Текст книги "Держи марку! Делай деньги! (сборник)"

Зачем нам нужна здесь башня и кто ее использует?

Мокриц опрометью побежал внутрь. Он нигде не видел лестниц, ведущих на крышу, но нельзя было знать наверняка, что скрывалось за толщей писем в конце заваленного коридора…

Он протиснулся по узкому проходу, заставленному мешками писем, и очутился в помещении, откуда выходили на задний двор большие двойные двери на засове. Там была лестница, и она вела наверх. Небольшие противопожарные лампы разливали в темноте лужицы света. Почтамт как он есть, подумал Мокриц: в Уставе сказано, что лестницы должны быть освещены, и они освещены, даже если по ним никто не ходит уже десятки лет – кроме Стэнли, который зажигает лампы.

Еще здесь был заброшенный грузовой подъемник той опасной конструкции, которая работала за счет перекачивания воды из огромного ливневого колодца на крыше, но Мокриц понятия не имел, как его запустить, да и в любом случае он едва ли осмелился бы им воспользоваться. Грош говорил, что подъемник сломан.

У подножия лестницы он увидел смазанный, но еще различимый меловой контур. Руки и ноги были не в самых удобных положениях.

Мокриц сглотнул и ухватился за перила.

Он пошел наверх.

Дверь на второй этаж открылась без труда: она распахнулась, едва он коснулся дверной ручки, и на лестничную площадку, подобно приливной волне, хлынул поток накопившейся почты. Мокриц пошатнулся и застонал, а письма скользили вокруг него волна за волной и ссыпались вниз по ступеням.

На одеревеневших ногах он поднялся на следующий этаж и обнаружил там еще одну тускло освещенную дверь, но на этот раз отошел в сторонку, прежде чем открыть ее. Поток все равно с силой ударил его по ногам, а шум мертвых писем звучал хриплым шепотом, пока они утекали вниз в темноту. Очень похоже на летучих мышей. Здание было переполнено мертвыми письмами, перешептывающимися друг с другом во мраке, в то самое время, как человек падал вниз, навстречу своей смерти…

Еще немного в таком темпе – и он кончит, как Грош, безумным как поварешка. Но в этом здании было что-то еще. Где-то здесь должна быть дверь…

Его голову размазало по стене…

Знаешь что, сказал Мокриц своему воображению, будешь и дальше продолжать в таком духе, я вообще тебя выключу.

Но оно предательски продолжало работать. Никогда, никогда в жизни он и пальцем никого не тронул. Он предпочитал делать ноги, а не пускать в ход кулаки. А убийство… убийство – это величина абсолютная. Нельзя совершить 0,021 часть убийства. Но нет, Помпа считал, что степень убийства можно отмерить линейкой. Допустим, где-то там, позади, и оставались люди, которым его преступления доставляли определенные… неудобства, но… как же тогда банкиры, землевладельцы и даже бармены? «Вот твой двойной виски, господин, – я только что убил тебя на 0,0003 части». Всё, что делали все, рано или поздно сказывалось на всех.

И вообще, многие его преступления и преступлениями-то считать нельзя. Взять хотя бы фокус с кольцом. Мокриц никогда не говорил, что кольцо было с бриллиантом. Было даже печально наблюдать за тем, как быстро честные граждане проникались идеей воспользоваться непросвещенностью бедного путника. Так недолго и разочароваться в человечестве – если бы он изначально был им очарован. И потом…

Третий этаж исторг еще одну лавину писем, но даже когда она стихла, бумажная пломба все так же плотно затыкала собой коридор. Мокриц подошел поближе, и несколько конвертов выпали, угрожая очередным обвалом.

Он уже начинал подумывать об отступлении, вот только лестницу сейчас устилали расползающиеся конверты, а он был не в настроении осваивать горнобумажные спуски.

Но пятый этаж точно должен быть чист, верно? Как бы иначе Бакенбард добрался до лестницы, где у него была назначена встреча с вечностью? И да, на площадке четвертого этажа до сих пор валялся клочок черно-желтой веревки, прямо на ворохе конвертов. Стража побывала там. И все равно Мокриц открыл дверь с той же осторожностью, с какой до него наверняка открывал ее стражник.

