Текст книги "Гадкий гусенок"

Я села поближе к ним, и одна девчушка – казалось, могущая скрыться за своими огромными деревянными башмаками размером с корыто, повернулась ко мне и улыбнулась во весь щербатый рот. Остальные тут же принялись разглядывать меня, перешептываясь и кривя безбровые лица.

Солнце вытопило смолу из сосновой коры, все ошкуренные места были заняты, и чтобы не испачкать в смоле плащ, я нагребла каких-то клочьев сена и наконец-то уселась. Можно передохнуть.

Далеко разносясь над водой, поплыл колокольный звон. Вот Сен-Шапель начал бить пять часов. Вот забасил Нотр-Дам, вот Сен-Сюльпис вплел серебряный голос в общий хор… Вот, наконец, проснулся звонарь Сен-Дени-де-ля-Шартр, и его тонкоголосые колокольчики влились в облако гула, плывущее над столицей.

Когда звонят колокола – все черти убегают, не может случиться ничего плохого… Все вокруг было серое – серые воды Сены, серый камень мостов и домов, серая одежда простолюдинов – лишь витражи Сен-Шапеля бросали на воду дрожащие синие, желтые и малиновые блики. Но весной дышала травка, цветы мать-мачехи дерзко вылезли в щели меж бревнами, сам воздух, прогретый мартовским солнцем, ласково льнул к лицу, иногда принося порывами запахи цветущих предместий. В Сен-Жермене, наверное, все бело от ландышей и сине от пролесок… Весной плохо верится в плохое, надежда – плохой ужин, но отменный завтрак – а моя жизнь только начиналась. Может быть, перемены в жизни тети Люсиль принесут мне что-то хорошее, а не только слезы?

Последние отзвуки колокольного звона еще таяли в воздухе, поэтому я не сразу расслышала обращенные ко мне слова.

– Вы позволите?

От моего резкого движения он чуть не упал, но удержался, неловко взмахнув руками. Плотный темноволосый парень в добротной суконной куртке и засаленных кожаных штанах навис надо мной, неуверенно растягивая в улыбке верхнюю губу с пробивающимися усиками.

– Такая милая девушка скучает тут одна… – произнес он, с видимой заминкой, присловье желающих знакомства. Я подумала, что надо уходить, как жаль, я так удобно устроилась… Он подался назад, готовый освободить дорогу, и я вдруг остановилась. Парень выглядел добродушно, его большие карие глаза казались простыми и не опасными. Подмастерье. Выпросил у хозяина свободный вечер.

– Я не скучаю, – сказала я и уставилась на витражи Сен-Шапеля. Он тут же засопел и уселся рядом. Я выставила локоть, но он смирно сложил руки на коленях и тихо сказал, кивая на колокольню:

– Красиво, да? Я там не был, туда простых не пускают, но издалека здорово красиво!

– Да, очень, – согласилась я.

За спиной зашушукались капустницы. Ну и пусть шепчутся, небось на их изможденные прелести никто не польстился!

– Я вот смотрю – такая красивая девушка… И одна. Есть у вас кавалер? – прогудел он над ухом.

– Не понимаю, какое это имеет значение.

– Ну как же? – он по-детски надул щеки. – Я вот тоже один, а весной каждый ищет пару, как говаривал мой папаша – каждая щепка на щепку лезет… Ой, простите, мадмуазель, папаша мой был человек неученый…

– Был? – я присмотрелась повнимательней к его густым, давно не мытым волосам и широким ссутуленным плечам. – Он умер?

– Да, оспа, – вздохнул парень. – Меня Жиль зовут.

– А меня Николь, – сказала я, не дожидаясь вопроса.

– Красивое имя… – он мечтательно зажмурился. – И сама ты красивая. Словно ангел!

