Текст книги "Исследование авторитарной личности"

Отчуждение между политической сферой и реальным жизненным опытом, который индивидуум стремится преодолеть с помощью психически обусловленных вспомогательных конструкций – стереотипов и персонализации, – во многих случаях ведет к разрыву между выраженными и истинными мыслями интервьюируемого по вопросам политики и экономики. Его «официальная» идеология соответствует тому, что, как он полагает, он должен думать, а его истинные взгляды всегда выражают личные потребности и психологические нужды. «Официальная идеология» относится к области нематериальной и отчужденной политики, а «истинные мнения» – к его личной сфере; противорчия между ними обнаруживают их несовместимость.

Поскольку эта формальная структура политического мышления очень тесно связана с ключевым феноменом предрасположенности к фашизму, а именно с псевдоконсерватизмом, то здесь уместно привести несколько примеров.

F116, женщина со многими предубеждениями, посещает популярные лекции в университете, вследствие некоторых расхождений в показателях представляет хороший пример конфликта между поверхностной идеологией и истинным мнением; по шкалам Е и F она находится посередине, а по РЕС имеет низкие показатели. Без сомнения, в ее случае решающие детерминанты являются потенциально фашистскими, о чем свидетельствуют ее глубокие расовые предубеждения против негров и евреев. В других политических вопросах картина в высшей степени амбивалентна. Сама причисляет себя к демократам, но голосовала за Уилки, а потом за Дьюи. Она «не была против Рузвельта», но ее замечание, что «незаменимых людей нет» лишь слегка маскирует ее неприязненное отношение. Она

знала, за что выступал Гувер, и от него толку мало. Но это не значит, что я должна почитать Рузвельта. Он был хорошим человеком, но когда я слышала, как люди плачут и переживают его смерть, мне было просто противно. Как будто он был незаменимым.

Она сбивает с толку своими восторженными прорусскими высказываниями, ярко выраженной антифашистской позицией по вопросам международной политики.

Да, я очень восхищаюсь Россией. Может, об этом и не надо говорить вслух, но это так. Я думаю, они там действительно пытаются что-то сделать для народа. Конечно, было много крови и страданий, но подумайте, против чего они должны были бороться. Мой муж прямо расстраивается из-за этого. Он говорит, что мне надо ехать в Россию, если я уж так сильно за коммунизм. Он говорит, что восхищаться коммунизмом – значит хотеть изменений, и он считает, что я совсем не права, когда говорю, что хочу перемен, ведь у нас всего достаточно, мы довольны и дела идут хорошо. А я ему говорю, что это очень эгоистично и что при царизме многие думали так же, но когда ситуация так ухудшилась, что произошла революция, их уничтожили. (Американские коммунисты?) Ну, тут я ничего не могу сказать, я, собственно, ничего о них не знаю.

Я не говорю, что не нахожу недостатков в Соединенных Штатах. Я думаю, у нас куча ошибок. Мы теперь так говорим, будто всегда ненавидели войну и пытались ее остановить. Это неправда. Была возможность остановить войну, если бы этого захотели. Я помню, как Муссолини двинулся в Эфиопию. Я все думаю, что это, собственно, и было начало войны. А мы не были заинтересованы остановить это. Мой муж не выносит, когда я критикую Соединенные Штаты».

Манера постоянно повторять, что она расходится во мнениях с мужем, имеет с ним «политические разногласия» и «ужасные споры», позволяет предположить, что ее «прогрессивные» политические взгляды в сфере, не предполагающей ярко выраженных эмоций, являются рационализацией (оправданием) сильного отвращения к человеку, о котором она говорит: «Я не думаю, что мы можем жить только для самих себя». Можно предположить, что она хочет, чтобы он злился на нее, когда она выступает за Россию. В ее случае сознательность и разумность поверхностного мнения обусловлены сильной, вытесненной иррациональностью:

Интервьюеру не удалось узнать что-нибудь существенное о ее личной жизни. Вопросы, которые касались ее более глубоких чувств, она обходит. Разговоры о муже остаются на поверхностном уровне.