Упала пара-тройка конвертов, но основной обвал произошел еще тогда. Уже в нескольких шагах от него начиналась до боли знакомая стена из писем, утрамбованных плотно, как горная порода. Стража побывала и здесь. Кто-то пытался пробиться сквозь толщу конвертов, и там осталась пробоина. Этот кто-то просунул в затор руку по самое плечо, как и Мокриц сейчас, и точно так же его пальцы нащупали там только намертво утрамбованные конверты.

Здесь никто не выходил на лестницу. Для этого пришлось бы продираться сквозь стену конвертов не меньше шести футов толщиной…

Оставался последний пролет. Мокриц осторожно поднимался по ступенькам и преодолел уже половину пути, когда услышал, что у него за спиной начался оползень.

Наверное, он потревожил стену писем на нижнем этаже. Они рвались из коридора наружу с неотвратимостью снежной лавины. Когда набегающая лавина достигла края лестницы, почта охапками посыпалась вниз. Далеко внизу заскрипело и надломилось дерево. Лестница содрогнулась.

Мокриц бегом преодолел последние ступени, ведущие на пятый этаж, ухватился за ручку, открыл дверь и в таком положении переждал, пока не пройдет очередной почтовый поток. Все ходило ходуном. Послышался резкий треск, и вся лестница обрушилась из-под него, и Мокриц остался висеть в воздухе, а на него продолжали сыпаться письма.

Он болтался там, вцепившись в дверную ручку и зажмурившись, пока тряска и шум не поутихли, хотя время от времени треск дерева снизу все равно доносился.

Лестницы не стало.

Со всей осторожностью Мокриц поднял ноги и нащупал край коридора. Не делая резких движений – в частности не дыша, – он ухватился за дверную ручку с обратной стороны, так что дверь оказалась между руками. Медленно он стал зарываться пятками в кипы писем на полу коридора, попутно закрывая дверь за собой, и в то же время сместил обе руки на внутреннюю ручку.

Тогда он полной грудью вдохнул спертого, сухого воздуха, часто засучил пятками, изогнулся, как лосось на крючке, и наконец большая часть его тела коснулась твердого пола коридора. Риск пролететь пять этажей писем и лестничных обломков миновал окончательно.

Едва соображая, он снял с двери лампу и повернулся, чтобы оценить ситуацию.

Коридор был ярко освещен, везде были ковры, и нигде не было никакой почты. Мокриц посмотрел еще раз.

Там же были письма, от пола до потолка все было ими упихано. Он видел их, он чувствовал, как они падали мимо него в пропасть. Они же ему не привиделись: осязаемые, заплесневевшие, пропыленные – самые настоящие. Верить во что-либо другое было бы безумием.

Он обернулся посмотреть на руины лестницы, но не увидел ни лестницы, ни двери. Покрытый ковром пол простирался до самой стены.

Мокриц понимал, что всему этому должно быть какое-то разумное объяснение, но единственное, о чем он мог думать в ту минуту, было: как странно. Он боязливо протянул руку и дотронулся до ковра в том месте, где должна была быть лестница, но ощутил холодок на кончиках пальцев, которые прошли сквозь пустоту.

Он задумался: Стоял ли тот предыдущий почтмейстер на моем месте? Ступил ли он на твердый с виду пол, только чтобы скатиться, переломав кости, с высоты пятого этажа?

Мокриц стал пробираться по коридору в противоположном направлении, откуда слышался все нарастающий шум. Звук был неясный, неопределенный – мерный гул гудящего как улей здания, крики, разговоры, скрежет механизмов, шелест тысяч голосов, и шестеренок, и шагов, и печатей, и росчерков, густо замешанных в огромном пространстве, чтобы дать на выходе звуковую выжимку делового духа.

Коридор расходился в две стороны. Звук доносился из залитого светом помещения, прямо за поворотом. Мокриц подступил к начищенным до блеска медным балконным перилам – и остановился.

«Ладно, голову мы сюда доставили в целости и сохранности, что стоило немалых усилий, теперь самое время ей думать».

Зал Почтамта являл собой тусклые гроты с кипами старых писем. Ни балконов, ни сверкающей меди, ни гудящего роя работников там не было и в помине, не говоря уже ни о каких посетителях.