Мы помолчали, но уже словно вместе, а не по отдельности. Видимо, сочтя что формальности соблюдены, он потянулся обнять меня за плечи. Еще чего! Правильно истолковав мое фырканье, он убрал руки и снова замолчал, улыбаясь. Солнце припекало. От бревен поднимался пьянящий дух соснового бора, внизу лениво шлепала вода. Я закрыла глаза и почувствовала, как его рука, едва касаясь, медленно движется к моему бедру. Вот его пальцы коснулись моих. Тепло и противно. Тут сзади хрустнуло, раздался неразборчивый вскрик.

Парень вскочил на ноги и вдруг махнул через бревна одним прыжком. Очутившись на песке, он помчался во всю прыть и успел скрыться под мостом, пока я поняла, что замшевого кошелька, который я все это время сжимала в руке, больше нет. Кулак пуст. И нет никаких сомнений, у кого сейчас находится подарок тети Люсиль.

Слез у меня уже не осталось, я зажала рот рукой, сдерживая хихиканье. Сегодня мне везет, как висельнику с Гревской площади!

– Мадмуазель, мы вам кричали, – раздался сзади комариный писк. Девчушка-капустница с сочувствием смотрела на меня, нахмурив то место, где у людей брови. – Но он тоже услышал…

– Спасибо, – вздохнула я. – Сама виновата, нечего было зевать.

– Как же вы теперь домой доберетесь? – от вопроса этой пигалицы мне стало нехорошо: скоро стемнеет, кучер не нашел меня и наверняка уехал, как я доберусь до улицы Турнон?

Капуцины уже ушли, парочки, что миловалась в укромном уголке, тоже нет, лишь возчики, хмурясь, застегивают куртки. От реки вдруг потянуло холодком. Я поплотнее стянула на груди плащ, но сырость, казалось, забралась под кожу. Или это страх?

– Мадемуазель, хотите с нами? Мы возвращаемся в Сен-Жермен, до ворот Конферанс можем вас подвезти.

Значит, им надо на правый берег! Какая удача – если я доеду с ними до набережной Лувра, там рукой подать!

Девушки быстро и бесшумно рассаживаются на телегах, бережно прикрывая юбками пустые кувшины из-под молока, возчики молча подбирают вожжи – и мы трогаемся.

Молочницы шепчутся между собой, бросая на меня косые взгляды, но мне уже все равно. Впечатления прошедшего дня смешиваются, как разные течения у маяка Бален на западной оконечности острова Ре – схлестываясь, ни одно не хочет уступать, и вода, зажатая и с севера на юг, и с запада на восток, образует единственно возможную форму – квадрата. Квадратные волны бывают только там. Это говорят и те, кто знает вдоль и поперек и Средиземное, и Северное море, и Балтику, и Атлантику. И даже те, кто добрался до далеких заморских колоний – утверждают, что такого чуда больше не найдешь нигде…

– Приехали, мадемуазель, – наклоняясь ко мне, шепчет девочка. Крахмальный край ее треугольного чепца клюет меня в лоб. – Вы говорили, вам надо на улицу Турнон.

Волны перед глазами уступают место сумеркам и знакомой улице, в конце которой виден особняк графини Шале.

– Спасибо, вы меня просто спасли, – бормочу я. – Храни вас Господь!

– И вас, мадемуазель! – девчушка, имени которой я даже не спросила, машет мне, пока телеги с так и не разомкнувшими уст возчиками скрываются за поворотом.

Глава 7. Находка на чердаке

Графиня никак не могла найти какую-то мантилью. Служанки перерыли все сундуки, но накидка как в воду канула.

– Да что же это такое! – простонала ее светлость, прижимая к глазам платок. – Никакого порядка нет в доме!

Служанки молчали, изучая пол с рассыпанными померанцевыми корками, разорванными саше и сухими пауками – следами бурных поисков.

Призванный к ответу мажордом мсье Констанс нахмурился, оглядел испуганных служанок и наконец выразил уверенность, что искомая мантилья не иначе как находится на чердаке – в одном из сундуков, сосланных туда с вышедшими из моды предметами одежды.

