Текст книги "Гадкий гусенок"

Глава 9. Барбизонская дорога

Самым сложным оказалось миновать мсье Констанса, непоколебимо несшему пост у входных дверей – трудно было бы объяснить мажордому, откуда у Анри взялась свита, если в дом вошел он один. В конце концов Анри услал его за меховым плащом – крайне неуместная идея на майском солнце. Но мсье Констанс отправился за ним без возражений, дав мне возможность незаметно выскочить наружу.

Солнце и впрямь припекает. Мне показалось, что рукава засияли как зеркало – так засверкал на солнце атлас, словно благодаря меня за спасение из саркофага.

– Ваш новый паж? – дружелюбно скрипит мсье Валансе, выглядывая из кареты. – Залезайте, молодой человек!

Я торопливо кланяюсь и жду реакции Анри. Конечно, барон подслеповат, но за несколько часов в карете и он может заподозрить, что я не совсем то, что я играю.

Анри, как всегда, ловит на лету:

– Я думаю, мальчишка хочет на козлы. По такой погоде проехаться – одно удовольствие. Ну что ж, Сезар, лезь!

– Погодка чудная! – подхватывает кучер – такой же немолодой и сухонький, как и мсье Валансе. – Забирайтесь, ваша милость!

Он подает мне руку, и через миг я уже располагаюсь рядом с ним, пристраивая на коленях шпагу.

Пробую на вкус свое новое имя – Сезар! Красиво.

Никогда еще крещение не происходило так быстро – по пути из гардеробной. Первое свое крещение я не помню, второе – тоска, а вот третье – приятней не бывает! Вспоминаю и хихикаю.

– А как меня зовут? – замираю я на полпути в гостиную, где томится барон Валансе, вдруг озадачиваясь этим вопросом.

Анри останавливается и разводит руками:

– Да какая разница?

– А если спросят?

– Да кому нужно тебя спрашивать? – хохочет Анри, но, взглянув на мое огорченное лицо, говорит: – Скажи что ты – мой племянник.

– Племянник?

– Побочный, разумеется. Скажем, бастард моего старшего брата Шарля. Братец, кстати, не так давно просил пристроить мальца подальше от глаз супруги. Но этот парень – Сезар – умер от оспы, так что моя протекция не понадобилась. Ему сейчас было бы… – он нахмурился, – четырнадцать.

– Значит, я – твой племянник?

– Ну да. Мой племянник, Сезар де… – он нахмурился, – откуда родом была его мать? Деревня Бейо! Стало быть, Сезар де Бейо.

Значит, теперь я Сезар.

Карета подпрыгивает на ухабе так, что я едва не падаю с козел. Очнувшись, принимаюсь разглядывать улицу.

Как много вокруг экипажей! Словно весь город вдруг собрался в Сен-Жермен, или в Фонтенбло, или в Лимур – где ныне располагается двор короля. Наш кучер вознамерился поставить рекорд медленной езды – нас обгоняют две кареты, четыре крестьянских воза с сеном и один – с дровами, группа капуцинов в бурых рясах, беременная женщина, сопровождаемая мужем, не говоря уже о собаках всех мастей, с упоением облаивающих наших соловых меринов. Я разглядываю свою шпагу, так и эдак перехватывая рукоятку. Гарда из трех колец оплетает руку словно виноградная лоза, а противовес в виде львиной головы с рубиновыми глазами, как на гербе графов Шале, приводит в восторг. Но когда нас обгоняет безногий нищий на тележке, я не выдерживаю:

– Чего мы тащимся? Быстрее нельзя?

Кучер искоса глядит на меня – я вовсе не хочу его пугать, а за шпагу хватаюсь просто потому, что бьет по ногам, перевязь все-таки мне не по росту – и поднимает кнут. Так веселее – вскоре, миновав Орлеанские ворота, мы уже катим по Барбизонской дороге.