Так Почтамт выглядел давным-давно, и только тогда. Верно?

А еще, сэр, были балконы, вкруг всего центрального холла, на всех этажах, из железа, узорчатые как кружево!

…но в настоящее время от них ничего не осталось. И не то чтобы он сам переместился в прошлое. Глазами он видел бархатный ковер, но на ощупь там была все та же лестница.

Мокриц пришел к выводу, что ногами он стоял в самом что ни на есть настоящем времени, а глазами видел самое что ни на есть прошлое. Только ненормальный всерьез мог бы в такое поверить, но с другой стороны, от Почтамта всего можно было ожидать.

Бедняга Бакенбард решил пройтись по полу, которого здесь давно уже не было.

Мокриц остановился, не доходя до балкона, протянул руку вниз и вновь ощутил холодок на кончиках пальцев, когда ладонь прошла сквозь ковер. Кто же это был… ах да, господин Тихабль. Остановился здесь, поспешил заглянуть вниз и…

…шлеп, вот прямо шлеп головой вниз…

Мокриц выпрямился, ухватился за стену для надежности и осторожно выглянул в огромный холл.

Хрустальные люстры свисали с потолка – они не были зажжены, потому что солнечный свет, проникающий сквозь искрящийся купол, заливал зал, блаженно лишенный голубиного помета, но зато переполненный народом: кто мельтешил туда-сюда по шахматному полу, кто усердно трудился за длинными полированными прилавками – из редкого дерева, как отец сказывал. Мокриц не мог отвести глаз.

Картина, представшая его взору, была соткана из сотен передвижений, каждое из которых имело цель и смысл, и они органично сплетались в величественном хаосе. Там, внизу, с места на место перевозили большие проволочные тележки, груженные почтой; пачки писем громоздились на движущейся ленте; служащие со скоростью света рассовывали письма по ячейкам. Все эти люди работали как гигантский слаженный механизм – вы бы только видели, сэр!

Слева от Мокрица в дальнем конце холла высилась золотая статуя раза в три-четыре выше человеческого роста. Она изображала стройного молодого человека, по-видимому бога, на котором из одежды была одна только фуражка с крылышками, сандалии с крылышками и – Мокриц прищурился – фиговый листок с крылышками?

Скульптор запечатлел юношу в тот момент, когда он готовился прыгнуть в воздух, с гордым и решительным видом держа перед собой конверт с письмом.

Статуя подчиняла себе все помещение. В настоящем времени никакой статуи не было и постамент пустовал. Если уж люстры и прилавки повыносили, то у статуи, которая выглядела золотой, не было ни малейшего шанса. Она, наверное, была посвящена какому-нибудь духу Почты.

Тем временем почта внизу двигалась более прозаичным методом.

Прямо под куполом висели часы с четырьмя циферблатами, смотрящими во все стороны. Взгляд Мокрица упал на часы как раз в тот момент, когда длинная стрелка с щелчком указала вверх, знаменуя начало нового часа.

Раздался гудок. Лихорадочная хореография стихла, и где-то внизу распахнулись двери, откуда строем вышли две шеренги почтальонов – а униформа, сэр, темно-синяя и с медными пуговицами, ох, вы бы только видели! – промаршировали через зал и вытянулись по струнке у главного входа. Их там поджидал крупный мужчина в еще более роскошной форме с таким лицом, будто его мучила зубная боль. На поясе у него висели большие песочные часы в медном каркасе, и смотрел он на выжидающих почтальонов с таким выражением, будто видывал он в жизни вещи и похуже, но нечасто, и только на подошвах своих огромных башмаков.

С выражением злобного удовлетворения на лице он поднял песочные часы и набрал побольше воздуху, прежде чем проорать:

– Чеееетвертая смена, станооо-вись!

Звук показался Мокрицу немного приглушенным, словно он доносился сквозь фанерную стену. Почтальоны, и до этого стоявшие на изготовку, умудрились принять вид еще более внемлющий.

Здоровяк зыркнул на них и снова набрал воздуху в грудь.

– Трееееетья смена, гооо-товсь, го-товсь!.. ША-ГО-О-ОМ АРШ!

Обе шеренги строем прошли мимо него и покинули здание.