– Что значит вышедшими из моды? – возмутилась ее светлость. – Эту мантилью мне привез из Италии мой отец, маршал Монлюк, каких-то пятьдесят лет назад!

– Конечно, ваша светлость! – склонился в глубоком поклоне мсье Констанс. – Подарки маршала – это для всех нас неугасимая лампада! И неопалимая купина.

– Хорошо, – высморкалась графиня. – Тогда ты и ты – она указала на двух служанок, – ступайте на чердак и без мантильи не возвращайтесь!

Она открыла было рот, чтобы сказать что-то мажордому, но оглядела его шишковатые от ревматизма колени и повернулась ко мне.

– Николь, дорогая моя, прошу вас – возглавьте поход за мантильей!

– Да, мадам! – я еще никогда не была на чердаке, но признаться, мне давно хотелось посмотреть из чердачного окошка – захватывающий, должно быть, вид! Интересно, можно ли рассмотреть королевский дворец?

Я возглавила маленькую процессию, мы быстро миновали парадные покои – с обтянутыми шелком стенами, расписанными потолками и устилающими пол коврами. Коридор второго этажа, где комнаты давно стояли необитаемыми, служил галереей портретов предков – настолько дальних, что им не нашлось места в гостиной, где картины занимали стену от пола до потолка. В центре висел, конечно же, маршал Монлюк – отец графини – суровый старик с изуродованным мушкетной пулей лицом.

Портреты, казалось, провожали нас глазами, пока мы дошли до чердачной лестницы. Ступеньки завизжали под нашими ногами, как привидения.

Что за великолепие! На чердаке хоть в мяч играй – настолько он был велик. Солнечные лучи шпагами протыкали воздух сквозь щели в ставнях, золотые пылинки кружили, угасая в вышине под стропилами. Пахло мышами и пылью.

Первым делом я подняла железный крюк и отворила ставни, впустив солнечный свет. Девушки, жмурясь, подошли к окну. Передо мной расстилались черепичные крыши Парижа. Слева вздымались сизые стены королевского дворца, сверкала серебром лента Сены. Близ восточного подъезда Лувра распласталась церковь Сен-Жермен л’Оксеруа, чей колокол подал сигнал к резне в Варфоломеевскую ночь… Я поскорей отвернулась. И увидела Бастилию – словно мрачный утес вознесшуюся на востоке. Пушки на крыше тюрьмы сияли в солнечных лучах – как громко они, должно быть палили пятнадцать лет назад – когда Генрих Четвертый погиб от руки Равальяка… А еще громче – в сентябре 1601 – когда родился дофин, будущий король Людовик Тринадцатый…

Пока я разглядывала окрестности, девушки нашли у стены громадный сундук и сейчас увлеченно копались в его недрах. Пожалуй, это сооружение, если резко опустить верхнюю часть, вполне способно перерубить хребет. Едва я об этом подумала, девчонка бросила держать крышку и с визгом кинулась ко мне.

– Крыса! Крыса! – закричала она так, что у меня зазвенело в ушах.

– Тише ты! – я кинулась к сундуку, где вторая служанка дергала ногами, пытаясь выбраться из-под придавившей ее тяжести. Взметнувшаяся пыль мешала дышать, я закашлялась.

– Я сейчас! – я изо всех сил вцепилась в край, откидывая дубовую крышку обратно. В голове мелькнуло – а вдруг ей действительно отрубило голову? И сейчас обезглавленное тело мягко свалится на пол, прекратив агонию – а в сундуке останется голова?

Какая чушь лезет в голову! Девчонка, потирая голову – целую и невредимую – сползла на пол и осторожно ощупывала шею.

– Больно? – я старалась рассмотреть, что у нее с шеей – похоже, ей досталось – в вырез сорочки стремительно наползал багровый кровоподтек. Крови, к счастью, не было. Видимо, это успокоило девочку – посмотрев на ладонь, она неловко поднялась на ноги, цепляясь за сундук.

– Простите, ваша милость, – шмыгнула она носом. – Думала, убило меня.