Однако когда разговор заходит на политические темы, по каким-либо причинам, не затронутым в интервью, и если они действительно имеют для нее большое значение, то она забывает о рациональности и дает волю своей мстительности. При этом она ощущает, что совесть у нее нечиста, как говорилось в приведенном ранее ее высказывании⁷, и она «не слишком гордится своими антисемитскими взглядами».

М320 посещает популярные лекции при университете, N, нерешительный, колеблющийся, оправдывающийся, застенчивый, неагрессивный. Выраженные им политические взгляды либеральны и лишены предубеждений. Но ему нелегко последовательно придерживаться своих либеральных взглядов, так как в определенных политических вопросах его побуждения расходятся со словами.

Он начинает с замечания, характерного для N:

Боюсь, что могу сказать о политике и правительстве не так много, как надо, но я думаю, что сейчас больше либеральных людей, чем некоторое время назад. Может быть, многим нравятся изменения, происходящие в Англии, – я не знаю.

Прежде всего он осторожно отвергает забастовки:

Не знаю, не могу я считать, что это просто прямое требование, и не принимать во внимание фирму со всеми ее обязательствами и всем этим. Я не так много об этом читал… но…на большом предприятии… возможно, оно может с этим справиться, ладно, но в мелких фирмах…и если они победят, даже если нет разрушительных (последствий)… что мелкие предприятия должны будут закрыться…повышение цен так или иначе к этому приведет. Думаю, на самом деле мне не нравятся забастовки, но я вижу все это…

Затем он более решительно отвергает забастовки, начиная с довольно демократичной формулы: «надо собраться вместе»:

Им нужно собраться, обсудить и провести повышение на 20–30 %, и они, может быть, поделятся… а эти забастовки… они всегда плохо заканчиваются… потому что, когда забастовка урегулирована… они же должны прийти к какому-то общему соглашению… но оно вынужденное, и рабочие находятся под давлением… Я знаю, что человеческая натура такая, а не иная, но…

Последнее, довольно путаное высказывание совпадает со стереотипом мышления, присущим N, о врожденной порочности человеческой натуры⁸.

После такого поворота респондент высказывается с обычным для Н осуждением государственного контроля и т. п., и заканчивает неоднозначным заявлением по поводу часовой оплаты:

Ну, такие вещи, я думаю, если – я думаю, они необходимы – я допускаю, что я, может быть, идеалист – я не думаю, что нужен закон о минимальной оплате, потому что считаю, что работодатель должен платить работнику столько, чтобы он на это мог жить, а если он не может платить, ну, тогда тому не надо там работать; но если хозяин не может платить, то он должен закрыть предприятие…

О желании прогрессивно мыслить свидетельствует скорее общая тенденция, чем конкретные высказывания. Когда поднимаются конкретные вопросы, в мыслях происходит переворот. «Политические инстинкты» этого человека, если можно так выразиться, противоречат его официальной прогрессивности. Чтобы обнаружить разницу политических потенциалов, лучше заняться исследованием скрытых психологических импульсов, а не официальной идеологии.

Подобную картину можно наблюдать у M118, из группы, которая посещает популярные лекции по психологии при университете. Он член демократической партии, имеет средние показатели по A-S, низкие по F и от низких до средних по Е. Интервьюер считает его «потенциальным N», но определенные, обусловленные структурой характера факторы мешают ему сохранять последовательность. Такое специфическое явление можно объяснить конфликтом между различными уровнями сознания. Когда речь идет о «больших» и относительно абстрактных вопросах политики, он занимает «прогрессивную» позицию.

Есть тенденция к социализму, не знаю, какого типа. Противостояние рабочих и предпринимателей, вероятно, регулируется правительством. Правительство будет прекрасно сохранять равновесие сил в конфликтах между рабочими и хозяевами. Основная тяжесть здесь касается свободного предпринимательства, но часто упирается в монополии. Крупные концерны выжимают маленьких людей, пока уже больше не могут. Пропасть между богатыми и бедными слишком велика. Одни работают до изнеможения, другие стоят в сторонке – так не будет порядка. Поэтому правительство должно больше влиять на экономику, независимо от того, называть это социализмом или нет.