Раньше мы были почтальонами…

Нужно найти нормальную лестницу, подумал Мокриц, отодвигаясь подальше от края. У меня прошлое в… галлюцинациях, и настоящее… под ногами. Как будто я хожу во сне. Я не хочу вот так выйти в воздух и закончить свои дни очередным меловым контуром на полу.

Он обернулся, и кто-то прошел сквозь него.

Ощущение было не из приятных, как внезапный озноб. Но это было еще не самое страшное. Самое страшное – это видеть чужую голову, которая проходит прямо через твою. Там все преимущественно серое, местами красноватое, и дырки в носовой пазухе. Про глазные яблоки лучше и не знать.

… с такой физиономией, будто привидение увидел…

Мокрицу поплохело. Зажав ладонью рот, он отвернулся – и увидел юного почтальона, который вглядывался туда, где стоял Мокриц, с таким же ужасом, какой наверняка был написан и на незримом лице Мокрица. Потом парнишка передернул плечами и поспешил прочь.

Стало быть, господин Игнавия тоже добрался до этой точки. Ему хватило ума сообразить, как устроен пол, но при виде чужой головы внутри твоей… что ж, такое может застать врасплох.

Мокриц бросился вдогонку за юношей. Он не понимал, куда направляется. Вместе с Грошем он обошел не больше одной десятой части здания, так как путь им то и дело преграждали груды писем. Он точно знал: есть и другие лестницы, сохранившиеся до настоящего времени. Главное – добраться до первого этажа. Там почве под ногами можно будет доверять.

Юноша нырнул в помещение, где, видимо, хранились посылки, но Мокрица привлекла открытая дверь, которая вела из комнаты дальше, – в проеме виднелось что-то похожее на балюстраду.

Он метнулся туда, и пол ушел у него из-под ног.

Свет померк. Мокриц на мгновение с пугающей ясностью заметил вокруг иссохшие письма, падающие вместе с ним. Он приземлился на бесконечную почту и закашлялся, а старые, пересохшие конверты продолжали падать на него. В какой-то момент за пеленой бумажного ливня он краешком глаза заметил пыльное окно, наполовину заваленное письмами, но тут же снова пропал под лавиной. Письма вокруг него пришли в движение, расползаясь и вниз и вбок. Послышался треск, как будто дверь сорвало с петель, и толща писем стала оползать вбок совсем настойчиво. Мокриц в панике попытался высунуть голову наружу, как раз вовремя, чтобы удариться о верхний косяк двери, – и поток снова накрыл его с головой.

Беспомощно кувыркаясь в бумажной реке, Мокриц отдаленно почувствовал толчок: пол не выдержал. Письма потекли в дыру, увлекая Мокрица за собой и втягивая в следующий поток. Свет померк, когда тысячи писем рухнули на него, а потом исчез и звук.

Мрак и тишина обступили его плотным кольцом.

Мокриц фон Липвиг поджал колени, обхватив голову руками. Воздух пока еще был, но душный и спертый, и его не могло хватить надолго. Мокриц уже не мог пошевелить даже пальцем.

Так и умереть можно. Так очень даже можно умереть. Он был со всех сторон окружен тоннами писем.

– Вручаю свою душу любому богу, который сможет ее отыскать, – пробормотал он в тяжелой духоте.

Синие росчерки заплясали у него в глазах.

Слова. Написанные слова. Но они говорили.

«Дорогая матушка, добрался я без приключений, нашел хорошее жилье…»

Голос был типичный для какого-нибудь сельского паренька, но при этом обладал определенной… скрипучестью. Если бы письмо могло говорить, именно так бы это и звучало. Слова продолжали литься, а буквы крениться и заворачиваться под пером неумелого писателя…

…не успело оно закончиться, как уже другие строки стали писать себя в темноте, аккуратные и чеканные:

«Уважаемый господин, имею честь поставить тебя в известность, что я являюсь управляющим имением покойного господина Дэви Триллза из поместья Смешанных Чувств, и ты единственный…»

Голос продолжал зачитывать текст таким деловым тоном, что было слышно, как полки в его кабинете ломятся от юридических книг, но после трех строчек началось новое письмо:

«Дорогая госпожа К. Кларк, к прискорбию своему сообщаю, что вчера в схватке с противником твой супруг, К. Кларк, мужественно сражавшийся до самого конца…»

А потом они стали писать все вместе. Десятки, сотни, а там и тысячи голосов звучали у Мокрица в голове и извивались под веками. Никто не кричал – они просто раскручивали строку за строкой, пока его голова не переполнилась звуками, которые выстраивались в новые слова, точь-в-точь как инструменты в оркестре звенят, скрипят и гудят, чтобы прийти к общему крещендо…

Мокриц хотел закричать, но конверты набились ему в рот.

