Текст книги "Хрустальные Маски"

7

Лорелей надела тёплые джинсы, свитер со стоячим воротником, пальто из полу-водонепроницаемой ткани и сапожки на низком каблуке. На голову нахлобучила берет из гребенной пряжи, чтобы не видно было лейкопластыря, на шею повязала шарф из такой же пряжи.

Проверила, что ничего не забыла в ванной или в номере, спустилась в вестибюль и оплатила счёт, чемодан оставила на хранение в гостинице, чтобы не тащить его с собой в больницу. В запасе оставалось пять часов сходить на контрольный осмотр, забрать чемодан из гостиницы и приехать в аэропорт.

Она попросила заказать такси и села ждать в кресло.

Чтобы выдержать обратный рейс Лорелей для верности пробыла в гостинице дольше предусмотренного времени, и старалась побороть скуку читая и глядя в телевизор. Служащие гостиницы обращались с ней очень обходительно: время от времени стучала в дверь горничная, спрашивала, не надо ли чего.

В эти дни Лорелей позвонили два раза. Сначала позвонил Давиде и спросил, помирилась ли она с суженым. Когда Лорелей рассказала, что Джонни сбежал и что она упала на лестнице, у Давиде поначалу слов не было, а потом его взяло зло, которое вылилось в расцветистую брань, а за ней последовала череда советов.

Давиде приказал Лорелей сидеть в номере в тепле и покое, как будто она со своим всё ещё опухшим коленом так и рвалась погрузиться в «movida¹»! Закончив читать морали, Давиде пообещал, что встретит её в аэропорту.

Второй же звонок поступил из больницы, позвонила медсестра и сообщила результат недостававшего анализа, она посоветовала пройти осмотр, прежде чем возвращаться на родину. Лорелей уже перенесла рейс на завтра, поэтому сразу записалась на приём, который назначили потом на день вылета.

Подъехало такси и прервало отрывки воспоминаний Лорелей о последних днях в Париже. Лорелей села в машину и глянула на водителя косо оттого, что ждать пришлось долго.

– Отвезите меня в больницу Сен-Луи, пожалуйста, – она устроилась на сиденье. – Если бы в Манхэттене приходилось ждать такси так долго, я бы скорее дошла пешком до конторы, – подумала Лорелей вслух.

– Так вы и здесь вольны идти пешком! – колко отозвался таксист на не совсем правильном английском, такси ещё не отъехало от тротуара. Таксист оглянулся и посмотрел на неё, ехидно улыбнувшись – Знаете, тут и идти-то всего пару километров.

Лорелей и глазом не моргнула:

– Я и пошла бы, но мне надо в больницу. Вам это ни о чём не говорит?

Она и впрямь пошла бы. Если бы не опухшее колено, она и правда отправилась бы пешком, воспользовалась бы случаем прогуляться, что было бы ей на пользу после четырёх дней лежания в постели.

Шофёр тряхнул головой и выехал на проезжую часть. Лорелей откинулась на спинку, стараясь успокоиться: каждый раз, когда она садилась в такси в плохом настроении, доставалось человеку, сидевшему за рулём, это она понимала; но ждать такси больше получаса, это уж слишком.

Приехать в Париж и терпеть всё вот это!

Килмер наверняка похохатывает в усы, подумала Лорелей, вспомнив, как она позвонила ему на следующий день после выписки из больницы.

Лорелей пришла в приёмный покой и попросила, чтобы её принял доктор Легран, но этим утром он был занят в отделении; по мнению медсестры Лорелей надо удовольствоваться дежурным врачом, но она не хотела, чтобы к ней прикасался другой мужчина.

Лорелей стояла на своём до тех пор, пока перед таким упрямством медсестра с медно-рыжей шевелюрой и в очочках на цепочке не попыталась пойти ей навстречу или сделать так, чтобы Лорелей убралась восвояси: медсестра сказала, что спросит у доктора, примет ли он Лорелей в частном порядке, если она готова оплатить осмотр. Лорелей и думать не стала, а взмахнула кредитной карточкой.