Интервьюер случайно ехал вместе с респондентом из Беркли в Сан-Франциско и продолжил беседу в непринужденной, неофициальной форме; при этом он затронул тему профсоюзов, и в связи с этим мы получили классический пример резкого расхождения официальной идеологии и политического мышления, которое непосредственно выражает собственные интересы:

Он считает, что КПП (конгресс производственных профсоюзов) лучше, чем АФТ (Американская федерация труда), и что профсоюзы должны еще больше распространять свои функции на слои занятых в политике, образовании и в верхах управленческой деятельности; но сам не хочет вступать в Федеральный союз рабочих, который кажется ему сомнительным, так как этот профсоюз недостаточно думает о проблемах слоев с высокими доходами и слишком заинтересован в том, чтобы заработная плата более бедных групп была не ниже определенного минимума. Ему хотелось бы, чтобы профсоюзы больше заботились о возможности повышения оплаты труда и выработке критериев для продвижения людей.

Канадец М934, с курса ораторского искусства, имеет средние показатели, изучает теологию, чтобы стать священником. О себе говорит, что стоит «очень далеко на левом крыле», но тут же добавляет:

…я думаю всегда практически, и я не стал бы голосовать за социалистов… особенно если подумать, что они установят.

По его мнению, социализм нельзя создать на практике. Он еще годится в качестве идеи, так сказать, стимулирующего средства, но упаси Боже осуществить его на деле.

Я бы проголосовал за них… но только чтобы поддержать социалистическую оппозицию… помешать теперешнему правительству слишком уклоняться вправо… но я не верю, что у них достаточно опыта, чтобы… осуществить на деле свою политическую программу… и я считаю, их программу надо переделать.

Интервьюируемый очень хвалит британское правительство лейбористов, но как раз за то, что оно не стало проводить социалистическую программу и интерпретирует такую умеренность как признак «политического опыта».

Да… я уж думал, они готовы к тому… они не пытаются одним махом изменить общественный строй… я думаю, это доказательство их зрелости.

Этот респондент хочет создать себе престижный образ левого интеллектуала, но в реальной жизни явно опасается конкретного осуществления идей, с которыми выражает теоретическое согласие.

Едва ли случайно, что в этих примерах демонстрируемая идеология всегда прогрессивна, а реальные взгляды ей противоположны. Это совпадает с устойчивой демократической традицией в данной стране, которая требует признания демократических идей, в то время как выражение противоположных взглядов в некотором смысле неудобно. Сейчас потенциал фашизма проявляется в основном в защите традиционных идей, не важно, называются они либеральными или консервативными; напротив, «политический инстинкт», который в значительной степени основан на бессознательных импульсах, совсем другого рода. Мы рассмотрим это подробно в следующем разделе.

