Текст книги "Десятое Правило Волшебника, или Призрак"

Глава 13

Джебра провела по своим плечам руками, будто одно лишь воспоминание о надрывном призыве боевых горнов вновь вызвало мурашками. Она глубоко вдохнула, чтобы восстановить самообладание, прежде чем взглянула на Ричарда и продолжила свой рассказ.

– Вся стража побежала к городским оборонительным укреплениям, оставив темницу без охраны. Разумеется, железных дверей, которые они заперли за собой, было более чем достаточно, чтобы помешать кому-либо совершить побег. После их ухода некоторые из узников начали выкрикивать одобрительные приветствия приближающемуся Имперскому Ордену и надвигающемуся падению Галеи, потому что верили, что приближается их освобождение. Но и они тоже затихли, когда к нам начали проникать отдаленные крики и вопли. Тишина поселилась в мрачных темницах дворца.

Вскоре я услышала лязг оружия, сливающиеся крики множества людей, втянутых в смертельную схватку, и все это приближалось и приближалось. Крики боя смешивались с ужасающими воплями раненых. И те и другие становились все громче, по мере того как защитники отступали. А затем враг был уже во дворце. Некоторое время я сама жила там, и поэтому знала многих из тех людей, кому пришлось это пережить…

Джебра замолчала, чтобы вытереть текущие по щекам слезы.

– Прошу прощения, – пробормотала она, вытаскивая из рукава платок и прикладывая его к носу, затем откашлялась и продолжила: – Не знаю, как долго бушевало это сражение, но спустя какое-то время я услышала нарастающий звук ударов боевого тарана по железным дверям наверху. Каждый такой удар отдавался в каменных стенах. Когда внешняя дверь не выдержала, звуки переместились ближе, затем и следующая дверь, оказавшаяся под тараном, тоже была снесена.

А затем толпы солдат с боевыми криками рассыпались по лестницам, часть из них оказалась в темнице. У них с собой были факелы, наполнявшие помещение перед моей камерой резким неприятным светом. Видимо, они искали сокровища и прочую добычу. Вместо этого нашли лишь грязное неприятное место, совершенно пустое. И они все бросились вверх по лестницам, оставив нас в темноте, в безмолвном, разрывающем сердце страхе.

Я думала, что больше не увижу их, но прошло совсем немного времени, и солдаты вернулись. На этот раз они привели с собой надрывно кричащих женщин – из обслуги дворца. Очевидно, эти солдаты хотели спокойно насладиться своей свежей добычей, хотели оказаться подальше от прочих мужчин, способных украсть или отобрать силой столь ценную живую добычу.

То, что мне пришлось слышать, заставило забиться в самый дальний угол моей камеры, но это никак не избавляло от окружающего; я по-прежнему могла слышать весь творившийся там ужас. И я не могла и представить, что бывают люди такого типа, которые смеялись и оживленно радовались тем ужасным поступкам, что они совершали. Те несчастные женщины… никто не мог помочь им, и не было никакой надежды на освобождение.

Одна из молодых женщин, похоже, вырвалась из рук державшего ее мужчины и в дикой панике понеслась к лестнице. Я слышала голоса, выкрикивавшие ей вслед, чтобы другие солдаты схватили ее. Она, похоже, была ловкой и сильной, но солдаты все же поймали ее и притащили обратно. Я узнала ее голос, как она умоляла сохранить ей жизнь, выкрикивая: «Пожалуйста, нет, нет, пожалуйста». Пока один из солдат держал ее, второй поставил сапог ей на колено и выкручивал ее ногу, пока я не услышала, как колено хрустнуло. Она закричала от боли и ужаса, а он проделал то же самое с другой ногой. Мужчины смеялись и объясняли ей, что теперь она больше не убежит, и потому ей следует задуматься о своих новых обязанностях. А затем они все занялись ей. Я никогда прежде не слышала таких ужасных криков.

