Текст книги "Трамвай «Желание»"

Картина шестая

Уже за полночь, около двух… Улица, освещенная стена дома. Появляются Бланш и Митч. Голос и все движения Бланш выдают ту крайнюю степень изнеможения, которую могут понять одни только неврастеники. Митч полон сил, но подавлен. Судя по тому, что в руках у Митча гипсовая статуэтка Мэй Уэст, которую он держит вверх ногами, – обычный приз в тирах и на карнавальных лотереях, – они сейчас с ночного гулянья, скорее всего в приозерном Луна-парке на Поншартрен-Лейк.

Бланш (обессиленная, останавливается у крыльца). Ну, вот…

Митч неловко смеется.

Ну, вот…

Митч. Пожалуй, уже поздно – устали.

Бланш. Даже продавца горячих тамалей[3]3
  Мексиканские лепешки из кукурузы, с мясом и перцем.


[Закрыть] не видно, а уж он-то торчит здесь день и ночь.

Митч опять неловко смеется.

Как вы доберетесь домой?

Митч. До Бурбонов пешком, а там возьму такси.

Бланш (с невеселым смешком). А этот трамвай – по-здешнему «Желание» – не довезет?

Митч (печально). Боюсь, вам было порядком скучно, Бланш.

Бланш. Вот, испортила вам вечер…

Митч. Нет, что вы. Но я все время чувствовал: ничего у меня не получается – не весело вам со мной, не интересно.

Бланш. Просто я оказалась не на высоте. Вот и все. Уж я ли не старалась быть веселой, и никогда еще, кажется, это не получалось у меня так плачевно. Я заслужила высший балл за прилежание. Ведь старалась-то я на совесть.

Митч. Зачем же, если вам не весело, Бланш?

Бланш. Так надо – закон природы.

Митч. Какой закон?

Бланш. Тот самый, который гласит, что леди должна развлекать джентльмена или выйти из игры. Посмотрите-ка у меня в сумочке ключ от двери. Когда так устанешь, пальцы совсем не слушаются.

Митч (ищет). Этот?

Бланш. Нет, милый, это от моего кофра, который скоро придется упаковывать.

Митч. Вы хотите сказать, что скоро уедете?

Бланш. Загостилась. Пора.

Митч. Этот?

Музыка затихает.

Бланш. А, эврика!.. Милый, так вы открывайте дверь, а я пока погляжу напоследок на небо. (Облокачивается о перила.)

Он отпер дверь и стоит, не зная, что делать.

Я ищу Плеяд, Семь Сестер, но эти девицы не появились сегодня. А, нет, нет, вот они! Бог их благослови! – идут себе всей компанией домой, после партии в бридж… Дверь открыта? Какой умница. Вы, кажется, уже собрались домой…

Митч (неловко топчется на месте и откашливается). Можно поцеловать вас… на сон грядущий?

Бланш. Почему вы каждый раз спрашиваете?

Митч. Я же не знаю, хотите вы или нет.

Бланш. Что ж вы так не уверены в себе?

Митч. Когда мы гуляли у озера и я поцеловал вас, вы…

Бланш. Милый, да не в поцелуе дело. Поцеловали – ну и прекрасно. Тут другое: фамильярность – вот чего не хотелось поощрять. А поцелуй – не жалко ни капельки. Мне даже польстило немножко, что вы так добиваетесь меня. Но, милый, вы же не хуже меня знаете: одинокой женщине, когда у нее никого на всем белом свете, нельзя давать воли чувствам – пропадет…

Митч. Пропадет?

Бланш. Да. А вы, вероятно, и привыкли иметь дело больше с такими, кому и пропадать – нипочем? С такими, что с первой встречи тут же и готова?

Митч. А я не хотел бы, чтоб вы были какой-нибудь другой – только такая, как вы есть: таких я еще не встречал ни разу, ни одной.

Бланш серьезно смотрит на него, но вдруг, словно не выдержав, расхохоталась и зажимает рот рукой.

Вы надо мной?

Бланш. Нет, милый, нет… Хозяева еще не вернулись, зайдем. Выпьем на прощанье. Не будем зажигать свет, хорошо?

Митч. Как вам больше нравится.

Бланш проходит в дом, Митч следует за ней. Наружной стены больше нет, смутно, в неясном освещении, проступает интерьер квартиры Ковальских.