Пришлось ждать больше часа, но в конце концов доктор Легран нашёл время принять Лорелей.

Он подлечил рану на голове и провёл к себе в кабинет, там было уютнее, чем в давешнем безликом медпункте, да и для личного разговора кабинет подходил больше.

– Значит, уезжаете сегодня, мисс Леманн.

– Париж – город прекрасный, но мне не терпится вернуться в Нью-Йорк после всего этого… – она указала на лейкопластырь справа на голове над ухом.

– Понимаю. Я давно собираюсь снова побывать в вашем родном городе, но каждый раз еду в другое место куда-нибудь гораздо ближе; не получается взять достаточно долгий отпуск, чтобы позволить себе съездить так далеко, – он положил ногу на ногу и откинулся на спинку стула. – Надо лучше спланировать работу так, чтобы на отпуск иметь по меньшей мере неделю времени и хорошенько отдохнуть.

– Ну что же, если приедете, позвоните. Буду рада встретиться с вами и показать какой-нибудь интересный малознакомый уголок города, чтобы ответить любезностью на любезность.

Он улыбнулся, и Лорелей опять в который раз подумала, как же разительно врач похож на Джека Леруа.

Она расстегнула сумку и вытащила из кошелька маленькую прямоугольную картонку, на которой было что-то напечатано.

– Вот моя визитная карточка с адресом электронной почты и номером рабочего сотового телефона. А личный телефон у вас уже есть; но, чтобы вам не искать… – Лорелей взяла со стола чёрную ручку, перевернула визитку и написала номер. – Вот. Звоните, когда хотите: если сразу не отвечу, оставьте сообщение, и я сама вам перезвоню.

Он протянул руку, взял визитку, прочитал название конторы и удивлённо поднял бровь.

– Так значит, вы адвокат.

– Да, по уголовным делам.

Легран засунул карточку в кармашек халата.

– Если буду в Нью-Йорке, учту ваше приглашение, – он взял белый конверт, лежавший рядом с историей болезни, которую завели в скорой помощи, и вынул листок бумаги.

– Мисс Леманн, перейдём к главному: уровень ХГЧ в норме, хотя несколько завышен. Поскольку беременность у вас только началась, обращаться немедленно к врачу не надо, тем более сейчас, когда анализы мы вам сделали, и все результаты нормальные; приблизительно через месяц, когда начнёте проходить общепринятые анализы, покажите врачу и вот это, – и он протянул листок.

Лорелей снова засунула его в конверт, а конверт бросила в сумку.

– По правде говоря, я уже записалась на приём: на следующую неделю. Рановато, я знаю, но мне хотелось бы получить ответы на некоторые вопросы.

– Может, я могу вам чем-то помочь…

– Конечно, могли бы, но боюсь, что отнимаю вас слишком надолго у ваших пациентов.

– Давайте так, – ответил он, взглянув на настенные часы, – у меня примерно час на обед, – он распрямил спину и склонился к Лорелей. – Если хотите, можем поговорить, а заодно и перекусим что-нибудь, согласны?

Лорелей прикинула: до вылета остаётся часа три, так что на самолёт она успеет, если не будет слишком затягивать разговор.

– Отличная мысль. Если вам подходит, то подойдёт и мне. Обещаю быть лаконичной.

***

Сидя в кресле самолёта со стаканчиком чая в руке, Лорелей раздумывала над тем, что сказал доктор Легран. Факт, что она забеременела, несмотря на пилюли, которые принимала регулярно, мог случиться по разным причинам. В прошлом месяце она сколько-то дней чувствовала себя плохо, и её несколько раз вырвало. Поэтому врач прописал желудочный дезинфектант; не говоря уже про болеутоляющее, которое она часто пила от головных болей. Всё это стало причиной плохого усвоения гормонов пилюли, что, следовательно, ослабило противозачаточное действие.

Теперь всё объяснялось. Но растолковать это Джонни будет совсем нелегко. А заслуживает ли он вообще каких-либо разъяснений после того, как повёл себя в Париже? Прав или нет, он не должен был реагировать так разгромно и бросать её одну.

