Текст книги "Корона из ведьминого дерева. Том 2"

– Она очень добра, – сказал Тиамак. – Но я думал, что мы взяли все книги Джона Джошуа.

– Очевидно, нет, милорд. В ее покоях есть шкаф с книгами, которых вы не видели. Я в этом уверен из-за того, что там нашел.

Пока Этан описывал, как он обнаружил «Трактат об эфирных шепотах» и о том, что ему известно про автора, Фортиса Отшельника, Тиамак слушал его с необычно отсутствующим выражением лица. Этан даже подумал, что поступил неправильно, если книга, к примеру, не является столь печально известной, как он решил.

– …И теперь она у меня, милорд, спрятана в чертежном зале, – сказал он в заключение, – хотя мне не хотелось там ее оставлять. Я снова осмотрел вещи принца Джона Джошуа, и хотя мне не удалось обнаружить ничего, столь же опасного, как «Трактат», должен признаться, там оказалось несколько томов, которые я не узнал и даже не сумел идентифицировать язык, на котором они написаны. Я что-то сделал не так?

Тиамак так долго молчал, что Этан уже не сомневался, что совершил какую-то ошибку.

– Ты кому-нибудь рассказывал про эту книгу? – наконец спросил Тиамак. – Ты что-нибудь говорил принцессе Иделе?

– Нет. Я не хотел ее беспокоить. Я собирался рассказать лорду Пасеваллесу, но нас прервали.

Тиамак кивнул:

– Я бы хотел на нее взглянуть. Мне доводилось о ней слышать, но совсем немного. Я не знал, что церковь считает эту книгу столь ужасной.

– Она находится в запретительном списке уже два столетия, милорд. – Этан сделал знак Святого Дерева. – Даже обладать ею… я боюсь, что подверг опасности свою душу.

К огромному облегчению Этана, Тиамак не стал смеяться, даже не улыбнулся.

– В последнее время тебе пришлось нелегко. Я вижу это на твоем лице, брат.

– Меня пугает книга, – признался Этан. – Мне страшно, что она находится в замке, но еще того хуже то, сейчас она принадлежит мне.

Тиамак кивнул:

– Я понимаю, но, конечно, не могу с уверенностью утверждать, оправданы ли твои страхи. В моей прежней жизни я не слишком хорошо знал, чем занимались ученые. Мне известно лишь то, что рассказали мои друзья из Ордена манускрипта и что я почерпнул у мудрецов, с которыми познакомился в Кванитупуле. Права церковь или нет относительно вредоносности книги епископа, но я бы хотел на нее взглянуть. Ты можешь принести ее мне позже, сегодня вечером?

– Боюсь, я освобожусь только после вечерней молитвы, милорд.

Теперь улыбнулся Тиамак:

– Тогда до вечера. А сейчас я должен вместе с женой попытаться помочь бедной женщине, потом мне предстоит встреча с королем и королевой.

Этан почувствовал, что его отпускают, но остался стоять.

– Еще один вопрос, лорд Тиамак?

– Да, конечно.

– Вы видели норнов, атаковавших королевский отряд? Тех, что северяне называют Белыми Лисами? Они действительно так зловещи, как их описывают в легендах?

– Нет, на сей раз мне повезло. Тот, Кто Всегда Ступает По Песку, сделал так, что я находился далеко от места сражения. Но я видел их раньше – в этом замке, в последние дни войны Короля Бурь. Я не знаю о книге, которую ты обнаружил, брат Этан, и ее якобы мрачной истории, но могу тебя заверить, что истории о норнах правдивы – они свирепы, умны и ненавидят нас. Да, Белых Лис следует бояться. Да позаботятся небеса о том, чтобы мы никогда не увидели их в наших землях.

Этан уже пожалел, что задал свой вопрос. Он снова сделал знак Дерева и ушел.

– Я сожалею, что здесь все еще царит беспорядок, – сказал Джеремия. – Все было… так сложно…

– Для всех нас, – сказал ему Саймон. – Не беспокойся.

– Просто дело в том… – Джеремия замолчал, заметив Мириамель, которой две леди помогали за ширмой снять платье.

Она, в свою очередь, его заметила и одарила взглядом, от которого Джеремия покраснел.

