Текст книги "Гадкий гусенок"

Глава 11. Гастон Анжуйский

Мне не терпится рассказать все Анри, я с трудом могу спокойно сидеть – кажется, я могу на крыльях лететь до самого Парижа! Но в тот день попасть в Париж нам не суждено – услышав стук, кучер натягивает вожжи.

– Голубчик, на повороте сверни к Фонтенбло, – говорит барон Валансе. – А потом уже домой.

– Туда-сюда колупаться – почитай, три лье туда, да три лье оттуда – в Париже когда будем? – ворчит кучер. – От Фонтенбло не дорога, а буераки да овраги. Конный еще проедет, а карете каюк. Не ровен час ось полетит!

– А ты обратно вернись, да и езжай по этой дороге, – советую я.

– Ну да, для бешеной собаки семь лье не крюк, – бубнит кучер. – И так придется в «Красном быке» ночевать, хоть туда бы поспеть до свету…

Дорога и сейчас не ахти. В лесу быстро темнеет, но барон наотрез отказывается воспользоваться на ночь гостеприимством Гастона и, высадив нас у ворот парка, карета удаляется. Кучер так и нахлестывает лошадей.

Из-за пышной зелени лип видны только изящная башенка часовни да печные трубы из рыжего кирпича, но вскоре резиденция принца Анжуйского открывается нашим глазам во всем своем великолепии.

Дворец Фонтенбло прекрасен. Вилла Флери по сравнению с ним – просто сиротка.

Закат заливает красным вином сизо-серый сланец крыш и светлый камень стен, большие часы на колокольне уже показывают десять. Полукруглая лестница-подкова протягивает белые мраморные руки, приглашая в объятия.

Но никакое великолепие не может затмить необходимость поделиться сведениями, что распирает меня изнутри. Как мочевой пузырь часом ранее. Хихикнув, я хватаю Анри за руку:

– Ваша светлость, – брови Анри взлетают, но я не могу рисковать, называя его просто по имени – везде могут оказаться глаза и уши. – Ваша светлость, я знаю, где подземный ход!

Анри сбивается с шага, останавливается, схватив за плечо, – так что меня разворачивает, как тряпичную куклу.

– Где? – в глазах его плещется что-то близкое к восхищению. Ноздри раздуваются.

Торопясь и захлебываясь, я выкладываю ему все.

– Прямо в его кабинете? – рука его стискивает плечо до боли, но я даже не морщусь. – Жаль, пистолета при тебе не было!

Он закидывает голову и хохочет:

– Застрелили бы прямо на глазах у секретаря – и шито-крыто! Отлично!

Я замечаю, что глядит он повеселее, чем когда мы садились в карету, покидая резиденцию кардинала.

У дверей второго этажа, куда нас гостеприимно ведет половинка лестницы-подковы, Анри окликает молодой белокурый дворянин.

– У вас вид триумфатора, Шале, – небрежно замечает он, закончив обмениваться поклонами. – Кого вы разбили под Павией?

– У меня новости, Лувиньи, – значительно сообщает Анри, понизив голос. – Его высочество у себя?

– Да, совет сейчас начнется.

Дорогу до кабинета принца Гастона я выдерживаю только потому, что старательно смотрю Анри в спину. Мне не помешали бы шоры – роскошь обрушивается на меня, как шквал на дырявую галеру. Кажется, самый воздух здесь густ от позолоты, кармина, пурпура и лазури – наборный паркет и ковры на полу, гобелены и картины на стенах… Даже потолок разграфлен на квадраты из резного дерева, и в каждом – голая Артемида или Даная!

Колени подгибаются, изнутри поднимается дрожь – подземный ход теперь кажется мне уютным и спокойным местом. Изо всех сил таращусь Анри между лопаток – там нет ни Гераклов, ни Артемид, ни гончих, ни фруктов, ни…

Чуть не впечатавшись Анри в спину, останавливаюсь – мы пришли.

Кабинет еще более грандиозен – позолота даже на потолке.

Анри раскланивается с принцем – высоким массивным юношей в белом камзоле.