– Крыса… – раздался из угла виноватый голос. – С тех пор как моему братику крыса лицо объела – боюсь я их пуще нечистого!

Вторая служанка торопливо перекрестилась, глядя в угол – в темноте там и впрямь темнело что-то напоминавшее лаз в крысиную нору.

– Вот что, – предложила я, – я сама поищу, а вы ступайте.

– Ваша милость? – обрадовано пискнула та, что боялась крыс. – Да как же вы тут одна-то?

– Франсуаза… – кажется, я все-таки вспомнила ее имя – мсье Констанс как-то на весь этаж распекал ее за чадящие свечи. – Спускайтесь, только осторожно, пока совсем тут не убились.

– Спасибо, ваша милость! – кивнув, Франсуаза присела в реверансе и поспешила к выходу, схватив за руку подругу. Ту слегка пошатывало, но ноги она переставляла споро – им явно не терпелось отсюда убраться. Ступеньки снова застонали.

Надеюсь, им хватит ума не показываться на глаза мадам, пока я не разыщу мантилью. Я подошла к зияющей пасти сундука – скорее, саркофага – мы легко поместились бы там втроем. Крепкий запах пачулей встретил меня, точно старый друг – если графиня не меняла любимые духи, то мантилья точно должна быть здесь! Так и есть – вскоре, разглядев в шелковом ворохе кусок черного кружева, я вытащила ее из-под тяжелого бархатного упелянда и груды тонкого белья. Встряхнув сплющенную находку, я убедилась – это именно она. Черный гладкий шелк, порядком посекшийся и поседевший – только кружева на оборках выглядели как новые – должно быть, графиня часто надевала подарок отца. Кружева под рукой слегка кололись. Я поднесла оборку к глазам и посмотрела на свет – словно через черную паутину. Из угла послышался тихий писк – или мне послышалось?

Пора возвращаться. Содержимое сундука торчало комом. Я пристроила мантилью на откинутую крышку и принялась наводить порядок. Первой в мои руки попала сорочка – тонкий лен, вышивка по горловине… Такую же вышивку я увидела на коротких кальсонах и поняла, что сорочка является предметом мужского гардероба. Вот не догадалась бы, настолько тонкое полотно… Черный корсаж из плотной саржи точно принадлежал графине – ух, какая она была стройная! Наверное, носила его, когда только-только овдовела. Синий шерстяной плащ на бархатной подкладке – короткий, вышедший из моды… Целая компания сборчатых воротничков-брыжей – словно старички в темном уголке гостиной сбились в кучку и сплетничают о Генрихе Валуа, делясь пикантными подробностями дуэли миньонов, что произошла почти полвека назад… Роскошная мужская куртка пунцового бархата, в знак траура расшитая плерёзами из золотого галуна – не иначе как по жертвам Варфоломеевской ночи, судя по фасону… Мне вдруг стало жаль, что столь великолепная вещь никогда не увидит света, будучи навеки замурованной в этом саркофаге. Sic transit gloria… Сейчас опущу крышку – и на следующие десять лет об этом сундуке снова забудут.

И тут среди древних нарядов сверкнул живой малиновый блик – словно сердолик в набежавшей волне! Мальчишеская курточка из тех, что носят пажи – я схватила ее, будто боялась, что она утонет в море старомодных нарядов.

Куртка принадлежала не прошлому, а настоящему, была другой – новой, но со следами носки. Еще хранили привычный изгиб рукава на локте, а спереди кто-то поставил симпатичное чернильное пятно, похожее на муравья. Я поднесла ее к носу – воротничок едва уловимо пах тополиным листом и чуть-чуть – лошадиным потом.

По сравнению с остальной одеждой она выглядела только что сброшенной. Кто-то второпях содрал ее, скомкал и, не утруждая себя развешиванием, помчался по своим ребячьим делам – плечи по-мальчишески узкие, вряд ли она налезла бы на юношу старше тринадцати лет.

Я зарылась в сундук. Вскоре в моих руках был полный пажеский костюм – короткие штаны, длинные чулки. Помятый берет с пышным белым пером. Короткий красный плащ, едва доходящий до бедер.

Наряд словно ждал, когда его достанут и вновь используют. Я подумала, что эти надежды тщетны – графиня обходилась без пажей – она вообще вела дом очень скромно. У Анри пажи наверняка есть – положение обязывает, ведь он главный конюший Гастона Анжуйского, но к матери он приезжал всегда один.

Я аккуратно сложила в сундук плащ, штаны, чулки, белье, берет и взялась за курточку. Не хотелось выпускать ее из рук – я прижала ее к груди, провела щекой по мягкой атласной гладкости. Следующий шаг был очевиден – мне захотелось ее примерить. Еще миг – и я уже застегивала мелкие пуговки, обтянутые шелком. Куртка так ловко облекла талию, что грудь сама собой выпятилась вперед и вверх.

Внутри защекотало предвкушение чего-то необыкновенного. Словно птенец разламывал скорлупу.

Я погладила ладонями гладкий атлас. Захотелось щелкнуть каблуками – но туфли на мягкой подошве исключали эту возможность. Единственное, чего в сундуке не было – это обуви.

Не знаю, долго ли я стояла, так и эдак поворачивая красные рукава, любуясь игрой солнечного света на блестящем шелке. Очнулась, когда солнце садилось. Это морок, наваждение. Избавившись от курточки, я сложила все в сундук, подхватила мантилью и опустила крышку.

– О, Николь, моя дорогая! – проворковала графиня, увидев мантилью. – Вам пришлось перерыть весь чердак, бедняжке!

Я думала, она примерит накидку, но графиня просто положила мантилью на колени и задремала под «Ласарильо с Тормеса», поглаживая посекшийся шелк.

Это был последний спокойный вечер в нашей жизни.

В последнее время мадам все чаще жаловалась на сердце, и в спальне то и дело пахло анисовой микстурой. Похоже, аптекарь щедро подмешивал в снадобье какое-то снотворное – приняв двадцать капель этого средства, мадам неизменно проваливалась в сон, невзирая на время суток.

Глава 8. Заговор

В тот день с самого утра графиня жаловалась на боль в груди, так что мы с Франсуазой уложили ее в постель еще до обеда. Если бы мадам знала, что именно сегодня пожалует Анри!

Барон Валансе этого тоже не знал и явился к обеду как всегда.

Они с Анри заспорили еще за столом, потом продолжили в гостиной. Некому было остановить Анри от роковой откровенности. Громкие голоса слышались даже в спальне мадам.

Оставив Франсуазу беречь сон графини, я подкралась к дверям гостиной с намерением закрыть их. Как пригодились мне туфли на мягкой подошве!

– Это смертельно опасно, Анри, как вы не понимаете! – голос барона сорвался на визг и пригвоздил меня к месту. Оглянувшись, я убедилась, что никого из слуг не видно, подошла к приоткрытой створке и приникла к щели.

– Анри, покушение на жизнь первого министра – это дорога на тот свет! – мсье Валансе прижимал к груди стиснутые руки. Он не грозил – умолял. – Опомнитесь!

– У нас всё продумано, крестный, – Анри улыбнулся широко и беспечно. – Друзья Гастона убьют Ришелье, и королю больше не придется выслушивать его гадкие советы. Гастон женится на испанской инфанте, их сын станет королем Франции! Я еще никогда не был так рассудителен.

– Анри, с чего вы взяли, что вам удастся убить Ришелье?

– Ничего сложного! Гастон поедет на охоту в окрестности виллы Флери. Заедет к кардиналу поужинать. И этот ужин станет последним для этого проклятого выскочки!

– Вы сошли с ума. Я обращаюсь к вам как ваш крёстный, как друг вашей семьи… Как христианин, наконец! Оставьте эту затею, это глупо и опасно.