– Мастер спальни – это почетный титул, Джеремия, – сказала она, пока еще оставалась в платье. Под ним у нее оказалась лишь тонкая рубашка. – Ты не обязан оставаться с нами.

Джеремия покраснел еще сильнее.

– Прошу прощения, ваше величество.

– Да, день действительно выдался длинным, – сказал Саймон, не понимая, почему Джеремия не понял намека. – Все устали.

– Я лишь хотел поблагодарить вас. За то, что вы включили меня во Внутренний совет.

Саймон махнул рукой.

– Ты всегда был хорошим другом, Джеремия, и спас мне жизнь на дороге Фростмарш. Я намерен удостоить тебя еще большими почестями – и дополнительными обязанностями, можешь не сомневаться. Но я заметил, что ты совсем мало говоришь.

Лорд-камергер пожал плечами и не поднял взгляда. Временами он вел себя как неловкий юноша из далекого детства Саймона, каким-то образом перенесшийся в массивное тело мужчины средних лет.

– А что я могу сказать? Я слежу за едой и бельем. И ничего не знаю о военном искусстве.

– Пожалуйста, Джеремия, – сказала Мириамель, в голосе которой появилось нетерпение. – Никто не собирается воевать, во всяком случае, мы очень на это рассчитываем. Мы просто хотим подготовиться к тому, что может произойти. В точности как ты с едой и бельем.

Джеремия продолжал смотреть в пол, но расправил плечи.

– И все равно, вы проявили ко мне доброту, Саймон. Вы оба.

Саймон чувствовал, что Джеремия хочет сказать еще что-то, но король весь день слушал людей, и у него уже кружилась голова от разговоров.

– Ты мой друг и всегда им будешь, Джем. А теперь, будь добр, проводи леди, помогавших королеве, в переднюю комнату. Мы собираемся спать.

Джеремия выглядел потрясенным.

– Конечно! Извините, уже поздно. Я не подумал.

– Слуги также могут уйти, – сказал Саймон. – Мы с Мири хотим поговорить наедине.

– Конечно, ваши величества.

Он выпрямился, отложив на будущее свою проблему, чтобы заняться текущими обязанностями. Саймону ужасно не хотелось обращаться с Джеремией как с обычным слугой, но он уже был готов схватить лорда-камергера за шиворот и вытолкать вместе с остальными фрейлинами, слугами и всеми прочими из спальни.

Когда небольшой караван наконец-то скрылся за дверью, Саймон сбросил одежду и забрался под одеяло. Мириамель сложила украшения в шкатулку и присела, чтобы расчесать волосы.

– Как ты думаешь, что все это значило? – спросил он.

– Что? Джеремия?

– Я уже начал сомневаться, собирается ли он вообще уходить. Я даже подумал, что он попытается надеть мне домашние тапочки. – Саймон нахмурился. – Я ненавижу, когда он себя ведет словно верный пес. Он знает меня еще с той поры, когда мы оба были зелеными кузнечиками.

– Ты хорошо с ним обошелся, Саймон. Ученик свечного мастера стал лордом-камергером Верховного Престола – ему не стоит сетовать на судьбу.

Саймон хорошо знал этот ее тон.

– Иными словами, перестань тревожиться.

Она перехватила его взгляд в зеркале и устало улыбнулась в ответ.

– Совершенно верно.

Саймон уселся поудобнее, чтобы лучше видеть жену.

– Полагаю, ты права. Нам и без того есть о чем беспокоиться. Ты слышала, что сказал Тиамак о ситхи?

– Он, Телия и милый брат Этан сделали все, что было в их силах, Саймон, не взваливай все проблемы на свои плечи.

– Но почему ситхи отправили к нам посланника – ведь прошло так много времени с нашей последней встречи?

– Что мы можем сделать? – спросила Мириамель. – Она умирает. Мы должны попытаться отыскать тех, кто в нее стрелял, хотя это, скорее всего, браконьеры.

– С отравленными стрелами? – Саймон покачал головой. – Кроме того, я говорил о другом. Что мы будем с ней делать? Она умрет, если мы не отвезем ее домой.

Мириамель оторвалась от зеркала, подошла к кровати и села.