Бланш (задерживаясь на кухне). Там уютней, пройдем. Что-то упало… Какая я неловкая… Никак не найду в темноте, где тут была выпивка.

Митч. Вам так хочется?

Бланш. Я хочу, чтоб вы выпили! Весь вечер вы были так нерешительны и мрачны, да и я тоже хороша – оба мы были нерешительны и мрачны, так хоть эти последние, считаные минуты вместе да будет у нас… joie de vivre[4]4
  Радость жизни (фр.).


[Закрыть]! Я зажгу свечу.

Митч. Хорошо.

Бланш. Будем заправской богемой. Представим себе, будто сидим в маленьком артистическом кабачке, где-нибудь на Левом берегу, в Париже. (Зажгла огарок свечи, вставляет в бутылку.) Je suis la Dame aux Camélias!.. Vous ètes… Armand![5]5
  Я – дама с камелиями! А вы… Арман! (фр.)


[Закрыть] Понимаете по-французски? Voulez-vous coucher avec moi ce soir? Vous ne comprenez pas? Ah, quel dommage![6]6
  Не хотите ли переспать со мной? Не понимаете? Какая досада! (фр.)


[Закрыть] По-моему, было бы чертовски приятно… А, нашла! Здесь как раз на двоих.

Митч (без особого энтузиазма). Хорошо.

Бланш (входит в спальню со стаканами и свечой). Садитесь. Снимите-ка пиджак да расстегните воротничок.

Митч. Я лучше так.

Бланш. Нет, нет. Я хочу, располагайтесь со всеми удобствами.

Митч. Да неловко – я так потею. Рубашка совсем прилипла.

Бланш. Потеть полезно. Если не потеть, не проживешь и пяти минут. (Снимает с него пиджак.) Хороший пиджак. Что у вас за материал?

Митч. Называется альпака.

Бланш. Ах вот как! Альпака.

Митч. Да, облегченного типа.

Бланш. Вот оно что – облегченного…

Митч. Не люблю парусиновых пиджаков – пропотевают насквозь.

Бланш. А-а…

Митч. И они на мне не имеют вида. Мужчине с такой комплекцией надо одеваться с умом, а то будешь совсем громоздким.

Бланш. Но разве вы такой уж тяжеловес?

Митч. А думаете, нет?

Бланш. Ну, изящным вас, правда, не назовешь, но… широкая кость, представительность.

Митч. Благодарю вас. На Рождество меня приняли в члены нью-орлеанского атлетического клуба.

Бланш. Вот это да!

Митч. Лучшего подарка я и не получал. Работаю с гирями, плаваю и всегда в форме. Когда я начинал, живот у меня был слабоват, зато теперь – каменный! Любой может хватить что есть сил под вздох, а мне хоть бы что. Вот, ударьте. Да не бойтесь!

Она слегка дотрагивается пальцем до его живота.

Ну что?

Бланш. Господи! (Прикасается рукой к его груди.)

Митч. А угадайте, сколько я вешу, Бланш?

Бланш. Да на глазок – ну… сто восемьдесят?

Митч. Еще одна попытка… ну?

Бланш. Поменьше?

Митч. Да нет же – больше!

Бланш. Ну, при вашем росте даже и с огромным весом не будешь грузным.

Митч. Вес – двести семь фунтов, рост – шесть футов полтора дюйма. Рост – босиком, без обуви. И вес – без одежды, в чем мать родила.

Бланш. Боже милостивый! Какие захватывающие подробности…

Митч (смутился). Да, мой вес, конечно, не такая уж интересная тема. (Набравшись храбрости.) А вы сколько весите?

Бланш. Я?

Митч. Да.

Бланш. А вы угадайте.

Митч. Можно поднять?

Бланш. Самсон! Ну, уж ладно, поднимайте.

Он становится позади нее, взялся руками за талию и легко поднимает в воздух.

Ну?

Митч. Как перышко.

Бланш. Ха-ха!

Он опустил ее и придерживает за талию.

(С притворной застенчивостью.) Больше держать не обязательно.

Митч. Что?

Бланш (весело). Я сказала, уберите-ка руки, сэр.

Он неумело обнял ее.

(В голосе ее звучит мягкий укор). Нет, Митч. Именно потому, что мы одни, вы должны быть джентльменом.

Митч. Шлепните, если зарвусь.

Бланш. Не понадобится. Вы настоящий джентльмен, такие уже почти перевелись. Не сочтите это за чопорность старой девы-учительницы. Просто я…

Митч. Что?

