой сигарет. – Пойду отравлюсь под этими святыми небесами. Кто со мной?

Ну что… Нора, конечно, с ним.

На улице накрапывает дождик. Прикурив сигарету для Норы, Герман подходит к ограждению террасы и останавливается, привалившись плечом к опорному столбу, хмуро глядя на потемневшую от луж асфальтированную площадку перед главным входом, на мокрые скамейки и блестящую, точно покрытую лаком, траву вокруг них. Вторично щелкает зажигалкой, подносит маленькое пламя к лицу, защищая его от ветра сложенными ковшиком ладонями.

– В чем дело, Герман? – спрашивает Нора. – Ты не хочешь мне рассказать?

Он окидывает ее задумчивым взглядом.

– Пожалуй, да.

И опять, как тогда в библиотеке, он рассказывает, а она будто видит все собственными глазами. О, страшная сила воображения!

После полудня они устроили перекур. Мышка расстелила на траве байковое одеяло, достала из рюкзака бутерброды с холодной свининой и сыром, яблоки, помидоры и банку маслин. Герман открыл пакет сухого итальянского вина – привет от Леры. Пить его, правда, пришлось из пластиковых стаканчиков, но в походных условиях это было допустимо.

Мышка порозовела, повеселела и даже скинула свою мешковатую джинсовую куртку, оставшись в короткой желтой маечке. Тонкая талия, плоская грудь, ключицы… Ну что сказать? Сняла куртку, и сняла. Жарко стало. Сидит полуголая, жует бутерброд. Мышка была не то, чтобы нескладная, просто неаппетитная. Скажем, затащить ее в постель Герману совершенно не хотелось. Но ему была приятна ее компания.

Могучие серебристые сосны взмывали до самого неба. Яркий дневной свет и глубокая тень являли собой замечательный контраст, а чистый прозрачный воздух делал эту красоту ослепительной. Солнышко пригревало, в мягкой траве стрекотали насекомые. Сверху, с антресольного этажа, спустилась целая стая белок и устроила гонки по поляне, только стоящие торчком пушистые хвосты мелькали то тут, то там. Белки громко переговаривались пронзительными голосами, взлетали вверх по стволам деревьев и так же стремительно соскальзывали вниз, по пути успевая проделать тысячу акробатических трюков. Это было классно.

«Знаешь, что говорит Фаинка? – опустошив пластиковый стаканчик, заговорила Мышка. – Что у тебя распутный взгляд».

Распутный взгляд? Свежо. Она еще не видела Леонида.

«Она тебя не преследует?»

Дело происходило днем – до той памятной разборки в туалете.

«В общем, нет. – Леся положила на хлеб ломтик сыра и увенчала маслиной. – Вот Дашке и правда достается».

Герман плеснул ей вина.

«За что?»

«Сейчас еще ничего, а весной из-за нее были проблемы. Аркадию Петровичу даже пришлось кое-кого выставить вон, и все были в шоке, потому что это вообще первый случай. Лера очень переживала, а Дашка устроила натуральную истерику. Посуду переколотила в столовой, кричала, что повесится, что вены перережет, и все в таком духе. Кое-как ее успокоили, и вдруг через неделю она сбежала. Просто так, без вещей. Нашли ее на следующий день в окрестностях Реболды. Ну, и Фаинка тогда… – Мышка поморщилась, но не оттого, что вино показалось ей кислым. – Они пришли вечером к ней в комнату, привязали ее за руки к спинке кровати и отстегали ремнем. Дашка потом показывала мне спину, и ноги, и задницу…»

«Кто это „они“? Фаинка была не одна?»

«Нет, конечно. Втроем. Фаинка, Ольга и Райка. Привязали и били по-очереди. Дашка, конечно, сама виновата. Вела себя, как последняя дура. Но все равно…»

«Аркадий об этом знает?»

Мышка покачала головой.

«Нет».

«А Лера?»

«Нет, что ты. Фаинка предупредила: кто проболтается, с тем будет то же самое».

«А ты почему молчала?»

«Я? – Мышка растерялась. – Ну… все же молчали».

«Все боялись. А ты?»

Мышка взглянула на него, пробуя понять, ему нужен ответ на вопрос, или он просто наслаждается ее замешательством. Пластиковый стаканчик задрожал в ее руке.