Не знаю, сколько именно мужчин побывало в темнице, но они приходили и уходили, сменяя друг друга. И так продолжалось час за часом. Некоторые женщины продолжали кричать и стенать все время, пока подвергались насилию. Подобные «проявления несдержанности» приводили к взрывам неуемного смеха со стороны мужчин. Впрочем, это были не мужчины, а чудовища без совести и без малейшей сдержанности.

Один из солдат нашел связку ключей и прошелся по темнице, открывая все двери. Он смеялся и посвистывал, распахивая очередную дверь, объявляя заключенным об освобождении и приглашая узников принять участие в мести злобным нечестивцам, притеснявшим и угнетавшим их. Девушка, которой сломали колени – кажется, ее звали Элизабет, – за всю свою недолгую жизнь никого не угнетала и не притесняла. Она постоянно всем улыбалась, потому что была счастлива получить работу во дворце и потому что сильно увлекалась молодым подмастерьем плотника, который также работал там. Узники покидали свои камеры, стремясь скорее присоединиться к захватчикам.

– Почему они не выпустили тебя? – спросил Ричард.

Прежде чем продолжить, Джебра несколько раз судорожно глотнула воздух.

– Когда дверь моей камеры открылась, я прижалась в самом дальнем темном углу. Не было никаких сомнений в том, что случится со мной, если я выйду оттуда или буду обнаружена. Из-за общей суматохи, женских криков, воплей, смеха солдат и драк за места в очереди они, вероятно, не поняли, что я спряталась в темном углу. Ведь в этом подземелье почти не было света. Должно быть, решили, что эта маленькая комната пуста, как оказались пусты некоторые другие, и никто не удосужился взять факел и ткнуть им в темноту, чтобы взглянуть… В конце концов, остальные узники были мужчинами, все преступники, и все только и хотели выйти отсюда. Я никогда не пыталась заговаривать с ними, поэтому они вряд ли знали, что рядом с ними в темнице была и женщина, иначе точно пришли бы за мной. Кроме того, они все были… очень заняты.

Лицо Джебры исказилось от страданий и спряталось в ладонях.

– Не могу пересказать все те ужасы, что творились с женщинами почти рядом со мной. Наверное, остаток жизни меня будут преследовать кошмары обо всем этом. Изнасилование было только начальной целью этих мужчин. Их настоящей страстью было жесточайшее насилие, свирепое желание унижать и причинять страдания беззащитным, держать в своих руках их жизнь и смерть.

Когда женщины перестали сопротивляться, кричать и дышать, мужчины решили отправиться поискать выпивку и закуску, чтобы отпраздновать победу, а затем поймать новых женщин. Как лучшие друзья на пикнике, они давали друг другу клятвы, что не успокоятся до тех пор, пока в Новом мире не останется ни одной женщины, которой бы они не овладели.

Джебра обеими руками откинула волосы с лица.

– После того, как они все разошлись, в темнице стало спокойно и тихо. Я так и осталась, забившись в самый угол своей камеры, вцепившись зубами в кайму своего платья, стараясь не издавать ни звука, способного выдать меня, невольно вздрагивающая и сотрясающаяся в рыданиях. Мои ноздри наполнял ужасный запах крови и всего прочего. Странно, но с течением времени ваш нос становится нечувствительным к запахам, которые в первый момент вызывают приступ тошноты.

Но мне никак не удавалось остановить дрожь… не удавалось после того, как я слышала все эти страшные вещи, что проделывали с этими женщинами. Я боялась, что и меня могут найти и проделать то же самое. Пока я пряталась в камере, опасаясь издать хоть звук, опасаясь выйти оттуда, я смогла понять, как, при подобном обращении, сошла с ума Цирилла.

И все это время я слышала звуки, доносившиеся сверху, звуки все еще продолжавшейся бойни, звуки боли и ужаса, крики и стоны умирающих людей. До меня доходил запах маслянистого дыма. Казалось, эти сражения и эти убийства будут продолжаться бесконечно. Хотя женщины, лежавшие по ту сторону от моей открытой двери, уже не издавали ни звука, и я знала, почему. Я знала, что все они по ту сторону от забот и тревог этого мира. И молилась, чтобы они оказались теперь в заботливых руках добрых духов.