Бланш. Да просто, надо полагать, у меня слишком уж старомодные идеалы, только поэтому. (Зная, что ему не видно, лукаво строит глазки.)

Митч молча идет к выходу. Продолжительное молчание. Бланш вздыхает.

Митч (застенчиво покашливает. После паузы). А где Стэнли со Стеллой?

Бланш. Отправились прогуляться с мистером и миссис Хаббел.

Митч. А куда?

Бланш. В кино, кажется, – на последний сеанс.

Митч. Надо бы нам как-нибудь выбраться всем вместе.

Бланш. Нет. Ничего хорошего не вышло бы.

Митч. Почему же?

Бланш. Вы давно дружите со Стэнли?

Митч. Мы однополчане, из двести сорок первого.

Бланш. И с вами он, конечно, говорит что думает?

Митч. А как же.

Бланш. А про меня он вам говорил что-нибудь?

Митч. Да почти нет.

Бланш. По вашей сдержанности ясно, что разговор все-таки был.

Митч. Ну, сказал что-то, особенно не распространяясь.

Бланш. Но что? Каким тоном это было сказано?

Митч. А зачем вам, почему вы спрашиваете?

Бланш. Ну…

Митч. Вы что с ним – на ножах?

Бланш. Что вы хотите сказать?

Митч. Да мне кажется, что в его отношении к вам… просто непонимание, и только.

Бланш. Мягко сказано? Да если б не беременность Стеллы, я б у них и дня не прожила.

Митч. Он что, недостаточно обходителен?

Бланш. Он нестерпимо груб. Уж как только не куражится надо мной!

Митч. То есть как это?

Бланш. А так.

Митч. Даже и не верится.

Бланш. Не верится?

Митч. Да разве можно быть грубым с вами?.. Да нет, не представляю себе.

Бланш. А положение и в самом деле жуткое. Нет, вы поймите… Своего угла у меня здесь нет. Ночью между этой комнатой и той – только портьера. А он лезет прямо через комнату в одном нижнем белье. И каждый раз не допросишься хотя бы прикрывать за собой дверь… в ванную. Простота нравов уже какая-то безудержная… Вам, может быть, непонятно, что же тогда меня здесь держит? Ладно, откроюсь. Ведь учительского жалованья еле-еле хватает, чтоб свести концы с концами. За год я не отложила ни пенни, пришлось ехать на лето сюда. Вот и терпи зятя. А он – меня, хотя я ему явно поперек горла… Да он, конечно, уже говорил вам, как люто меня ненавидит.

Митч. Ну, так уж и ненавидит…

Бланш. Ненавидит! Стал бы он иначе так надо мной издеваться? С первого же взгляда на него меня пронзила мысль: вот он – твой палач. И этот человек еще сотрет меня в порошок, если только… Да, да, конечно… тут ненависть настолько явно выраженная, что, пожалуй, неудивительно, если он… как-то по-особому, на свой лад, не по-людски… Нет, нет! От одной только мысли, что он меня… (Жестом отметает эту мысль. Допила виски.)

Молчание.

Митч. Бланш…

Бланш. Да, милый.

Митч. Можно задать вам один вопрос?

Бланш. Да. Какой?

Митч. Сколько вам лет?

Бланш (беспокойно). Зачем вам?

Митч. Я рассказывал про вас маме, и она спросила: «А сколько Бланш лет?» А я не знал, что сказать.

Снова пауза.

Бланш. Обо мне?.. Маме?

Митч. Да.

Бланш. С какой стати?

Митч. Я говорил, какая вы милая, как мне нравитесь.

Бланш. Вы были искренни?

Митч. Конечно. Сами знаете.

Бланш. А зачем вашей маме… сколько мне лет?

Митч. Она больна.

Бланш. Печально… И тяжело?

Митч. Недолго ей теперь… И несколько месяцев, верно, не протянет.

Бланш. О!

Митч. Ее все мучит, что я живу бобылем.

Бланш. А-а…

Митч. Хочет, чтобы я обзавелся семьей, пока она не… (Голос прерывается, он несколько раз откашливается, в волнении то шаря руками что-то по карманам, то вытаскивая руки и тут же снова начиная что-то искать в карманах.)

Бланш. Вы ее очень любите?

Митч. Очень.