– Даже если бы мы знали, как найти Джирики и остальных, нам неизвестно, смогут ли они ей помочь. Она умирает, Саймон, любой смертный не дожил бы до нашего возвращения. Когда она не вернется назад, ситхи пошлют нового посла или отправят нам письмо.

– Но мы не можем просто сидеть и ждать! – Саймона шокировала бы ее бессердечность, если бы долгий опыт не научил его, что уставшая Мириамель становится бессердечной Мириамель. Он вздохнул и начал снова: – Мы не можем ждать, Мири. Неужели после стольких лет молчания ситхи случайно прислали к нам посла именно в тот момент, когда снова зашевелились норны – когда они пересекают наши границы, а сука с серебряным лицом, их королева, ищет то, что называют Короной Ведьмы?

– Возможно, мы придаем слишком много значения странному посланию.

– Но зачем вообще было его нам отправлять?

– Быть может, Ярнульф опасался, что его могут схватить.

– Ярнульф, не так ли? – Саймон заложил руки за голову и посмотрел на жену, которая продолжала изучать себя в зеркале. – Нет, это также не имеет смысла. И тебе не кажется, Мири, что даже если ситхи не отправляли сюда своего посла, или кем там еще она может быть, пришло время нам самим с ними связаться. Джирики может знать, что происходит с норнами, а если нет, нам следует поделиться с ним слухами, которые до нас дошли. – Он вздохнул. – И я очень хочу снова его увидеть.

– Ты хочешь сказать, его сестру.

– Адиту? Да, и ее тоже.

– Да, ее тоже. – Голос Мири прозвучал как-то отстраненно. – Должно быть, замечательно жить вечно, как ситхи, – сказала она, продолжая смотреть в зеркало. – И оставаться молодой и прекрасной, в то время как все остальные стареют.

Саймон рассмеялся:

– Ты бы и вправду этого хотела? Оставаться девочкой, которую я увидел в первый раз, в то время как я бы старел рядом с тобой? Мне нравятся твои морщины и седые волосы, жена. Они напоминают мне о годах, которые мы прожили вместе.

Она с преувеличенной осторожностью положила на место щетку для волос, словно на самом деле хотела швырнуть ее в Саймона.

– То есть ты хочешь сказать, что если бы Адиту оказалась здесь и ходила вокруг тебя в своих прозрачных одеждах, с очаровательным и таинственным лицом, ты бы не начал бегать за ней, как пес, почуявший сырое мясо?

– А это еще что такое? Ты ревнуешь? К Адиту? Дорогая, я не видел ее много лет! Не говоря уже о том, что между нами ничего не было. И не стану тебе напоминать, что она на пару столетий старше любого из нас. – Саймон попытался рассмеяться, но это оказалось сложнее, чем он рассчитывал. – А я думал, ты хорошо относишься к Джирики и Адиту, как и я, Мири.

– Ты жил с ними. А я – нет. – Мириамель вздохнула. – О, я не знаю. Да, мне они не безразличны. И я была взволнована не меньше тебя, когда подумала, что отношения между нашими народами меняются к лучшему. Но ситхи всегда отличались скрытностью. Они предпочитают оставаться в тени, держаться подальше от наших дел.

– Ситхи стараются не выходить из тени потому, что наши люди продолжают пытаться их убивать, моя дорогая. Я надеялся – мы оба надеялись, – что нам удастся это изменить. Но, что еще важнее, они знают норнов гораздо лучше, чем мы. А теперь забирайся в постель. Я хочу поговорить с тобой совсем о другом.

– Я очень устала, Саймон.

– Не об этом. Но здесь – залезай ко мне. Ты простудишься, если будешь сидеть в одной ночной рубашке. – Он отбросил одеяло, она скользнула к нему, и он почувствовал ее прохладную кожу сквозь тонкую ткань ночной рубашки.

– Я здесь. Так о чем ты хотел со мной поговорить?

Саймон вздохнул:

– Я думаю, нам следует доставить женщину ситхи обратно к ее народу, в лес Альдхорт. И я должен поехать вместе с ней. Пришло время поговорить с Джирики и остальными ситхи – и выяснить, почему они так долго хранили молчание.

Мириамель напряглась.

– Я категорически против.

