Текст книги "Под крылом дракона"

И лишь спустя некоторое время, когда первый ужас прошел, я попыталась осмыслить ситуацию со всей силой своей детской логики. «Если мама приходит забирать меня из садика с новой прической, – сказала я себе, – значит, за то время, пока меня не было, она успела сходить в парикмахерскую». Этот простой логический аргумент тогда помог мне справиться с собственным страхом и опровергнуть ужасную теорию…

Так почему же сейчас, будучи взрослой, я все еще ловлю себя на этом невольном страхе – абсолютно нелогичном и даже смешном?

Нужно просто быть честной с собой и признать, что семья вполне может существовать без отца или матери. Или… без дочери. Это же, черт возьми, простая математика! Если убрать одно из слагаемых, сумма изменится, но никак не исчезнет, разве только это «слагаемое» окружали сплошные нули.

С тех пор как я попала сюда, прошло почти четыре месяца, если, конечно, внутренний календарь меня не подводит. Так не глупо ли думать, что все это время мои родители «не жили» без меня?

В растерянности от собственных мыслей я пригладила волосы.

Интересно… чем они сейчас занимаются? Папа, наверное, едет в поезде – как обычно, в одну из своих многочисленных командировок. Мама… она, скорее всего, вышла в магазин. Или к подруге. Или в ту же парикмахерскую. Ну а Мефистофель, никогда не питавший ко мне особого пиетета, наверняка лежит в кресле, лениво подергивая пушистым хвостом.

Да, они, конечно, искали меня, не спали по ночам. И сейчас, я уверена, ищут. Но, может быть, после моего исчезновения они снова смогут задуматься о ребенке? И простят наконец себя за Темку.

С тех пор как семь лет назад мой трехмесячный брат умер, подхватив тяжелую форму лихорадки, я больше не просила у родителей братика.

Мы старались забыть об этом, как о страшном сне, но я-то знаю, что они до сих пор винят себя в смерти Темки, хотя даже лучший педиатр в городе не смог тогда помочь – малыш угас, как уголек, за несколько дней.

Со временем острота утраты поблекла, я все реже мучилась бессонницей, вспоминая Темку, но до сих пор почти физически ощущала то гнетущее чувство вины, с каким родители смотрели друг на друга и на меня, думая, что я не замечаю их взгляды…

Тыльной стороной ладони я вытерла глаза. Слез не было. Странно… а мне казалось, реву в три ручья.

Не хочу возвращаться.

Мысль была внезапной и ясной, всплыла четким печатным текстом, словно кто-то выбил ее на сетчатке глаз.

Не хочу, потому что, как ни странно, под этим чужим небом мне легче дышать. Я будто вырвалась из паутины, сплетенной моими же родителями, и лишь теперь могу вдыхать этот пыльный воздух полной грудью…

Они любят меня, и я, конечно же, люблю их… Но именно поэтому, пока их глаза будут видеть мою спину, они не смогут оставить позади неподъемный груз вины и однажды просто задушат добровольно надетым ярмом и себя, и меня…

Не хочу. Не хочу! Я сжала кулаки так, что обломанные ногти впились в ладони.

Но если я останусь здесь, то куда мне идти? Кому нужна некрасивая, бесталанная девчонка, вроде меня?

– Лисья морда, ты чего вдруг нос повесил?

Жесткая рука хлопнула меня по спине, вздрогнув, я подняла голову.

Фудо нашел где-то птичье перышко, заткнул за ухо, став при этом походить то ли на какого-то европеоидного индейца, то ли на пастуха, ночевавшего в курятнике.

Выплюнув очередную изжеванную травинку, Фудо, без малейшего пиетета к моей грусти, ткнул длинным пальцем куда-то мне под ребра.

Пришлось ойкнуть и окончательно вернуться в реальность.

– Еще немного, и твой нос обвиснет до подбородка, как у моей бабки Фримы, вот уж страшная была ведьма! Слушай, а хочешь, песней развеселю?

– Лучше как-нибудь в другой раз, – буркнула я, потирая саднящий бок. – Не желаю быть обстрелянным овощами и… что там в тебя еще обычно кидают?