Анализ результатов опроса по взглядам⁹ в экономике и политике позволил провести различие между респондентами, имеющими одновременно высокие показатели по шкале РЕC и низкие по Е, и теми, кто имеет высокие показатели по обеим шкалам. Это различие мы выразим в терминах «истинное» и «псевдоконсерватизм». Первые поддерживают не только капитализм в его либеральной, индивидуалистической форме, но и те принципы традиционного американизма, которые решительно отвергают всякое угнетение и по-настоящему демократичны, как это показывает неприятие различных предубеждений против меньшинств. Материалы наших интервью дают возможность провести это различие более четко и более конкретно. Прежде чем мы займемся более подробно псевдоконсервативной идеологией, хотелось бы обратить внимание, что наше представление о таком образе мышления совпадает с общей тенденцией наших результатов в области психологии. А именно, мы проверим тезис, что потенциально фашистский характер в специфическом смысле, приданном этому понятию в наших исследованиях, не только поверхностно, но и по своей природе является скорее псевдо-, чем истинно консервативным. Соответствующая псевдоконсерватизму психическая структура подвержена условностям и авторитарному подчинению в сфере сознательного, что сопровождается склонностью к насилию, анархистскими импульсами и хаотичной деструктивностью в сфере бессознательного. Эти противоположные тенденции особенно видны в той части исследования, где дистанция между полюсами сознательного и бессознательного наиболее велика, где сопоставляются результаты теста на тематическую апперцепцию (Thematic Apperception Test)¹⁰ и клиническая часть интервью. Такие черты, как авторитарная агрессивность и мстительность, можно рассматривать как промежуточные между этими антагонистическими тенденциями предубежденной личности. Идеология, определяемая психологическими детерминантами, относится к рационализации, а рационализация «запретных» побуждений, таких, как стремление к разрушению, никогда не бывает полностью успешной. Если рационализация и ограничивает подлежащие табу импульсы, то она их все же не гасит без остатка, а выражает эти импульсы в «допустимом», модифицированном, косвенном виде, соответствующем требованиям общества, которые готово принять Я. Следовательно, самая поверхностная идеология псевдоконсерваторов ни в коей мере однозначно не консервативна, как они хотят нам внушить. Это не просто реакция, направленная против скрытого бунтарства, скорее она косвенно допускает те же деструктивные тенденции, постоянно довлеющие над индивидуумом из-за жесткой идентификации с проявляющимся сверх-Я. Это проявление неконсервативного элемента облегчается определенными сверхиндивидуальными изменениями современной идеологии, в которой традиционные ценности, как, например, неотчуждаемые права человека, подвергаются редко выраженной, но тем не менее жесткой атаке возрастающих сил подавления, которые вытесняют все, что считают слабым. Мы должны принять за основу, что те тенденции развития, которые более или менее стремятся к фашистскому, государственно-капиталистическому строю, проявляют скрытые идеологические тенденции к насилию и дискриминации. Все фашистские движения официально обслуживаются традиционными идеями и ценностями, но на самом деле придают им совершенно другое, антигуманное значение. Псевдоконсервативный синдром, который образовался, вероятно, за последние четыре столетия, вряд ли потому является таким типично современным феноменом, что прибавился какой-то новый психологический элемент. Объективные социальные условия способствовали тому, что такой структуре характера стало легче открыто выражать свои взгляды. Это один из неутешительных результатов наших исследований, и следует честно признать, что процесс общественного одобрения псевдоконсерватизма зашел уже довольно далеко и, несомненно, приобрел массовый характер. Во взглядах некоторых типичных Н представления политически консервативные, а также традиционно либеральные часто получают нейтральную окраску и служат исключительно прикрытием репрессивных, переходящих в деструктивные, стремлений. Псевдоконсерватор – это человек, который во имя традиционно американских ценностей и институтов, защищая их от более или менее мнимых угроз, сознательно и бессознательно стремится с ними покончить.

Описание интервью респондента M109, Н, офицера-охранника с полуфашистскими взглядами, раскрывает схему псевдоконсерватизма:

В анкете на вопрос, какую партию он выбирал, он отвечает – «республиканскую», а потом зачеркивает это. Он одобряет демократов, выступающих против Нового курса и республиканцев типа Уилки, и отвергает демократов, если они за Новый курс, а также традиционных республиканцев. Объяснение этому находим в том месте интервью, где он говорит, что партия ничего не значит, а все зависит от кандидата¹¹.

Когда у него спрашивают, что он понимает под республиканцем типа Уилки, он отвечает, что Уилки поддерживают те же, что и Дьюи. Воротилы экономики оказывали покровительство обоим, Уилки и Дьюи.

Показатель 67 по шкале РЕС средний. Перепроверка отдельных показателей шкалы указывает, что он не является настоящим консерватором в смысле ярко выраженного индивидуализма. Тем не менее он дает положительный ответ на большинство вопросов РЕС, достигает показателя плюс 3 на вопрос «Ребенок должен научиться знать цену доллару?» и на вопросы о Моргане и Форде, но большинство других ответов отмечены показателями плюс 1 или плюс 2. Но следует упомянуть, он не согласен, что депрессии похожи на головную боль, что бизнесмены важней, чем артисты и профессора; он считает, что правительство должно каждому гарантировать доход, акционерные общества и богачи должны платить более высокие налоги, и что обобществленное здравоохранение – хорошая вещь. На последнем вопросе он доходит до плюс 3. Из этого явствует, что он приветствует решение некоторых социальных задач с помощью правительства, но считает, что контроль должен находиться в надежных руках. Интервью показывает это еще яснее. До того, как он пришел шесть с половиной лет назад в полицию, он работал в сфере больничного страхования. Он говорит, что сначала вел борьбу с Американской медицинской ассоциацией, которая не помогала страхованию больных, но позже посчитал, что умнее бросить эту работу, так как в недалеком будущем появится государственное здравоохранение.