Лицо его, красивое, с тяжелой челюстью и крупными глазами с поволокой кажется мне неподвижным, как у статуи. Колоннообразная шея, мощные плечи, мускулистые ноги – словно устав таскать на себе это телесное изобилие, он делает минимум движений, чему способствует негнущаяся спина – будто он уже носит корону, прочимую ему двумя десятками человек, собравшимися в комнате.

– Шале! – голос приветлив, но лицо неподвижно.

Раскланиваясь, Анри сияет улыбкой:

– Ваше высочество, я узнал, где у нашей лисицы запасной отнорок, – чем вызывает среди собравшихся возгласы удивления.

– Perfetto, дорогой Анри! – улыбка принца становится шире и теплее. – Как вам это удалось?

Анри в красках расписывает местонахождение подземного хода – куда лучше, чем удалось бы это мне. Кажется, будто он сам в досаде избивал стену, шел в душной тьме и глядел на кардинала, скрытый гобеленом.

– Как же вам удалось добыть эти сведения? – надеюсь, вопрос принца вызван восхищением, а не недоверием.

Анри внезапно поворачивается ко мне:

– Ваше высочество, все это разузнал мой паж! – от его жеста взгляды всех присутствующих устремляются на меня, словно щекоча, – малоприятное ощущение, от которого я коченею. Когда на меня падает взгляд Гастона, я соображаю, что нужно поклониться. Принц усмехается, должно быть разглядев туфли с налипшими комьями глины, разорванный чулок и сбитые в кровь костяшки – эти следы убеждают его в правдивости слов Анри.

– Ваше имя, юноша? – о, как зашушукались придворные!

– Сезар де Бейо, ваше высочество! – рапортую я, находя глазами Анри – вот и пригодилась наша легенда о племяннике-бастарде!

– Подходящее имя для победителя, – милостиво говорит Гастон, на волосок наклоняя тяжелую голову. – Лаврового венка под рукой нет, но это, я полагаю, недурная замена! – он лезет в кошель на поясе и вынимает золотой экю. – Пусть удача и впредь вам не изменяет…

Не дыша, беру из его руки золотой и склоняюсь в самом низком поклоне за всю свою жизнь.

Выпрямляясь, я вижу дикую, бешеную зависть в глазах придворных.

– Ну а теперь ступайте, – говорит принц и поводит рукой, словно заключая меня и других пажей в некое единство, которому место за дверью, где я и оказываюсь через мгновение – вместе с еще одним мальчишкой.

В приемной, куда нас отправили, никого, кроме двух солдат у дальних дверей. Кажется, я привыкаю к обстановке и уже не удивляюсь, что мне предстоит сесть на скамью, бархат с которой стоит больше, чем отцовская плоскодонка вместе с парусом…

– Ты Сезар, да? – передо мной переминается с ноги на ногу маленький паж в белом и золотом – цветах принца Анжуйского. – А я Фабьен. Сердечно рад составить знакомство, шевалье, – он отвешивает мне почтительный поклон.

– Взаимно, – улыбаюсь я. Фабьен мне нравится. Красивый парнишка – гладкие черные волосы, фарфоровое личико. Невольно пытаюсь пригладить собственные лохмы – на ладонь липнет паутина.

Но больше, чем знакомство, меня влечет разговор в кабинете – интересно, как отреагируют солдаты, если я попробую подслушать у дверей? Подхожу к двери – солдаты не изменяют сонному выражению лиц. Хвала небесам, дверь прикрыта неплотно!

– Ваше высочество, волею обстоятельств я вынужден был раскрыть кардиналу свое участие в некоем заговоре… – Анри подметает шляпой пол у ног принца. – Клянусь честью, я не назвал никаких имен!

Он замирает в поклоне, не сводя глаз с Гастона.

Его слова вызывают бурную реакцию у двух человек за плечом принца – усач в военном колете хватается за эфес, а Лувиньи – за его руку. Они ждут реакции своего патрона.