Я была истощена и теряла последние силы из-за состояния постоянного страха, но не могла спать – не смогла отважиться уснуть. Ночь кончалась, и наконец я увидела свет, просачивавшийся с лестничного проема; железных дверей, перекрывавших вход в темницу, больше не было и больше ничто не отгораживало находящийся наверху мир. Но я по-прежнему опасалась выходить туда. Я опасалась даже двигаться. И оставалась там, где была, весь день, пока в помещение вновь не спустилась ночная тьма. Неистовство и грабеж наверху продолжались без перерыва. Сражение заканчивалось, переходя в пьяный разгул и празднование победы. И рассвет не принес наступления тишины.

Тут я поняла, что больше не способна оставаться в этом месте; зловоние и смрад от мертвых женщин становились невыносимыми, как невыносимой была и сама мысль о том, чтобы находиться в этой темной норе, среди разлагающихся трупов людей, которых я когда-то знала. И тем не менее мой страх был так велик, что я оставалась там еще день, а затем и целую ночь.

Я так хотела пить и испытывала такой голод, что стала видеть на полу кубки с водой рядом с ломтями хлеба. Ощущала запах теплого хлеба всего лишь в нескольких шагах от себя. Но когда подходила туда – все исчезало.

Не помню точно, как это получилось, но наступило время, когда я настолько жаждала конца этого постоянного парализующего ужаса, что с радостью приняла бы смерть. Я слишком хорошо знала все, что ожидает меня впереди, но рассудила: с муками этого ужаса должно быть покончено. Я так хотела, чтобы все это кончилось. Я знала, что мне придется перенести страдания, унижение и боль, но знала и то, что, как и женщин, что лежали мертвыми неподалеку от меня, смерть от всего этого избавит, и я больше не буду страдать.

Итак, наконец я отважилась сделать шаг из темноты моей камеры. Первое, что я увидела, были мертвые глаза Элизабет, уставившиеся прямо на меня, как будто она всматривалась, поджидая, когда я выйду, чтобы увидеть, что сделали с ней. Ее вид, казалось, воплощал молчаливую мольбу ко мне быть свидетелем во имя правосудия. Но свидетельствовать было не перед кем, как не было и правосудия, а лишь мое молчаливое созерцание ее несчастного конца.

То, как выглядела она и другие женщины, заставило меня отступить назад. Видя характер издевательств, которым их подвергали, я наконец-то оказалась в состоянии связать эти жестокости и зверства с воспоминаниями об их криках. Это заставило меня безудержно зарыдать. Я съежилась от страха, представив, как и меня подвергнут подобным вещам.

А затем, в приступе слепой паники, я прикрыла нос от ужасного запаха краем платья и побежала сквозь путаницу выкрученных обнаженных конечностей и тел. Я стрелой пронеслась вверх по ступеням, не осознавая, куда бегу, и помня только о том, от чего бежала. И пока бежала, все время молилась о милосердии быстрой смерти.

Вновь увидеть дворец было тяжелым ударом. Это было прекраснейшее место, совсем недавно тщательно восстановленное после предыдущих нападений, происшедших несколько лет назад. Теперь же это были не просто развалины. Невозможно понять, почему люди пытались разрушать именно так, как они это делали, и какое наслаждение они находили в столь утомительных актах вандализма. Величественные двери были сорваны с петель и разломаны на куски. Мраморные колонны повалены. Повсюду валялись части расколоченной мебели. Пол покрыт мусором из осколков и частей от некогда великолепных изделий: черепки керамики с изумительной глазурью; уши, носы, крошечные пальцы и прочие фрагменты фарфоровых статуэток; расщепленная на кусочки деревянная резьба, когда-то покрытая позолотой; картины, располосованные или затоптанные грубыми сапогами. Окна были совсем разбиты, портьеры сорваны и затоптаны, статуи обезображены или разбиты. Стены в одних местах пробиты насквозь, в других забрызганы кровью, искусно отделанные комнаты загажены испражнениями, фекалии использованы, чтобы написать на стенах гнусные слова, наряду с клятвами предать смерти всех северных противников Ордена.