Свою точку зрения на медицинское страхование он резюмирует следующим образом:

Мне нравится его массовый характер, но я думаю, что частная экономика сделала бы это лучше, чем правительство. Врачи испортили все дело, а политики сделали бы его еще хуже. Народу нужно что-то подобное, и я в теории за это, если к этому умело подойти.

По этим высказываниям интервьюеру стало понятно, что у респондента есть некоторая система коллективистских ценностей, но контроль он хотел бы видеть в руках группы, с которой может себя идентифицировать. Вряд ли это отвергаемые им профсоюзы, но наверняка это группы вроде Форда и Моргана.

В этом случае решающее значение имеет то, что у него, несмотря на реакционные в целом взгляды и преклонение перед властью, очевидные из других разделов интервью, просматривается склонность к социализму. Однако здесь не имеется в виду социализм, обобществляющий средства производства, а скорее явное, хотя и не совсем четкое желание заменить систему свободного предпринимательства и конкуренции государственно-капиталистической интеграцией, передать контроль и организацию общественной жизни самой мощной экономической группе, представителям тяжелой промышленности, да так, чтобы им не могли воспрепятствовать ни демократическое многообразие мнений, ни группы, которые обязаны своей властью только формальной демократии, но за которыми не стоит «легитимная» и реальная экономическая власть.

Такие «социалистические», или скорее псевдосоциалистические, собственно говоря, антилиберальные элементы псевдоконсерватизма служат для того, чтобы завуалировать антидемократические стремления. Согласно такому образу мыслей, формальная демократия слишком далека от «народа», народ только в том случае получит свои права, если на смену «негодным» демократическим методам придет некая пока неопределенная сила, система сильной руки.

М651А, также Н, убийца, отбывающий срок в тюрьме Сан-Квентин, является хорошим примером псевдодемократизма, своего рода особой разновидности псевдоконсерватизма.

(Что вы думаете о современном политическом развитии?) У нас в Калифорнии губернатором стал прокурор… этого не записывайте. Это ведь называют демократией… демократия – это наилучшая форма правления, но (не годится)…

Он резко критикует президента Рузвельта и особенно Национальную администрацию по восстановлению (National Recovery Administration), из-за которой, как он говорит, его отец потерял работу; но похоже, что этот вопрос он представляет себе не совсем ясно:

«Демократия – это хорошо, если ее правильно применять. Я считаю, что в этой стране у некоторых немногих людей слишком много денег. Я не верю в коммунизм, но здесь так много маленьких людей, которые никогда ничего не добьются…»

Респондент рассказывает, что его бабушка получает пенсию всего 30 долларов в месяц, на которые, он говорит, она прожить не может… В этом отношении закон следует изменить. Он подчеркивает, что обеспечение по старости необходимо распространить и на лиц, которые слишком стары, чтобы получить пользу от современных законов¹².

Здесь мы имеем дело с очень важной динамикой. Нельзя не признать, что формальная демократия в рамках существующей системы экономики не в состоянии постоянно гарантировать удовлетворение самых элементарных потребностей большинства населения, и в то же время демократическая форма правления представлена таким образом, будто она, употребляя излюбленное выражение наших респондентов, настолько приближается к идеальному обществу, насколько это вообще возможно. У тех, кто не в состоянии осознать экономические причины этого противоречия, возникает протест, обращенный против самой демократической формы государства. Так как оно не исполняет своих обещаний, это воспринимается как надувательство, и люди готовы променять его на систему, которая отвергает принципы человеческого достоинства и справедливости, но от которой они смутно ожидают какой-то гарантии для своей жизни, надеясь на лучшее планирование и организацию. Даже самое радикальное понятие американской демократической традиции – идея революции – используется в псевдоконсервативном политическом мышлении, но в опошленном виде. Это лишь неопределенное представление насильственного переворота, без конкретных целей для народа, переворота, который с революцией связывает только аспект внезапного и сильного перелома, но в остальном выглядит скорее как административное действие. Призыв, который был так популярен после поездки принца Уэльского в бедствующие области Северной Англии, был полон бунтарства, ненависти, но оказался совершенно бессильным: «Надо что-то делать с этим». Это выражение дословно встречается в интервью F105, Н, 37-летней домашней хозяйки, инвалида, подверженной фрустрации с сильными параноидными чертами. Она все время голосовала за Рузвельта, потому что «решила быть именно демократкой». На вопрос «Почему?» она продолжает:

Я не знаю. Во-первых, я против капитализма, а республиканцы за него. Демократы пытались помочь рабочим проявить себя. Мой отец много лет голосовал за Томаса. Он думает, что мир постепенно к этому придет. Но он никогда не делал из этого проблемы. (Являются ли ваши идеалы отражением этой позиции?) О, может быть, но я этого не сознаю. Я проголосовала, как только смогла. (Как вы думаете, что будет после войны?) Может быть, снова придут республиканцы. Я думаю, американское общество очень изменчиво. Возможно, я тоже изменюсь. Мир находится в таком хаотическом состоянии, с этим надо что-то делать. В будущем мы должны научиться жить друг с другом, всем миром.

Но то, что мнимая прогрессивность нашей респондентки обманчива, выявляется в разделе о меньшинствах, где она выступает как воинствующая антисемитка. Чтобы оценить значение смутного стремления этой женщины к радикальным переменам, ему нужно противопоставить точку зрения другого псевдоконсерватора, убежденного антисемита М661А, который отбывает наказание в Сан-Квентине за разбойное нападение. Как говорит интервьюер, этот респондент разыгрывает из себя пресыщенного «избыточным опытом» декадента, и отсюда выводит ложноаристократическую идеологию как предлог для насильственного подавления слабых. Политикой он интересуется очень мало, «только я думаю, что мы держим путь к коммунизму, который я абсолютно отвергаю». На вопрос о причине он признается:

Прежде всего я никогда не прощу русским революцию… Я считаю их убийцами, и не политическими убийцами. Я и Россию не простил, как не простил Францию за ее революцию, или Мексику, и я думаю, что счастливее всех мы были при Гувере, и мы должны были его оставить. Я считаю, при нем у меня было бы больше денег, и я не признаю налога на наследство. Если я в поте лица заработаю 100 тысяч долларов, то я должен иметь право оставить их, кому захочу. Я бы сказал, что не верю, что все люди созданы свободными и равными.

В то время как он из чистого индивидуализма еще соглашается с традиционной критикой государственного вмешательства, он приветствовал бы государственный контроль, если тот будет в сильных руках. Здесь мнение заключенного полностью совпадает с мнением упомянутого выше офицера-охранника М109 (стр. 131):

(Какого я мнения о государственном контроле в экономике?) Наполовину я за это. Конечно, кто-то должен за этим стоять… Я верю в государственный контроль, потому что он действует. В демократию я на самом деле не верю; если мы знаем, что кто-то есть у руля, то не может быть революции и тому подобных вещей. Но я мало читал о политике и не думаю, что могу сказать много.

То, что за политическими взглядами М661А на самом деле скрыта мысль о «достойных людях», показывает его объяснение, почему он отвергает все революции:

Они разрушают существующий порядок… и всегда их делают люди, у которых никогда ничего не было… я ни разу не видел коммуниста, который происходил бы из приличного общества. Я прочитал книгу Джорджа Бернарда Шоу (о социализме).