– Но почему? Мири, ты видела существ, с которыми мы сражались, и жуткого гиганта! Что, если нам снова предстоит война с норнами? Мне даже страшно подумать, что нам придется воевать без советов ситхи. И я не думаю, что мы можем просто ждать, пока их посол умрет. Так нельзя поступать – ведь целители ситхи могут ей помочь.

Королева заговорила тихо, но Саймон почувствовал, что она расстроена.

– Кое-что из того, что ты говоришь, звучит разумно, но я должна подумать. Однако в любом случае ты не поедешь, Саймон. Сначала путешествие в Мермунд, потом Элвритсхолл к бедному Изгримнуру, наш народ практически тебя не видел в течение полугода. Ты говоришь, что может начаться война, и тут же предлагаешь снова отправиться через весь континент, как ты поступал, когда был совсем молодым, ради благородного и веселого похода и поисков ситхи?

– Ты извращаешь мои слова так, что я не в силах их узнать. – Саймон ненавидел, когда Мириамель говорила с ним так, словно он снова хотел стать молодым и не знающим обязательств. Конечно, в его душе существовал тайный уголок, где пряталась мечта о приключениях, – но у кого внутри не звучит капризный детский голос, уговаривающий отбросить опыт зрелости? – И я не мальчик, которого ты когда-то встретила, и не просто твой муж. Я король Верховного Престола.

– А я королева. И королева говорит, что король не может позволить себе отправиться в поисках приключений в тот момент, когда у нас накопилось столько проблем. Неужели ты забыл про Эрнистир и слухи о Хьюго, который начал поклоняться дьяволу? Неужели не слышал, как Пасеваллес рассказывал нам, что Наббан превратился в кипящий котел и может в любой момент взорваться?

Саймон долго молчал, дожидаясь момента, когда у него исчезнет желание скрипеть зубами от разочарования.

– Но что тогда нам делать, Мириамель? Я не могу просто ждать, когда эта женщина умрет, и надеяться, что Джирики пришлет кого-то еще.

Она повернулась к нему спиной, но осталась лежать рядом, чтобы ощущать тепло его тела.

– Отправь на поиски ситхи Эолейра, если нужно кого-то послать. Он Мастер Престола. Это его обязанность, и он знает их почти так же хорошо, как мы.

– Эолейр так встревожен событиями в Эрнистире, что с трудом может сосредоточиться на текущих делах.

– Еще одна причина, чтобы отправить именно его. Пусть займется чем-то важным, пока мы не узнаем наверняка, что Хьюго действительно стал проблемой. Пошли с раненой ситхи Эолейра или кого-то другого. Но ты никуда не поедешь, Саймон.

Некоторое время он лежал молча, погрузившись в размышления.

– Мири?

Она ответила ему далеко не сразу:

– Что?

– Ты на меня сердишься?

– За то, что ты хотел отправиться на поиски ситхи, когда у нас здесь сотни проблем, которые необходимо решить? С чего бы это?

– Ты сердишься.

Она повернулась к нему лицом и положила голову на грудь.

– Да, немного. Но это пройдет. Всегда проходит.

Глава 28. Колыбельные песни Лагуны Красной Свиньи

Фремуру пришлось довольно долго идти через лагерь к началу луга, где Унвер и его приемный отец держали свои фургоны, но прошло несколько дней с тех пор, как он в последний раз видел высокого воина. Все уже знали новость, но он сомневался, что Унвер ее слышал.

Фремур не любил ходить, но после того, как его лошадь вернулась без седока после рейда на обитателей каменных жилищ, его брат Одриг забрал ее и сказал: «Всякий мужчина, который не в силах удержать лошадь, не заслуживает ею владеть».

Казалось, все в клане Журавля знали о решении Одрига, и никто не скупился на ядовитые замечания, когда Фремур шагал между фургонами в сторону Березового луга. Он шел, опустив голову и прикусив губу, чтобы не отвечать на насмешки. Одриг ясно дал ему понять, что он поддерживает оскорбления: «До тех пор, пока ты не отрастишь толстую шкуру, ты бесполезен для меня и всех остальных». Одриг считал, что лучший метод воспитания заключается в регулярных побоях и унижениях в присутствии других членов клана.