И повсюду были солдаты, подбиравшие брошенное другими такими же солдатами, обиравшие мертвых, грабившие все, что только удавалось, с абсолютным презрением разбивая вдребезги изящные украшения, подшучивавшие, стоя в очереди у комнат с плененными женщинами. Я застыла в изумлении среди разрушенного дворца, ожидая, что сейчас тоже буду схвачена и водворена в одну их этих комнат. Я знала, что такой судьбы мне не избежать.

Никогда прежде я не встречала людей, подобных этим. Это были существа, внушавшие неимоверный ужас. Огромные, неуклюжие, немытые мужчины в кожаных одеждах, покрытых рубцами и кровью. Большинство из них носили цепи у пояса и украшенные заклепками ремни. У многих были бритые головы, что делало их на вид более мощными и грозными. Другие поглядывали из-под спутанных переплетений длинных прядей сальных волос. Они все выглядели дикарями, и едва ли походили на людей. Их лица были черны от копоти костров и с полосками от струек пота. Их говор был громкий, грубый и отвратительно наглый.

Наличие этих людей в роскошных, в пастельных, розовых или голубых тонах комнатах дворца казалось почти комичным, но не было ничего комичного в окровавленных топорах за поясами, мечах, перепачканных запекшейся кровью, или цепах, ножах и дубинах с железными наконечниками, висевших под рукой, на поясе.

Но что наиболее поражало в них, так это глаза. У них, абсолютно у всех, были глаза не просто смирившихся с грязной работой, скажем, на скотобойне… а имевших похотливое расположение к ней. Каждое живое существо, попадавшееся им на глаза, они оценивали только с позиции: следует ли это убить? Но эти глаза принимали еще более жестокий оттенок при виде любой из захваченных женщин, передававшихся с рук на руки. От такого взгляда у женщин останавливалось дыхание, если не сердце.

Эти люди отвергали любые цивилизованные отношения. Они не совершали сделок, не обменивались товарами, как это принято у нормальных людей. Они брали то, что хотели, и дрались друг с другом из-за наиболее ценной добычи. Они крушили, разбивали и убивали по прихоти, без цели и без раздумий. Это были люди за рамками морали. Дикие, сорвавшиеся с цепи звери, оказавшиеся среди невинных и простодушных людей.

Глава 14

– Если солдаты были повсюду, почему они не схватили тебя и не утащили с собой? – спросила Кара с небрежной, но тем не менее подчеркнутой прямотой, на которую с такой легкостью могли быть способны только морд-ситы, как будто само понятие об общих правилах поведения вне досягаемости для нее.

Этот же вопрос пришел и в голову Ричарду, но в ту минуту ему не удалось совладать с собственным голосом.

– Они решили, что она определена в прислугу, – сказала Никки спокойным, рассудительным голосом. – Поскольку она бродила без тени паники и достаточно долго после начала грабежа и насилия, мужчины предполагали, что у нее есть на то основания, что кто-то из начальников вменил ей другие обязанности.

Джебра кивнула.

– Да, это так. Заметивший меня офицер тут же потащил меня в комнату, где были другие мужчины, собравшиеся вокруг разложенных на столах карт. Эта комната не была разгромлена и разграблена, как большинство других. Они начали требовать от меня ответа, почему им до сих пор не принесли еду, как будто я обязана была это знать.

