Текст книги "Ложные приговоры, неожиданные оправдания и другие игры в справедливость"

Ранее мы с вами говорили о праве обвиняемого в преступлении второй категории выбирать между магистратским судом и судом присяжных. Это одна из первых рекомендаций, которую дают адвокаты защиты: предстать ли перед магистратами, которые не могут за единичное правонарушение дать больше полугода тюрьмы, или же извернуться и попросить созвать суд присяжных, максимальное наказание по результатам которого может измеряться годами тюремного заключения?

Вы спросите – зачем обвиняемому выбирать уголовный суд присяжных, рискуя получить куда более серьезный приговор? Ответ на этот вопрос нам дает статистика. Судебные разбирательства в магистратском суде гораздо чаще заканчиваются победой государства. Так, к примеру, в 2016–2017 годах королевская уголовная прокуратура выступила в качестве обвинителя в магистратских судах по 52 140 уголовным делам. Из них по 33 371 был вынесен обвинительный приговор, процент которых составил 64 %. За тот же самый период количество представленных уголовной прокуратурой дел в суде присяжных составило 14 967, и подсудимые были признаны виновными в 7806 из них, что в итоге приводит нас к другой цифре – 52,2 %. Разница составляет 12 %, и соответственно, вероятность быть оправданным в уголовном суде присяжных выше на 25 % (16).

Двадцать пять процентов. Это, пожалуй, можно объяснить как очередной рудимент истории. В шестнадцатом веке (17) мировые судьи, которым еще не доверяли самостоятельно судить уголовные преступления, играли важную роль в уголовном преследовании. Полиции или государственных обвинителей еще не было, так что большинство судов проводилось по искам потерпевших, а магистратам поручалось помогать в проведении расследования и построении позиции обвинения. Они брали показания у свидетелей обвинения (решительно отказывая в даче показаний тем, кто мог помочь стороне защиты) и вызывали их в суд. Путем допроса магистраты добивались признания от подсудимых, после чего выступали перед судом со стороны обвинения, подобно тому, как современный полицейский, ведущий уголовное дело, дает показания о проведенном расследовании. Но не стоит путать подобную модель со стандартным следственным процессом, что наблюдается на континенте: этим предвзятым магистратам в явном виде указывалось, чтобы они сделали все, что в их силах, для получения «любых материалов, доказывающих факт совершения подсудимым преступления» (18). Хотя к двадцатому веку постепенная реорганизация присвоила магистратам роль незаинтересованной стороны, занимающейся исключительно судом, вплоть до 1949 года магистратские суды официально назывались «полицейскими судами». Именно таковыми они и являлись: эти суды были (а многие остаются и по сей день) физически прикреплены к полицейским участкам. Полицейские дежурили у дверей такого суда, приводили в него задержанных, сажали их на скамью подсудимых и выступали в роли основного государственного обвинителя вплоть до создания в 1985 году Королевской уголовной прокуратуры. Даже сейчас можно порой услышать от магистратов старой закалки, как они говорят «наш офицер» или «наш обвинитель», ссылаясь на сторону обвинения. Вот и сейчас, когда я вламываюсь в зал суда, сгибаясь под тяжестью папок с бумагами, не успеваю я перевести дыхания, как ловлю на себе взгляд председателя в очках, который выдает сразу двойной удар:

– Ну наконец, наш обвинитель. Что ж, а наш офицер здесь, чтобы мы уже приступили к первому делу?

В юридических кругах это считается клише, которое не теряет своей актуальности: когда слово наших подзащитных противоречит слову полицейского, игра проиграна еще до того, как мы вступаем. Как правило, мы имеем дело с чем-то средним между генералом Мелчеттом (британский комедийный сериал «Черная гадюка», в котором играл Стивен Фрай), начинающим трибунал над капитаном Блэкэддером с приказа: «Передайте мне черную шапочку (надевается судьей при произнесении смертного приговора), она мне понадобится», и Аланом Партриджем (главный герой сериала и фильма про незадачливого радиоведущего), говорящим дающему ему интервью адвокату: «При всем уважении, вряд ли бы полиция стала задерживать человека, если он невиновен, не так ли?» Или же, выражаясь историческими словами самих магистратов:

«Пожалуй, самыми неприятными случаями, по которым нам приходится выносить свое решение, являются те, в которых наблюдается прямое противоречие в показаниях полицейского и рядового гражданина. В подобных случаях я всегда придерживался принципа верить показаниям полицейского, а значит, подсудимый виновен» (19).