Фремур не считал, что его кожа стала толще с тех пор, как закончилось его детство, но иногда появлялась уверенность, что его сердце сжалось и затвердело, точно сырая шкура, оставленная на солнце. Он часто думал о себе именно так, будто его внутренности превратились в узел из сыромятной кожи и он становится только прочнее и жестче, когда его натягивали. Он ощущал нечто похожее и в Унвере, однако напряжение внутри Унвера было значительно сильнее, вроде толстых веревок, которые используют для того, чтобы поставить вертикально упавшие после землетрясения камни на Клановой Земле. Веревки скрипели всякий раз, когда принимали на себя их невероятную тяжесть, и вскоре становились похожи на мощные сухожилия мужчин, надежно державших их в руках, когда они сражались с самой землей. Именно таким был Унвер, вот только его сухожилия никогда не знали отдыха. Другие члены клана Журавля его не любили, но боялись мощного тела, длинных рук и застывшего, лишенного выражения лица, не менявшегося подобно камням, что с легкостью выдерживают бесконечные атаки ветра и непогоды.

«Он слишком свиреп и не склоняет голову перед моим братом. Однажды Одриг его убьет или заставит уйти из клана», – думал Фремур.

Никто во всем клане, за исключением, быть может, его приемного отца Жакара, не помнил настоящего имени Унвера. Когда он неуклюжим мальчишкой только появился в клане, кто-то спросил его, кто он такой.

«Унвер», – ответил тот, глядя на Одрига и других парней, точно медведь, окруженный лающими собаками, – это значило «никто», и с тех пор все в клане стали так его называть. Даже сестра Фремура Кульва, а она одна из немногих по-доброму относились к высокому воину. Для всех остальных он был лишь странным, недружелюбным членом клана, который жил с вечно пьяным приемным отцом на краю лагеря – хороший всадник и отличный боец, но в остальном его старались избегать.

Подойдя к краю луга, Фремур увидел старого Жакара, сидевшего на ступеньках фургона и точившего нож длинными скребущими движениями. Фремур не имел ни малейшего желания разговаривать с вредным стариком, поэтому направился к тропинке, шедшей между деревьями в обход неухоженного фургона Жакара в березовую рощу. Там, как он и предполагал, Фремур нашел Унвера, который с помощью камней пытался придать нужную форму деревянным деталям своего незаконченного фургона, а Деофол, его огромный конь с темной шкурой, равнодушно щипал траву. В это время года трава была высокой и сочной, и все лошади обросли жиром. Наступило время праздника, во всяком случае, для большей части клана.

– Привет, всадник, – сказал Фремур. – Пусть копыта твоего скакуна всегда находят тропу.

Унвер поднял голову.

– Не смогу сказать того же тебе. Где твоя лошадь?

Фремуру совсем не хотелось об этом говорить, и он кивнул в сторону фургона Унвера, который выглядел уже почти готовым и куда лучше расшатанной повозки Жакара. Фургон еще предстояло покрасить, однако все сочленения были тщательно подогнаны, а каждая спица в каждом колесе отполирована до гладкости стекла.

– Как продвигается твоя работа?

– Неплохо, – сказал Унвер, протягивая Фремуру мех с вином.

– Если хочешь, я могу помочь тебе закончить, – предложил Фремур, делая глоток терпкого красного вина. – Я имею в виду твой фургон, а не вино. У меня нет лошади, и мне все равно нечего делать.

Унвер приподнял бровь, но не стал задавать очевидный вопрос.

– Перед покраской нужно продолжить полировку. Ты можешь с этим помочь – но тебя не спасет даже Громовержец, если ты сделаешь хотя бы одну зазубрину на дереве, Мышь.

– Мне никогда не нравилось это имя. – Фремур и сам не знал, почему он так сказал.

Унвер посмотрел на Фремура, сделавшего большой глоток, потом взял у него мех, напился сам и вытер капли вина с длинных усов. Его кожа, не такая темная, как у большинства людей клана, у которых под воздействием солнца и пыли равнин она приобретала оттенок вишневого дерева, напоминала по цвету круглые коричневые камни, лежащие на дне рек. У него был длинный нос, острый и тонкий, высокие скулы и необычные глаза, серые и похожие на дождевые тучи.

Фремур ждал, но Унвер не стал ничего уточнять относительно его прозвища. Вместо этого он проводил взглядом двух всадников, ехавших рядом вдоль дальней стороны луга, на расстоянии полета стрелы. Прищуренные глаза цвета бури следили за ними до тех пор, пока они не скрылись из вида, словно Унвер был хищником, а они жертвой.

Фремур чувствовал, как его охватывает разочарование из-за молчания Унвера. Он пришел сюда в поисках дружбы человека, понимающего, что такое быть изгоем в собственном клане.

– Что ты думаешь о моей сестре Кульве? – спросил Фремур и тут же пожалел о своих словах.

Он пришел, чтобы сообщить новость, и выбрал не самый лучший способ это сделать, но его обидело равнодушие Унвера.

Высокий воин внимательно на него посмотрел, словно в его словах могла быть какая-то ловушка.

– Она женщина. – Затем Унвер сообразил, что этого недостаточно. – Она хорошая женщина.

– Тебе она не безразлична, – сказал Фремур – и это было утверждение, а не вопрос.

Выражение лица Унвер стало еще более отстраненным, словно холодный ветер принес с собой снег.

– Она не стала для меня чем-то особенным. И тебя это не касается.

– Я видел, как вы гуляли.

Рука Унвера легла на рукоять ножа, висевшего у него на поясе, и в лице появилось что-то пугающее.

– Ты шпионил для Одрига…

– Нет! Нет, но я дважды видел вас вместе, когда вы шли и беседовали, а я ее искал. И я знаю свою сестру. Она бы не стала так свободно с тобой говорить, если бы раньше вы не проводили много времени вместе.

Серые глаза продолжали изучать Фремура, но рука Унвера покинула рукоять ножа.

– Почему ты говоришь мне все это, Фремур? Ты намерен защищать ее честь? Если ты настаиваешь, так тому и быть, но ты умрешь напрасно, а ее репутация будет уничтожена. Я не нанес ее чести ни малейшего вреда. Мы лишь беседовали вдали от слишком длинных языков. – Он прищурился. – Или языки уже начали болтать? Вот о чем ты пришел мне рассказать?

Фремур собрался ему ответить, но Унвер внезапно вскочил на ноги и решительно зашагал к своему еще не покрашенному фургону.

– Должно быть, ты держишь меня за глупца, как и весь остальной клан. Неужели я бы стал пытаться украсть сестру тана? Меня будут преследовать до конца моей жизни. – Он остановился и развел руки в стороны. – Нет! Вот что я построил сам – лучший фургон в клане Журавля. Я участвовал в каждом рейде, выполнял любое поручение, которое мне давали. Посмотри! – Он распахнул дверь фургона, вытащил сверток, завернутый в промасленную ткань, и показал Фремуру груду блестящих предметов. – Настоящее золото с лошадиных поводьев и постромок. Серебро для петель и украшений, сделанных лучшим кузнецом клана Рыси. Когда я смогу показать фургон твоему брату, у него и других глупцов глаза вылезут из орбит! Ему придется отдать мне Кульву. – Унвер тяжело дышал, когда принялся снова заворачивать свои сокровища, словно пробежал большое расстояние. Потом он встряхнул сверток, и вещи внутри зазвенели. – Она будет ездить, как королева озерных земель!

Фремур почувствовал, как все у него внутри сжалось. Он хотел лишь поговорить о неприязни между Унвером и его ненавистным братом. Он не понимал…

– Но это не…

– Этого недостаточно? – Унвер разозлился, но даже не посмотрел на Фремура. – Тогда у меня будет больше. Я приведу твоему брату отличных лошадей в качестве выкупа. Но все мое золото ушло на покупку украшений!

– Унвер, нет. – Фремур покачал головой. Он не знал, с чего начать. – Дело не в этом… Я пришел, чтобы сказать тебе…

В глазах Унвера засверкало безумие.

– Что? Что ты пришел мне сказать?

– Что моя сестра Кульва… – Фремур с трудом сглотнул, потому что комок в горле начал его душить. – Мой брат обещал ее Дроджану. Они поставят брачные камни на собрании клана, когда луна будет полной.

Унвер долго молчал, потом посмотрел на Фремура так, словно тот умудрился отрастить перья и взлетел в воздух.

– Ложь, – сказал он, но его голос был пустым.