Я впервые за шесть лет вижу поля, луга, деревья – не скованные тесными дворами, а привольно разросшиеся по обеим сторонам дороги. Листва еще не вымахала в полный размер, ветви словно в зеленом пуху, дорога располосована солнечными пятнами. Сквозь деревья можно разглядеть луга – пестрые от цветов, пашни, где уже появились всходы, и крестьянские домишки, низко нахлобучившие соломенные крыши.

Солнце играет на уздечках коней, на пряжках моих туфель, даже кремни на дороге сверкают, как дождевые капли.

Вот блеснула, отскакивая и переворачиваясь, половинка подковы.

– Тпру-у-у… – сразу же схватился за вожжи кучер. – Ваша милость, ваша милость! – заголосил он. – Подкова сломалась! Перековать надо!

Из окна показалась голова барона:

– Увидишь трактир – заворачивай! – проговорил он, щурясь от солнца.

На ближайшем повороте я сразу замечаю вывеску «Красный бык» – животное, изображенное на ней, давно не красного, а скорее бледно-розового цвета, а вот надпись подновляли совсем недавно – на земле внизу алеют кляксы от краски. Травы нет – огромный раскидистый каштан занимает, кажется, полнеба. Его листья еще не развернулись, торчком высовываются из крупных, словно смазанных клеем почек. Из раскрытых окон тянет съестным, отчего рот внезапно наполняется слюной – есть хочется так, словно дорогу пришлось одолеть на своих двоих.

Анри с бароном сразу получают лучший стол – в глубине обширного зала, у окошка, в укромном закутке. Рядом стоит громадная бочка, выполняющая роль ширмы, почти скрывая фигуры сидящих. Анри, не спрашивая, заказывает мне эль и похлебку с потрохами. Поползновение заказать жареного гуся пресекает Валансе – ему не терпится скорее попасть в место назначения.

Похлебка в моей миске исчезает в мгновение ока, но от добавки я отказываюсь – барон явно хочет поговорить с Анри наедине. Прихватив кружку с элем, отправляюсь во двор. Кроме обсыпанных мукой крестьян, выгружающих мешки в раскрытую дверь амбара, да дюжины куриц, увлеченно гребущих сор под ногами, никого и не видать.

Из-за трактира раздаются частые удары по металлу – кузня! Так и есть, кучер уже распряг босого на заднюю ногу коня и привязал повод к коновязи. Она источена и изгрызена – сколько лошадей оставило на ней свои отметины! И молоденькие жеребчики с первыми зубками, и старые одры, донашивающие последние. Баронский мерин сначала обнюхивает дубовую жердь, а потом начинает ее грызть, стремясь поставить и свой автограф.

– Балуй! – для порядка говорит ему кучер.

Кузнец уже схватил лошадиную ногу и утвердил на расставленных коленях, прикрытых кожаным, прожженным во многих местах фартуком. Споро очистив копыто от грязи, он вытаскивает старые гвозди и левую половинку подковы. Похожий на долото инструмент снимает с копыта стружку и расчищает место для новых гвоздей. Порывшись в ящике, кузнец выбирает подкову подходящего размера. Стук, стук – и конь вновь обут. Кучер с облегчением улыбается.

Мерин фыркает и с видимым удовольствием скребет землю новой подковой.

Кузнец, получив монету, пробует ее на зуб и удовлетворенно кивает:

– Носи на здоровье.

– И то верно. В Париже разве кузнецы? Только деньги драть горазды, – заводит разговор кучер. Я вспоминаю, что меня ждет еще одно дело – усаживаясь на дубовый чурбак под навесом, снимаю перевязь и пытаюсь определить, на каком расстоянии проделать еще одну дырку, чтобы шпага не болталась ниже колен.

– Ваша милость, погодите колоть! – кучер протягивает руки в умоляющем жесте. – Вот же тут мастер есть – кивает он на кузнеца.

Тот что-то благосклонно гудит в бороду.

– Это не клинком надо! – продолжает кучер. – Пробойником. Дырочка ровненькая будет, как в сыре!

Меня это смешит. Отдаю перевязь кузнецу. Тот снова роется в одном из ящиков и вытаскивает круглую в сечении штуку, на миг погружает ее в огонь и с размаху прикладывает к распластанной на колоде перевязи. Остается ровное отверстие с оплавленными краями. Пахнет горелой кожей.