В этот момент чья-то рука ухватила его за ногу, и Мокриц оказался в воздухе вниз головой.

– А, Господин Вон Липвиг! – прогремел господин Помпа. – Осматриваешься! Добро Пожаловать В Твой Новый Кабинет!

Мокриц выплюнул бумагу и жадно втянул носом воздух.

– Они… живые! – просипел он. – Они все живые! И они недовольны! Они разговаривают! И мне не померещилось! Когда мерещится, это не больно! И я знаю, как умерли все остальные!

– Рад За Тебя, Господин Вон Липвиг, – сказал Помпа и развернул его правильной стороной вверх. По пояс утопая в конвертах, он расчищал собой дорогу, а за спиной у него с потолка сыпались все новые и новые письма.

– Ты не понимаешь! Они говорящие! Они требуют… – Мокриц задумался. Он все еще слышал отголоски их шепота. Не столько для голема, сколько для себя самого, он сказал: – Они как будто требуют, чтобы их… прочли.

– В Этом Состоит Назначение Письма, – невозмутимо ответил Помпа. – Я Уже Почти Расчистил Твои Апартаменты.

– Но ведь это же обычная бумага! Как она может разговаривать?

– Это Место – Гробница Неуслышанных Слов, – задумчиво пророкотал голем. – И Они Жаждут Быть Услышанными.

– Да ладно тебе! Письма – это клочки бумаги, не умеют они разговаривать!

– Я – Просто Комок Глины, Но Я Умею Слушать, – заметил Помпа с тем же невозмутимым спокойствием.

– Да, но в тебя замешали какое-то колдовство для этого…

Красные огоньки в глазах мистера Помпы сверкнули, и он пристально уставился на Мокрица.

– Я попал… в прошлое… мне кажется, – пробормотал Мокриц и попятился назад. – Мысленно… Бакенбард так и умер! Он свалился по лестнице, которой не было в прошлом! А господин Игнавия до смерти испугался! Я уверен! Но я был весь в письмах! А там, наверное, была дыра в полу… не знаю… и тут… я провалился, и… – Он умолк. – Здесь нужна помощь священника или волшебника. Кого-нибудь, кто разбирается в таких вещах. При чем тут я?!

Голем подхватил две пригоршни писем, под которыми еще совсем недавно был погребен его подопечный.

– Ты Главный Почтмейстер, Господин Вон Липвиг, – сообщил он.

– Это все сказочки Витинари! Какой из меня почтальон, я обычный жулик…

– Господин фон Липвиг? – раздался нервный голос позади Мокрица. Мокриц обернулся и увидел в дверях Стэнли, который отпрянул при виде его лица.

– Да? – рявкнул Мокриц. – Какого черта тебе… что тебе нужно, Стэнли? Я немного занят в данный момент.

– Там люди, – сказал Стэнли, неуверенно улыбаясь. – Внизу. Там люди.

Мокриц все еще сверлил Стэнли взглядом, но тот, по-видимому, уже сказал все, что хотел.

– И этим людям нужно – что именно? – подсказал Мокриц.

– Они хотят тебя видеть, господин фон Липвиг, – ответил Стэнли. – Они говорят: хотим видеть человека, который хочет быть почтмейстером.

– Не хочу я быть… – начал было Мокриц, но плюнул. Не было смысла срываться сейчас на мальчишке.

– Прошу Прощения, Почтмейстер, – произнес у него за спиной голем. – Я Бы Хотел Вернуться К Своей Работе.

Мокриц уступил ему дорогу, и человек из глины пошел дальше по коридору, заставляя старые половицы скрипеть под его огромными ножищами. Отсюда было видно, как именно ему удалось расчистить кабинет. Остальные помещения ломились от писем и грозили лопнуть по швам. Если голем решил запихнуть что-то в комнату, то он это запихнет.