Тот насколько мгновений медлит. Потом его глаза оживают, а на лице появляется улыбка, обнажающая превосходные зубы.

– Деажан, не надо волноваться, – при этих словах господин в колете дергает усом и оставляет шпагу в покое.

– Любезный друг, – от этих слов наш хозяин выпрямляется, – ваш визит к Ришелье позволит нам захлопнуть западню, чтобы лисица не улизнула. Не сомневаюсь, что вам удалось убедить кардинала в своей преданности, и он не начал метаться.

Анри еще раз кланяется.

– Я оставил его уверенным в моей преданности, ваше высочество!

Положив руку на его плечо, Гастон обернулся к свите:

– Цезарю, как известно, не помогли избегнуть смерти никакие предупреждения…

– Предупреждай не предупреждай – деваться ему некуда! – ухмыляется в светлые усики Лувиньи.

– Кстати, любезный Лувиньи, – обращается к нему Гастон, – что там с засадой?

– Александр Вандом прислал гонца, – кланяется тот. – Его взвод встал у Суази час назад, если Ришелье кинется в Лимур просить помощи у короля – дальше Суази он не проедет.

– Этого достаточно, – выступает вперед Деажан. – Я помню, когда застрелили этого каналью Кончини – хватило одного капитана Витри, не то что взвода.

– Я был тогда ребенком, – качает головой Гастон. – Все, что я помню, – как Людовик усадил меня за стол и вручил фунт орехов. Он принимал вельмож и послов, а я за его спиной колол орехи королевской печатью.

Деажан шагает было к нему и открывает рот, но Гастон продолжает:

– Но я знаю, что капитан Витри, убив Кончини, добыл себе этим выстрелом маршальский жезл – не вижу никаких препятствий к тому, чтобы так же вознаградить героя, который повторит этот подвиг и избавит Францию от узурпатора.

Деажан и Лувиньи склоняют головы, а Анри прямо-таки распластывается у ног принца:

– Рад стараться, ваше высочество!

– Кончини не был кардиналом, – слышится из угла старческий голос. Доселе незамеченный старик выпрастывает из укутывающих его покрывал дрожащую руку и трясет ею перед лицом. – Мой дорогой мальчик, за убийство духовного лица вас отлучат от церкви!

В лице Гастона, оборачивающегося к старику, и в самом деле мелькает что-то мальчишески-упрямое:

– Дорогой учитель, мы обсуждали это тысячу раз! Нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц!

Темные глазницы на худом лице старика, кажется, становятся еще больше:

– Вы говорите как истинный галл, мой мальчик.

Гастон хмурится, Лувиньи радостно произносит:

– Вы предлагаете воспользоваться ядом? Тихо-мирно? Очень по-итальянски.

Тут за моей спиной раздается шорох, и Фабьен отлетает от двери, награжденный пинком. Юноша в таком же бело-золотом пажеском наряде, как и Фабьен, выразительно на меня смотрит:

– Любезные господа, не соблаговолите ли вы покинуть свой наблюдательный пункт? Как видите, вам пришла смена.

Его тонкое лицо с большими глазами, оттушеванными очень густыми ресницами, не портит даже издевательское выражение.

– Пойдем, Сезар, – меня сильно дергают за руку. Фабьен выглядит встревоженным.

Он тянет меня за рукав, не давая сбавить скорость, пока мы не покидаем приемную.

– Ты с ума сошел? Задраться с Себастьяном Орнано? Он же племянник синьора Орнано – того старика в кресле, учителя его высочества.

– Я же не знал, – последнее, о чем я думаю – это мысль о поединке, но меня неожиданно радует уверенность Фабьена в том, что это возможно.

– Он похож на итальянца, – подумав, говорю я. Вот как объясняется нежно-оливковая кожа.

– Есть еще четыре брата, – продолжает Фабьен.  – Они офицеры, служат в полку его высочества. С итальянцами всегда так – куча родни и все лезут следом, если хоть один пробился наверх…

Умозаключение, присущее более зрелому человеку, нежели мой маленький друг, смешит меня.