Как доверять человеку, который вместо того, чтобы попытаться разрешить ситуацию, взял да сбежал?

Лорелей поднесла стаканчик ко рту, самолёт тряхнуло, она вздрогнула, и несколько капель чая выплеснулось на свитерок.

Чёрт подери, сегодня рассеяннее обычного! Она вытерла капли бумажной салфеткой, которую стюардесса подала ей, когда принесла чай, и мысли опять завертелись с того места, где прервались.

В последнее время она вела себя так же, как Джон: не она ли сбежала от Сонни аж два раза? И не у неё ли не хватило духу признаться Джону, что произошло между неё и тем мужчиной?

Лорелей положила голову на подзатыльник и вздохнула. Ей надо принять важные решения: о том, что касается беременности, что касается отношений с Джоном и что касается зависшего вопроса с Сонни. Нельзя надеяться продолжать в том же духе и тыкать пальцем на ближнего. Она частенько слышала, что одна ложь порождает другую, пока не погрязнешь во лжи и не знаешь, как выкарабкаться. И кончишь тем, что увязнешь по уши!

Она повернулась к иллюминатору, глянула вниз, но земли не разглядела.

До прибытия в аэропорт Кеннеди было ещё долго, там её будет встречать Давиде: он всегда держит слово. С этой мыслью и с улыбкой на губах Лорелей провалилась в долгий тяжёлый сон.

Разбудил её голос бортпроводника, сообщал, что начинается приземление, и просил пассажиров пристегнуть ремни безопасности. Как же долго она спала! В этот момент Лорелей почувствовала себя необычайно спокойной, несмотря на всё, что с ней приключилось.

С огромным облегчением она ступила на американскую землю. Она почти не выносила сидеть так подолгу в железной коробочке: в этом она была вылитый Джон.

Лорелей вышла из аэровокзала, и перепад температуры заставил её остановиться, хорошенько застегнуть поверх шарфа верхние пуговицы пальто и надеть шляпку. Послышался гул мотора самолёта, и Лорелей подняла глаза: небо окрасилось в серо-голубой цвет, кое-где его перечёркивали оранжевые полоски, это означало, что солнце только что село за горизонт. Огоньки самолёта исчезли в тёмном облаке.

Некоторые из прибывших пассажиров спешили захватить стоявшие вдоль навеса такси, другие вертели головами, что-то или кого-то высматривая. Впрочем, примерно, как Лорелей, искавшая глазами друга Давиде.

Она увидела его на тротуаре напротив. Едва взгляды их встретились, Давиде улыбнулся и пересёк дорогу, он пошёл навстречу, вышагивая на длинных кривых ногах, которые всегда вызывали у Лорелей улыбку, когда она задерживалась на них взглядом.

Она подняла руку и помахала ему, рада была, что у неё есть такой друг. Откровенно говоря, когда они учились в университете и проводили время вместе, Лорелей готова была выбрать Давиде и в качестве будущего мужа, не будь одной маленькой детали: Давиде в конце концов понял, что его больше привлекают мужчины.

***

Возвращаться в пустой дом одной всегда горько, тем горше было Лорелей, ей будто всадили нож в спину. Не только Джона не было, это-то она уже предвидела, но он забрал и бóльшую часть своих личных вещей.

Гардеробная наполовину опустела: он оставил пока только летнюю одежду. Из шкафчика в ванной исчезли все его принадлежности, кроме уже использованной одноразовой бритвы.

Лорелей осмотрела всю квартиру сверху донизу, открыла окна проветрить, хотя на улице стоял собачий холод. Поискала другие приметы, которые могли бы подсказать, что делал Джон, пока её не было, но особо понимать было нечего: он вернётся, только чтобы забрать оставшиеся вещи.

Она разобрала чемодан-тролли, бросила в стирку грязное бельё и приняла душ, голову мыть не стала, чтобы не намочить лейкопластырь. У неё в запасе было три дня, прежде чем идти к врачу снимать швы. Лорелей взглянула на колено и отметила, что опухоль спала, разница между правым коленом и левым почти не замечалась. Если нажать на коленную чашечку, то было немного больно, а так чувствовалось только жжение, и кожа чуток задубела.