– Благодарю! – судорожно роюсь в кошельке – хоть два су там наберется?

– Пресвятое чрево, да не надо! – останавливает меня кузнец, выставив огромную ладонь в ожогах и ссадинах. – Подрастете, ваша милость, – приезжайте коня ковать!

– Непременно! – я застегиваю перевязь. Идеально. Со стуком отправленная в ножны шпага больше не путается в ногах.

Кучер еще раз кивает кузнецу, берет мерина за повод и ведет к карете, где уже ждут пассажиры.

– Отцовская шпага-то? – вдруг тихо спрашивает кучер.

– Дядина, – я ни словом, ни жестом не указываю на Анри, но кучер, кажется, все понимает. Кивает каким-то своим мыслям и быстро запрягает коня.

К вилле Флери мы подъезжаем, когда солнце уже касается краем верхушек деревьев. Лес, окружающий обиталище тирана, кудрявый, веселый, сквозной, полный птичьих трелей – совсем не вяжется со зловещей фигурой его обитателя. Кардиналу Ришелье жить бы в черном ельнике, средь волков и воронов. Но дом из серого камня под сизой сланцевой крышей, на высоком берегу пруда, заросшего кувшинками, совсем не располагает к мрачным мыслям. Каменная ограда ниже человеческого роста, а ворота так просто смехотворны – дубовые, спряженные по косой брусья даже не окованы железом. Впрочем, охраняющий их молодец в кожаном колете выглядит внушительно. Через зарешеченное окошко спросив барона Валансе о цели визита, он удаляется в дом весьма неспешно, а как известно, чем ленивей слуга – тем важнее хозяин. Наконец часовой возвращается и кивает двум доселе незамеченным мной слугам: такие же рослые парни налегают на засов, с видимым усилием поднимая балку из проушин, а следом растворяют ворота настолько, что мы наконец-то въезжаем в логово врага.

Бросается в глаза чистота – на выметенной земле ни щепочки, ни крошки. Окошки с мелкой расстекловкой блестят – наверняка и за два шага ничего не увидать, даже если занавески не опущены, в чем я сомневаюсь. Кажется, даже сланец на крыше не далее как сегодня утром вымыли с мылом и мочалкой – так сияет он на солнце.

Очень тихо. Кроме звуков из леса, ничто не возмущает спокойствие этого места. Даже кони барона Валансе ступают по двору тихо, без топота и ржания. Я спрыгиваю с козел – шум, казалось, заставляет насупиться все карнизы и водостоки: я здесь не ко двору. Это верно! Дом на страже секретов своего хозяина – посмотрим, кто кого. Анри молча кивает мне на место рядом с собой и бароном. Спешу попасть к ним в кильватер, пока мажордом огромного роста – куда там мсье Констансу – не прищемил меня закрываемой дверью.

В просторной прихожей тоже тихо, стоит сильный дух сухих трав. Я не очень представляю себе, как должно пахнуть в доме у первого министра короля, но аптечный аромат меня удивляет. Словно здесь обитает монахиня или старая дева, а не всесильный сановник.

Анри опять кивает мне на скамью вдоль стены, обтянутую красным сукном – неизвестно, когда кардинал соизволит нас принять. Но ждать не приходится, мажордом громогласно объявляет:

– Барон Валансе и Анри Талейран-Перигор, граф Шале!

Не получив никаких знаков от Анри, я иду след в след, но мажордом преграждает мне путь жезлом – знаком своего положения. Задрав голову, чтобы рассмотреть его лицо, я вижу привычную досаду – должно быть, он давно привык к наглости пажей.

Что ж, возвратившись на место, я обшариваю взглядом комнату, где мне предстоит провести неизвестно сколько времени. Плиточный черно-белый пол, белые стены, громадный изразцовый камин – по случаю жаркой погоды нетопленый. Ласарильо с Тормеса однажды прятался в камине – потайной ход шел в толще каменной стены. Хитрец Ласарильо проник в комнату к возлюбленной и вывел ее из осажденного замка. Но вилла Флери – это не замок, в стенах здесь могут спрятаться разве что мыши.