Они выглядели точно такими же свирепыми и дикими, как и все остальные, и в первый момент я не поняла, что они были офицерами. Разница была лишь в почтении, которое проявляли по отношению к ним сновавшие туда-сюда с докладами другие солдаты. Некоторые из этих офицеров были более старшего возраста, их взгляд был более тяжелым, чем у обычных солдат, старавшихся не попадаться им на глаза. Увидев этот взгляд, я поняла, что это люди, привыкшие к немедленным ответам.

У меня сперло дыхание от слабого проблеска надежды – что смогу выжить, если удастся подыгрывать им, оттягивая время. Я поклонилась, начала извиняться и сказала, что немедленно отправлюсь за едой. Они лишь указали, чтобы я поспешила, очевидно, больше заинтересованные в еде, чем в раздаче наказаний. Я бросилась на кухню, стараясь идти целеустремленно, ни в коем случае не бежать, сдерживая себя из страха, что если эти люди увидят бегущую женщину, то будут реагировать как волки на вырвавшегося из укрытия молодого оленя.

На кухне были сотни работающих, в основном старшего возраста, и мужчины и женщины. Я узнала многих из них, так как они давно служили во дворце. Среди них были и молодые, более крепкие мужчины, необходимые для работы, слишком тяжелой для поварят или стариков, например, для разделки туш или поворота гигантских вертелов. Они все неистово трудились посреди ревущего огня и изрыгающих пар котлов, как будто от этого зависела сама их жизнь – что, разумеется, так и было.

Когда я появилась на кухне, люди там едва обратили на меня внимание, поскольку все метались из угла в угол, занятые самыми разными делами. Видя, что все работают в крайнем возбуждении, я схватила большое блюдо с мясом и предложила отнести его тем мужчинам. Люди на кухне были только рады, что появился кто-то, выразивший желание отправиться к солдатам.

Когда я вернулась с едой, офицеры, пославшие меня на кухню, отложили свои дела. Они вскочили с диванов и стульев и прямо грязными руками принялись хватать все, что лежало на подносе. Когда я поставила этот большой и тяжелый поднос на стол, один из офицеров уставился на меня, продолжая жевать, и с набитым ртом спросил, почему у меня нет кольца на губе. Я же не поняла, о чем он.

– Они вдевают рабам кольца в нижнюю губу, – сказала Никки. – Таким образом их метят как собственность людей, занимающих высокое положение, чтобы не позволять солдатам воспользоваться ими как добычей. Такой порядок дает возможность занимающим главенствующее положение иметь в своем распоряжении слуг для грязной работы.

Джебра кивнула.

– Офицер отдал приказы. Один мужчина схватил меня и держал, а другой оттянул мою нижнюю губу и продел сквозь нее железное кольцо.

Никки пристально смотрела куда-то вдаль.

– Железо они используют как бы в связи с железными котлами, чайниками и тому подобным. Железное кольцо служит признаком работников кухни.

Ричард видел в голубых глазах Никки пелену едва сдерживаемой ярости. Она тоже когда-то носила кольцо в нижней губе, хотя ее было из золота и означало, что она личная собственность императора Джеганя. Это не было честью. Никки использовали для куда худшего, чем просто грязная работа.

– Ты права на этот счет, – сказала Джебра. – Продев кольцо через губу, меня отправили назад, на кухню, чтобы я принесла им еще еды и вина. Лишь тогда я заметила, что остальные работавшие на кухне люди тоже носят железные кольца. Я была в немом оцепенении, когда бегала туда-сюда, доставляя офицерам все, что они требовали. Но зато удавалось иногда подкрепиться глотком воды и куском еды. Вполне хватало, чтобы не упасть от изнеможения.

Так оказалось, что я разделила участь тех перепуганных людей, что работали во дворце и получали теперь приказания от офицеров. Я едва находила время, чтобы обдумать шансы избежать худшей участи. И хотя кольцо при любом резком движении вызывало кровотечение, я была рада носить его в губе, потому что любой солдат, увидев это, менял свои намерения и оставлял меня в покое.