– Глупо? – повысив голос, Анри со стуком поставил бокал на стол. – Я, по-вашему, глуп?

Он схватил с каминной полки колоду карт. Быстро перебрав ее в пальцах, выхватил карту с красным сердцем в центре:

– Ришелье сидит на своей вилле в десяти лье от Парижа! – червовый туз полетел на стол.

– С ним Рошфор! – следом отправился король червей.

– Жюссак! – валет.

– Секретарь! – десятка.

– Медик и слуги – не более дюжины человек! – на стол упали оставшиеся червы.

– Анри… – пытался возразить Валансе. – Но…

– Завтра на виллу Флери, – не слушая его, продолжил Анри, – приедет принц Гастон со своими офицерами!

Анри вытащил из колоды пики и принялся раскладывать их кольцом вокруг карт с красными сердцами.

– А если… – Валансе склонился над столом, – если кардинал сумеет ускользнуть? Если он кинется жаловаться королю – вы пропали! Говорят, в его доме полно потайных ходов.

– Если об этом говорят – какие ж они потайные? – расхохотался Анри. – Не беспокойтесь! Дорогу между ним и королем перекроет засада во главе с Вандомом!

Он вытащил из колоды крестовый туз и усилил кольцо окружения.

Валансе опустил глаза.

– Вандом? – быстро проговорил он и взялся рукой за эспаньолку. – Бастард Генриха Четвертого? Вы хорошо подготовились.

– Я же говорю, дело верное, – Анри продолжал кидать карты на столешницу. – На нашей стороне Вандом-старший и Вандом-младший! Герцог Роган и протестанты Ла-Рошели! Д’Эпернон – губернатор Гиени! Суассон – губернатор Дофинэ!

Кучка красных карт в центре стола съежилась в осаде крестей и пик. Анри не успокаивался.

– Герцогиня Шеврёз! – воскликнул он и метнул на стол пиковую даму. Не удержавшись на краю, карта спланировала к щели меж дверью и косяком. Прямо мне под ноги. Мне показалось, что снисходительно улыбающаяся дама поймала мой взгляд и подмигнула.

– Завтра с Ришелье будет покончено! – Анри выхватил из-за пояса кинжал и пригвоздил червовый туз к столешнице.

Он тяжело дышал, грудь его вздымалась.

– Анри, – барон, по-видимому, оправился от потрясения. – Вы задумали богопротивное дело. За убийство кардинала вас отлучат от церкви!

Не слушая возражений, он загородился скрещенными руками.

– Не будь я вашим крестным… Не будь я другом вашей матушки и вашего покойного отца,  – барон расправил плечи, – я немедленно предупредил бы кардинала о заговоре.

– Пресвятое чрево! – Анри грохнул свой бокал об пол. – Предатель!

Я прикусила ладонь, чтобы не закричать – неужели Анри позволит выдать кардиналу всех заговорщиков?

– Вы меня слышали, Анри. Из уважения к вашей семье я предлагаю следующее – покайтесь. Предупредите кардинала о нападении, – нахмурился Валансе.

– Что-о-о? – Анри схватился за эфес.

– Да, предупредите. Или убейте меня сразу, потому что я сейчас же отправляюсь на виллу Флери! Где буду на коленях – вы слышите, Анри? На коленях вымаливать у кардинала ваше прощение.

Барон склонил голову и убрал руки за спину.

В комнате повисло тяжелое молчание. Анри потянул шпагу из ножен. Кадык прокатился по морщинистой шее барона, но глаз он не поднял.

Анри вдруг улыбнулся. Отпустил шпагу. Я вновь начала дышать.

– Ну что вы, дорогой крестный, – склонился в поклоне Анри. – Я не смею противиться вашей воле. Но предать друзей, предать патрона – я тоже не могу.

– Вы должны поехать к Ришелье и всё ему рассказать.

– Всё? – хмыкнул Анри.