Бланш. Да, вы, наверное, если уж любите, то всем сердцем. Вам будет очень одиноко без нее, да?

Митч откашливается, кивает.

Я-то понимаю, что это значит…

Митч. Остаться одному?

Бланш. Я тоже любила одного человека, любила и – потеряла.

Митч. Он умер?

Она подошла к окну, садится на подоконник и смотрит на улицу. Налила себе.

Это был мужчина?

Бланш. Мальчик, совсем еще мальчик… да и сама я в ту пору была еще так молода. В шестнадцать лет и вдруг такое откровение – любовь! И все сразу, сполна, без остатка. Словно ослепительный свет выхватил вдруг разом что-то, все время пробавлявшееся в полутени, – так засверкал для меня весь окружающий мир… Но не было мне счастья! Поманило и – все. С мальчиком этим творилось что-то неладное: он оказался нервным, бесхарактерным и, совсем как-то не по-мужски, недотрогой… хотя по виду и не подумаешь – ничего женственного… Но было в нем это, да, было… Он искал у меня помощи. А я… что я тогда понимала! Я так ничего и не заметила ни во время свадебного путешествия, ни потом, когда мы вернулись; я знала только одно: есть какая-то загадка, мешающая мне подать ему помощь, которая ему необходима, а попросить, сказать – нет сил! Он был на зыбучем песке и цеплялся за меня, а я вместо того, чтобы вытаскивать его, гибла с ним заодно. И – не знала того! Ничего я не знала. Только одно – что люблю его безумно, а помочь не в моих силах – ни ему, ни себе. А потом я прозрела. Вышло так, что хуже и не придумаешь: просто я вошла, не постучавшись, в комнату – думала, никого нет… а она, как оказалось, не пуста, там были двое: этот мальчик, мой муж, и один его давний друг, постарше…

Нарастающий перестук колес локомотива за окном.

(Зажимает уши, уткнула голову в колени. Прожектор ударил в окно, так что вся комната засверкала, засветилась ослепительным мертвенным светом, и локомотив с громовым лязгом проносится мимо. Когда перестук колес замирает в отдалении, медленно выпрямляется.) Мы сделали вид, что ничего нового мне не стало известно. Да, да, и в тот же вечер поехали, все втроем, в казино «Лунное озеро», порядком пьяные, и всю дорогу смеялись.

Далеко-далеко зазвучала в миноре еле слышная полька.

Мы отплясывали польку-варшавяночку. Как вдруг – танец в самом разгаре, а мой муж ни с того ни с сего бросает меня, выбегает из казино. И почти тотчас же – выстрел.

Полька резко оборвалась.

(Замирает – вся прямая, напряженная. А полька продолжается – с полуфразы, на которой была прервана, но теперь уже в мажоре.) Я выбежала… все побежали! Сбежались, теснятся вокруг чего-то страшного, что лежит на берегу озера, у самой воды. А я никак не могу протолкаться сквозь толпу поближе. Кто-то схватил меня за руку. «Не приближайтесь! Уходите! Незачем вам смотреть!»… Смотреть? На что смотреть? И тут же – голоса, голоса… от одного к другому: «Аллан! Аллан! Аллан!..» Мой печальный мальчик! – револьвер в рот и выстрелил… полголовы так и снесло. (Закрыв лицо руками, медленно раскачивается, назад – вперед.) И все только потому, что там, в зале, на танцевальной площадке, я не удержалась и сказала: «А я видела. А я – знаю. Какая же ты мразь…» И вот прожектор, освещавший целый мир, так же сразу и погас, и уже не было мне с тех пор в жизни света ярче, чем вот этот… от стеариновой свечки.

Митч неуклюже поднимается, подался к ней. Полька становится громче.

Митч (стоит у Бланш за спиной. Тихо привлекая ее к себе). Вам нужен друг. И мне – тоже. Так, может быть, мы с вами… а, Бланш?

Она смотрит на него отсутствующим взглядом. Потом с тихим стоном падает в его объятия. Хочет что-то сказать сквозь слезы и не находит слов. Он целует ее лоб, глаза, губы. Полька обрывается.

Бланш (долгий, блаженный вздох). Как быстро внял Господь… бывает же!

Картина седьмая

Пятнадцатое сентября, дело к вечеру. Портьеры между кухней и спальней раздвинуты, стол накрыт к именинному ужину – торт, цветы. Стелла уже заканчивает сервировку, входит Стэнли.