Не стоит полагать, будто подобная предвзятость случается только с Кайлами нашего общества. Самыми недовольными моими клиентами в магистратских судах были люди с безупречной репутацией из обеспеченных семей, которым были предъявлены обвинения на основании показаний полицейского. Например, за оскорбление в виде демонстрации полицейскому среднего пальца. Либо в использовании мобильного телефона за рулем. Они отворачивают головы, и в их глазах явно читается полное неверие в собственные слова, в то время как магистраты беспрекословно принимают на веру весь сбивчивый рассказ неуверенного полицейского, отклоняя показания подсудимого и двух его свидетелей.

– Но… этот полицейский лжет! – кричат они с багровыми лицами, когда мы покидаем зал суда. Подключаются родственники:

– Неужели магистраты этого не видят?

И мне остается только кивать им в ответ, заполняя апелляционный бланк:

– Я знаю.

Возможно, подобное расхождение в уровне выносимых обвинительных приговоров объясняется склонностью присяжных к допущению ошибок. Они менее закаленные, чем магистраты и окружные судьи, лишенные укоренившегося скептицизма по отношению к «стандартной процедуре защиты». Может быть, они слишком осторожничают, прежде чем заклеймить кого-то обвинением в уголовном преступлении. А то и вовсе слишком легковерны. Мне доводилось становиться свидетелем весьма нелепых оправдательных вердиктов, вынесенных присяжными. Не раз мне приходилось после суда слышать глумление оправданного клиента, которого на протяжении всех разбирательств уверял, что его непременно осудят, либо же, полный стыда, украдкой удалялся из зала суда, проиграв беспроигрышное дело на стороне обвинения. Боюсь, однако, что корни проблемы уходят куда глубже – в систему набора и обучения магистратов, которая не только продолжает порождать отсутствие разнообразия, но также и допускает принятие ими необоснованных, иррациональных и порой откровенно незаконных решений.

Давайте начнем с последнего, так как по своей сути это наименее обоснованное полномочие магистратского суда. В уголовном правосудии двадцать первого века, когда на кону человеческая свобода, вопросы права, а не факта, решаются волонтерами, лишенными каких-либо формальных юридических знаний и не прошедших юридической подготовки.

«Но… этот полицейский лжет!» – гневно кричат они с багровыми лицами, когда мы покидаем зал суда. мне остается только кивать им в ответ, заполняя апелляционный бланк: «Я знаю».

Наисложнейшие правовые нормы и процедуры, утверждаемые Парламентом и Апелляционным судом, на многочисленных страницах которых разъясняются самые запутанные формально-юридические детали, касающиеся толкования или применения закона, которые обычно на протяжении многих дней согласовываются перед Апелляционным или Верховным судами (либо нижестоящей Палатой лордов) самыми блестящими королевскими адвокатами страны, и чьи разночтения и хитросплетения становятся предметом ожесточенных академических споров среди наиумнейших правоведов, истолковываются и применяются на практике любителями. Людьми, которым просто взбрело в голову этим заняться. Ко всем решениям, принимаемым профессиональными судьями в Королевском суде присяжных – таким как освобождение подсудимого под залог, объявление перерыва в слушании дела для получения доказательств, включение или исключение определенных показаний (например, являющихся слухами или показаниями людей с предыдущими судимостями), «приостановление» (прекращение) производства по делу по факту выявления злоупотребления судебным процессом, решение об отсутствии состава преступления и вынесение приговора признанному виновным подсудимому – магистраты тоже могут приложить свою руку. Хотя наиболее сложные правовые вопросы и споры по возможности всегда передаются в ведение районного судьи, в случае если ни одного свободного судьи не найдется либо вопросы права возникнут посреди судебного процесса, магистраты закатывают рукава и разрешают правовые вопросы своими руками, причем принятые ими решения имеют ту же силу, что и у районных судей.