При виде его грузной фигуры Мокрицу немного полегчало. Было в господине Помпе что-то чрезвычайно… прагматичное, что ли.

Что ему сейчас было нужно, так это нормальное дело: нормальные люди, с кем можно поговорить, нормальные вещи, которые заглушат голоса в голове. Мокриц отряхнул бумажные клочья со своего все более и более сомнительной чистоты костюма.

– Ну что ж, – сказал он, пытаясь отыскать галстук, который нашелся где-то на спине. – Посмотрим, что им нужно.

Они ожидали на площадке между лестничными пролетами. Тощие и согбенные старички, напоминавшие собой Гроша, только постарше. На них были одинаковые древние одеяния, но оказалось в них и кое-что совсем неожиданное.

У каждого к кончику колпака было привязано по голубиному скелету.

– Ты ли будешь Непроштемпелеванный Человек? – прорычал один из них при его приближении.

– Чего? Кто я буду? – переспросил Мокриц. Надежды на что-нибудь нормальное начали затухать.

– Да, сэр, это вы, – зашептал ему Стэнли. – Вам надо ответить да, сэр. Ах, сэр, как бы я хотел быть сейчас на вашем месте.

– На каком месте?

– Повторяю вопрос: ты ли будешь Непроштемпелеванный Человек? – спросил старик сердито. Мокриц заметил, что на трех средних пальцах правой руки у него недостает крайних фаланг.

– Ну, допустим. Если вы настаиваете, – ответил он. Это не встретило одобрения.

– В последний раз повторяю: ты ли будешь Непроштемпелеванный Человек? – на этот раз его голос звучал не на шутку угрожающе.

– Хорошо, хорошо! Для поддержания беседы, положим, да! Я – Непроштемпелеванный Человек! – крикнул Мокриц. – Теперь можем ли…

Сзади на него набросили что-то черное, и он почувствовал, как вокруг шеи у него затягивается шнурок.

– Непроштемпелеванный Человек опаздывает, – прокряхтел еще один старческий голос у Мокрица над ухом, и незримые, но сильные руки вцепились в него. – Он пока не почтальон!

– С вами все будет в порядке, сэр, – произнес голос Стэнли, пока Мокриц пытался вырваться. – Не пугайтесь. Господин Грош вам все подскажет. Вы справитесь, сэр.

– С чем? – спросил Мокриц. – Отпустите меня, вы, старичье проклятое!

– Непроштемпелеванный Человек страшится Тропы, – прошипел один из нападающих.

– О да, Непроштемпелеванный Человек будет возвращен отправителю в срочном порядке, – произнес еще один.

– Нефранкированный Человек должен быть взвешен, – сказал третий.

– Стэнли, господина Помпу ко мне, живо! – крикнул Мокриц, но колпак на голове был слишком плотным и тесным.

– Никак не могу, сэр, – ответил Стэнли. – Совершенно никак не могу. Все будет хорошо, сэр. Это обычная… проверка. Это Орден Почты, сэр.

Дурацкие колпаки, сообразил Мокриц и немного расслабился. Мешки на голову и угрозы… это мне знакомо. Рыночные мистики. В целом мире не сыскать города, где не было бы своего Верного и Древнего и Праведного и Герметичного Ордена маленьких человечков, которые считают, что могут постичь тайны древних в течение пары часов и по два часа каждый четверг и не понимают, какими кретинами выглядят в этих мантиях. Мне ли не знать – я и сам состоял в десятке таких вот орденов. Готов поспорить, у них есть и секретное рукопожатие. Я знаю больше секретных рукопожатий, чем богов. Я не в большей опасности, чем в обществе первоклашек. А то и в меньшей. Непроштемпелеванный… ну право слово.

Он вздохнул свободней. Позволил свести себя вниз по ступеням и сойти в сторону. Ах да, разумеется. Когда проходишь обряд инициации, ты должен испытывать страх, но всем понятно, что это понарошку. Что-то может звучать страшно, по ощущениям может быть страшно, но на самом деле – ничего страшного. Он вспомнил, как вступал в Общество – как бишь их, ах да – Людей Борозды в захолустном городке где-то у черта в кочерыжках[3]3
  В регионах, где преобладают другие сельскохозяйственные культуры и влияние капусты на общественный уклад не так сильно, дело происходило бы, разумеется, у черта на куличках.