– Итальянцы знают всякие финты, – обиженно говорит Фабьен. – Секретные удары и прочее… Сейчас там новая мода – драться без кинжала, с одной только шпагой – ты так умеешь?

Я не умею драться никак – ни шпагой, ни кинжалом, ни кулаками – так что молча ерошу ему волосы.

В увешанной гобеленами галерее тихо и темно – не горят люстры, свисающие с потолка, как великанские колеса, лишь закатный свет проникает сквозь высокие окна. Конец галереи теряется в полумраке, краски тускнеют – это примиряет меня с интерьером.

Фабьена обстановка, кажется, совсем не смущает, он бестрепетно забирается на широкий подоконник и начинает болтать ногами, каждый раз задевая каблуком по носу какого-то сатира, украшающего деревянную панель под окном.

Вперед-назад, вперед-назад… Пряжка у него держится на честном слове и сейчас отвалится… Веки тяжелеют… Яростно тру глаза – и чувствую, как меня подхватывают под локоть – Анри!

– Спишь совсем, – улыбается он. – Досталось тебе сегодня.

От его руки становится горячо – и еще сильнее хочется спать. Не помню, как и куда мы шли, но вот пестрое раззолоченное покрывало кидается мне в лицо, я падаю – меня подхватывает упругое просторное ложе…

Пухлощекий младенец в свивальнике хмурит крошечные бровки… Или это игра теней и трещин, что покрывают желтоватую от времени поверхность? Вдруг свивальник приходит в движение, изгибается… Малыш напрягает крошечные кулачки – да это же змеи! Их душит младенец Геракл – прямо над моей головой. Перевожу взгляд ниже – по стенам тоже Геракл совершает свои подвиги. Лернейская гидра – не самое приятное зрелище после пробуждения…

Меня словно подбрасывает на кровати – я вспоминаю, где я. Анри в комнате нет – его невозможно не заметить среди сколь угодно пестрого интерьера. Кровать размером с телегу – чуть ли не единственный предмет обстановки огромной комнаты со столь же грандиозным камином.

Вопрос о том, где же провел сегодняшнюю ночь Анри, заботит меня до тех пор, пока я не замечаю чулан рядом с кроватью. Встаю, морщась от боли во всем теле, нахожу на полу туфли – к счастью, шерсть в носках на месте – и заглядываю за дверь. Анри там нет, но разворошенная постель на узком топчане свидетельствует, что на мою честь ночью никто не покусился.

Не знаю, радоваться мне или жалеть, пока мой взгляд не падает в большое зеркало над камином. Конечно, радоваться! И еще – умываться, немедленно! На лице грязные разводы, в бровях паутина, нос красный и лупится – целый день на майском солнце не прошел бесследно. А уж волосы… Пытаюсь пригладить вихры пальцами.

Потребность умыться не успевает перерасти в панику, так как за еще одной дверью, расписанной очисткой Авгиевых конюшен, обнаруживается роскошная уборная – с задвижкой на двери! Здесь есть таз, ведро теплой воды, мыло, полотенца и даже гребень! Нужду предлагается справлять на резном деревянном стульчаке с крышкой – королевский трон! На широком подлокотнике – плетеная корзинка с нарезанной квадратами тканью – мягкая и в придачу пахнет сиренью. Кругляшок мыла пахнет еще сильнее. Я извожу его без остатка – так нравится мне процесс.

Даже с волосами удается что-то сделать – особенно натянув поглубже берет. Я как раз кручусь перед зеркалом, когда в комнату входит Анри.

– Ох, и горазд ты спать, паж! – улыбается, но я замечаю синеватые тени у него под глазами. – Так и царствие небесное проспишь.

– Что случилось, ваша светлость? – поддерживая его игру, обращаюсь к нему, как предписывает моя личина. На языке вертится «Ришелье мертв?», но я уже догадываюсь – что-то пошло не так.

– Даже собаки тебя не разбудили? – он подходит к окну, и в моей голове словно что-то щелкает, вставая на место: источник многоголосого лая – не живописный сюжет о борьбе с адским псом Цербером. А двор за окном.

