Текст книги "Держи марку! Делай деньги! (сборник)"

– Почему нет? Тебе станет не по себе от такой мысли?

– Да, наверное. Книги… короче, книги жечь нельзя. А… почему ты носишь накладную бороду? Я думал, волшебники отращивают настоящие.

– Необязательно, но этого ждет от нас публика, – сказал Пельц. – Равно как и звезд на мантиях. А летом в бороде ужасно жарко. О чем это я? Гевизы. Точно. Все слова имеют некоторую власть. Мы подсознательно это чувствуем. У некоторых слов – у заклинаний, например, и реальных имен богов – власти очень много. Относиться к ним нужно с уважением. В Клатче есть гора, а в этой горе множество пещер, и в этих пещерах погребено более сотни тысяч старых книг, по большей части религиозных, и каждая обернута белой льняной плащаницей. Может, это и чересчур, но умные люди всегда понимали, что избавляться от некоторых слов нужно бережно и с почтением.

– А не просто распихать в мешках по чердакам, – сказал Мокриц. – Минуточку… Голем назвал Почтамт гробницей неуслышанных слов.

– И неудивительно, – согласился Пельц. – В старину гевизы и библиотеки нередко нанимали големов, потому что единственные слова, наделенные властью влиять на големов, – это те, что записаны у них в голове. Слова имеют значение. И когда слова превышают критическую массу, они меняют саму ткань вселенной. Было у тебя ощущение, будто тебе что-то мерещится?

– Да! Я был в прошлом! Но при этом я оставался в настоящем.

– Ну да, ну да. Обычное дело, – сказал волшебник. – Переизбыток слов друг рядом с другом может влиять на время и пространство.

– И они разговаривали со мной!

– Я сказал Страже, что письма просят, чтобы их доставили, – объяснял профессор Пельц. – Пока письмо не прочитано, оно не завершено. Письма пойдут на все, чтобы их доставили. Но они не мыслят так, как мы это себе представляем, они не разумны. Они просто тянутся к любому доступному мозгу. Вижу, тебя уже сделали аватаром.

– Я не умею летать.

– Аватар – воплощенное подобие бога, – терпеливо объяснил профессор. – Фуражка с крылышками. Костюмчик золотой.

– Нет, это чистая случайность…

– Уверен?

В комнате повисло молчание.

– До твоего вопроса был уверен, – ответил Мокриц.

– Они не хотят никому причинять боль, господин фон Липвиг, – сказал Пельц. – Им просто нужно дойти до адресата.

– Нам в жизнь не доставить их все, – признался Мокриц. – На это уйдут годы!

– То, что вы вообще начали их разносить, уже хорошо, – сказал профессор Пельц, улыбаясь как врач, который сообщает пациенту, что волноваться не о чем: его болезнь заканчивается смертельным исходом лишь в восьмидесяти семи процентах случаев. – Могу ли я еще чем-нибудь помочь?

Он встал из-за стола, намекая, что у волшебника каждая минута на счету.

– Очень было бы интересно узнать, куда подевались люстры, – сказал Мокриц. – Хотелось бы их вернуть. В качестве символического жеста, так сказать.

– Ничем не могу помочь, а вот профессор Зобб наверняка подскажет. Он посмертный профессор Патологической Библиомантии. Можем заскочить к нему на обратном пути, если хочешь. Он сейчас в Волшебничьем Чулане.

– Почему он посмертный? – поинтересовался Мокриц, когда они вышли в коридор.

– Умер.

– Ясно. Я-то надеялся на метафоричный ответ, – сказал Мокриц.

– Ничего страшного, он решил встретить Ранний Смерть. Очень хорошее предложение.

– А, – ответил Мокриц. В таких ситуациях важно было улучить подходящий момент для побега, но они шли лабиринтами темных коридоров, а это не то место, где хочется потеряться. А то вдруг что-нибудь тебя найдет.