В углу дремлет носатый лакей. Наверняка проснется, если я попытаюсь проскользнуть мимо него на второй этаж. Я все-таки подхожу к камину и заглядываю в закопченный зев – ни малейшего намека на тайные ходы. Звук, с которым мои туфли впечатываются в плитку, заставляет лакея открыть глаза и крайне неодобрительно на меня воззриться.

Что ж, изображая оскорбление, я ретируюсь во двор.

Амбар, обитый посеревшим деревом… Полутьма конюшни… Лошади поводят красными зрачками. Куча пропитанной конской мочой соломы вызывает у меня неожиданный позыв – мне надо…в уголок. Ни в трактире, ни на дороге не было случая помочиться – после того как кучер незатейливо проделал это прямо с козел, поливая лютики на обочине, я понимаю, что сие действо не исключает публичности – по понятной причине для меня неприемлемой.

В поисках укромного местечка я замечаю, что найти его не так-то просто – людей во дворе немного, но куда ни подашься – обязательно попадешь в поле зрения одного из кардинальской челяди. Шутить с этими верзилами желания не возникает.

Снова заглядываю к лошадям. Жарко, душно… Из ближайшего денника доносится звук тугой струи – громадный гнедой с белой проточиной на лбу решил облегчиться – низ живота словно пронзает иголкой.

С трудом заставляя себя не зажиматься, выскакиваю из конюшни.

Нет, здесь мне ничего не найти. Пытаясь насвистывать песню про трех барабанщиков, я выхожу за ограду. Ворота по-прежнему заперты, но слуга, не задав ни одного вопроса, отворяет для меня узкую калитку слева от ворот.

Сделав несколько шагов по кремнистой дороге, сворачиваю на обочину – некошеная трава мягко обнимает ноги. Глупые весенние шмели еще не очухались от зимней спячки и стукаются мне в колени своими мохнатыми лобиками. Жаворонок тоже не в себе – несмотря что день уже клонится к вечеру, трепещет себе в зените, разливая песнь по всей округе. Ветер ласково трогает щеки… Я оборачиваюсь к вилле – но даже логово кардинала под майским солнцем выглядит мирно и спокойно.

До леса далеко. Иду к пруду. Сейчас я жалею о своем наряде – присесть и задрать юбки куда проще, чем стягивать штаны и кальсоны. Конечно, спереди на штанах имеются пуговицы – но мне-то вынимать нечего!

Трава не кажется надежным укрытием. Сейчас потечет по ногам! Закусив губу, я ускоряю шаги из последних сил – кажется, на берегу маячит покатая крыша ледника или погреба – спрячусь за ней.

Пресвятое чрево, какое счастье! Ледник и куст жасмина у входа – отличное укрытие, особенно для мочевого пузыря на грани разрыва. Зайдя за него, расстегиваю штаны, чуть не обрывая пуговицы… О-о-о, вот это блаженство! Земля впитывает дымящуюся влагу, а я даже не в силах пошевелиться – только прикрываю низ живота сорочкой и остаюсь сидеть, привалившись спиной к бугристой стене. Хотя кто может внезапно появиться на берегу за два арпана от дороги и жилья? Из воды разве что – как Афродита Анадиомена.

Но появившийся совсем не похож на Афродиту.

Глава 10. Тайные тропы

И появляется незнакомец не из водных глубин, а из ледника. Сначала шорох, потом тихий звук закрывающейся двери, потом сопенье и шуршание ткани. Затем из-за стены с шумом бьет струя – едва мне не на ноги. Некто, явившийся словно из-под земли, обуреваем тем же порывом, что и я пять минут назад – вот только процесс длится куда дольше. Тугая желтая струя, как у коня. Мысленно поблагодарив святого Николая за то, что мне пришла в голову мысль посидеть в тени, я стараюсь не дышать – не столько из-за амбре, сколько из страха, что меня заметят. Нутром чую, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Последние капли… От неловкости, что меня сейчас обнаружат, я леденею, словно нахожусь уже внутри ледника, а не снаружи. Я даже встать не смогу – настолько меня заморозило.

Но, хвала Пречистой Деве, незнакомец удаляется – шаги шлепают по мокрому, потом шуршат и потрескивают в траве. Я сижу не шевелясь до тех пор, пока лужа перед ледником не впитывается в щели меж каменными плитами.

Тогда я все-таки отваживаюсь выглянуть и замечаю далеко на дороге монаха-капуцина в коричневой рясе. Интересно, что он делал в леднике? На всякий случай дожидаюсь, пока бурая ряса скроется за поворотом, а потом толкаю забухшую дверь. Это действительно ледник – голубоватые бруски льда, обложенные соломой, деревянные стеллажи, запотевшие известняковые стены… Все такое же, как в Париже, в бакалейной лавке на улице Эколь, где мы с Серпентиной покупали лед. Но все же – что тут делал монах? Спал? Мартин Лютер мало кого так не любил, как католических монахов – за чревоугодие, праздность и леность. Но спать в таком холоде? Капуцины, конечно, славятся своей неприхотливостью – зимой и летом носят одну только рясу, передвигаются исключительно пешим ходом – но сон на льду в число их обетов наверняка не входит.

Придется возвращаться ни с чем. Низкий потолок, лед да стены. С досады пинаю пористый камень – стена медленно проваливается во тьму.

Ладони скользят по слизи, в колено с размаху вонзается острый камешек – я едва удерживаюсь, чтобы не распластаться в слякоти. В довершение всего стена завершает оборот, поддает по спине и запечатывает меня во тьме.

Сердце колотится громко, как кузнечный молот. Дыхание с шумом вырывается из враз пересохших губ, кажется, я могу его увидеть, свое дыхание – такая тут стужа – но перед глазами только цветные круги.

Тяжелая лапа ужаса властно опускается мне на плечи. Капуцин держит и пытает здесь своих жертв? Мучает, а потом хоронит в ямах с известью, как повстанцев Хаарлема? Стоит ступить не туда – окажешься в еще более глубоком подземелье, где компанию составят только полусгнившие тела жертв? Ледяной пот струится по спине. Пытаюсь найти выход, но руки проваливаются в темноту или бесполезно лупят о камни. Острая боль в ладони приводит меня в чувство, вызывая первые здравые мысли: если я отказываю капуцину в умении спать на льду, то здесь уж куда более негостеприимное место. Вряд ли он провел тут много времени – стало быть, откуда-то пришел.

Пришел? Ход! Это же потайной ход – предмет чаяний Анри! При мысли об Анри тревога угасает – ноги сами движутся вперед, на поиски выхода.

Вскоре слякоть сменяется камнем – я несколько раз спотыкаюсь о стыки плит, становится душно, по спине снова ползут градины пота. Утираюсь на ходу подолом рубахи. Тоннель все не кончается – мне кажется, я шагаю тут несколько часов. А если я ошибаюсь, подземный ход никак не связан с виллой Флери и я напрасно блуждаю тут в липкой тьме, более подобающей для передвижения не людям, а крысам?

При мысли о крысах колени слабеют. Теперь отовсюду слышится писк и шорохи – а если это сотни маленьких лапок спешат по каменным плитам, спеша полакомиться человечиной? Бью себя ладонью по губам, заталкивая обратно рвущийся наружу крик – как вдруг слышу голос Анри.

– Ваше высокопреосвященство, смею заверить вас в моем преданном и совершенном почтении!

– И моем, ваше высокопреосвященство, – узнаю скрипучий голос барона Валансе.

Я слышу их разговор словно через подушку, но после долгого путешествия в могильной тиши они звучат для меня громко, как райские фанфары.