Стэнли. В честь чего такая роскошь?

Стелла. Сегодня день рождения Бланш.

Стэнли. А она дома?

Стелла. В ванной.

Стэнли (передразнивая). «Омываем бренное тело»?

Стелла. Вроде того.

Стэнли. И давно?

Стелла. Да, считай, весь день.

Стэнли (с издевкой). «Отмокаем в горячей ванне»?

Стелла. Ну да.

Стэнли. Жарища сто градусов, а эта не вылезает из горячей ванны.

Стелла. Говорит, что тогда ей вечером будет прохладней.

Стэнли. А ты, как я понимаю, уже сбегала за кока-колой? И подала ее величеству в ванну?

Стелла пожимает плечами.

Стэнли. Присядь-ка.

Стелла. Некогда, Стэнли, – дела.

Стэнли. Садись. Теперь у меня есть чем приструнить твою старшенькую!

Стелла. Да отвяжись же ты от нее, Стэнли, брось.

Стэнли. Эта фря еще будет обзывать меня хамом!

Стелла. Ты же все время изводил ее как только мог, изощрялся на все лады, а Бланш обидчива; да и пойми же ты наконец – ведь мы с Бланш выросли в совершенно иной обстановке, чем ты.

Стэнли. Слышали! Заладили – и все то же да про то же. А вот знаешь ли ты, что она наврала нам тут с целый короб?

Стелла. Нет, не знаю и знать…

Стэнли. А она – наврала. Но шила в мешке не утаишь. Теперь ее делишки всплыли на поверхность.

Стелла. Какие делишки?

Стэнли. Те, что я подозревал с самого начала. Но теперь у меня улики – верное дело, из самых первых рук, и сам все проверил!

Бланш в ванной напевает: дешевый, привязчивый мотивчик, и слова ее песенки становятся своеобразным сопровождением и контрастным фоном рассказа Стэнли.

Стелла (к Стэнли). Не кричи.

Стэнли. Ишь ты, канарейка!

Стелла. Ну, так будь любезен, расскажи толком, что же это ты такое мог узнать о моей сестре.

Стэнли. Ложь номер один: все это чистоплюйство, которым она щеголяет. Знала бы ты только, как же она ломалась перед Митчем и как заморочила ему голову. Он-то совсем и поверил, будто она только и видела в жизни, что поцелуи какого-то молокососа. А сестрица Бланш отнюдь не лилия. Ха-ха. Да уж – лилия…

Стелла. Но что же ты слышал?.. От кого?

Стэнли. Снабженец с нашего завода уже много лет подряд ездит в Лорел и знает ее как облупленную, да в Лореле вообще нет человека, который не знал бы о ней всю подноготную. Она там знаменита, как президент Соединенных Штатов, только не пользуется уважением ни партий, ни избирателей. И этот снабженец останавливается в отеле «Фламинго».

Бланш (весело напевает).

 
В цирке море – из бумаги,
В цирке пламя – без огня, —
Все бы стало настоящим,
Если б верил ты в меня.
 

Стелла. Ну и что?

Стэнли. А то, что и она обитала там же.

Стелла. Моя сестра жила в «Мечте»!

Стэнли. Да это уж после, когда дом уплыл из ее лилейных ручек. Перебралась во «Фламинго»! Захудалый отелишко – лишь тем и хорош, что там не суют носа в частную жизнь постояльцев. Во «Фламинго» видели виды и на все смотрят сквозь пальцы. А похождения нашей Белой Дамы смутили даже администрацию «Фламинго». Настолько, что ее попросили покорнейше сдать ключ от номера и больше у них не показываться. Ее выставили оттуда, а недели через две она и заявилась к нам.

Бланш (поет).

 
Цирк сверкает мишурою,
Мнимой роскошью дразня, —
Все бы стало настоящим,
Если б верил ты в меня.
 

Стелла. Какая гнусная ложь!

Стэнли. Конечно, тебя коробит от таких штук, еще бы! Ведь она и тебе задурила голову, не одному только Митчу.

Стелла. Все это выдумки! И ни слова правды. Да будь я мужчиной, пусть бы это ничтожество только заикнулось в моем присутствии.

Бланш (поет).

 
Без твоей любви,
Без твоей любви
Меркнет блеск цирковых чудес,
Без твоей любви,
Без твоей любви
Мне не светит солнце с небес.
 