Они подошли к двери, за которой слышались приглушенные голоса и время от времени доносился звон стекла. Шум прекратился, как только профессор распахнул дверь, и было совершенно непонятно, откуда шел звук. Это был самый настоящий чулан, в котором не было людей. Только полки вдоль стен и баночки на них. В каждой баночке сидело по волшебнику.

Вот сейчас был бы отличный момент для побега, пронеслось у Мокрица в голове, когда Пельц снял с полки одну банку, открутил крышку и пошарил в ней в поисках миниатюрного волшебника.

– О, это не он, – весело сказал профессор, заметив выражение лица Мокрица. – Экономка разложила по банкам вязаные куколки, чтобы повара не забывали, что эти банки нельзя ни подо что использовать. Был тут у нас инцидент с арахисовым маслом. Я просто достану это отсюда, чтобы было лучше слышно.

– Тогда… где же профессор?

– В банке и есть… смотря что считать за «есть», – ответил профессор Пельц. – Очень сложно объяснить это обывателю. Он мертв… смотря…

– Смотря что считать за смерть? – угадал Мокриц.

– Совершенно верно! И он может вернуться по предварительному уведомлению. Многие волшебники старшего возраста предпочитают такой вариант. Говорят, отлично отдыхается. Совсем как отпуск, только дольше.

– И куда они попадают?

– Никто толком не знает, но, если прислушаться, слышен звон посуды, – сказал Пельц и поднес банку к губам.

– Профессор Зобб, можно тебя? Не помнишь ли ты, случайно, что случилось с люстрами на Почтамте?

Мокриц ожидал услышать в ответ тоненький голосок, но прямо у него над ухом раздался бодрый, хотя и немолодой голос:

– Чего? Ах да! Ну конечно! Одна попала в Оперу, а вторую приобрела Гильдия Убийц. А вот и пудинг! Пламенный привет!

– Спасибо, профессор, – мрачно отозвался Пельц. – У нас все хорошо…

– А мне-то какое дело! – фыркнул бестелесный голос. – Я закругляюсь – мы обедаем!

– Вот тебе и ответ, – сказал Пельц, положил вязаную куколку обратно в банку и закрыл крышку. – Дом Оперы и Гильдия Убийц. Похоже, непросто будет их вернуть.

– Да, думаю, я отложу эту затею на пару дней, – сказал Мокриц и вышел в коридор. – Опасные люди, чтобы с ними связываться.

– Не то слово, – сказал профессор и закрыл за собой дверь, и как по команде в чулане снова поднялся гам. – Лягаются эти сопрано не хуже мулов.

Мокрицу снились волшебники в банках, зовущие его по имени.

В лучших традициях пробуждения от кошмара, голоса постепенно слились в один, оказавшийся голосом господина Помпы, который тряс его за плечо.

– Они вымазаны вареньем! – вскричал Мокриц и перевел дыхание. – А?

– Господин Вон Липвиг, У Тебя Назначена Встреча С Лордом Витинари.

Когда до него дошло значение этих слов, волшебники в банках показались предпочтительнее.

– Ничего у меня не назначено ни с каким Витинари! Или?..

– Он Говорит, Назначено, Господин Вон Липвиг, – сказал голем. – Значит, Назначено. Мы Выйдем Со Стороны Конного Двора. У Главного Входа Собралась Большая Толпа.

Мокриц замер, натянув штаны до колен.

– Толпа рассержена? Ни у кого, случайно, нет ведра смолы? Перьев?

– Мне Неизвестно. Мне Были Даны Указания. Я Привожу Их В Исполнение. Рекомендую Тебе Делать То Же Самое.

Он быстро повел Мокрица закоулками, где еще витали в воздухе хлопья тумана.

– Который сейчас вообще час? – проныл тот.

– Без Четверти Семь, Господин Вон Липвиг.

– Ночь же на дворе! Этот человек спит когда-нибудь? По какому такому важному делу понадобилось вытаскивать меня из-под моей уютной теплой кучи писем?

Часы в приемной лорда Витинари шли неправильно. Иногда тик задерживалось на долю секунды, иногда так слышалось чуть раньше. Иногда тик или так пропускали свой черед. Это было почти незаметно, но если ты проводил в помещении больше пяти минут, отдельные, но немаловажные части твоего мозга начинали сходить с ума.