Не отнимая руки ото рта, я замедляюсь и нащупываю дорогу, прежде чем ступить. Вовремя – каменные плиты резко сменяются ступеньками. Крадусь вверх, прислушиваюсь – все так же темно, и голоса служат единственным ориентиром. Ступеньки кончились – судя по их количеству, я не выше первого этажа. Под ногами теперь широкие доски – и свет, наконец-то свет! Заточенным клинком он бьет из такого же зарешеченного окошка-шпиона, как и в воротах. К счастью, ставня откинута, но поле зрения перекрывает расшитая ткань, в которой я узнаю изнанку гобелена. Нити в одном месте чуть разошлись – в эту-то дырочку и бьет нахальный солнечный луч. Не дыша, подкрадываюсь и приникаю. Обзор не очень, но достаточный, чтобы понять: я в святая святых – кабинете Ришелье.

Приходится стоять на цыпочках, и чтобы не навернуться, осторожно ищу, куда опереться – чтобы стена осталась там, где есть, не вывалив меня под ноги кардиналу. Косяк кажется мне достаточно надежным, хватаюсь – все в порядке.

Кабинет не поражает размерами, полотно с Андромедой, освобождаемой Персеем в вороненой кирасе, слишком велико для этой комнаты. Голой Андромеде, кажется, зябко – несмотря на пылающий в камине огонь, чьи отблески играют на золотом парчовом костюме Анри – дерзко выставив ногу вперед, он смотрит победителем. Побежденный – или тот, кого граф Шале таковым считает, – голосом глубоким и вкрадчивым произносит:

– Итак, граф, я очень рад, что меня, благодаря вашей откровенности минует участь Цезаря…

– Заверяю вас в полной преданности и почтении, – султан из перьев на шляпе Анри совершает кувырок – от груди к полу и обратно. – Вы можете и впредь рассчитывать на мою откровенность!

– Ваше высокопреосвященство, – дребезжит барон Валансе, – умоляю вас проявить снисхождение к этому вертопраху! Это недоразумение вызвано исключительно младыми летами моего крестника…

– О, надеюсь, вы не оставите меня своим попечением, и я вскоре буду иметь счастье вновь принимать вас в этой скромной обители…

Мне очень хочется увидеть хозяина кабинета, но барон Валансе торчит прямо перед его столом, перекрывая обзор. Шея у барона покраснела, но судя по разговору, стороны друг другом довольны. Фигура барона, несмотря на щуплость, позволяет мне разглядеть только руки кардинала – длиннопалые и холеные, сопровождающие реплики заученно-плавными, как у всех католических попов, движениями, да красный шелк распластанной по ковру сутаны.

Однако визитеры явно намерены завершить пребывание на вилле Флери.

Молнией прошивает меня мысль: а я-то как вернусь? Кручу головой по сторонам – может, есть еще выход? Анри и барон уже приступили к прощаниям, времени совсем немного, даже если барон превзойдет самого себя в старомодной велеречивости!

Заставляю себя успокоиться – Бог не выдаст, треска не съест! – крадусь обратно в потайной коридор. Увы – ничего похожего на дверь или лаз обнаружить не удается. Надеюсь, Анри не бросит меня здесь и дождется, пока я доберусь обратно в ледник. От мысли снова оказаться в подземном туннеле мне становится совсем скверно. Почти как вот этому вытканному на гобелене Марсию, с которого Аполлон сдирает кожу, подвесив на священном дубе, под которым, помнится, проходило состязание в игре на кифаре…

А зачем здесь гобелен? Что прикрывает? Боясь поверить своей догадке, отвожу край полотна в сторону – вуаля! Низенькая, словно для собаки, дверца! Ничего, пролезу – отбросив всякую осторожность, ныряю туда и оказываюсь в каком-то ящике. Или в гробу.

Хотя нет, это не гроб. Это сундук наподобие того, откуда родом мое пажеское облачение. В груди теплеет – повинуясь неясному чувству, что все будет хорошо, тыкаю в стенку сундука, она поворачивается на оси – и я вываливаюсь на черно-белую плитку – такую же, как в приемной. Впереди – спины Анри и барона Валансе.

– Ну где этот чертов паж? – благодушно вопрошает барон за миг до того, как я присоединяюсь к ним, громко щелкнув каблуками.