Неудивительно, почему говорят про некоторую напряженность между магистратами и районными судьями, которая частично является следствием обиды магистратов на районных судей за то, что «им достается лучшая работа» и их считают «более квалифицированными» (20). Чтобы стать районным судьей, нужно обзавестись юридической квалификацией, получить последипломное юридическое образование, пройти дополнительную профессиональную подготовку, как минимум пять лет проработать солиситором или барристером, а затем еще, как правило, два года пробыть помощником (на неполной занятости) окружного судьи. В сумме получается как минимум десять-двенадцать лет в сфере права, что чрезвычайно важно: в правовых и процессуальных нормах магистратского суда полно всевозможных хитростей и формальностей – многие из которых, к слову, не применяются в Королевском суде присяжных – и окружных судей зачастую набирают из самых проницательных и бойких солиситоров, хорошо знакомых с малопонятными юридическими формальностями, которые обходят стороной заглядывающих на один день в магистратские суды барристеров. Процесс получения должности районного судьи весьма затяжной и трудный и состоит из экзаменационной работы, затрагивающей самые темные и зловещие уголки уголовного и уголовно-процессуального права; группового собеседования, на котором опытный судья будет безжалостно проверять ваши способности к критическому, логическому, дедуктивному мышлению и правовому анализу; а также ролевой игры, имитирующей условия судебного процесса с целью оценить ваш темперамент, рассудительность и способность справляться с хаосом и непредсказуемостью. Кроме того, вам понадобятся профессиональные рекомендации, заверяющие, насколько выдающимся адвокатом вы являетесь. Опытным солиситорам и барристерам зачастую приходится проходить через весь этот процесс по многу раз на протяжении многих лет, прежде чем их признают готовыми выполнять необходимые юридические обязанности.

Чтобы стать магистратом, обладающим теми же полномочиями в судах по уголовным делам, нужно заполнить анкету, пройти собеседование, продемонстрировать доказательства своей благотворительной деятельности, а также подтвердить свою готовность заседать в суде тринадцать дней в году. В случае успешного прохождения интервью вы пройдете восемнадцать часов «вводной и основной подготовки», в рамках которой вам объяснят самые элементарные основы процедуры судопроизводства в магистратском суде, а также искусства выполнять роль судьи, после чего вы, трижды посетив магистратский суд, чтобы увидеть его за работой, будете приняты на должность. Каждые три года ваша работа будет оцениваться, причем эта «аттестация» ограничивается одним-единственным днем наблюдений, да еще и зачастую кем-то из ваших знакомых. Неудивительно, что подобный уровень подготовки был в 2016 году признан Комитетом юстиции Палаты общин «недостаточным», а сами магистраты – «жалкими» и «непригодными для выполнения вверяемых им обязанностей» (21). После того как начнете заседать в суде, вы будете обязаны проходить дополнительную подготовку весьма сомнительного качества, минимальный объем которой составляет какие-то шесть часов каждые три года. Бюджет постоянно урезается, и финансирование подготовки магистратов судейской коллегией было уменьшено со 110 фунтов на одного магистрата в 2008–2009 годах до 36 фунтов в 2015-м (22) (на каждого районного судью при этом тратится 629 фунтов). Один магистрат в 2014 году сообщила благотворительной организации «Изменим правосудие»: «Будучи человеком, который был всю жизнь задействован в образовательном процессе, я искренне шокирована отсутствием профессиональной подготовки для должности, которую должны занимать профессионалы» (23).

В теории малокровие магистратского суда должно лечиться биодобавкой в виде юридического консультанта, хотя это нововведение появилось уже в двадцать первом веке. В каждом местном суде имеется клерк правосудия – опытный и квалифицированный солиситор или барристер, ответственный за предоставление юридических консультаций магистратам, их поддержку и обучение. Их полномочия делегируются «помощникам клерков правосудия» или «юридическим консультантам», один из которых заседает в каждом зале суда, давая юридические советы магистратам. Юридический консультант должен быть квалифицированным солиситором или барристером (хотя от него не требуется фактического опыта адвокатской практики) и обладать определенными делегированными полномочиями, касающимися ведения дел, которые они могут осуществлять от имени магистратов. Хорошие юридические консультанты фактически руководят судебным процессом. Если вам посчастливится попасть к ним в милость, то они могут значительно упростить ваш день, подталкивая магистратов к благоразумным действиям и решениям. Вместе с тем их полномочия в конечном счете ограничиваются лишь рекомендациями. В Королевском же суде все правовые вопросы принимает судья, и присяжных обязывают следовать указаниям судьи по поводу применения закона. В магистратском же суде мировые судьи могут – а зачастую так и делают – самозабвенно пренебрегать или неправильно понимать мольбы их более ученых коллег. Я уже сбился со счету, сколько раз я встречался взглядом с юридическим консультантом и наблюдал, как его брови взмывали до небес по мере вынесения приговора магистратом, полностью проигнорировавшим юридические рекомендации, терпеливо изложенные и объясненные всего несколькими мгновениями ранее.