Мокриц и так всегда плохо чувствовал себя по утрам. Одно из преимуществ жизни по ту сторону закона состояло как раз в том, что можно было не вылезать из постели, пока люди не наводнят улицы.

Секретарь патриция Стукпостук беззвучно выскользнул в приемную, так незаметно, что его появление застало Мокрица врасплох. Ему редко встречались настолько бесшумные люди.

– Могу ли я предложить тебе кофе, почтмейстер? – спросил он тихо.

– Господин Стукпостук, у меня проблемы?

– Ничего не могу сказать, господин фон Липвиг. Читал ли ты сегодняшнюю «Правду»?

– Газету? Нет. О…

Мокриц прокрутил в голове вчерашнее интервью. Он же не сказал ничего плохого? Только хорошие, позитивные слова. Витинари же сам хотел, чтобы люди пользовались почтой.

– Мы всегда получаем несколько копий прямо из печатни, – сказал Стукпостук. – Я принесу.

Стукпостук вернулся с газетой в руках. Мокриц развернул ее, в ужасе уставился на первую полосу, прочел несколько строк, закрыл ладонью глаза и сказал:

– О боги.

– Обрати внимание на карикатуру, почтмейстер, – посоветовал секретарь простодушно. – Тебе должно понравиться.

Мокриц с опаской еще раз посмотрел на жуткий разворот. Бессознательно повинуясь инстинкту самосохранения, его взгляд уклонился от карикатуры, на которой были изображены двое улиных сорванцов. Один из них держал в руках полоску однопенсовых марок. Под рисунком было написано:

1-й мальчишка (купив несколько новомодных «марок»): «Эй, видал? Зад лорда Витинари!»

2-й мальчишка: «Вот еще, буду я облизывать его за пенни!»

Мокриц стал белее мела.

– Он видел? – прохрипел он.

– О да, господин фон Липвиг.

Мокриц вскочил.

– Время сейчас раннее, – сказал он. – Господин Трупер еще на службе. Если я потороплюсь, он, может быть, найдет для меня минутку. Так что побегу я. Никто не будет возражать? Избавлю вас от бумажной волокиты. Не хочу никому быть в тягость, я даже…

– Тише, почтмейстер, тише, – сказал Стукпостук и усадил его обратно на стул. – Не нервничай по пустякам. Скажу по своему опыту: его сиятельство очень непростой человек. Глупо пытаться предугадать его реакцию.

– Ты хочешь сказать, моя жизнь вне опасности?

Стукпостук скорчил задумчивую мину и уставился на секунду в потолок.

– Хм… да. Я думаю, это вполне возможно, – сказал он.

– И я сохраню все мои конечности? И доступ к кислороду?

– Все это весьма вероятно, господин фон Липвиг. Теперь можешь проходить.

Мокриц на цыпочках вошел в кабинет патриция.

Лорд Витинари был скрыт за «Правдой», и только руки виднелись по обе стороны газеты. Мокриц в оцепенении перечитал заголовки.

«Мы не ломаемся», – обещает Почтмейстер!

Неслыханные нападки на семафоры!

«Доставим письма в любой конец света»

В обращение вводится удивительная новинка: «марки»

Это был основной репортаж. Сбоку была опубликована статья поменьше, которая тем не менее обращала на себя внимание, под заголовком:

«Гранд Магисталь»

Очередное падение: Связь с Континентом прервана

… а в самом низу, увесистым шрифтом, чтобы подчеркнуть легковесный характер текста, под заголовком:

«Против истории не попрешь!»

… была дюжина историй о том, что происходило, когда люди получали свою древнюю почту. Были там и потасовки, перетекшие в волнения, был господин Паркер со своей невестой, были и многие другие. Почта внесла небольшие коррективы в непримечательные жизни этих людей. Они как будто прорубили окно в историю и увидели, что могло бы быть.