[Закрыть]. Глаза ему, конечно, завязали повязкой, и члены общества стали издавать самые ужасные звуки, на какие у них хватило фантазии, а потом раздался голос из темноты: «Пожми руку Древнему Повелителю!» Мокриц протянул руку и пожал копыто козлу. Те, кому удавалось пережить это и не наложить в штаны, были приняты.

На следующий день он свистнул у трех новообретенных братьев восемьдесят долларов. Сейчас это не казалось Мокрицу таким смешным, как раньше.

Престарелые почтальоны вывели его в центральный холл. Это Мокриц установил по эху. И если верить вставшим дыбом волоскам на загривке, в зале были еще люди. Может, и не только люди – где-то ему слышался приглушенный рык. Но так обычно и бывает, верно? Все и должно звучать тревожно. Главное – действовать смело, нагло и прямолинейно.

Провожатые покинули его. Мокриц постоял немного в темноте и почувствовал, как кто-то схватил его под локоть.

– Это я, сэр. Старший почтальон на испытательном сроке Грош, сэр. Ни о чем не беспокойтесь. Я ваш временный Ментор, сэр.

– А это все обязательно, господин Грош? – вздохнул Мокриц. – Я, знаешь ли, был официально назначен на эту должность.

– Назначены, но пока не приняты, сэр. «Подтверждение Отправки не есть Подтверждение Доставки».

– О чем ты сейчас вообще?

– Я не могу посвящать в тайны Непроштемпелеванного Человека, сэр, – сообщил Грош с придыханием. – Вы молодец, что продержались до сих пор, сэр.

– Замечательно, – сказал Мокриц, стараясь говорить бодро. – Что плохого может случиться, а?

Грош молчал.

– Я говорю… – начал Мокриц.

– Я как раз собирался с мыслями, сэр, – ответил Грош. – Ну, что я могу сказать… ага. Может случиться, что вы потеряете от одного до пяти пальцев на руке, останетесь калекой на всю жизнь или переломаете себе половину костей. Еще, конечно, вас могут не принять. Но ни о чем не беспокойтесь, сэр, даже не думайте!

Где-то наверху прогремел голос:

– Кто будет представлять Непроштемпелеванного Человека?

Грош, стоя рядом с Мокрицем, откашлялся. Когда он заговорил, то голос его даже дрожал.

– Я, старший почтальон на испытательном сроке Толливер Грош, представляю Непроштемпелеванного Человека.

– Про кости ты же это сказал, просто чтобы напугать меня, да? – прошипел Мокриц.

– Стоит ли он во Мраке Ночи? – вопрошал голос.

– Сейчас стоит, Достопочтенный Мастер! – радостно воскликнул Грош и прошептал спрятанному под колпаком Мокрицу: – Ребята из старой гвардии очень рады, что вы вернули девиз на место…

– Я счастлив. А теперь уточни про сломанные кости…

– Так пускай же он пройдет Тропой! – распорядился невидимый голос.

– Мы просто будем идти вперед, сэр, это проще пареной капусты, – настойчиво зашептал Грош. – Вот так. Стойте здесь.

– Слушай, – сказал Мокриц. – Вот это вот все… это же просто чтобы напугать меня, да?

– Предоставьте это мне, сэр, – прошептал Грош.

– Но подожди… – начал Мокриц и чуть не поперхнулся мешком.

– Пусть обует Башмаки! – продолжал голос.

Удивительно, как четко слышны заглавные буквы, подумал Мокриц, стараясь не подавиться тканью.

– Прямо перед вами стоит пара башмаков, сэр, – хрипло зашептал Грош у него под боком. – Обувайтесь. Ничего сложного, сэр.

– Тьфу! Да, но…

– Обувайтесь, сэр!

Мокриц очень неуклюже разулся и сунул ноги в невидимые башмаки. Они оказались тяжелыми как свинец.

– Тропа Непроштемпелеванного Человека нелегка! – весомо произнес голос. – Иди дальше!