Вскоре меня стали посылать с тяжелыми заплечными мешками, полными еды и вина, доставлять это офицерам в другие части города. Попадая в сельскую местность, окружавшую город, я начала оценивать истинные масштабы того ужаса, который постиг Эбиниссию.

Когда Джебра впала в глубокую задумчивость, Ричард спросил:

– Так что ты увидела?

Она взглянула на него так, будто почти забыла, о чем она рассказывала, но затем справилась с оцепенением и продолжила.

– За городскими стенами оставались десятки тысяч павших в этом сражении. Земля, пока мог видеть глаз, была покрыта искалеченными трупами, многие из которых лежали группами там, где эти люди и погибли, защищая свою последнюю позицию. Это зрелище казалось нереальным, но я уже видела подобное раньше… в своих видениях.

Но хуже всего было то, что некоторое число галеанских солдат еще оставались в живых, хотя и тяжело раненные. Они лежали то тут, то там на поле брани, рядом с их мертвыми собратьями, уязвленные и неспособные уйти. Некоторые негромко стонали, лежа около мертвых. Другие были в лучшем состоянии, но по разным причинам тоже не могли двигаться. Один из них оказался как в капкане: ему придавило ноги опрокинутой и разбитой повозкой. Другой был пригвожден к земле копьем, пронзившим ему живот. И даже испытывая невероятную боль, он так отчаянно хотел жить, что не рискнул выдернуть древко, удерживавшее его. У других были так тяжело перебиты руки и ноги, что они даже не могли выбраться из мешанины обломков и трупов солдат и лошадей. Я понимала, что при наличии постоянно снующих везде солдат буду замечена и убита при любой попытке хоть чем-то помочь этим несчастным.

И пока я ходила туда-сюда между удаленными постами, я была вынуждена проходить мимо этого ужасающего поля боя. По холмам, где происходило последнее сражение, сотни людей медленно бродили среди мертвых, методично собирая их вещи. Позже я узнала, что это была небольшая армия мародеров, передвигающаяся следом за войсками Имперского Ордена – жившая за счет тех жалких отбросов, что оставляли за собой солдаты Ордена. Эти стервятники в людском обличье рылись в карманах мертвых солдат и делали прочее подобное, строя свою жизнь на смерти и разрушении.

Мне запомнилась одна старуха в грязной белой шали, подошедшая к одному галеанскому солдату, который был еще жив. Среди прочих увечий, у него была глубокая рана на ноге, обнажавшая кость. Его руки дрожали в одной бесконечно затянутой попытке «закрыть» огромную рану. Казалось чудом, что он все еще остается в живых. И когда эта старуха, укрытая шалью, бесцеремонно рылась в его одежде, в поисках чего-то ценного, он умолял ее о глотке воды. Она не обращала на него внимания, пока разрывала его рубаху, чтобы посмотреть, нет ли на шее цепочки с кошельком, как носили некоторые солдаты. Слабым, охрипшим голосом он снова запросил воды. Вместо этого она вытащила из-за пояса длинную вязальную спицу и, поскольку он продолжал беспомощно лежать, с силой всадила ее ему в ухо. У нее даже высунулся язык из уголка рта, когда поворачивала длинную металлическую спицу внутри его головы, повреждая мозг. Его руки дернулись, и он затих. Она выдернула спицу и вытерла ее об его штанину, недовольно бормоча себе под нос, что это его наконец успокоит. Убрав спицу за пояс, она вновь принялась обыскивать его одежду. Меня потрясло, какую практичность проявила она в таком грязном деле.