– Нет, не ложь. Я не видел тебя несколько дней и не знал, слышал ли ты эту новость. – Фремуру вдруг стало страшно, и он попытался отыскать слова, которые прогонят взгляд раненого животного из глаз Унвера. – Я даже не догадывался, что это так много для тебя значит, Унвер, но я сказал правду. И ты должен понимать, что Одриг никогда не отдаст тебе Кульву! Ты… – Он не знал, как найти нужные слова, потому что и сам был таким же. Как рыба в ручье, как он мог найти слова для воды, которая была со всех сторон, и они плавали в ней и дышали ею? – Ты недостоин. Так думает Одриг. Дроджан его друг. Дроджан делает все, что говорит Одриг.

Сверток из промасленной ткани выпал из пальцев Унвера на землю, а лицо побледнело, как сухая трава. Мгновение Фремуру казалось, что Унвер сейчас вытащит из-за пояса нож и убьет его, и он ничего не сможет сделать. Выражение лица Унвера менялось так быстро, что Фремур ничего не успевал понять. Наконец к Унверу вернулся голос.

– Уходи! – взревел он. – Уходи прочь! Ты и твоя проклятая семья! Ты ворон, приносящий плохие вести, хрипящий и чистящий перья на ветке. Твоя сестра столь же фальшива, как договор с обитателями каменных домов!

– Она ни при чем…

– Уходи! – в ярости выкрикнул Унвер, повернулся спиной к Фремуру и решительно направился к своему фургону, над которым он так долго и старательно трудился.

Он приложил руки к его боку, и мышцы на его шее напряглись. Затрещало дерево, фургон закачался, но устоял.

«Он слишком велик, чтобы один человек смог его перевернуть», – подумал Фремур. Но Унвер согнул ноги в коленях, налег на фургон всем телом, издал безмолвный крик ярости и сумел его перевернуть. Фургон медленно, как во сне, рухнул на землю с грохотом, подобным удару грома, и разлетелся на куски.

Фремур повернулся и побежал.

Джеса аккуратно запеленала Серасину и отнесла ее матери, которая с тремя фрейлинами сидела у окна, стараясь использовать светлое время для шитья.

– А вот и она, наша маленькая милашка, мой мохнатый кролик, – сказала герцогиня.

Она отложила рукоделие и взяла ребенка у Джесы, которая терпеливо осталась стоять рядом. Для маленькой Серасины наступило время сна, и вот как это происходило. Джеса не до конца понимала, почему герцогиня Кантия, которая любила свою дочь, так редко брала малышку на руки. Во Вранне, где родилась Джеса, ребенка укладывали на перевязь, рядом с животом матери, как только он мог держать головку, и носили с собой целый день. С детьми жителей материка, во всяком случае теми, которых Джеса знала здесь, в Наббане, обращались как с красивыми драгоценностями или одеждой, их давали матери, чтобы она могла на них полюбоваться, а потом забирали.

Странные обычаи удивляли Джесу, но она уже давно оставила попытки в них разобраться. Здесь многое было не так, как у нее дома, и ей лишь оставалось верить, что Та, Что Породила Человечество, сделала их такими по какой-то серьезной причине, только Джеса никак не могла понять, по какой именно. Она взяла ребенка из рук герцогини и положила в огромную раскрашенную колыбель.

Несмотря на то что Джеса очень плотно спеленала малышку, Серасина вертелась и извивалась. Чтобы ее успокоить, Джеса присела на корточки и принялась раскачивать колыбель. Герцогиня Кантия была доброй женщиной и не стала бы жалеть для нее стул, но Джеса никогда не чувствовала себя удобно, сидя на этой странной штуке. Некоторая мебель, которой пользовались жители материка, казалась ей ненадежной, точно плохо сколоченные лодки, способные в любой момент перевернуться и выбросить тебя за борт. Джеса научилась сидеть на корточках, когда ей было всего на несколько месяцев больше, чем Серасине, и чувствовала себя в таком положении удобно.

Герцогиня и ее леди негромко беседовали, но Джеса видела, как они периодически бросают взгляды через плечо в сторону колыбели – очевидно, плач Серасины раздражал некоторых из них, поэтому она запела песню, которую слышала от матери много лет назад в их доме на сваях, в Лагуне Красной Свиньи.