Так, в суде, где должны были рассматривать дело Кайла, например, за одно-единственное утро мы наблюдаем целый парад ошибок. Первым в моем списке значится судебное разбирательство дела мужчины по имени Джон, остановленного на улице поздно вечером с бейсбольной битой в руках и обвиненного в ношении холодного оружия в общественном месте. В свою защиту он утверждал, что взял биту исключительно с целью спугнуть каких-то подростков, шумевших у него под окном. По закону бейсбольная бита квалифицируется как «холодное оружие» лишь в случае, если ее владелец намеревается использовать ее с целью причинения увечий – применения ее с целью спугнуть недостаточно. Тем не менее один из магистратов пытается убедить одного из солиситоров Джона, что тому следует признать свою вину, так как «подобная позиция защиты явно несостоятельная». К счастью, мы с солиситором стоим на своем, пока юридический консультант не удосуживается свериться с законодательством, после чего осознает допущенную ошибку и усмиряет магистрата. Не будь Джон представлен защитником – как это часто бывает в магистратских судах в связи со строгими критериями предоставления государственной защиты, – из него запросто могли вытянуть признание. Он мог отправиться в тюрьму за поступок, по сути своей попросту не являющийся преступлением.

Хорошие юридические консультанты фактически руководят судебным процессом.

Но бывают и другие крайности: не представленный адвокатом обвиняемый предстает перед судом и признает себя виновным в нарушении ПДД. Юридический консультант изучает заполненный им бланк и ошибочно говорит, что, возможно, у него есть законное оправдание. Приходится уже мне указать ему, что то оправдание, о котором он говорит, было упразднено Парламентом более года тому назад.

Другое разбирательство, проводившееся в тот день, касалось нападения на девушку в ночном клубе. В самом начале судебного заседания солиситор защиты ходатайствует о приобщении к делу информации о том, что потерпевшая годом ранее была поймана на краже, за которую получила предупреждение, и о проведении допроса по этому поводу. Прописанные в законе правила представления «отрицательной характеристики» потерпевшего весьма строгие: суд должен быть удовлетворен тем, что они являются либо «важными доказательствами в объяснение», без которых суду было бы сложно или невозможно понять другие доказательства по делу; либо же они должны обладать значительной доказательной силой в отношении вопроса, обладающего особой важностью в рамках рассматриваемого дела. Другими словами, доказательство должно иметь к вопросу серьезное отношение и быть при этом первостепенно важным. Причина тому очевидна: свидетелю не должны устраивать перекрестный допрос относительно того, что никак не связано с рассматриваемыми обвинениями и вообще имеет малое отношение к делу. Как я сказал магистратам, полученное ранее предупреждение за воровство в магазине и близко недотягивает ни до одной из перечисленных категорий. Как бы то ни было, магистры склоняют головы, чтобы посовещаться, и приглушенным голосом доносится:

– Звучит любопытно.

Таким образом, тщательно подобранные юридические критерии заменяются банальным человеческим любопытством, и бедная девушка вынуждена в течение следующих тридцати минут терпеть унижения, отвечая на совершенно ненужный и неуместный перекрестный допрос напористого солиситора защиты. Причем в сегодняшнем дне нет ничего примечательного. Он отражает, боюсь, типичное положение дел в магистратском суде. В другой день, когда я выступал на стороне обвинения, один из «фланговых полузащитников» на судебной скамье трижды прервал вопросы проводимого моим оппонентом перекрестного допроса.