Кое-кто из этих извращенных стервятников разбивал камнями голову любому человеку, которого находили живым, просто чтобы быть уверенными, что он не набросится на них, когда они будут заняты сбором трофеев. Другие же из этих «мусорщиков» не утруждали себя сделать что-либо с раненым человеком, если он не мог воспользоваться руками и не пытался сопротивляться им; если он был жив, но не способен к сопротивлению, они лишь старались взять то, что могли, и шли дальше. Но среди них попадались люди, поднимавшие сжатый кулак и с восторгом кричавшие всякий раз, когда находили еще живого солдата, которого могли прикончить, словно такое действие делало их героями. Изредка попадались и такие, что выискивали беспомощных раненых и находили развлечение в издевательствах над ними самым ужасающим образом, довольные тем фактом, что эти люди не способны ни убежать от них, ни сопротивляться им. Хотя это было всего лишь делом нескольких дней – затем остававшиеся в живых или умрут от самих ран, или, в конечном счете, будут уничтожены толпами стервятников.

В течение нескольких следующих недель солдаты Имперского Ордена праздновали великую победу, предаваясь разгулу, насилию и грабежу. Они врывались в каждый дом, обыскивая в нем все углы. Все, что могло быть ценного, оказалось разграблено. За исключением небольшого числа людей, подобных мне, оказавшихся на положении слуг, ни один мужчина не избежал плена, ни одна женщина не избежала лап этих гнусных людей.

Джебра плакала, произнося эти слова.

– Ни одна молодая женщина не должна была бы выдержать то, что с ними делали. Пленные галеанские солдаты, так же как мужчины и дети из числа жителей города, хорошо представляли, что стало с их матерями, женами, сестрами и дочерьми… и войска Ордена понимали это. Несколько раз небольшие группы пленных, не в силах терпеть это, восставали, чтобы попытаться остановить насилие. Они все были перебиты.

Вскоре пленные были собраны в большие отряды, чтобы копать, по-видимому, бесчисленные ямы для мертвых. Когда они закончили с ямами, их заставили собрать все разлагавшиеся тела для массового захоронения. Те, кто отказывался, также заканчивали свой путь в ямах.

Когда все мертвые были подобраны и свалены в ямы, людей заставили копать длинные рвы. После этого начались казни. Были уничтожены почти все мужчины старше пятнадцати лет. В плену у Ордена их были десятки тысяч – и потребовались недели, чтобы их всех перебить.

Женщины и дети, под угрозой оружия, были вынуждены наблюдать смерть своих мужчин, и как их затем бросали в большие открытые ямы. Пока они наблюдали, им объяснили, что это пример того, что случается с теми, кто сопротивляется справедливому и нравственному закону Имперского Ордена. Им вдалбливали в головы через бесконечные казни, объясняя на все лады, каким богохульством по отношению к Создателю является то, как они жили – исключительно лишь для собственных эгоистических целей. Им говорили, что человечество должно быть очищено от подобной порчи и тем самым улучшено.

Во время казни одним отрубали головы, других ставили на колени перед ямой, а затем дюжие молодцы с дубинами, имевшими железный набалдашник, проходили вдоль этой шеренги и со всего маха били по голове каждого человека по очереди. При этом пара пленных, закованных в цепи, шла за ними и сбрасывала свежие трупы в ров. Некоторых узников использовали в качестве тренировочных мишеней для стрел или копий. Солдаты смеялись и шутили, когда пьяному исполнителю казни не удавалось убить жертву с первого раза, – такая у них была игра.

Хотя я заметила, что нарастание творимого ужаса стало причиной мрачного настроения и у некоторых солдат Имперского Ордена. И они тянулись к спиртному, видя в нем средство притупить отвращение к происходившему, чтобы быть способными участвовать в этом. В конце концов, одно дело убивать в пылу схватки, и совершенно другое – убивать расчетливо и хладнокровно. Но именно хладнокровное убийство и было их главным занятием. Когда жертвы падали в ров, их забрасывали землей те, кому вскоре предстояло присоединиться к ним же.

Я помню один дождливый день, когда относила еду офицерам, укрывавшимся от дождя под парусиной, прежде натянутой над лавкой, а теперь удерживавшейся на копьях. Они находились там для наблюдения за казнью, обставленной как тщательно подготовленный спектакль. Перепуганные женщины, которым предстояло быть свидетелями исполнения смертных приговоров, были приведены своими владельцами прямо из «публичных комнат», многие из них были едва одеты.