 
Приди, луна, приди, сладкая луна,
Приди через болота и принеси букет мальвы.
Приди в лодке с шестом, принеси букет гиацинтов.
Приди по реке, принеси пчелиные соты,
Приди на носилках, принеси молоко и творог.
Приди пешком и принеси корзину черники.
А теперь послушай меня и держи их крепко.
Держи их здесь для радости ребенка.
 

Качая колыбель, Джеса размышляла о том, доведется ли ей когда-нибудь держать на руках своего малыша. Она сама была еще ребенком, когда в первый раз оказалась в Наббане, ее купили как компаньонку и служанку для герцогини, когда обе были совсем юными. Кантии она понравилась, поэтому, когда она повзрослела и у нее появились собственные дети, сначала сын Бласис, а теперь и новый ребенок, герцогиня оставила Джесу в качестве няни. Конечно, иногда Джеса скучала по дому, она так и не привыкла к тому, что часто проходило несколько дней, в течение которых она ни разу не чувствовала под ногами почву или воду. Но, когда Джеса думала о матери и женской работе, когда приходилось целыми днями собирать корни и дробить их, чинить сети и ухаживать за детьми или когда думала о других враннах, здесь, в Наббане, где ежедневные обязанности казались ей тяжелыми и опасными, она приходила к выводу, что пусть у нее и нет собственных детей, но она одна из самых счастливых людей в мире.

Джеса как раз начала новую колыбельную песню, когда кто-то постучал в дверь и одна из фрейлин герцогини встала, чтобы ее открыть. Оказалось, что пришел сам герцог, и когда Салюсер дал понять, что хочет поговорить с женой наедине, знатные леди продолжали радостно болтать о посещении сада Санцеллана, словно собирались туда до того, как появился муж герцогини.

Герцог Салюсер мельком посмотрел на Джесу, которая все еще сидела на корточках у колыбели, но его взгляд соскользнул с ее лица, словно оно было из полированного камня. Джеса не переставала удивляться этой невероятно странной особенности обитателей материка: если они не разговаривали со слугой один на один, то делали вид, что его просто не существует, как если бы горничные и няни превращались в предметы мебели.

Когда герцог подошел к Кантии, она улыбнулась и подставила щеку. Салюсер наклонился и поцеловал жену.

– Сожалею, что мне пришлось отослать твоих дам, – сказал он ей, – но Терсиан Вуллис хочет получить ответ, и я не могу больше тянуть.

– Ответ на что?

– Речь о помолвке. Неужели ты забыла! Я тебя не торопил, учитывая твое положение, но терпение Вуллиса истощилось.

Кантия едва заметно нахмурилась, и Джесе вдруг показалось, что туча закрыла солнце и тень набежала на прекрасный день.

– Ты сказал помолвка, муж мой, но, насколько я помню, речь шла лишь о возможном предложении маркграфа. Да, правильно, ты говорил, что Вуллис хочет выдать свою дочь за нашего Бласиса. И я не забыла, что мы решили обсудить это после рождения ребенка. – Она улыбнулась. – И, вне всякого сомнения, прежде чем мы продолжим, тебе следует взглянуть на свою красивую дочь, спящую словно дар ангелов.

Герцог вздохнул:

– Давай не будем все усложнять. Конечно, я хочу посмотреть на свою дочь.

Джеса перестала качать колыбель, когда к ней подошел Салюсер. Герцог по-прежнему как будто ее не замечал и обратил все свое внимание на крошечную Серасину, завернутую в одеяло, поэтому Джеса могла рассмотреть герцога. Она редко видела его с такого близкого расстояния, хотя уже много лет жила с герцогиней Кантией, и ее всякий раз поражало то, каким обыкновенным казался этот мужчина с бледной, как рыбье брюхо, кожей и аккуратной песочного цвета бородкой. Он был высоким и достаточно красивым для обитателя материка, с дерзким выражением лица, но не производил впечатления выдающегося человека. Джеса не понимала, как такое могло быть: ведь после Верховного короля и королевы, о которых Джеса знала только из историй, – мифических фигур, вроде Тех, Кто Наблюдают и Творят, – герцог Салюсер являлся самым важным человеком на свете.