– Злой ты, – фыркнул Фудо, которого мои слова, кажется, ни чуточки не расстроили.

Жестом фокусника откуда-то из-за спины музыкант извлек лютню, погладил по лакированным бокам, принялся настраивать.

Мне оставалось лишь ждать начала выступления, бросая по сторонам опасливые взгляды и заранее продумывая пути для бегства.

Фудо откашлялся, провел пальцами по струнам – те зазвучали тонко, на удивление мелодично.

 
Ветер в ушах, обветрены губы —
Пахнет душицей воля!
Кто-то врастает в землю дубом,
А я – перекати-поле!
 
 
А что у тебя за душой?
Что у тебя за душой, путник?
Пара медяков да ольховая лютня!
Эх-хей!
 

Я еще с первой встречи отметила, что у Фудо на редкость приятный и хорошо поставленный голос, но никогда прежде песня не доставляла мне такого удовольствия.

Обхватив колени руками, я слушала, закрыв глаза и чувствуя, как удивительный, чуть хрипловатый голос прогоняет остатки мрачных мыслей.

– Эй, ребята! Фудо «Бродягу» поет!

Постепенно возле нас стал собираться народ. Слуги и воины слетались к нашему дереву, как пчелы к медовым сотам, рассаживались полукругом: кто-то – расстелив рубашку, а кто-то – прямо на землю.

Я с удивлением наблюдала, как разглаживаются морщины на суровых, обветренных лицах, как наполняются светом до этого тусклые, слезящиеся от ветра и пыли глаза.

А Фудо все пел, и его ладони порхали по струнам, как бледные бабочки…

 
Что мне, красавица, твои чары?
Кормят бродягу ноги!
Так что налей поскорее чарку
И провожай в дорогу!
 
 
А что у тебя за душой?
Что у тебя за душой, путник?
Пара медяков да ольховая лютня!
Эх-хей!
 
 
Эй, богачи! Что мне ваши монеты,
Брошенные, как мусор?
С лютней да с песней бродить по свету —
Вот что бродяге по вкусу!
 
 
А что у тебя за душой?
Что у тебя за душой, путник?
Чистое небо, пыль да дорога —
Что там короли, я богаче Бога!
Эх-хей! Эх-хей!
 

Глава 17
Я принимаю бой!

Спустя две недели после отъезда из замка мы прибыли в столицу.

Она встретила нас высокой крепостной стеной из серо-белого узорчатого камня, похожего на мрамор.

Над стеной возвышались островерхие крыши домов, украшенные всевозможными флюгерами и лентовидными флажками на шпилях, слепили пузатые золотые маковки и радовала глаз пестрая черепица.

Наш караван, как гигантская гусеница, наткнувшаяся на преграду, замер у городских ворот.

Барух, натужно покряхтывая, сполз с облучка и пару минут о чем-то переговаривался с начальником стражи, похожим на усатый пивной бочонок.

По обе стороны от ворот поигрывали копьями двое детин в алых замшевых камзолах с физиономиями выразительными, как кирпич.

Едва не вываливаясь из фургона, я с любопытством наблюдала за происходящим. Фудо, сидящий рядом, болтал ногами и со скучающим видом жевал сухой колосок.

Наконец Барух и начальник стражи пришли к соглашению – взаимовыгодному, судя по довольным физиономиям обоих и толстому кожаному кошелю, перекочевавшему из ладони торгаша в карман стражника.

С натужным скрипом огромные деревянные ворота, окованные железом, отворились, пропуская караван в город.

Столица оглушала шумом: грохотали колеса фургонов и повозок по булыжной мостовой, глухо отстукивали копыта лошадей, в один сплошной гомон слились человеческие голоса…

Горланили мальчишки, все поголовно в широких, закатанных до колен канареечных штанах и кепи, сдвинутых на правое ухо. Целыми стайками, безо всякого страха, бросались едва не под ноги лошадям. Праздно прогуливались горожане: мужчины – в длинных пиджаках, подвязанных широкими поясами, женщины – в приталенных глухих платьях до пола, с простыми гладкими прическами прятали напудренные лица под кружевными зонтиками.

– Никогда не был в столице? – Острый локоть Фудо ткнул меня в бок.

Я молча покачала головой, и, хмыкнув, музыкант оставил меня в покое.

Честно сказать, я ждала, что попаду в мрачный город Средневековья, но столица словно сошла со страниц сказок Ганса Христиана Андерсена.

С открытым ртом я разглядывала высокие, трех– и даже четырехэтажные дома, облицованные белым и красным камнем, кое-где красиво украшенные ползучим вьюном, задерживалась взглядом на вычурных вывесках – с незнакомыми словами, но вполне понятными картинками: сапог, грудастая женщина с кружкой пива, ножницы и моток ниток, наковальня.

Удивлял запах: никакой затхлости или смрада вылитых прямо на улицу помоев, пахло ванильной выпечкой, соломой и немного кислой капустой. Последнему запаху быстро нашлось объяснение – мы остановились возле рынка с цветастыми крытыми лотками.

Фудо резво спрыгнул на мостовую, помог мне спуститься.

Слуги Баруха принялись потрошить фургоны, вытаскивая тюки и корзины и утаскивая куда-то в глубь рынка.

Я продолжала, как зачарованная, таращиться вокруг, боясь даже моргнуть, чтобы ненароком не спугнуть чудесное наваждение.

Лишь сейчас я заметила, что между домами и на перекрестках безмолвными часовыми возвышаются массивные деревянные столбы, похожие на фонарные, с круглыми стеклянными навершиями.

– Здесь есть электричество? – удивленно спросила я Фудо, поглядывающего на меня все это время с хитрой полуулыбкой.

– Не понял… – Музыкант нахмурился. – Ты о чем?

– Фонари же! – Я ткнула пальцем в фонарный столб.

– Ну да, фонари. Тебя интересует, как в городе поддерживается освещение? Деревня ты, Лис! Понятное дело, в домах – с помощью магии. А ночью улицы освещаются светляковыми фонарями. Вот, гляди!

К одному из столбов, волоча длинную деревянную лестницу, подошел странного вида человек в глухом сером балахоне, с повязанным на пиратский манер головным платком. Приставив лестницу к фонарю, он с ловкостью обезьяны вскарабкался вверх, извлек из кармана тряпицу, подул на стеклянное навершие и аккуратно протер его.

– А что он делает? – отчего-то шепотом спросила я.

– Это фонарщик, – так же тихо ответил Фудо. – Сейчас будет кормить.

– Кого кормить?

– Кого-кого… Светляков, ясен пень!

Фонарщик тем временем, открыв стеклянное навершие на манер чайника, высыпал внутрь мелкие кусочки чего-то белого.

– Вообще, хорошо бы давать им мед – жить будут дольше, – со знанием дела заметил Фудо, – но мэрия экономит, кормит сахаром.

Я не нашлась что ответить, вытерла щеки рукавом, подумав вдруг, что лицо у меня наверняка потемнело от дорожной пыли и неприлично ходить с разводами на полфизии, если здесь даже фонари – и те протирают…

Надо признать, столица с ее чудесами и яркими красками мне начинала нравиться.

Совсем рядом зазывно прокричала толстая торговка в белом крахмальном переднике, тыча прохожим свой деревянный лоток, полный баранок и пряников. Рот немедленно наполнился слюной, я вдруг поняла, что готова отдать за один такой румяный пряник, посыпанный сахарным песком, если не честь, то совесть уж точно.

– Есть хочешь? – догадливо спросил Фудо, углядев, видимо, в моих глазах безмолвную тоску всего голодающего Поволжья.

Я закивала с таким энтузиазмом, что клацнули челюсти.

Честное слово, если Фудо не купит мне сейчас этот злополучный пряник, я либо приму мучительную смерть, захлебнувшись голодными слюнями, либо умыкну его прямо с лотка самым бессовестным образом!

Интересно, как здесь поступают с пойманными ворами? Надеюсь, не отрубают руки…

Пошарив в карманах, Фудо выудил пару ребристых круглых монет из зеленоватого металла, пересчитал.

– Так уж и быть, угощу вашу светлость, – сказал он. – Жди здесь.

– Я с тобой! – возмутилась было я, схватив музыканта за рукав, но тот лишь в раздражении дернул плечом.

– Я быстро, только торговку догоню. А ты стой здесь и никуда не отходи – еще, не дай Создатель, потеряешься в толпе.

– Но я хотел посмотреть столицу… – насупилась я.

– В другой раз, – отрезал Фудо, – караван скоро отбывает.

С этими словами он выдрал рукав из моих цепких пальцев и решительно припустил вслед за удаляющейся полной фигурой торговки.

Тяжело вздохнув, я присела на выпирающее колесо фургона, стала осматриваться. Караван походил на муравейник – слуги сновали туда-сюда, груженные всевозможной поклажей.

Мое внимание привлек один из ближайших фонарных столбов – сначала тем, что возле него галдела орава мальчишек, игравших в немудреную игру с ловлей тяжелого каменного шарика в подставленные кепки; затем, когда сорванцы разбрелись, я заметила, что к поверхности столба приклеены какие-то листовки с рисунками и надписями.

Подстегиваемая любопытством, подошла к столбу. Несколько листовок предлагало, судя по схематичному рисунку, то ли купить, то ли найти пропавшую собаку, но смысл большинства объявлений, написанных на незнакомом языке, я так и не поняла.

Меня заинтересовала последняя листовка, висящая отдельно от остальных – довольно высоко, метрах в двух над землей. Подпрыгнув, я сорвала ее, чуть надорвав в середине, поднесла к глазам.

На плотной желтой бумаге резкими четкими линиями была изображена голова дракона – уродливая, страшная, с огромными оскаленными клыками.

Чуть ниже шел текст на все том же незнакомом языке.

Неприятно засосало под ложечкой. О чем это объявление? Ясное дело, оно как-то связано с драконами… Меня не покидало ощущение, что написанный на желтой бумаге текст очень важен.

В растерянности я завертела головой. Фудо! Он сможет прочитать это!

Музыканта нигде не было. Неподалеку я заметила приземистую фигуру Баруха.

Несмотря на неприязнь, я бы обратилась за помощью и к торговцу, но рядом с ним, сгорбившись и закутавшись до самого носа в плащ, стоял какой-то человек. Приблизив лицо к уху торговца, человек нашептывал что-то такое, от чего на полных губах Баруха появилась сначала робкая и недоверчивая, а после – совсем уж радостная ухмылка во все тридцать два зуба.

Темные глаза перехватили мой взгляд, маслено блеснули.

Отчего-то стало неприятно, отвернувшись, я зашарила глазами по пестрой толпе.

– Фудо! – радостно крикнула я, когда увидела музыканта, быстро идущего мне навстречу.

Парень был бледен и мрачен. Он шел ко мне, пружиня шаг, собранный, как зверь перед прыжком.

И в руках у него не было никаких пряников.

– Фудо… – снова, уже чуть менее уверенно повторила я, не до конца понимая, что именно меня смущает в образе нового знакомого.

Парень приблизился, я немедленно ткнула ему скомканный лист.

– Я тут на столбе увидел… Можешь прочитать? А то жуть как интересно, а у меня с языками не очень…

– Лис, слушай внимательно. – Фудо больно схватил меня за запястье. – Нет! Не перебивай. Ты в большой… слышишь? В очень большой опасности!

Я недоуменно захлопала глазами, попробовала вырвать руку.

– О чем ты?

– На драконов объявили охоту. Инквизиция уже выслала к каждому из замков по отряду силовых магов. – Фудо говорил быстрым сбивчивым шепотом, глядя по сторонам, как беглый преступник. – С десяток драконов уже уничтожено, они не щадят никого…

– Не может быть! – крикнула я, но горло пересохло, и мой крик оборвался кашлем. – Не может быть… – повторила я. – Не верю!

– Тихо! – зашипел на меня Фудо. – Неважно, веришь ты или нет, но твой хозяин, скорее всего, уже мертв.

– Нет! Он сильный! Он Хасса-ба! Они не посмеют…

В ужасе от услышанного я даже забыла опровергнуть это обличительное «хозяин», так просто сказанное музыкантом.

– Не глупи! – Фудо почти рычал, приблизив ко мне бледное яростное лицо. – Ты знаешь, что такое магическая рондала? Даже у Хасса-ба не хватит сил противостоять ей!

Слезы беззвучно текли по щекам, я уже сама цеплялась за Фудо, не зная, что теперь думать, делать и как вообще жить после услышанного. Страх, черный животный страх сковал тело, навалился на плечи, пригибая к земле. Что, если… Джалу умер? Нет. Этого просто не может быть. Я не верю! Слышите? Я просто не верю в это, и плевать на все эти дурацкие магические рондалы!

– Ему уже не помочь, – глядя мне в глаза, жестко сказал Фудо. – Лучше подумай о себе. Без покровительства Хасса-ба ты – никто! Барух продаст тебя в рабство, можешь даже не сомневаться. Или, что еще хуже, выдаст Инквизиции, и как слугу дракона тебя ждет страшная участь…

– Да пусть только посмеет! Я – внучатый племянник графа…

– Ты просто глупая девчонка, не более.

Я поперхнулась своим возмущением, замолчала, расширенными глазами глядя на музыканта. Но как он догадался?..

– Ты явно не здешняя – не знаешь местности, обычаев, языка. И уж точно не из знати, у тебя крестьянские манеры. – Фудо говорил зло, грубо, схватив меня за плечи и время от времени потряхивая в такт своим безжалостным словам. – Ну а то, что ты девушка, не заметит только слепой. Или дракон.

Я опустила голову. Мне нечего было возразить.

– Тебе нужно бежать! Сейчас. Немедленно!

Я подняла на него слезящиеся глаза и невольно вскрикнула – к нам медленно, улыбаясь, как сытый Чеширский кот, шел Барух.

Проследив за моим взглядом, Фудо чертыхнулся. Пальцы на моих плечах сжались совсем уж немилосердно, наверное, останутся синяки.

– Не успеешь. Он уже знает.

– Что же мне делать? – Голос не слушался. Я во все глаза смотрела на Фудо. Он был единственным, кто мог помочь.

– Сейчас я уйду, а ты поговори с Барухом. Постарайся как-то отвлечь его внимание. Я подожгу один из фургонов. Когда начнется пожар – беги!

– А что, если тебя поймают? – прошептала я. – Что будет с тобой?

Лицо Фудо на секунду разгладилось, он улыбнулся.

– Не беспокойся за меня, глупышка. Я не пропаду.

С этими словами он вдруг хлопнул меня по плечу, громогласно расхохотался, словно я сказала что-то невообразимо смешное, и направился к фургонам.

Проводив музыканта прищуренным взглядом, Барух подошел ко мне.

Тяжелая рука с пухлыми пальцами и густой рыжеватой порослью легла мне на плечо. Непроизвольно попятившись, я попыталась сбросить ее, но Барух держал крепко.

– Ну что ж, девочка, пришло время отрабатывать свой хлеб.

Грубые пальцы схватили за подбородок, дернули голову в одну, затем в другую сторону, попытались залезть в рот – Барух рассматривал меня, как рыночную клячу.

– Не красавица. Но пару сотен серебром, пожалуй, выручу…

Я исхитрилась укусить его за палец. Торговец взвыл и отвесил мне оглушительную пощечину. Лицо обожгло болью, перед глазами заплясали черные круги.

– Маленькая тварь! Думаешь, твой хозяин защитит тебя? – Лицо Баруха исказилось ненавистью. – Так знай, он издох! Как и все ему подобные пресмыкающиеся выродки!

Я сплюнула натекшую из прокушенной щеки кровь. Сказала, глядя исподлобья:

– Он придет. Сдерет с тебя шкуру и натянет на барабан.

Барух улыбнулся, широко растягивая губы, похожие на жирных дождевых червей.

– Сегодня праздник, ты не знала? Голову казненного Хасса-ба привезли в столицу.

– Нет! – Я бросилась на Баруха в отчаянной попытке стереть эту отвратительную улыбку с его лица, но тяжелый кулак ударил меня в живот.

Я упала на землю, прижимая к животу руки и трясясь не столько от боли, сколько от страха, что торговец мог задеть Хууба.

Запутавшись в рубахе, малыш копошился где-то на груди. Осторожно прижимая его ладонью, я поднялась. Ноги не слушались, подгибались.

– Ты лжешь, – твердо сказала я. – Джалу придет и вытрясет твою грязную душу.

Глаза торговца потемнели, он снова занес руку для удара.

Я зажмурилась.

– Пожар!

Одновременно с Барухом мы повернули голову на громкий, взволнованный крик.

Один из фургонов уже пылал вовсю, жадные языки пламени лизали дерево и тканевый навес, на наших глазах огненная змея переползла на соседний фургон.

– Рагхарово племя! – взвыл Барух. – Недоноски! Несите воду!

Воспользовавшись возникшей суматохой, я бросилась в толпу. Барух орал что-то вслед, но я была уверена, что гнаться за мной не станет – товар в фургонах наверняка в десятки раз дороже, чем шкура какой-то девчонки.

Горожане живой рекой отхлынули от места пожара, и я влилась в эту пеструю, испуганную реку, потекла вместе с ней – неважно куда, главное, подальше от страшного торговца и его лживого рта… Я была уверена, что он врет насчет Джалу. Потому что мой дракон не мог умереть.

Я все еще беспокоилась за Фудо, он обещал, что с ним все будет хорошо, и мне очень хотелось в это верить.

Толпа увлекала, несла меня, как легкую щепку.

Господи, Бог-Дракон… если ты есть… А ты есть, я уверена, ведь Джалу верил в тебя! Прошу, пожалуйста, пусть он будет жив… Просто жив…

* * *

Небо – глубокое, черное, будто смотришь в бездонный колодец, гладкое, как натянутый шелк: ни облачка, ни звезды… Лишь редкие сполохи приближающейся грозы окрашивают горизонт бледной синевой.

Я стою на краю плато, широко раскинув руки, вдыхаю полной грудью влажный холодный воздух – он оставляет на языке солоновато-горький привкус. Пахнет морем. Здесь всегда пахнет морем.

Тонкими чернильными росчерками мечутся по небу грозовницы. И хочется к ним – шагнуть за край, поймать ветер под кожистое крыло, рассекать воздух, убегая от молний и догоняя тучи… Но отчего же именно сейчас, как никогда прежде, ощущается горечь этой ложной свободы, когда выше облаков не пускают прутья клетки?

Ты раб, дракон, – на тебе звенят цепи.

Подхожу к краю плато, сажусь в привычной манере, свесив ноги над пропастью – ледяной ветер щекочет ступни. Как давно я прихожу сюда, чтобы полюбоваться острыми пиками гор и темным, беспокойным бархатом кромки леса? Не одну сотню лет. И каждый раз неизменно замечаю: что-то меняется – и в далеких очертаниях леса, и в горных грядах, что становятся то ниже, то острее; и дорога к замку словно бы вьется иначе. Ничто не остается неизменным. Даже звезды гаснут, меняя незримый сейчас небесный узор.

Подставляю ладонь ветру. Да, все меняется. Вот и я уже не тот, что прежде. Угасну ли вскоре?

Ветер не дается в руки, молчит.

Запрокидываю голову – первые тяжелые капли дождя падают на лицо.

Перед глазами один и тот же образ: рыжая голова, склоненная к моему плечу. Волосы – мягкие, пушистые и словно объяты огнем, так что кажется, будто я осмелился выкрасть одного из птенцов хальюнгов прямо с горной вершины… В моем видении тоже ночь, но не такая, как сегодня, – сияют звезды, словно рассыпанный речной жемчуг, и в воздухе не пахнет грозой.

Я читаю стихи. Бог-Дракон, я никогда и никому не читал стихов!.. Так зачем?

Глупый старый дракон! Не устану это повторять: я и вправду смешон, как утративший последний разум старик.