Мокриц сделал шаг вперед и наступил на что-то, что укатилось у него из-под ног. Он споткнулся, полетел головой вперед и испытал адскую боль, когда стукнулся голенями о железо.

– Почтальоны, – вновь прогремел голос, – какова ваша Первая Заповедь?

Из темноты нараспев донесся хор голосов:

– Что за безобразие, чтоб вам провалиться! Игрушки, коляски, садовые инструменты… разбросают тут под ногами в такую темень, и хоть бы что им!

– Подал ли голос Непроштемпелеванный Человек? – вопросил голос.

Кажется, я сломал челюсть, подумал Мокриц, когда Грош поставил его на ноги. Кажется, я сломал челюсть!

– Молодчина, сэр, – прошептал старик и затем добавил уже громко для невидимых зрителей: – Он не подавал голоса, Достопочтенный Мастер, но проявил стойкость!

– Тогда преподнесите ему Сумку! – прогремел голос в стороне. Мокриц начинал ненавидеть этот голос.

Невидимые руки повесили Мокрицу на шею ремень. Руки исчезли, и Мокриц согнулся пополам от тяжести.

– Сумка Почтальона тяжела, но совсем скоро она полегчает! – прокатилось по залу эхом.

Никто не говорил, что это будет так больно, подумал Мокриц. То есть вообще-то говорили, но они не сказали, что они это серьезно…

– Вперед и с песней, сэр, – понукнул его невидимый Грош. – Это Тропа Почтальона, не забывайте!

Осторожно, очень осторожно Мокриц сделал шаг вперед и услышал, как что-то с дребезгом укатилось в сторону.

– Он не споткнулся о роликовый конек, Достопочтенный Мастер! – доложил Грош невидимым наблюдателям.

Мокриц приободрился и, все еще изнывая от боли, сделал еще пару робких шагов. Что-то опять задребезжало, отскочив от его ноги.

– Беспечно Брошенная Пивная Бутылка не стала ему преградой! – торжествовал Грош.

Осмелев, Мокриц шагнул еще дальше, наступил на что-то скользкое, и его нога оторвалась от пола и полетела вверх, не дожидаясь хозяина. Мокриц всей тяжестью приземлился на спину, стукнувшись затылком об пол. Он был уверен, что слышал, как треснул череп.

– Почтальоны, какова ваша Вторая Заповедь? – вопрошал гулкий голос.

– Собаки! Не бывает хороших собак! Ежели не покусают, то всё обгадят! Все равно что в машинное масло ступить!

Мокриц встал на колени, пытаясь унять головокружение.

– Вот так, вот так, идите вперед! – прошипел Грош, подхватив его под локоть. – Идите до самого конца, будь то дождь или зной! – Он еще немного понизил голос: – Вспомните, что написано на входе!

– Госпожа Торт? – пробормотал Мокриц и подумал про себя: Было там про дождь или про снег? Или про слякоть? Почувствовав движение, он склонился над неподъемной сумкой, и его с ног до головы окатило водой, после чего ведро с неуместным энтузиазмом стукнуло его по голове.

Дождь, стало быть. Он выпрямился и в тот же момент ощутил кусачий холод у себя за шиворотом и чуть не вскрикнул.

– Это лед, сэр, – прошептал Грош. – Мы раздобыли немного в морге, но это ничего, сэр, он почти не использованный… в это время года мы не придумали ничего другого вместо снега. Извиняйте! И ни о чем не волнуйтесь, сэр.

– Проверим же Почту! – громогласно потребовал голос.

Мокриц на подгибающихся ногах вошел в круг, а Грош запустил руку в его сумку и победоносно вытащил оттуда письмо.

– Я, старший почтальон на испытательном… ой, секундочку, Достопочтенный Мастер… – Старик наклонил голову Мокрица к себе поближе и зашептал: – Испытательный срок, случаем, еще не подошел к концу, вашеблагородь?

– Что? А, подошел, да, подошел! – сказал Мокриц, чувствуя, как ледяная вода набирается в ботинки. – Определенно!

– Я, старший почтальон Грош, заявляю, что почта суха и невредима, Достопочтенный Мастер! – торжественно объявил Грош.

На этот раз властный голос содержал в себе тревожные нотки злорадства.