– Это, – сурово говорил он, – наводящий вопрос.

Переглянувшись друг с другом, мы с солиситором защиты перевели свои взгляды на юридического консультанта, который в очень мягкой форме напомнил магистрату, что перекрестный допрос с незапамятных времен представляет собой серию наводящих вопросов. В другой раз опоздавшего из-за задержки поезда на пять минут на свой суд обвиняемого попросту не пустили в зал, вынудив ожидать снаружи, так как в его отсутствие его уже успели осудить.

Магистраты скажут, что им помогают лучше справляться со своими обязанностями юридические консультанты и адвокаты суда. Они также могут указать на то, что подобные ошибки правосудия, когда они случаются, в случае их приведения к неправомерному обвинению или оправданию, могут быть обжалованы в Высоком суде, однако, по статистике, количество удовлетворенных апелляций крайне мало. Последний довод, однако, не учитывает тот факт, что подача апелляции имеет смысл только в случае, когда мы в курсе, что имеем на нее право, – многие из не представленных адвокатами подсудимых даже не знают о совершенных в отношении них ошибок, не говоря уже о способах их исправления. Из-за того, в какой спешке рассматриваются дела – к чему мы вскоре еще вернемся, – и сами адвокаты тоже склонны упускать из виду допущенные ошибки.

Время от времени юридические консультанты, солиситоры и барристеры действительно способны повлиять на решения магистратов, но чаще последние не прибегают к юридическим рекомендациям. И я прекрасно понимаю, что закон – штука сложная. Но в этом-то и смысл. Подобно науке или медицине, фундаментальные основы права нельзя освоить по ускоренной программе на непродолжительных курсах. Многие магистраты являются талантливыми и даже выдающимися людьми в своих областях. Один мой приятель однажды рассказал, что когда он пожаловался на непригодность своих магистратов, пока те удалились на совещание, юридический консультант отвел его в сторонку и сказал, что магистрат-председатель – нейрохирург, язвительно добавив:

– Спорю, теперь-то ты чувствуешь себя нелепо.

Не думаю, что очередной пациент этого джентльмена обрадовался бы, увидев за операционным столом меня, размахивающего скальпелем и увещевающего:

– Да все нормально. Я барристер. Но я закончил недельную резидентуру в Труне, да и тут будет присутствовать младший врач, к чьим рекомендациям я, возможно, прислушаюсь.

В какой другой сфере общественной жизни мы позволяем любителям выполнять функции квалифицированных специалистов? Никто не стал бы в здравом уме предлагать сделать образование более дешевым, набирая в качестве учителей волонтеров. Мы не позволяем желающим попробовать себя в роли анестезиолога работать в частных больницах, стоимость строительства которых была значительно уменьшена за счет привлечения архитекторов-самоучек и кого-то, кто прочел в «Википедии» статью про «Инженерное дело». Когда же речь заходит об уголовном правосудии, мы с радостью перепоручаем сугубо юридические функции простым обывателям. Более того, опыт подсказывает, что процесс отбора и обучения уделяет недостаточное внимание таким более обширным, но не менее важным навыкам, как логическое и критическое мышление.

Официальные критерии, которые должен применять местный консультативный комитет при наборе новых магистратов, звучат как «хорошая репутация; надежность и чувство долга; социальная осведомленность; здравое суждение; отзывчивость и коммуникабельность; зрелость и твердый характер». Вместе с тем не предусмотрено никакого экзамена на критическое мышление, который теперь принято проходить при устройстве практически на любую вакансию специалиста или управленца, причем прошедшие через этот процесс люди все как один отмечали зацикленность на том, «как много волонтерской работы» ты делал раньше. Одной моей коллеге-солиситору, подавшей заявку на должность магистрата, было отказано по причине того, что из-за восьмидесятичасовой профессиональной нагрузки в неделю она проделала недостаточно «неюридической волонтерской работы» в свое свободное время. Когда система отбора отдает предпочтение кандидатам, которым способности к правовому анализу и критическому мышлению достались по результатам лотереи, в конечном счете мы получаем несоразмерно большое число успешно прошедших отбор кандидатов, которым по меньшей мере не хватает способностей делать выводы, выявлять допущения, строить дедуктивные цепочки, приходить к умозаключениям, а также истолковывать аргументы и давать им оценку.