Вспомни, как ты не хотел отпускать этого человеческого детеныша – да так, что всю ночь перед прибытием каравана не сомкнул глаз: все думал, как оправдать странное желание… Маленького лисенка нельзя отпускать одного в незнакомый опасный мир, полный зла, предательства и жестокости. Да и Раг О Нар – бездушный ящер, может не сдержать слова, ибо что ему честь? Бессмысленные слова.

Но оправдания были нелепы, как и само желание. Признай, ты просто хотел оставить его себе: быть отцом, другом – кем он захочет…

О, как ты жалок, Ра Джа Лу! Неужели забыл? У тебя нет права распоряжаться чьей-либо жизнью… Бог-Дракон, ты даже своей не смог распорядиться достойно!

Хотя к чему все эти терзания? С тех пор прошло почти две недели. Лис, должно быть, уже дома.

Дождь усиливается, заливает глаза, но я не смыкаю веки. Два солнца – алое и белое – пылают на черном полотне.

Не смотри на меня так, Тысячеокий, – я больше не жду искупления.

Искупление… какое глупое слово. Будто я пытаюсь выкупить у тебя собственную совесть.

Знаешь, Отец… я понял это совсем недавно: даже если ты вновь примешь под крыло своего сына, то мне самому – ни за что не простить себя.

Я уже не знаю, есть ли хоть какая-то мера страданий за грех отнятой жизни… А за тысячи невинных? И если есть, то сколько сердец в моей груди должно разорваться от боли и раскаяния, чтобы я получил то самое искупление? И не станет ли этой мерой моя собственная жизнь? А если и станет, то что мне терять…

Молния вдруг разрезает небесное полотно совсем близко. Грозовницы кругами спускаются к земле. Я чувствую запах – странный, неясный: так не пахнет ни море, ни лес, ни прибитая дождем пыльная дорога.

Запах знаком – до хрипа в груди, до трясущихся рук…

Я поднимаюсь на ноги, до рези в глазах вглядываюсь в даль – и вижу, как сквозь пелену дождя и белые отблески молний у самого края леса бесконечной рекой разливаются огни.

Факелы!

Я хозяин этих земель и слышу шелест каждого листа в кронах деревьев, шорох озерной змеи в камышах, дыхание пятнистой кошки, подстерегающей лань…

Но не их. Как и два века назад, инквизиторы двигаются быстро, бесшумно. Им ни к чему факелы, но они хотят, чтоб я их видел.

Я хохочу как безумный, и этот смех раздирает мне глотку. Я знал, что однажды это случится! Истинный хищник никогда не оставит свою жертву… и вот они вернулись за мной.

Широко развожу руки, наполняя легкие одуряюще чистым, трескучим от разрядов молний воздухом.

Кажется, я почти счастлив. Наконец-то!

Где-то глубоко, в подземельях замка, оживает черная глыба. Ярость и сила, заключенные в ней, просыпаются, зовут меня, сулят спасение. Я лишь смеюсь им в лицо. Нет! У вас больше нет власти надо мной! Как нет власти у правосудия над преступником, чья шея уже в петле.

Делаю шаг в пропасть, дождь и ветер хлещут по лицу… Трещат кости и разрываются сухожилия, и я кричу: не от боли, что чувствую в последний раз, – от предвкушения битвы.

Крылья раздуваются, как паруса, ловят попутный ветер. Взмываю высоко в небо, замираю над крышей замка. Черный шелк горизонта полыхает молниями.

Река из факелов, горящих ровно даже под тугими струями дождя, уже совсем близко, так что я могу различить вытянутые силуэты в глухих плащах, сияющую белую кожу, слепые бельма глаз без зрачков…

Вот оно – искупление! Спасибо, Отец…

Протяжно, как раненый волк, воет ветер, и неровно стучат сердца в такт его завываниям…

Где-то в глубине сознания загнанной птицей бьется мысль: «А что будет с ним? Вдруг не успел добраться?»

Но времени на размышления нет. Есть только мы: я и движущаяся навстречу молчаливая гибель.

Раскрываю пасть до хруста в челюстях – и рев, смешанный с густым чадящим огнем, перекрывает шум грома…

Я принимаю бой!