Из множества неожиданных возгласов узнавания и выкриков имен мне скоро стало ясно, что Орден специально находил мужей этих женщин и казнил их у них на глазах. Эти парам была устроена ужасающая встреча: они увидели друг друга перед вечной разлукой.

Сбившихся в кучу, беспомощных женщин заставили смотреть, как их мужчинам крепко стягивают за спиной руки кожаными ремнями. Их заставили встать на колени около свежевырытой ямы, лицом к женщинам. Вдоль этой шеренги шли солдаты, хватали по очереди каждого мужчину за волосы, поднимая голову, а затем перерезали горло. Я запомнила блестевшие на дожде мощные мышцы палачей. Продолжая держать свою жертву за волосы, они, перерезав горло, бросали очередное тело в яму, а затем переходили к следующему человеку.

Мужчины, ожидавшие подобной смерти, плакали и дрожали, выкрикивая имена своих возлюбленных, кричали об их неумирающей любви. Женщины вели себя так же, когда видели своих мужчин убитыми, а затем брошенными на груды других мужчин, все еще дергающих ногами и задыхающихся в предсмертной агонии. Это было самое ужасное и горькое зрелище, какое я видела в жизни.

Многие из этих женщин, едва увидев, что их любимый убит, падали в обморок, валились прямо в грязь, смешанную с рвотой. Остальные же в диком ужасе продолжали выкрикивать под дождем имена тех, кого видели обреченными на смерть. Они рвались из железной хватки стражников, которые смеялись, по очереди оттаскивая женщин, выкрикивая вслух подробности своих намерений по отношению к женщинам их мужьям, которых ожидала смерть. Это была извращенная форма жестокости, причинявшая страдания в таком масштабе, который я не могу выразить.

Этим не только разрывались семьи, но уничтожалось само бытие. Вам когда-нибудь приходилось слышать этот старый вопрос: каким, по-вашему, будет конец света? Вот таким. Это был конец света для бесчисленного множества людей… Только он длился довольно долго. Это был долгий поток множества уничтожаемых жизней, конечных завершений каждого индивидуального мира.

Ричард сильно сжал виски большим и остальными пальцами одной руки, словно хотел раздавить свой собственный череп. Наконец он с трудом справился с дыханием и голосом.

– И никто не попытался бежать? – спросил, нарушая звенящую тишину. – При всех этих насилиях, грабежах и казнях, неужели никто так и не сбежал?

Джебра кивнула.

– Да. Не сомневаюсь, что сколько-то человек сбежало, но, разумеется, не знаю этого доподлинно.

– Сбежавших было вполне достаточно, – сказала Никки тихим голосом.

– Достаточно? – повысил голос Ричард, будто оборачивая против нее свой гнев. Он уловил вспышку ярости, выскользнувшую из-под его контроля, и понизил голос: – Достаточно для чего?

– Достаточно для их цели, – сказала Никки, пристально глядя ему в глаза, стойко перенося то, что видела в его взгляде. – Орден вполне устраивает, что некоторые сбегают. Во время разгула жестокости, самого худшего из ужасов, они умышленно ослабляют охрану, чтобы быть уверенными, что несколько человек сбегут.

Ричарду показалось, что он тонет в обрывках унылых мыслей и безрадостных предположений.

– Зачем?

Никки, прежде чем ответить, долго смотрела ему в глаза.

– Чтобы распространять страх, который должен поразить очередной город. Этот страх служит для того, чтобы люди на пути продвигающейся далее армии скорее капитулировали перед лицом такого же жестокого обращения. И, таким образом, чтобы победа давалась без необходимости со стороны Ордена захватывать с боем каждый дюйм на своем пути. Этот страх, распространяемый сбежавшими, которые наверняка расскажут всем, что им довелось увидеть, тоже служит мощным оружием, которое крошит и растирает в порошок мужество и отвагу тех, кому еще предстоит пережить нападение.