Это занимало всю первую полосу, не считая заметки о «загадочном убийце», который избил до смерти какого-то банкира в его собственном доме. Стража была озадачена, говорилось в заметке. Это немного приподняло Мокрицу настроение. Уж если их пресловутый вервольф не может выйти на след преступника, может, и Мокрицу удастся улизнуть, когда придет время. Смекалка лучше нюха.

Лорд Витинари не замечал Мокрица, и тот задумался, что будет, если вежливо кашлянуть.

В этот момент газета зашуршала.

– В колонке «Грамота» пишут, – раздался голос патриция, – что выражение «засунь это себе в джемпер» восходит к древней эфебской пословице, насчитывающей как минимум две тысячи лет, – то есть возникшей задолго до джемперов, но, вероятно, позже процедуры засовывания, – он согнул газету и посмотрел на Мокрица поверх страниц. – Не уверен, следишь ли ты за этой любопытнейшей этимологической дискуссией.

– Нет, милорд, – сказал Мокриц. – Смею напомнить, что последние полтора месяца я провел в камере смертников.

Патриций отложил газету, сцепил пальцы домиком и посмотрел на Мокрица поверх них.

– Ах да. Совершенно верно. Так, так, так.

– Послушайте, мне очень жаль… – начал Мокриц.

– В любой конец света? Даже богам? Наших почтальонов так просто не сломить? Против истории не попрешь? Очень впечатляюще, господин фон Липвиг. Ты навел немало шороху, – сказал Витинари с улыбкой, – как сказала кошка мышке, поймав ее под лавкой.

– Я не говорил именно этих…

– Насколько мне известно, госпожа Резник всегда пишет именно то, что ей говорят, – заметил Витинари. – Ужасное качество для журналиста. Портит все веселье. Ты подсознательно чувствуешь, что тебя где-то провели. Как я понимаю, ты теперь торгуешь векселями ко всему прочему?

– Какими векселями?

– Марками, господин фон Липвиг. Долговое обязательство доставить по назначению почту стоимостью в один пенни. Обязательство, которое должно быть исполнено. Подойди сюда, взгляни на это, – он встал из-за стола, подошел к окну и поманил Мокрица пальцем. – Подойди, господин фон Липвиг.

Опасаясь быть выброшенным на мостовую, Мокриц все же подошел.

– Видишь высокую клик-башню, там, на Тумпе? – спросил Витинари и указал пальцем. – За все утро ни одного сообщения по Магистрали. Какие-то проблемы в башне на равнинах. Сто Лат не принимает и не передает сообщений. А теперь посмотри вниз.

Мокриц не сразу сообразил, на что смотрит, но…

– Очередь к Почтамту? – удивился он.

– Да, господин фон Липвиг, – сказал Витинари с мрачным ликованием. – За марками, которые им разрекламировали. У жителей Анк-Морпорка чутье на, скажем так, увеселения. Иди работай, господин фон Липвиг. Уверен, тебя переполняют новые идеи. Не позволяй мне тебя задерживать.

Лорд Витинари сел за стол и взял в руки газету.

Вот же оно, прямо на первой странице, подумал Мокриц, не мог он не заметить.

– Кхм… насчет… этого самого, – сказал он, поглядывая на карикатуру.

– Какого именно этого самого? – поинтересовался Витинари.

Повисла пауза.

– Кхм… да ничего, в общем-то, – сказал Мокриц. – Я тогда пойду.

– Конечно, почтмейстер. Почта ведь должна дойти до адресата.

Витинари прислушался к хлопнувшим вдалеке дверям, после чего встал и выглянул из окна, где увидел золотую фигуру, пересекающую дворцовый парк.

Зашел Стукпостук и стал собирать бумаги с пометкой «Исходящее».

– Превосходно, милорд, – сказал он тихо.

– Спасибо, Стукпостук.

– Вижу, господин Слыпень скончался, милорд.

– Похоже на то, Стукпостук.

Когда Мокриц приблизился к Почтамту, по толпе прошел шепот. К его несказанному облегчению, господин Шпулькс уже ждал его в сопровождении одного из серьезных работников словопечатни. Шпулькс бросился Мокрицу навстречу.