Установленный и избитый факт уголовной практики заключается в том, что если провести день в магистратском суде, то уйдешь оттуда с полным мешком логических ошибок, внутренних возмущений и примеров извращения здравого смысла, которыми будешь потчевать в тот вечер своих коллег по адвокатской конторе. Что возвращает нас обратно к Кайлу, которого в конечном счете пускают в зал суда, чтобы с ним разобраться. Он признает свою вину по обвинениям в нахождении в чужом транспортном средстве, взятом без согласия владельца. После краткого изложения мною данных фактов перед магистратами слово берет солиситор Кайла, чтобы просить о смягчении приговора. Он говорит начистоту: Кайл хочет отправиться за решетку. Он старался по полной выполнять назначенные ему в наказание общественные работы, однако у него ничего не вышло. Он считает, что ему недостает дисциплины, чтобы сотрудничать с надзорными лицами и выполнять неоплачиваемую работу. Он сломленный продукт сломленного общества, для которого нет надежды. Он призывает суд отправить его в учреждение для малолетних преступников (в данном случае под «малолетними» подразумеваются люди в возрасте от 14 до 20 лет). Вопиющий подтекст всего этого для знающих людей заключается в том, что для Кайла несколько недель прохлаждаться со своими приятелями в тюрьме кажется куда менее обременительным, чем следующие полгода дважды в неделю выползать из кровати и тащиться на автобусе в офис службы пробации для встречи со своим инспектором. Разумеется, ожидающий его ужас первого тюремного заключения сразу же рассеет его иллюзии, однако Кайл, еще не познавший жизни за решеткой, уверен, что это плевое дело. Впрочем, магистраты, казалось бы, уловившие гениальный замысел Кайла, не спешат мириться с его неверием в собственные способности. «Послушай, – председатель магистратов обращается напрямую к Кайлу, – мы не хотим отправлять тебя за решетку. Ты молодой парень с плохим прошлым, однако мы немало прочитали о тебе в старых отчетах твоего инспектора и полагаем, что у тебя есть перспективы. Ты умен. Ты все схватываешь на лету. Если ты будешь работать над собой с тем же усердием, с которым скручиваешь с автомобилей навигаторы, то сможешь добиться чего-нибудь в своей жизни. Так что мы попросим тебя – пожалуйста, Кайл, скажи, что ты готов принять помощь службы пробации, выполнять общественную работу, и мы не станем прерывать твоего текущего наказания».

Если провести день в суде, то уйдешь оттуда с полным мешком логических ошибок, внутренних возмущений и примеров извращения здравого смысла.

Но Кайл стоит на своем. Он лично отвечает:

– Я так не могу.

Не просто не хочет – не может. Это выше его сил.

– Вздор, молодой человек. Ваш инспектор в данном отчете утверждает… к слову, а мы можем вызвать его инспектора в суд?

В офисе службы пробации сообщили, что инспектор Кайла может явиться в течение часа. Разбирательство приостанавливается, и мы разбираемся с другим делом. Час спустя инспектор службы пробации уже стоит за свидетельской трибуной, присоединившись к магистратам в их тщетных уговорах Кайла согласиться на общественную работу. Но все безрезультатно.

Магистраты просто так не отступают. Они прибегают к другим аргументам.

– А твоя мама сегодня присутствует в суде?

Конечно же нет. Родители Кайлов этого мира никогда не приходят в суд.

– Но она ведь сможет явиться, если мы прервем рассмотрение дела еще на час?

Два часа спустя заявляется мама Кайла в пижамных штанах. Магистраты быстро переманивают ее на свою сторону, и она присоединяется к их призывам в адрес своего непокорного сына.

– Ты ведь хороший мальчик в душе. Не будь, как твой отец и твои братья. Ну давай же, Кайл, – уже хором призывали они.

– Мы верим в тебя. Мы верим. Мы. Верим.

К шести часам вечера – по прошествии где-то четырех часов с начала суда – решимость Кайла дает слабину. «Может быть» быстро превращается в уверенное «да», и, ко всеобщему изумлению, этот строптивый молодой человек прямо на глазах превращается в испуганного, заплаканного, побитого ребенка, которого магистраты разглядели в нем с самого начала.