Одеваться Лорелей не стала, а накинула толстый тёмно-красный атласный халат и прилегла на диван отдохнуть.

В гостиной всё как будто осталось по-прежнему: круглый деревянный белый столик, на нём поднос с ароматическими свечами всяческих форм; в серванте полно хрустальных бокалов и тарелок викторианской эпохи; полки с книгами и всякими безделушками, купленными на разных антикварных рынках; зеркало в резной деревянной рамке; маленький камин со стеклянной заслонкой, отделанный кирпичом и буфет с высокими табуретами.

Во всём царит порядок, всё на своём месте.

Лорелей же начинала чувствовать себя несколько неуютно, возникало ощущение, что она не дома. Она арендовала эту квартиру-лофт вместе с Джоном, но теперь Джон больше не заполнял квартиру своим присутствием, и Лорелей лофт перестал казаться своим. Они с Джоном делили расходы пополам, но сейчас ей придётся за всё платить самой, и она не была уверена, что может позволить себе оплачивать лофт, не черпая из доверительного фонда, который предоставил ей отец несколько лет назад, когда она начала жить самостоятельно.

Лорелей снова пообещала себе, что с того счёта не возьмёт ни доллара: хотела обойтись своими силами. Но для верности ей надо поменять квартиру, арендовать жильё поменьше в квартале подешевле. Но, прежде чем обращаться в агентство, надо точно знать, какой оборот примут их отношения с Джоном: Лорелей хотела дать ему время подумать и вернуться назад, чтобы в один прекрасный день не пожалеть, что не попыталась помириться; и чтобы дать своему ребёнку то, что ему причитается по праву: семью и любовь обоих родителей.

Бурчание в желудке объявило Лорелей, что надо бы перекусить, но она была так расстроена, что готовить ужин не хотелось. Будь дома Майра, она приготовила бы ей что-нибудь вкусное. Но не зная, что будет дома, когда она вернётся, и чтобы было время поразмышлять, что делать дальше, Лорелей предоставила Майре ещё один выходной.

Ей будет искренне очень жаль, если вдруг придётся просить Майру искать другую работу. Лорелей привязалась к работящей и изобретательной домработнице; она полностью доверяла ей, и отказать Майре от места станет большой утратой. Майра тоже как будто привязалась к Лорелей: часто говорила, что никогда с ней не обходились так хорошо, как в доме Лорелей, и что ей хотелось бы никогда не расставаться с работодательницей. Бедная Майра!

Лорелей положила руку себе на живот. И засмеялась визгливым, нестройным, нервным смехом; смеялась, пока смех не перешёл в плачь – и она выплакала напряжение последних дней и впала в умственное отупение.

Резкое дзинь сотового телефона напомнил, что мобильник надо зарядить. Лорелей натужно поднялась, взяла телефон и подключила к сети; потом постаралась заснуть, но не смогла.

Тогда решила позвонить Хансу; ей нужно было услышать родной голос. Так бывало каждый раз, когда у неё падало настроение, в отличие от Джона, который, наоборот, замыкался в себе как ёж.

Джон… только о нем и мысли!

Она нервно набрала номер.

– Лорелей, как дела? Повеселилась в Париже? – спросил брат.

– Ну конечно, повеселилась… – на последнем слоге голос дрогнул, Лорелей прокашлялась.

– Ты уверена, что всё нормально?

– Я только что проснулась и ещё не совсем очухалась. У вас с Эстер как идут дела?

– Хорошо. Я ещё на работе, а она у мамы.

– Кстати, об Эстер: знаешь, я в Париже встретила одного типа, – Лорелей заколебалась: так ли важно рассказывать об этом? Может, не надо, но почему бы и не рассказать. – И понимаешь, этот тип, которого я встретила, я поначалу приняла его за Джека, за брата Эстер.

На другом конце провода замолчали.

– Ханс, слышишь меня?

– Слышу.