– У меня для тебя, кхм, несколько тысяч, кхм, товаров обоих видов, – зашептал он, извлекая из-под сюртука пакет. – Однопенсовые и двухпенсовые. Не лучшее, на что мы способны, но я подумал, тебе сейчас они очень нужны. Говорят, клик-башни опять стоят.

– Ты меня очень выручаешь, господин Шпулькс. Будь добр, занеси их внутрь, пожалуйста. Кстати, не в курсе, сколько стоит отправить клик до Сто Лата?

– Самое короткое сообщение минимум пенсов тридцать, – сказал гравер.

– Спасибо. – Мокриц отошел назад и сложил руки рупором. – Дамы и господа! – прокричал он. – Почтамт откроется через пять минут и начнет продажу однопенсовых и двухпенсовых марок! Помимо этого мы отправляем почту в Сто Лат! Первая экспресс-доставка в Сто Лат состоится через час, почта прибудет по назначению уже к полудню. Стоимость стандартного письма составит десять пенсов! Повторяю: десять пенсов! Почта, дамы и господа! Остерегайтесь подделок! Благодарю за внимание.

По толпе прокатился гул, и несколько человек убежали.

Мокриц проводил Шпулькса в здание, вежливо закрыв двери перед лицом собравшегося народа. Его била дрожь, которую он всегда испытывал, когда игра набирала обороты. Жизнь вся должна состоять из таких моментов, решил он и, окрыленный, принялся раздавать приказы.

– Стэнли!

– Слушаю, господин фон Липвиг? – ответил юноша у него за спиной.

– Сбегай-ка на конюшни к Гобсону и попроси самую быструю лошадь, что у них есть. Передай, что мне нужна хорошая, быстрая лошадь, ясно? Чтобы кровь кипела! А не напудренную старую клячу – я пойму! Лошадь нужна мне здесь через тридцать минут! Свободен. Грош!

– Слушаю, вашеблагородь! – Грош даже отдал ему честь.

– Сообрази какой-нибудь стол вместо прилавка, – сказал Мокриц. – Через пять минут мы открываемся и начинаем принимать почту и продавать марки. Пока клик-башни не починили, я повезу почту в Сто Лат, ты остаешься за главного, будешь и. о. почтмейстера, до моего возращения. Шпулькс!

– Тут я, господин фон Липвиг, зачем же так кричать, – сказал гравер с укоризной.

– Извини, Шпулькс. Нужны еще марки. Часть я возьму с собой, вдруг будут обратные письма. Это возможно? Еще мне понадобятся пятипенсовые и долларовые марки, как только… Грош, ты в порядке?

Старик раскачивался на ногах, беззвучно шевеля губами.

– Грош? – повторил Мокриц.

– И.о. почтмейстера… – вымолвил Грош.

– Верно.

– Ни один Грош еще никогда не был и. о. почтмейстера… – Ни с того ни с сего Грош рухнул на колени и обхватил Мокрица за ноги. – Ох, спасибо вам, вашеблагородь! Я вас не подведу, сэр! Можете на меня положиться! Ни дожди, ни холода, ни мак…

– Да, да, спасибо, и. о. почтмейстера, достаточно, спасибо, – бормотал Мокриц, пытаясь вырваться из его рук. – Грош, вставай. Грош, пожалуйста.

– Можно мне поносить фуражку с крылышками, пока вас не будет, а, вашеблагородь? – взмолился Грош. – Это будет так много для меня значить…

– Не сомневаюсь, Грош, но не сегодня. Сегодня фуражка полетит в Сто Лат.

Грош поднялся с земли.

– Разве вам положено самому разносить почту?

– А кому еще? Големы слишком медлительны, Стэнли… ну, Стэнли – это Стэнли, а вы, господа почтальоны, ста… у вас богатый жизненный опыт, – Мокриц потер руки. – И хватит спорить, и. о. почтмейстера Грош! Пора продавать марки!