Усталые псари тянут собак за сворки, те путаются поводками, грызутся и визжат. Их привлекает туша оленя – сегодняшний трофей. Охота все-таки состоялась… Пегая гончая подскакивает к оленю и торопливо слизывает запекшуюся кровь у того на горле. Псарь поднимает кнут – и собака визжит, катясь по брусчатке, сбитая метким ударом.

Четверо дюжих парней в рогожных колпаках с видимым усилием взваливают на плечи жердь, к которой привязаны копыта оленя. Делают шаг, другой… Передний спотыкается и валится на колени, увлекая за собой остальных. Голова оленя кивает, величественно поводя огромной кроной из двенадцати роговых отростков – один вонзается в лицо парню, идущему последним. Слуга вскрикивает, прижимает ладонь к распоротой скуле. Сквозь пальцы струится кровь. К нему уже бежит повар, машет полотенцем, встает на место раненого. Поднатужившись, слуги вновь вскидывают добычу на плечо. Олень словно дразнится вывалившимся из мертвой пасти посиневшим языком.

– Зверь улизнул… – тяжело опершись на подоконник, Анри провожает кавалькаду взглядом, в котором я впервые вижу усталость. – Собирайся, мы едем в Суази – предупредить засадный взвод.

Замок наполнен гомоном, все не на своем месте – от вчерашней чинности нет и следа. Слуги, служанки, пажи носятся со всех ног по всем лестницам и переходам одновременно. Даже на конюшне столпотворение.

– Поседлай Тезея и Язона, – бросает Анри с порога, и два конюха разом бросаются исполнять приказ. Мое ухо обдает горячим – конь тянет морду из денника, фыркает и стучит копытом в дверь.

– Подальше станьте, ваша милость, – мальчишка-конюх, завернутый в смердящую дерюгу, бормочет, не решаясь прикоснуться грязной рукой к моей одежде. – Посейдон такой баловник, ваш милость…

Съежившись, словно в ожидании удара, он ныряет в пустое стойло.

– Сезар! – окликает Анри. Он держит за узду двух лоснящихся коней, и меня посещает мысль: я же не умею ездить верхом!

– Ваша милость, ваша милость, – снова раздается бормотание за спиной. Мальчишка-конюх протягивает мне маленькое сморщенное яблоко.

– У Язона ход мягче некуда, он хороший конь. Угостите его яблочком, вашмилсть, он шелковый станет…

Беру яблоко. Расстегиваю кошель и кидаю мальчишке медную монетку – на его чумазом лице расцветает столь неподдельный восторг, что я малость пугаюсь – вдруг это не два су, а подарок принца Гастона? Нет, золотой экю на месте. Конюшонка уже нет – наверное, испугался, что я раскаюсь в своей щедрости.

Подношу яблоко к носу – пахнет тонко и сладко – последние запасы перед новым урожаем… Обтерев о штаны, откусываю сразу половину – Язону хватит! А у меня маковой росинки во рту не было со вчерашнего обеда в «Красном быке».

– Ты же есть хочешь? – видимо, та же мысль посещает и Анри. – Сбегай на кухню и попроси чего-нибудь себе на перекус. Встретимся за воротами  – он кивает на неприметную калитку в полусотне шагов от дверей конюшни.

Я несусь обратно в замок – кухню всегда можно найти по запаху, так что я не боюсь заблудиться. И верно – базилик, жареный лук, чеснок и мясная подливка безошибочно приводят меня туда, куда нужно. Бескрайний зал похож на преисподнюю – пар, пламя в десятке очагов, летают перья, чешуя, яичная скорлупа…

– Мне бы перекусить, – робко обращаюсь я к ближайшей поварихе. Та прекращает рубить лук, смахивает с глаз слезы тыльной стороной ладони и кивает.

– Мсье Роже, мсье Роже, пажу перекусить! – слышу ее, но не вижу – в том краю что-то чадит так, что я зажмуриваюсь – очень уж едок дым. К счастью, повариха быстро возвращается.