Стэнли. Милая, все это проверено, комар носа не подточит. Но погоди, дай досказать. Вся беда Белой Дамы в том, что в Лореле уже не разгуляешься – там ее давно раскусили. Гульнут с ней раза два-три, да и возьмутся за ум – хватит… так и шла по рукам, и каждый раз – начинай сначала: вечно та же комедия, те же ужимки, та же чушь собачья. А городишко-то слишком тесен, чтобы вся эта волынка тянулась бесконечно. И вот стала притчей всего города. Сначала она просто слыла за слабоумненькую, за городскую дурочку.

Стелла отшатнулась.

А последние два года – за гулящую девку. Вот потому-то твоя сестрица, эта путешествующая принцесса крови, и пожаловала этим летом на гастроли к нам – потому что мэр попросту велел ей избавить город от своего присутствия. Да, еще. Там, знаешь, под Лорелом военный лагерь… так вот, ваш дом, по милости твоей сестры, был занесен в список мест, куда солдатам заглядывать запрещается.

Бланш (поет).

 
В цирке море – из бумаги.
В цирке пламя – без огня, —
Все бы стало настоящим,
Если б верил ты в меня.
 

Стэнли. Вот тебе и утонченная натура, вот она – эта избранная и несравненная… Но это еще не все, дальше – больше: ложь номер два!

Стелла. Не хочу! Хватит… чтоб уши мои не слышали!

Стэнли. Ей теперь уже не вернуться к преподаванию. Да бьюсь об заклад, она, уезжая, и не думала возвращаться в Лорел! Ведь она оставила школу не по собственному желанию, не временно и не из-за нервов. Нет, шалишь! Ее с треском вышибли, не дожидаясь конца учебного года; и за что – говорить противно. Спуталась с семнадцатилетним мальчишкой!

Бланш (поет).

 
Цирк сверкает мишурою,
Мнимой роскошью дразня…
 

Воду в ванной пустили сильней, негромкие вскрикивания, смех, словно в ванне плещется расшалившийся ребенок.

Стелла. Меня просто мутит ото всего этого…

Стэнли. Ну, а папаша пронюхал и – к директору школы. Эх, братцы, вот бы очутиться у того в кабинете, когда Белой Даме читали мораль. Вот посмотреть бы, как она крутилась! Да не тут-то было: так взяли за жабры – сразу поняла: допрыгалась. Ей порекомендовали смываться подобру-поздорову, куда-нибудь, где ее еще не знают. По существу – высылка в административном порядке.

Бланш (выглянула из ванной, голова повязана полотенцем). Стелла!

Стелла (в изнеможении). Да, Бланш?

Бланш. Еще одно полотенце, для волос. Только что вымыла.

Стелла. Сейчас. (Идет к ней с полотенцем.)

Бланш. В чем дело, родная?

Стелла. А что? Почему ты спрашиваешь?

Бланш. У тебя такое странное выражение лица!

Стелла. А-а… (Попыталась засмеяться.) Устала немножко, наверное, вот и все.

Бланш. Тебе надо принять ванну, когда я кончу.

Стэнли (из кухни). А вы когда-нибудь кончите?

Бланш. Очень скоро, не бойтесь… Недолго вашей душе томиться.

Стэнли. Да я не о душе и беспокоюсь – о почках!

Бланш закрыла дверь. Стэнли хохочет. Стелла медленно возвращается на кухню.

Ну, что скажешь?

Стелла. Не верю я – басня. А ваш снабженец подлец и негодяй – иначе не трепал бы языком. Да, вполне возможно, в его россказнях какая-то доля правды есть. Да, моя сестра небезупречна, наша семья хлебнула с ней горя, и я отнюдь не во всем ее одобряю. Она всегда была ветреной…

Стэнли. Ах, ветреница!

Стелла. Но в юности, совсем еще девочкой, она прошла через такое испытание, которое убило все ее иллюзии!

Стэнли. Ну да – испытание!

Стелла. Да. Я говорю о ее замужестве, ведь она вышла замуж почти ребенком! За одного мальчика, который писал стихи. Поразительной красоты был парень. Мне казалось, Бланш не то что любит его – боготворит саму землю, по которой тот ступает! Была без ума от него, считала его верхом совершенства, недоступным простым смертным. А потом… потом узнала…

Стэнли. Что?

Стелла. Красивый, талантливый юноша оказался выродком. Этого твой снабженец тебе не докладывал?