– Я правда хочу, чтобы мне помогли, – всхлипывает он. – Я не хочу провести всю свою жизнь по тюрьмам. Ты права, мама. Вы правы, ваше величество (это был самый уморительный вариант неправильного почтительного обращения к магистратам, который я только слышал). Я все сделаю. Я буду работать.

Магистраты обмениваются улыбками. Они улыбаются Кайлу. Кайл улыбается своей маме, которая улыбается инспектору службы пробации, который, в свою очередь, улыбается солиситору. Было бы мне кому, и я тоже бы улыбнулся. Вот для чего нужен мировой суд. Чтобы, закатав рукава, разрешать проблемы и менять жизни людей к лучшему.

– Теперь нам нужно по форме «удалиться», чтобы принять официальное решение, – подмигивает по-отечески Кайлу председатель, – и мы вскоре вернемся.

По прошествии стольких лет я до сих пор ума не приложу, что же случилось в той совещательной комнате. Равно как и все присутствовавшие в тот день в зале суда, а в первую очередь – недоумевающий юридический консультант, дважды попросивший председателя повторить свои слова. Магистраты вернулись с каменными лицами и приговорили Кайла к девяти неделям тюремного заключения.

Это было особенно невразумительное решение, с которым бы мало кто из других магистратов, читающих эти строки, согласился, и именно поэтому дело Кайла засело у меня в памяти, выделяясь на фоне бесчисленного множества странных судебных разбирательств. Вместе с тем куда более серьезная, часто повторяющаяся проблема связана с фундаментальными основами уголовного судопроизводства – бременем и стандартом доказывания. Обвинение должно доказать свою позицию (бремя доказывания) так, чтобы она не вызывала никаких сомнений (стандарт доказывания). Оно должно добиться того, чтобы лица, ответственные за установление вопросов факта (присяжные – в суде присяжных, магистраты – в магистратском суде), были уверены в вине подсудимого. Присяжным объясняется, что в случае отсутствия полной уверенности они должны оправдать подсудимого. Это упорно вдалбливается на каждом уголовном суде, каждым адвокатом и каждым судьей в каждой речи, в каждом заключении. Невозможно переоценить важность и фундаментальность этих принципов.

– Если вы считаете, что обвиняемый мог это сделать, – нажимает на присяжных барристер защиты, – то он невиновен. Если вы полагаете, что он, возможно, сделал это, то он невиновен. Если вы думаете, что он почти наверняка это сделал, то он невиновен. Только полная уверенность может считаться достаточной для вынесения обвинительного вердикта, дамы и господа.

Магистраты, в отличие от присяжных, должны объяснять свои решения. И эти объяснения являются наглядным примером того, как хитрят магистраты, пытаясь обойти эти однозначные, незыблемые принципы британского правосудия. Стандартной формулировкой, которую можно услышать от председателя магистратов, выносящего обвинительный приговор, и которая, судя по частоте ее использования, внушается им под дулом пистолета во время обучения, является: «Показаниям обвиняемого мы предпочли показания свидетелей обвинения». Как по мне, «предпочли» немного недотягивает по смыслу до «мы уверены в». Но расплывчатость подобной фразы хотя бы маскирует ту бессмысленную чушь, что может за ней скрываться. В отличие от следующей откровенной тавтологии: «Мы предпочли показания потерпевшего, потому что он потерпевший».

Моя любимая формулировка, услышанная в сельской глуши Уэльса: «Что ж, мы обо всем поразмыслили и считаем, что вы, скорее всего, это сделали. Вы же это сделали, не так ли? Ну же. Нет? Что ж, а мы думаем, что сделали».

Или следующий вариант отклонения от установленной нормы, который прозвучал на суде с участием одного моего приятеля:

– Мы не были уверены, кому верить – потерпевшему или подсудимому. Мы признаем подсудимого виновным.

Ну и моя любимая формулировка, которую я услышал в сельской глуши Уэльса и которую буду вечно хранить в памяти: «Что ж, мы обо всем поразмыслили и считаем, что вы, скорее всего, это сделали. Вы же это сделали, не так ли? Ну же. Нет? Что ж, а мы думаем, что сделали».