Двери распахнулись, и народ ворвался в зал. Витинари был прав. Если где-то что-то происходило, народ Анк-Морпорка не мог не принять участие. Однопенсовые марки запорхали через наспех организованный прилавок. Все рассуждают как? За один пенни ты имеешь что-то, что стоит один пенни. Ты ничем не рискуешь – ты считай что покупаешь деньги. Конверты были отдельной темой. Люди даже писали письма прямо на Почтамте. Мокриц взял на заметку: готовый конверт с маркой и листком бумаги внутри: набор «Письмо-Минутка»: Просто Добавь Чернил! Важное правило любой игры: всегда старайся облегчить людям возможность отдать тебе свои деньги.

Мокриц удивился – хотя тут же подумал, что ничего удивительного, – когда увидел Стукпостука, локтями пробивающего себе дорогу в толпе, с небольшим, но увесистым кожаным пакетом в руках, запечатанным восковой печатью с городским гербом и большой буквой V. Адресована посылка была мэру Сто Лата.

– Дипломатическая почта, – многозначительно сообщил он, протянув ему пакет.

– Марки покупать будешь? – поинтересовался Мокриц, забирая пакет.

– А тебе как кажется, почтмейстер? – спросил секретарь.

– Я абсолютно уверен, что дипломатические депеши не стоят ни пенни, – сказал Мокриц.

– Благодарю, господин фон Липвиг. Его сиятельство любит способных учеников.

Зато на другие письма в Сто Лат вовсю клеились марки. У многих были там родственники и друзья. Мокриц посмотрел по сторонам. Повсюду люди строчили письма, некоторые даже прикладывали свои листочки к стене, чтобы удобнее было писать. Марки – однопенсовые, двухпенсовые – расходились как пирожки. В другой части зала големы разбирали нескончаемые завалы почты…

В некотором смысле, можно было сказать, что жизнь била ключом.

Вы бы только видели, сэр, вы бы только видели!

– Это ты, что ль, Липвиг?

Он отогнал с себя грезы о люстрах и увидел перед собой необъятного человека. Потребовалась минута, чтобы узнать его и сообразить, что перед ним – хозяин конюшен Гобсона, одновременно самого популярного и бесславного возничьего предприятия в городе. Вряд ли преступность там цвела таким буйным цветом, как предполагали многочисленные слухи, но в этих огромных конюшнях нередко встречались сомнительного вида люди, которые были заняты единственно тем, что присматривались к прохожим. У Гобсона к тому же работал Игорь – об этом все знали, и оно, конечно же, удобно, когда у тебя такие расходы на ветеринара, но люди чего только не болтают…[7]7
  Например, что краденых лошадей под покровом ночи разбирают на запчасти, а потом они объявляются где-нибудь перекрашенные и с двумя разными ногами. Еще рассказывали, что была в Анк-Морпорке одна лошадка, у которой от головы до хвоста тянулся продольный шов, потому что ее сшили из двух других лошадей, которые попали в ужасную дорожную аварию.


[Закрыть]

– А, господин Гобсон, здравствуй, – сказал Мокриц.

– Ты что же это, господин, думаешь, я сдаю внаем старых, отбегавших свое кляч? – спросил Вилли Гобсон. Его улыбку нельзя было назвать на все сто дружелюбной. За ним стоял взволнованный Стэнли. Гобсон был огромным и грузным, но никак не тучным. Скорее, он смахивал на медведя, с которого сбрили всю шерсть.

– Я сам ездил на такой… – начал Мокриц, но Гобсон жестом перебил его.

– Хочешь, чтоб кипело, – сказал он и улыбнулся шире. – Знаешь, я всегда даю клиенту то, что хочу. Так что я привел для тебя Бориса.

– Да что ты говоришь, – сказал Мокриц. – И он довезет меня до Сто Лата?

– По меньшей мере, – сказал Гобсон. – В седле-то сам крепко сидишь?

– Когда речь заходит об отъезде из города, господин Гобсон, мне нет равных.

– Вот и славно, господин, вот и славно, – проговорил Гобсон медленно тоном человека, шаг за шагом подталкивающего жертву к капкану. – У Бориса есть свои недостатки, но у тебя не должно быть никаких проблем, раз ты такой опытный. Готов, а? Он прямо у входа. Мой человек его придерживает.

Оказалось, что, придерживающих огромного вороного скакуна на веревках было четверо. Лошадь плясала, металась, лягалась и кусалась. Пятый человек лежал на земле. Борис был сущим убийцей.

– Как я и сказал, господин, у него есть недостатки, но никто точно не скажет, что… как же это… ага, что он старая припудренная кляча. Точно хочешь, чтоб кипело?

Ухмылка Гобсона говорила сама за себя: вот так я расправляюсь с выскочками, которые пытаются мной помыкать; попробуй оседлай, а то выискался лошадиный эксперт!

Мокриц посмотрел на Бориса, который пытался растоптать лежавшего человека, потом посмотрел на толпу. Дело было даже не в золотом костюме. Если тебя зовут Мокриц фон Липвиг, выбор только один, а именно: повысить ставки.

– Сними с него седло, – распорядился он.

– Чего? – переспросил Гобсон.

– Сними с него седло, господин Гобсон, – решительно повторил Мокриц. – У меня очень тяжелая сумка, так что обойдемся без седла.

Улыбка не сошла с лица Гобсона, но все остальное лицо попыталось от нее отстраниться.

– Детей уже завел, дерево посадил, да? – сказал он.

– Оставь только попону и подпругу.

Гобсон больше не улыбался. Еще бы: со стороны будет слишком похоже на убийство.

– Может, передумаешь, господин, – сказал он. – Одному парню Борис в прошлом году откусил два пальца. А еще он горазд лягнуть, и расцарапать, и на дыбы встать, и вообще сбросит тебя за милую душу, если получится. В нем черти сидят, говорю тебе.

– Но он поскачет?

– Не то что поскачет – понесется как ужаленный. Бесовское отродье, – сказал Гобсон. – Тебе лом понадобится, чтобы заставить его свернуть. Короче, позабавились и будет, у меня полно других…

Гобсон поморщился, когда Мокриц одарил его своей фирменной улыбкой.

– Ты его выбрал, господин Гобсон. Я на нем поскачу. Буду признателен, если твои ребята развернут его в сторону Брод-авеню, пока я закончу с делами.

Мокриц вернулся в здание, взлетел вверх по лестнице, заперся у себя в кабинете, запихнул платок в рот и несколько секунд тихо скулил, пока ему не полегчало. Ему и прежде доводилось скакать без седла, когда дела принимали совсем уж жаркий оборот, но у Бориса были безумные глаза.

Но сдать сейчас назад… и он окажется посмешищем в блестящем костюме. Людям нужно зрелище, красивая картинка, что-нибудь, что западет в память. Все, что от него требуется, – это удержаться на лошади, пока они не выедут из города, и там уже спрыгнуть в первый подвернувшийся куст. Да, пойдет. А через несколько часов доплестись до Сто Лата с уцелевшей почтовой сумкой, которую он мужественно отобьет у разбойников. И ему поверят, потому что это будет казаться честным… потому что люди хотят верить, потому что это хорошая история, потому что стекло, если оно ярко блестит, будет похоже на бриллиант больше, чем настоящий бриллиант.

Мокрица на крыльце встретили аплодисментами. Солнце как по команде соизволило выйти из-за туч и заиграло в крылышках на фуражке.

Борис притих и жевал поводья. Но Мокрица этим было не провести: если такая лошадь, как Борис, ведет себя тихо – она что-то замышляет.

– Господин Помпа, подсади меня, – сказал он и перекинул почтовую сумку через плечо.

– Слушаюсь, Господин Вон Липвиг.

– Господин фон Липвиг!

Мокриц обернулся и увидел Сахариссу Резник, которая бежала по улице с блокнотом в руке.

– Рад тебя видеть, Сахарисса, – сказал Мокриц, – правда, я немного занят сейчас…

– Ты в курсе, что Гранд Магистраль снова стоит? – спросила она.

– Да, читал в газете. Но мне пора…

– Так ты все-таки бросаешь вызов клик-башням? – карандаш замер в ожидании.

– Я просто доставляю почту, госпожа Резник, как и обещал, – сказал Мокриц твердым мужественным тоном.

– Но ведь это довольно странно, согласись, что человек верхом на коне оказывается надежнее…

– Госпожа Резник, я тебя умоляю! Мы почтовая служба! – заявил Мокриц с пафосом. – Мы не предаемся мелочному соперничеству. Нам искренне жаль, что наши коллеги в семафорной компании испытывают временные технические неполадки, нам близка и понятна ситуация, в которой они оказались, и если они захотят, чтобы мы доставили клики вместо них, мы будем счастливы продать им наши марки – скоро в продаже будут марки стоимостью один, два, пять, десять пенсов и доллар – прямо здесь, на Почтамте, готовые к использованию. Кстати, в будущем мы планируем продавать марки со вкусом лакрицы, апельсина, корицы и банана, только не клубники, терпеть не могу клубнику.

Она улыбалась, записывая за ним, а потом спросила:

– Я же не ослышалась? Ты предлагаешь отправлять почтой клики?

– Разумеется. Застрявшие клики будут доставлены на Магистраль в Сто Лате. Взаимовыручка – наше второе имя.

– А может быть, все-таки нахальство? – спросила Сахарисса, и в толпе засмеялись.

– Понятия не имею, о чем ты, – парировал Мокриц. – Теперь, если…

– Ты снова показываешь семафорщикам дулю, – сказала журналистка.

– Полагаю, это какой-то профессиональный жаргон, – сказал Мокриц. – У меня в помине нет никакой дули, а если бы и была, стал бы я ее показывать. А теперь, прошу меня извинить, у меня тут почта, которую нужно доставить, пока Борис кого-нибудь не съел. Опять.

– Самый последний вопрос! Существенно ли уменьшится размер твоей души, если Отто сделает твою иконографию в момент отъезда?

– Думаю, тут мне возразить нечего, если не будет видно лица, – сказал Мокриц, а господин Помпа подставил ему глиняные руки вместо ступеньки. – Наши жрецы очень строго на это смотрят.

– Ну да, конечно, «жрецы», как же, – сказала госпожа Резник, позаботившись о том, чтобы кавычки дребезжали от сарказма. – Судя по виду этого зверя, другого шанса у нас может не быть. Выглядит как ходячая катастрофа, господин фон Липвиг.

Мокриц взгромоздился на коня, и толпа замерла. Борис лишь переступил с ноги на ногу.

Посмотрим на это так, рассуждал Мокриц. Что мне терять? Жизнь? Меня уже однажды повесили. Я под крылом ангела-хранителя. И произвожу прекрасное впечатление. Почему все покупают марки? Потому что я дал им зрелище…

– Командуй, господин, – сказал один из конюхов и потянул на себя конец веревки. – Когда мы его отпустим, то ждать не станем.

– Секунду, – быстро сказал Мокриц.

В первых рядах толпы он увидел фигуру. На ней было приталенное серое платье, а когда он посмотрел в ее сторону, она нервно выдохнула в небо облако дыма, встретилась с Мокрицем взглядом и пожала плечами.

– Поужинаем сегодня, госпожа Ласска? – прокричал он.

Люди обернулись. По толпе прошел смешок, кто-то захлопал в ладоши. Госпожа Ласска наградила Мокрица взглядом, который вполне мог оставить от него лишь дымящую горстку пепла, но потом коротко кивнула.

Как знать: под ананасом могут оказаться персики…

– Отпускай, ребята! – сказал Мокриц с легкостью на сердце.

Конюхи разбежались по сторонам. Мир еще долю секунды оставался неподвижен, а потом Борис встал на дыбы, выйдя из дремы, и пустился в дикий пляс, цокая задними ногами по мостовой и рассекая копытами воздух.

– Зер гут! Замирай!

Мир вокруг исчез. Борис понес.