Валансе обвел взглядом комнату, задержавшись на разложенной колоде. Кажется, его решимость пошла на спад. Он подошел к столу и собрал в стопку Суассона, д’Эпернона, Вандома-старшего и Вандома-младшего. Герцога Рогана. Помешкав, присоединил к ним пиковый туз – Гастона.

– Вы не назовете никаких имен, – наконец поднял он голову. – Вы никого не предадите. Вы скажете кардиналу, что вам стало известно о некоем заговоре. О том, что кто-то…

– Кто-то, – подхватил Анри, – без имен!

– До вас дошли слухи, что кто-то собирается лишить его высокопреосвященство жизни, – продолжил Валансе. – Я со своей стороны поручусь, что ваши помыслы направлены только на предотвращение богопротивного деяния. Если покушение сорвется – Ришелье будет перед вами в долгу. А если состоится – вы не назвали никаких имен, принцу Гастону не в чем вас упрекнуть.

– Покушение… – начал было Анри, но барон прервал его:

– Довольно! Я ничего не хочу слушать! Мы немедленно отправляемся на виллу Флери!

– Хорошо, дорогой крестный, я рад, что вы наставили меня на путь истинный, – кивнул Анри. – Я лишь попрощаюсь с матушкой.

Но до спальни мадам он не дошел – его перехватила я.

– Вы все слышали? – он отпрянул от меня, чуть не налетев. В лице его не было гнева – и я решилась.

– Я все слышала! – вцепившись в его рукав, зашептала я. – Вы хотите освободить Ла-Рошель? Пожалуйста, возьмите меня в заговор!

Он нахмурился:

– Николь, – быстро обернувшись на двери, которые он, к счастью, успел закрыть, он мягко сказал:

– Ваш порыв достоин похвалы, но… Вам лучше забыть разговор, свидетелем которого вы стали, – для вашей безопасности.

– Но ведь вам грозит опасность, Анри! – я впервые назвала его по имени, но я плохо понимала, что говорю – лишь сжимала его руку. – Я пойду с вами куда угодно!

В его лице что-то дрогнуло, брови поползли вверх, он накрыл мою ладонь своей и покачал головой:

– Ах, а ведь свой человек мне бы сейчас не помешал! Я никогда не был в логове кардинала, и еще одна пара глаз и ушей пришлась бы очень кстати…

– Так возьмите меня с собой!

– Ришелье – духовное лицо, его дом закрыт для женщин. Он даже женской прислуги не держит.

– Я сейчас! Подождите, умоляю! – я едва не заорала эти слова на весь дом, сраженная возникшей идеей. – Я сейчас вернусь!

Чердачная лестница даже не скрипнула – я не бежала, а летела, подхваченная невидимым вихрем.

Снова гулко откидывается крышка сундука… Снова залежи антикварной одежды… Вдруг пронзает мысль – а если кто-то был здесь и все забрал? Словно облитая кипятком, я удваиваю поиски – вот! Нашла! Куртка сверкает желтым атласом, раскинув красные рукава, – задорная, как мальчишеский смех! Штаны, чулки, берет! Бельё. Торопливо разоблачаюсь – долой платье, рубашку, нижние юбки… Чулки, подвязки… Стою в чем мать родила и прислушиваюсь, не застонет ли лестница.

Мужская сорочка короче. А чулки – длиннее. Завязки хлопают по ногам, пока я пытаюсь понять, к чему их привязывать. Не к рубашке же. Может, к кальсонам? Надеваю кальсоны. Потрясающее ощущение – место, где сходятся ноги, – прикрыто! Тепло, удобно. Но и к кальсонам привязать чулки не удается. Конструкция сползает с бедер, стоит сделать шаг.

Руки трясутся – как глупо! Идешь на самое большое сумасбродство в своей жизни – а думаешь о том, как не потерять чулки. Сердце колотится в ушах, к глазам подступают слезы. В груди противное жжение. Роюсь в сундуке и сама не знаю, что хочу найти. Тонкий ремешок с прицепленным кошельком, где побрякивает мелочь – не то! Завязки не должны быть видны снаружи – значит, не подойдет, ведь ремешок носят поверх куртки…

Шмыгаю носом, чтобы удержать слезы.