Стэнли. Ну, мы в далекое прошлое не заглядывали. Что это, старая история?

Стелла. Да… Старая история…

Стэнли подходит к ней, бережно кладет руки на плечи. Она мягко отстраняется и задумчиво, словно сама того не замечая, начинает втыкать в именинный торт тоненькие розовые свечи.

Стэнли. Сколько свечек будет в этом торте?

Стелла. Остановимся на двадцать пятой.

Стэнли. Ожидаются гости?

Стелла. Мы пригласили Митча.

Стэнли (чуть смутился. Не спеша раскуривает новую сигарету от только что докуренной). На Митча, пожалуй, сегодня лучше не рассчитывать.

Стелла (замерла с очередной свечкой в руке, медленно поворачивается к Стэнли). Почему? Что это значит?

Стэнли. Да Митч мне все равно что брат. Вместе трубили в двести сорок первом саперном. Работаем на одном заводе. Играем в одной команде. Да ты подумала, какими глазами я смотрел бы на него, если бы…

Стелла. Стэнли Ковальский, ты рассказал ему, что…

Стэнли. Еще бы, черт побери, конечно, рассказал! Да меня бы совесть мучила до конца дней моих, знай я такое и допусти, чтоб моего товарища поймали!

Стелла. Митч порвал с ней?

Стэнли. А ты сама разве бы не…

Стелла. Я спрашиваю о Митче – порвал он с ней?

Бланш (поет громче. Голос ее звонок, как колокольчик.)

 
Все бы стало настоящим,
Если б верил ты в меня.
 

Стэнли. Нет, не думаю – не обязательно порвал. Но теперь он знает, что почем. Вот и все.

Стелла. Стэнли, ведь она думала, что Митч… женится на ней. Я тоже надеялась.

Стэнли. Нет. Не женится. Может, раньше и собирался, но теперь… не станет же он кидаться на этот гадюшник. (Встал.) Бланш! Эй, Бланш! Вы разрешите мне войти наконец в мою – мою! – ванную? (Пауза.)

Бланш. Слушаюсь, сэр. Вот только секундочку подсохнуть – потерпите?

Стэнли. Прождав битый час, секундочку, конечно, можно… если она не затянется.

Стелла. И ее уже никуда не возьмут учительницей! Ну, что же ей делать, что с ней будет?

Стэнли. Так она у нас до вторника. Как было условлено, ты ведь не забыла? А чтобы не было никаких недоразумений, я сам купил ей билет на автобус. Прямым сообщением!

Стелла. Во-первых, Бланш ни за что не поедет автобусом…

Стэнли. Покатит как миленькая, еще радехонька будет.

Стелла. Нет, не покатит; нет, не покатит!

Стэнли. Покатит! Это мое последнее слово. Во вторник уедет, и никаких!

Стелла. Что с ней будет? Куда ей деваться?

Стэнли. У нее все известно наперед – пойдет как по писаному.

Стелла. Что ты хочешь сказать?

Все та же песенка Бланш.

Стэнли. Эй, канарейка! Распелась? А ну-ка давайте из ванной! Сколько раз повторять?

Дверь из ванной распахивается, со звонким смехом выпорхнула Бланш, но, когда Стэнли проходит мимо, в лице ее мелькнул ужас. А он и не взглянул на нее, проходит в ванную, хлопнув дверью.

Бланш (беря щетку для волос). Ох, до чего же все-таки хорошо после долгой горячей ванны! Такая благодать… как прохладно, как легко на душе…

Стелла (из кухни, печально и недоверчиво). Правда, Бланш?

Бланш (с силой проводит щеткой по волосам). Да – такой прилив сил. (В руке ее весело зазвенел высокий стакан виски со льдом.) Горячая ванна да холодный виски – и вся жизнь предстает совершенно в новом свете. (Глянула из-за драпировки на Стеллу и перестает причесываться.) Что-то случилось! Что?

Стелла (поскорее отворачиваясь в сторону). Ну что ты, Бланш, ничего не случилось.

Бланш. Неправда! Случилось… (Расширившимися от страха глазами смотрит на Стеллу, та делает вид, будто поглощена приготовлением стола.)

Где-то далеко-далеко пианино захлебнулось в бешеном пассаже и смолкло, словно мелодия со всего разгону налетела на что-то, сорвалась и – вдребезги…