– Держите, ваша милость, – сквозь кашель говорит она, протягивая хлеб, сыр и мясо, завернутые в капустный лист. – Кушайте на здоровьечко!

– Благодарю! – перед тем, как уйти, я сталкиваюсь с поварихой помоложе, несущей ощипанного гуся. Проходя мимо, она чувствительно толкает меня бедром и подмигивает.

– Сюзанна, бесстыдница, – ворчит старуха, вновь принимаясь рубить лук. Сюзанна оборачивается и еще раз подмигивает, помахивая зажатой в кулаке гусиной шеей. Торопясь ретироваться, едва не спотыкаюсь о рога давешнего оленя – туша еле поместилась на столе, свесив голову до пола.

Я съедаю все по пути к калитке – хлеб еще горячий, хороший ломоть говядины прослоен острым соусом с корнишонами, – не в силах остановиться, уничтожаю все, включая капустный лист.

Анри прохаживается вдоль ограды и разглядывает дворец, словно прикидывая, сколько в огромном дворце потайных ходов и где они располагаются. Складка на его ясном лбу разглаживается, когда он обращается ко мне:

– Учись ездить верхом.

Под одобрительным взглядом Анри я скармливаю яблоко Язону – высокому гнедому коню с лоснящейся, словно маслом смазанной шерстью. Конь умильно косит влажным глазом – мне кажется, мы подружимся.

Анри кивает на гранитный валун на обочине:

– Становись. Сзади подходи. Левую ногу в стремя. Правую через круп, сзади… Правильно. Пятки врозь. Колени прижми. В пояснице прогнись.

От его прикосновений – к коленям, к пяткам, к пояснице – по моему телу разливается тепло, словно от подносимой свечи – мне кажется, я могу все. Все, чему захочет научить меня Анри.

– Подбери поводья. На себя – конь встанет. Сожми колени – конь прибавит ходу. Захочешь повернуть – сначала погляди в ту сторону и отведи локоть назад. Разберешься!

Он взлетает в седло, и его вороной Тезей надменно смотрит на гнедого, словно хвастаясь, как ему повезло с наездником. Анри уже впереди на корпус, когда я вспоминаю, что надо сжать колени. Язон слушается, как будто ждал этой команды, и вскоре мы едем бок о бок.

Бросаю прощальный взгляд на Фонтенбло: дворец прекрасен и, честное слово, снаружи куда красивее, чем внутри.

Вскоре он скрывается за деревьями. Анри глядит на меня, проверяя посадку и отдавая тихие команды «Выпрямись», «Пятки врозь», «Плечи разверни», но без гнева и досады – надеюсь, что неплохо справляюсь.

Наверное, пажи чуть ли не с младенчества учатся ездить верхом, не то что я. Меня осеняет:

– Анри… А как так вышло, что у тебя нет пажа?

Он улыбается, глаза его теплеют:

– Есть у меня паж. Вы с Тимолеоном составите превосходный дуэт. Кто бы мог подумать, что восьмилетний мальчишка до сих пор не переболел оспой! Лежит в лежку третью неделю.

Вдруг он с тревогой всматривается в меня:

– А у тебя была оспа? Я не вижу ни одной отметины!

– Да, была. Так давно, что я и не помню. Всего пара оспин осталась.

– Где?

– На шее, сзади, – я сначала говорю, а потом думаю. Его синий взгляд тяжелеет:

– Покажи.

Я вспоминаю, как остановить коня, только когда он уже подъехал вплотную, так что стремя стукает в стремя. Собираю волосы с шеи. Наклоняю голову. Слышу его тяжелое дыхание. Его губы на моей коже. Горячий мед в моих жилах. Сидеть вдруг становится как-то неудобно, и я ерзаю в седле, вызывая фырканье Язона.

Глаза открыты, но я начинаю видеть только тогда, когда Анри вновь оказывается на полкорпуса впереди. Я боюсь поднять глаза, боюсь заговорить.

Анри первым разбивает молчание:

– Суази. Приехали.