Вдруг в глубине сундука блеснуло желтым шелком еще что-то – жилет! Короткий, узкий и самое главное – с петлями по нижнему краю!

В мгновение ока привязываю чулки к жилету, накидываю куртку, чуть не забыв надеть штаны. Нахлобучиваю берет.

Так и не закрытая вчера ставня обсыпает меня пылью, когда я на миг останавливаюсь разглядеть себя в мутном оконном стекле.

Лихо сдвинув берет на одну бровь, на меня смотрит бедовый, ловкий мальчишка-паж. Желтая грудь, красные рукава, пучок голубых лент на левом плече. Больше всего я напоминаю себе Гаспара, каким он был незадолго до отъезда из Сен-Мартена – смешливый, тринадцатилетний, длинноногий, пальцы в чернилах… «Слова улетают, написанное остается, – выводим мы под диктовку пастора Шалона. – Переведите эту фразу на латынь». И мы торопимся наперегонки, пихая друг друга локтями, пока Гаспар не опрокидывает чернильницу…

Пора!

Несусь вниз – только бы Анри не уехал! Нет, стоит у самой лестницы!

Его изумление вознаграждает меня сторицей. Он таращит на меня глаза, словно на воскресшего Лазаря.

– Это… Это вы, Николь?

– Нет, это ваш новый паж! – рапортую я, молодцевато выпрямившись. Тонкий батист рубашки ласкает кожу, жесткая саржа жилета стягивает талию, атлас блестит и пахнет лавандой – я чувствую себя хорошо как никогда! А может, это из-за сгустившейся синевы в глазах Анри?

Снизу доносится покашливание барона Валансе. Анри хватает меня за руку и втаскивает в ближайшую дверь второго этажа.

Это гардеробная.

– Кое-чего не хватает, – Анри склоняется над очередным саркофагом и выныривает из его недр с туфлями в руках. – Надевай.

Они выглядят здорово побитыми жизнью – не то что костюм, но главное – непоправимо велики. Чуть не падаю при попытке сделать шаг.

– Это мои первые пажеские туфли… Меньше не сыскать. Разве что… – выхватив кинжал, он набрасывается на какое-то черное одеяние, которому не повезло попасться ему на глаза. Вспарывает подбитый рукав и извлекает пук слежавшейся шерсти. – Набей внутрь!

Я утрамбовываю комья шерсти в носки туфель и делаю несколько шагов без риска потерять обувь – очень громких шагов. Неудивительно – на каблуках подковки.

– Паркет в Лувре очень скользкий. Вот я и набил их, несмотря на запрет: берегут полы, особенно в залах. На бал даже в шпорах нельзя.

– Но не вам?

От моего вопроса он широко улыбается:

– За шесть лет моей пажеской повинности я исцарапал королю весь паркет!

Я щелкаю каблуками – вот теперь выходит отлично.

– И еще одно, – Анри снимает со стены шпагу с ременной перевязью. – Ваше оружие, шевалье!

Шпага длинная, перевязь мне не по росту и Анри сам расстегивает пряжку и укорачивает ремень. Глядя на его руки, колдующие с перевязью в дюйме от моей груди, – чувствую, что лицо горит. Он слегка усмехается, делает шаг назад и окидывает меня взглядом.

– Настоящий гусёнок!

– Почему гусёнок?

– Так уж повелось. Да и в самом деле – гогочут, как неоперившиеся птенцы – особенно те, у кого ломается голос. Ломается, а они все никак не перейдут в первый офицерский или придворный чин.

– Почему?

– Ну-у-у… Чин надо купить. Или заслужить. Одни велики по рождению, другие добиваются величия, а иным оно даруется…

– Даруется? За что?

– Ну… За то, – он игриво берет меня за подбородок. – Знаешь, из тебя вышел весьма хорошенький гусёнок. Могли бы и подарить.