Можно выделить два типа псевдоконсерваторов: те, которые как бы верят в демократию, а на самом деле настроены антидемократически, и те, которые сами называют себя консерваторами, но втайне стремятся к разрушению. Тем не менее эта дифференциация несколько рационалистична, а что касается психологических мотиваций и реальных политических выводов, то они не вполне исчерпывающи. В крайнем случае она может соответствовать неполной рационализации; ядро явления в обоих случаях одно и то же. Только что цитированный 661А относится к группе псевдоконсерваторов в узком смысле слова, как и M105, студент-юрист с высокими показателями по всем шкалам, который подчеркивает свое консервативное воспитание и в то же время неприкрыто признается в симпатиях к фашистам:

Конечно, мои республиканские убеждения я перенял от родителей. Но в последнее время я много читал, и я согласен с ними. Мы семья консерваторов. Мы не хотим иметь с социализмом ничего общего. Отец жалеет, что в 1932 году голосовал за Рузвельта. Отец писал сенатору Рейнолдсу в Южную Каролину о националистической партии. Она вовсе не представляет «лучшую Америку», но не стала по-настоящему изоляционистской, но мы думаем, что наша страна предана и продана.

В главах по клиническим аспектам¹³ исследуется связь между фиксацией отца и авторитарными политическими убеждениями; здесь они четко прослеживаются. Респондент использует формулу, которую применяли фашисты накануне поражения Германии, цепляясь за свою антиутопию:

Америка сражается в этой войне, но не будет мира, если выиграем войну. Я не знаю, что я могу от этого получить.

Яркий пример псевдодемократизма в узком смысле мы видим в начале раздела о политике в интервью с M108, отъявленным фашистом, имеющим высокие показатели; он изучает токсикологию насекомых и представлен в главе «Типы и синдромы» как носитель крайне «манипулятивного» синдрома. Он отвергает Рузвельта, Новый курс и практически любую социальную гуманитарную идею, но одновременно он говорит, что ощущает себя «чем-то вроде социалиста».

Именно по такому образцу национал-социалисты отвергали Веймарскую республику во имя власти, не подлежащей демократическому контролю, провозглашали неприкосновенность частной собственности и в то же время внедряли в свой партийный жаргон слово «социалистический». Само собой понятно, что эта разновидность «социализма», которая реально сводится к ограничению личных свобод во имя расплывчатой общности, превосходно уживается со стремлением к авторитарному господству, как его выражают те, кто называет себя консерваторами. Эта очевидная несовместимость частных интересов (того, кто должен «что-то от этого получить») и объективной политической логики (неизбежность победы союзников) правдами и неправдами ставится на службу профашистскому послевоенному пораженчеству. Не важно, как будет дальше, но демократия должна быть побеждена. С точки зрения психологии здесь используется деструктивное клише «грозящей гибели».

Пораженчество характерно для другой черты псевдоконсервативного политического мышления: сочувствия к врагам-фашистам, к гитлеровской Германии. Эта черта может быть оправдана как принцип гуманного великодушия и просто как демократическое стремление дать каждому справедливый шанс. Это психология пятой колонны, из которой в предвоенное время гитлеровская пропаганда извлекала в демократических странах довольно большую выгоду и которая ни в коем случае не искоренена до сих пор.

M106, студент колледжа, имеющий высокие показатели по всем шкалам и довольно разумный во многих отношениях, на первый взгляд относится к Германии критически, но затем все же склонен занять апологетическую позицию, когда, говоря высоким слогом, прослеживает следы немецкого фашизма вплоть до необъяснимых исторических корней, которые по большей части фашистская пропаганда выдумала сама:

Немцы всегда были агрессивны, они любили парады, и у них всегда была большая армия. Они должны были заключить после прошлой войны несправедливый мир. Версальский договор был однозначно направлен против них, и так как дела у них шли плохо, они с готовностью прислушались к молодому человеку, каким был Гитлер, когда он появился. Если бы удалось заключить более справедливый мир, сейчас не было бы трудностей. А Гитлер появился с обещаниями, и люди были готовы присоединиться к нему. У них была ужасная безработица, инфляция и все такое подобное.

Легенда о «несправедливом» Версальском договоре должна была поддерживаться в странах за пределами Германии с помощью сильных психологических источников – бессознательного чувства вины по отношению к общеизвестному символу доблести, иначе эта легенда не смогла бы пережить гитлеровскую войну. То, что установка респондента в вопросе о Гитлере реально выражает сочувствие, подтверждается следующим высказыванием (приводившимся в предыдущей главе) о политике Гитлера, направленной на истребление евреев: