Текст книги "Панакея. Книга 2. Российская федерация. Иштар. Любовь"

Глава 6
Свидание в сауне

Дела я в тот день закончила с особой, рекордной скоростью. Накинула на себя рыжую дублёнку и почти выбежала на улицу. В восемь я была уже возле дороги. Но вместо того, чтобы смотреть на неё, задрала голову и увидела громадную жёлтую луну, кружащую головы и океаны, создающую приливы. Звёзд почти не было: их заменяли фонари. Один, вполне изящной формы, с ковкой, висел у аптеки, возле которой я стояла. Здесь работала моя студентка, которая, даже получив у меня двойку на экзамене, пробовала давать мне советы, что мне у неё покупать! Но я вспомнила не её, а блоковское, в этом заметаемом снегом городе, когда не поймёшь: Питер это или совсем другой город? Эти стихи даже чем-то близки мне по специальности: «Ночь, улица, фонарь, аптека…»

На противоположной стороне дороги у обочины, занесённой выпавшими осадками, стояла серая иномарка. Кто сидел за рулём – видно не было. Он, Мой Герой, с непокрытой головой, на которой таял снег, в форменном полушубке МВД, курил, стоя прямо на дороге. Я сделала шаг – и провалилась в сугроб. Флибустьер увидел, заулыбался и бросился извлекать меня, приподнимая и отряхивая. Потом поставил меня на расчищенный тротуар, и мы смутились. Он открыл заднюю дверь в машине, а сам сел на переднее пассажирское сиденье. Остановились мы у «стекляшки». Ребята вышли вдвоём и вернулись с двумя бутылками пива «Балтика № 9». Я ахнула про себя: программа с вином, фруктами и конфетами уплывала. И дело было даже не в этом: спросить и поступить наоборот. Пиво я не пила.

– Я включу музыку? – спросил он.

– Включи… – как-то нерешительно ответила я.

– Мы закурим? – опять почти утвердительно, но с напряжением.

– Курите… – сказала я как-то совсем безвольно, бесцветным голосом.

– Не куришь?! – он, перейдя на «ты». Да я и не возражала!

– В этот период жизни – нет! – ответила.

– Обычно женщины не выносят ни первого, ни второго! – обрадовался парень за рулём и так хорошо при этом улыбнулся!

Мы выехали за город. Они о чём-то не совсем понятном мне разговаривали между собой. Стало темно и как-то неуютно. Вокруг дороги мелькали даже не деревья, а их контуры. Я подумала: «Никаких вольностей я не позволю! И, собственно говоря: куда мы едем?»

Похоже, оба они были неплохие психологи. Словно в ответ на мои мысли мужчина за рулём сказал:

– Не волнуйтесь… Мы едем на базу! – Будто это могло утешить. Какая-то там база: не то с фруктами, не то с кирпичами. И добавил, – И мы вполне интеллигентные. Только работа такая, – Похоже, это была у них общая любимая фраза. Они стали вспоминать только для них одних понятное и смешное, что было вчера с установкой машин. Затем обсудили чемпионат по какой-то борьбе. Казалось, что я полностью перестала существовать для них. А они просто дали мне время освоиться: ведь человеку надо время, чтобы привыкнуть к чужой ауре, голосу, запаху. Как собаке и любому другому живому существу. Только мы не всегда осознаём это.

И действительно: вместо того чтобы обидеться на отсутствие общения со мной, я вдруг прислушалась к голосам, принюхалась, сама не осознавая этого, расслабилась и стала смотреть на оставляемые машиной деревья. Мне стало так спокойно, как давно уже не было ни с кем, и я чувствовала себя защищённой. Пахло, несмотря на сигаретный дым и старые, местами прожжённые сигаретами чехлы на сиденьях, чем-то чистым и ясным. Совершенно не было чувства, что я ехала на свидание на какую-то базу, да ещё и в сауну какую-то необычную. Тогда я ещё не осознавала, что это тот мужчина, за которым я готова буду пойти хоть босиком по скользким камням и горящим углям на край света. Только где он, этот край света? А по асфальту без обуви не ходят, а больше ездят в машинах!

Недавно он снова приснился мне. И я даже услышала звонок в дверь. Встала, хотя и понимала, что никто не побеспокоит меня теперь за полночь. Босая и голая, тихо подошла к двери, не выдавая своего присутствия, как учил он в целях безопасности. Посмотрела в глазок. За дверью, естественно, никого не было. А, может, всё же он приходил, а я проспала и не успела?..

Позже я узнала, что это были профессиональные соревнования полицейских по боксу в Англии, и мужчина за рулём их тогда выиграл. И совсем потом – потом, когда он уже был «на гражданке», его, даже не знаю за что, пробовали убить. В рукопашной впятером не справились и – застрелили! Соль земли нашей…

Но вернёмся к событиям почти двадцатилетней давности. Железные ворота в заборе, огораживающем неизвестно какую площадь, раскрылись при приближении: нас ждали. Во дворе стояла военная техника, в которой я не разбиралась, но мой бурный восторг вызвала мысль: что если на такой самоходке проехаться по городу! Вдруг стало легко и весело. Мы вошли в помещение. В сауне было чистенько и пусто. А так – обычно.

– Ты в святая святых! – сказал он с придыханием.

– В сауне?! – съехидничала я.

– На нашей базе! Сюда не просто женщине – любому постороннему вход воспрещён! – ответил он обиженно, как маленький ребёнок.

– Получается, что я не любая?! – уже звенящим голосом спросила я.

– Конечно, не любая! Ты – моя женщина! – гордо.

– Я – ничья! – ответила я возмущённо.

– И это уже хорошо! Есть ли у тебя тапочки? – заинтересованно.

– Спрашиваешь! Я самая завзятая в мире саунистка! – А он посмотрел на мои ноги, таким «мужским» взглядом: снизу – вверх, и ответил, улыбаясь одними губами, с небольшим шрамом между губ, справа:

– Я в этом был уверен, – низким голосом.

Было чисто и тепло, особенно с мороза. В большой комнате был постелен зелёный палас. Стояло два, правда несколько уже поиздержавшихся, кресла и столик, на который он поставил пиво. Он снял полушубок и стал убирать оружие. Я взвилась:

– Послушай! Дай посмотреть! – радостно заверещала я. – Не жадничай! – И попробовала отобрать пистолет. – Дай!

Он вынул обойму – и протянул мне. Пистолет приятно лёг в руку.

– Как всё же тебя зовут?! – с большим запозданием спросила я.

– …! – как будто это само собой разумеется – представляться через неделю после знакомства. Я не буду называть его имя: не хочу менять его. Пусть он просто будет: Мой Герой. Ведь он действительно был Героем!

– А меня… – решила наконец представиться я.

– Я знаю. Вероника! – сказал Мой Герой.

– Работа такая?! – ехидно спросила я.

– Ну да. Всё же давай париться, – ответил он спокойно. И, повернувшись ко мне спиной, стал полностью раздеваться, аккуратно складывая одежду на кресло.

Мне досталось второе, но я замоталась полотенцем. Когда мы вошли в сауну, он сказал:

– Какая ты красивая, Анджелина! – внимательно посмотрев на меня.

– Вероника! Можно Ника. Кто это – Анджелина?! – спросила я, осознав, уже спрашивая, что между мной и кинодивой действительно есть определённое сходство.

– Анджелина Джоли. Не ревнуй! Ты – лучше! – вспомнил он то, о чём я тогда не знала, и улыбнулся совсем не голливудской улыбкой, почти не разжимая губ. Справа между ними был заживший рубец в несколько сантиметров, который мне смутно напоминал о ком-то. Но что это мой дед – я вспомню нескоро.

Я села на ступеньку ниже его. Приятно пахло свежим деревом.

После третьего захода и чинного обмывания в разных кабинках душа, не клеившегося разговора с хихиканьем, сидения в полотенцах в ветхих креслах мы опять пошли париться. Он вдруг начал целовать меня прямо в сауне. Я ощутила слабый вкус лука, но как-то надо было перенести и это, и ощущение совершенно чужого мужчины, к которому ничего пока не испытываешь. Мы парились и ещё и ещё возвращались друг к другу: он всё в большем восторге, а я как-то почти механически, жалуясь себе самой на почти полное равнодушие к происходящему. Потом я дотронулась до его руки.

Я до сих пор помню его руки: красивой формы, с не очень длинными, но поразительно чуткими пальцами сапёра и любовника. С мускулистыми сильными предплечьями, обтянутыми белой эластичной кожей, под которой пробегали голубоватые, не обезображенные атеросклерозом сосуды. Его запястье выглядело почему-то совсем не защищённым. А женский инстинкт – сберечь слабое! И я дотронулась до него, после чего весь мир вокруг меня перевернулся и пропал где-то вне нас. Я до сих пор помню его руки, хотя прошло уже столько лет!

После этого мы пили пиво, к которому наконец от жажды притронулась и я, хотя оно никогда не нравилось мне… с детства. Удивляет такой поворот? Я это о пиве. У моей мамы не было молока для кормления, и папа каждый день приносил его от кормилицы. Я пила, затем полчаса орала и засыпала часов на пять. Однажды он пришёл раньше и увидел, что на столе у женщины стояло бутылок пять из-под пива. Оно ведь молокогонное! Бизнес есть бизнес! Позже приехала из деревни бабушка, и меня перевели «на корову». Родителям стало ещё тяжелее. Центр города, пятый этаж, лето, отсутствие холодильников в ту эпоху развитого социализма. Папа потихоньку подсыпал в молоко соду, чтобы оно быстро не кисло. Потом я выросла и испытывала отвращение к этому пенному продукту.

Мы обнялись с Моим Героем… Ковёр в комнате отдыха нам тоже тогда очень пригодился… Мы разговаривали – и парились. И он становился мне всё ближе, всё роднее.

Глава 7
Воспоминания

– А ты, что, родная, делала раньше? – голосом, заполнившим тело, спросил он.

– Ходила, бродила. С леса да в поле… – что-то пролепетала я.

– Да нет, я серьёзно! – почти с обидой ребёнка сказал он.

– Если так, то училась: школа, институт, аспирантура. Выходила замуж, рожала, разводилась. Об этом я сейчас не хочу вспоминать! Защищала кандидатскую диссертацию, а затем докторскую. Много всего было, что я лучше буду рассказывать постепенно. Сейчас – работаю.

– Нравится? – перебил.

– Нравится – что? – вдруг очнулась я.

– Работать… – сказал он.

– Ты удивишься, но… нравится! Однако, как говорит один мой знакомый: «Что мешает работе кафедры?! Работе кафедры мешают студенты!» Только сядешь статью писать или сделать что-то дельное – и пожалуйте! – на лекцию или семинар! Мне кажется, что я тупею. Раньше я хотела писать книги, но как-то не знаю, за что взяться. Много разного сделать ещё хотела. Не получилось… – вдруг, как маленькая девочка, вместо того, чтобы улыбаться, стала жаловаться я.

– Но почему? – спросил он, гладя меня, а я проваливалась куда-то.

– Всякая жизнь была. Я была в аспирантуре у одного профессора, а писала с другим, в Москве. Сначала первому всё нравилось, хотя он и не участвовал в работе, а в конце – закапризничал. Возвращал перечёркнутые листы с припиской в конце: «Найми репетитора по русскому языку!» – и никаких пояснений и объяснений. Время шло. А у меня ещё ничего не было. Я писала вариант за вариантом. А потом пошла к ректору и пожаловалась. Мой первый руководитель сказал через много лет, что ректор на него так орал, как никто и никогда. Но я благополучно всё закончила и защитилась. Потом мой первый шеф подарил стихи, посвящённые мне, и признался, что рассчитывал на интим со мной, но не вышло. Потом ректор влюбился в меня. Ничего у нас не сложилось по моей вине. Но я за многое очень благодарна ему. И иногда, представь себе, даже жалею, что не пошла на поводу его желаний. Как-то никогда не шла. А говорят, что женщине в науке легко! Совсем даже наоборот. Если ты хороша и молода, то идёшь по лезвию между чужих претензий на твою жизнь и тело.

Мужчина, пройдя мясорубку в науке, редко остаётся несломленным. Моего первого руководителя ещё и войной искалечило. К своим шестнадцати годам в паспорте он пририсовал хвостик – стало восемнадцать. Но всё, что ещё хоть как-то может вынести юноша, хотя и не всегда, – не может вынести ребёнок. Даже эти «наркомовские» двести грамм, после которых он навсегда остался алкоголиком. Когда я только начала с ним работать, он заболел и лёг в больницу. Я пошла его проведать. На следующий день его жена устроила мне такой скандал! Она кричала, а я даже не поняла, в чём дело. Оказалось, после того как я ушла, выпил, а жене сказали, что приходила я. Она и решила, что это я принесла. У меня был такой шок! О его пристрастии знали все, кроме меня. Однажды он рассказывал, с гордостью такой, что их называли «сталинскими соколами». Я спросила его: «Какого вы мнения о Сталине?» – меня всегда интересовало, что думали о нём люди, жившие в ту эпоху. Он ответил: «Мы гордились своим положением. Да и нас очень берегли. Но однажды мы узнали, что среди нас есть доносчик. Нас с самолётами переправляли тогда эшелоном. Мы выбросили его с поезда. А на утро прислали нового. Ещё хуже».

Через несколько лет он подошёл ко мне и спросил, растерянно так:

– Я не знаю, что мне делать. Все отдают партийные билеты. Но меня же никто не заставлял идти в партию!

– А вы не делайте ничего. Требовать теперь никто всё равно не будет, – ответила я. Кажется, он так и поступил.

С войны он пришёл без одной ступни, но так ловко пользовался протезом, что долго и не знала, что он инвалид. Закончил медицинский институт и остался преподавать. Женился, родился сын. Защитил кандидатскую, а затем и докторскую диссертацию. Он рассказывал, что когда написал докторскую, то приходил с главами к своему руководителю, а тот говорил: «Вы сначала почитайте её, потом поспите. Потом опять почитайте, а затем уже смейте показываться на глаза своему руководителю!» – так продолжалась около двух лет. Как это всё унизительно!

Знаешь, я пришла к выводу, что если человека мучить, то он или становится очень справедливым и добрым, почти святым, либо будет мучить других. Это как с уродами. С горбатыми, например. У меня был в детстве врач. Горбун. Как он умел слушать лёгкие: ухом, а не фонендоскопом, не брезгуя, по старинке! Как был внимателен и добр к больным. Казалось, что он никогда никуда не спешил, ничего у него не болело и никогда он не раздражался. Ему я обязана невырванными гландами. Когда все кричали: «Вырвите! А не то ребенок задохнётся ночью!» – он сказал спокойно: «Перерастёт! Вывозите только ребёнка на море…» Мама так и сделала.

Так странно мы разговаривали на первом свидании: в сауне, на ковре. Я продолжила свой рассказ, а он внимательно слушал меня, нежно гладя мою руку:

– Моего заведующего через три месяца после защиты вызвали на дополнительное собеседование в ВАК. Кроме него в коридоре сидело ещё шесть человек. Было время реорганизации, и Высшая аттестационная комиссия не утверждала никого. Все шесть по очереди входили в комнату и уходили, подавленные. К вечеру остался только он. А его всё не вызывали. Ближе к восьми к нему вышел мужчина и сообщил, что его диссертация отклонена. Он встал и пошёл. Очень болела искалеченная нога, и хромал он больше, чем обычно.

– Что с вами? – спросил мужчина.

И вдруг от усталости он сказал то, что всегда стеснялся говорить, как и носить в будни ордена:

– У меня нет части ноги.

– С фронта? – спросил чиновник.

– Да, – ответил учёный.

– Присядьте, пожалуйста, подождите немного!

Он сел. Не было уже никаких сил, и очень хотелось выпить, а затем уснуть. Минут через пять мужчина вернулся:

– Ваша диссертация утверждена. Поздравляем вас! За дипломом приедете через месяц.

Радости не было никакой. Он пришёл в гостиницу и напился. На следующий день уехал домой. Пил почти месяц. Очнулся уже в реанимации. Но весь ужас его жизни на этом не кончился. Когда его сын был в десятом классе, они с друзьями напились и что-то вытворили: не то ларёк ограбили, не то подрались. Отец замял историю, а затем заявил:

– Пойдёшь в армию! – Хотя устроить сына в институт мог без проблем.

– Наверное, правильно поступил, по-мужски, – сказал Мой Герой.

А я продолжила:

– Но, домашний, изнеженный мальчик через два месяца застрелился на посту. Сначала прислали бумаги, что он погиб. Но мать не поверила. Поехали, стали разбираться и узнали истину. У матери тогда случился инфаркт. Раньше она тоже у нас преподавала, а после этой трагедии больше не работала.

– Почему ты говоришь о них в прошедшем времени? – спросил Мой Герой.

– Они были уже пожилые. Как-то быстро стали дряхлеть. Жили очень скудно и как-то совсем неряшливо. Я даже приходила несколько раз: что-то готовила, убирала. Вот тогда он и признался мне в любви: стихи свои прочитал, но не отдал. Вот такая бывает любовь.

– А как бы ты поступила, если бы знала?

– Так же… Ну хватит о грустном! – перебила я. – Странное у нас с тобой свидание. Как вечер воспоминаний или вечер вопросов и ответов. Расскажи всё же мне о себе, раз уж я так вывернула себя наизнанку! Теперь моя очередь задавать вопросы: почему стал работать в милиции?

– А сюда переехал мой друг и сообщил, что зовёт в свой отряд, СОБР.

– Я не совсем понимаю: что это такое?

– Специальный отряд быстрого реагирования. Сначала было очень прилично: и зарплата, и за командировки…

– Какие командировки?

– Ну в Чечню, например…

– Ужас какой-то!

– Да нет. Жил в общежитии твоего университета. Часто было смешно. Раз дали мне ключ от соседней комнаты, когда хозяйки уехали на лето. Дверь не закрывал. Вдруг ночью наваливается кто-то на меня. Я его скрутил, а это физвозник пришёл к своей девушке. Ну и смеху потом было! Представляешь, эта общага тогда стала престижным местом. Одни иномарки вечером стояли. Среди «крутых» модны студентки: не только привычная программа, но ещё и стишок прочитать могут или даже по-иностранному поговорить. Но мне как-то это всё противно было.

С детства мне очень хотелось быть военным. И учиться именно в том училище, которое я потом закончил. Таких было только два: в Москве и Ленинграде. Последнее было очень крутым: в нём начинали службу почти одни генеральские сынки. Я сдал экзамены, но не прошёл, как сказали, по состоянию здоровья, хотя здоров был как бык. Сначала хотел с этими оценками в другой институт, но так тоскливо стало! Неделю ночевал под окнами кабинета начальника училища. Он заметил меня: удивился, поговорил. Взяли! В этом городе отряд командир подбирал под себя. В нашем деле надо чувствовать даже настроение или импульс: на слова нет времени! Один хорошо кидает ножи. Другой – стреляет. Третий – может быстро скрутить кого угодно. Я разминировал. Хотя могу и многое другое. На городские соревнования нас как клоунов выставляют, и только стрелков. Но в борьбе мы всегда занимаем первые места, так как у нас много замечательных спортсменов. Например, тот, что нас вёз, – чемпион по боксу. В Англию на соревнования ездил. Теперь – мирное время и новый командир. Через год после того, как я приехал сюда, мне дали квартиру. Правда, её пришлось освятить.

– Почему «пришлось»? – спросила я.

– В ней омоновец повесился. Но только я этот угол так и не вычислил. У меня живёт барабашка и помогает, – замолчал, а я попробовала блеснуть эрудицией:

– Ты знаешь, кто был Лермонтов?! – весело произнесла я.

– Обижаешь! Поэт! – отозвался Мой Герой.

– Нет! По профессии! – продолжала настаивать я.

– Военный, естественно! – гордо сказал он.

– А точнее? – гнула я свою линию.

– Не знаю! – растерялся Мой Герой.

– Он был командир летучего отряда! То есть командир СОБРа. А Чечня – это вечно!

И опять – любовь. Затем он спросил:

– Как же ты пошла со мной?!

– Как в омут! – ответила я.

– Но зачем же так! – обиженно сказал он.

– Я почему-то поверила тебе…

– Иди сюда, ко мне. Я давно так не расслаблялся. Уже года два. Какая же ты красивая. Почему у тебя такие грустные глаза? – вдруг заметив, спросил он.

– Так всё складывалось последнее время. Погоди, не торопи меня! Дай мне чуточку привыкнуть к тебе, – Я поцеловала его.

Прошло часа четыре. Сотовые телефоны тогда ещё были большой роскошью, а часы я с собой не взяла. Мой новый знакомый сказал:

– Знаешь, наверное, нам пора! Буду вызывать ребят.

Он начал звонить, но рация молчала. Я тогда заметила, что он стал совсем другим: даже не подтянутым, а каменным, с каким-то почти шипящим, тяжёлым голосом. Я тогда не знала, как быстро может поменяться настроение! Стала говорить, гладя его:

– Да успокойся ты, пожалуйста! Здесь тепло, и я могу спать на коврике! – Попробовала пошутить, тронув его за плечо.

А он:

– Ты не понимаешь! Это же отряд специального назначения! Это моя группа! Все должны быть в боевой готовности в две минуты! – Но вот рация заговорила. И он, уже успокоившись:

– Кофе пили, негодяи! Почувствовали слабинку. Спасибо тебе! – уже обнимая.

Всё та же машина, всё те же мужчины, но уже улыбающиеся мне, как близкому другу, ехали по занесённому городу. Прибыли и остановились у моего дома, хотя я и не называла адрес. Мой Герой вышел, открыл дверцу, взял меня на руки, отнёс до ступенек и поставил на землю:

– Спасибо за прекрасно проведённое время! – сказал он.

– Просто прекрасно проведенное время?! – напрашивалась я на комплименты.

– Нет, конечно! Когда я смогу тебя увидеть?!

– В пятницу! – подумав, ответила, а он и добавил:

– Я подъеду после восьми.

– Хорошо! – полусонная, ответила я. – Меня это устроит.

Я стояла на крыльце и махала рукой вслед уезжающей машине, а затем вбежала в подъезд и с осторожностью нажала на кнопку лифта. Почти проваливаясь в сон, полежала в ванне. Очень хотелось есть, но было так лень вставать! И уплыла в сон, едва успев укрыться на кровати. Я открыла глаза, как выброшенная со сна. На часах было три, а за окном – совсем темно. Это было необычно для меня, так как ночами я почти никогда не просыпалась. Почувствовала, как не хватает его: здесь, рядом, в этой комнате, постели. Через секунду поняла, что видела его во сне. Мне приснилось, что он раненый лежит в палате с голубыми стенами, с видом на поле, на белой постели с разворочённой грудью, с содранной кожей, с рельефно вырисовывающимися, как в одном из музыкальных клипов, кровавыми мышцами, но там это было шокирующе, а тут – жутко; с переломанными рёбрами, желтеющими среди мышц, и где-то там в глубине просматривающимся сердцем. Я чётко видела его ещё живое лицо, и глаза смотрели на меня с немым вопросом. Но наиболее ужасным была голова: казалось, что мозг просвечивается через череп: с извилинами и бороздами, набухший, напряжённый, пульсирующий. Казалось, что он отражается даже в полных боли, с расширенными красными сосудами, глазах. Мозг всё увеличивался и увеличивался, отражаясь болью на лице. А затем разлилась кровь, заливая всё вокруг. Даже во сне я ощущала такую дурноту, что казалось, вот-вот грохну рядом. Я перевязывала его, потом снимала бинты. И пропадали рёбра. Появлялась кожа. Но его глаза смотрели на меня всё с тем же вопросом. Где-то на стене в дымке, с меняющимся выражением, был не то портрет, не то икона: не понять.

Через несколько месяцев я спросила его:

– Ты был ранен в голову?

– Нет! – ответил он не совсем правду, так как у него, как я узнала позже, уже была не одна контузия. И мне стало ещё страшней.