– Извини, считай, что я тебе ничего не говорила.

– Брось извиняться, скажи лучше, что это за тип?

– Я познакомилась с ним, когда попала в больницу и… – она запнулась. Чёрт подери! Не хотела говорить брату, что упала.

– Ты о чём? Что случилось?

– Да ничего страшного. Я отлично себя чувствую, правда, – она убрала за ухо прядь волос, чтобы слышать лучше.

– Говори правду! – резко отозвался Ханс.

Когда у него в голосе появлялись такие нотки, означало, что он не отступит, пока не получит убедительного ответа.

– Да я оступилась на лестнице в гостинице в Париже, но, к счастью, ничего страшного: всего лишь опухло колено да несколько швов на голове.

– Я заскочу к тебе.

– Не сейчас. Мне ещё надо прийти в себя от поездки.

Не хватало только, чтобы пришёл Ханс: он сразу заметит, что Джона нет.

– Тогда приеду попозже, и у тебя будет время отдохнуть.

– Мне надо посидеть немножко спокойно. Не настаивай! И предупреждаю: если всё равно приедешь, не открою.

Они помолчали.

– Ну ладно, но на неделе увидимся, договорились?

– Только давай так, я сама к тебе приеду, всё равно частенько бываю в вашем квартале. Вот и с Эстер повидаюсь.

– Она наверняка будет рада. А теперь расскажи-ка про того типа: в больнице, говоришь, встретила. Он что, врач?

– Это он меня и зашил. И повторяю: этот тип прямо вылитый Джек с бородой; но когда он заговорил, я подумала, что это не может быть Джек: по-английски говорит с акцентом, не то, что Джек, и интонация французская. А к тому же персонал обращался к нему «доктор Жак Легран». Поэтому ясно, что это не может быть твой шурин. Смотрел на меня, будто в первый раз видит.

– Ну да, странные бывают случаи в жизни…

Лорелей показалось, что в голосе брата послышалось не только недоумение, но и некоторое беспокойство.

– Вот и я так подумала.

– Будь добра, не рассказывай Эстер то, что ты мне сейчас сказала. Ей понадобилось много времени, чтобы смириться с исчезновением единственного оставшегося из её семьи человека.

– Да нет, конечно! Не беспокойся.

– А Джон как?

– Хорошо, гораздо лучше меня. Он сейчас на работе, – в этом Лорелей была уверена.

– Передай ему привет от меня. Извини, мне надо идти: у меня собрание через несколько минут. Скажи и маме, что ты дома, и постарайся отдохнуть.

Ещё немного отдыха, а чтобы ходить как прежде, ей нужно бы пройти физиотерапию, подумала Лорелей и фыркнула.

– Но завтра надо идти в контору, а то Килмер меня и вправду уволит.

– Не поддавайся ему, не робей. На неделе встретимся.

8

Сонни закрыл пианино и бросил листок с нотами и карандаш на крышку; новое сочинение требовало большой сосредоточенности, а как раз её-то в последние дни и не хватало.

Он поднялся со банкетки, вышел из студии, открыл балконную дверь в гостиной и шагнул в сад: ему нужен был свежий воздух, чтобы встряхнуться.

С того дня, как встретился с Лорелей второй раз, на катке, он часто думал о ней и, сколько бы ни старался погрузиться в работу, ему никак не удавалось выбросить из головы её прекрасный лик северной красавицы и ночь, которую они провели вместе. Ему и раньше случалось заполучить женщину на одну лишь ночь и после этой ночи больше не вспоминать о ней, непонятно, отчего с Лорелей вышло по-иному, думал он; послышался стук каблуков.

Сонни увидел гувернантку, женщину средних лет с исхудалым лицом, она подошла, размахивая тёмно-серой курткой.

– Господин Маршалл, на улице холодно! Вот, наденьте пиджак, – сказала она, как только подошла достаточно близко, и подала куртку.

– Спасибо, но мне и так хорошо.

– Подхватите простуду, в одной рубашке-то стоять… да ещё и расстегнулись! – гувернантка перекинула пиджак через руку и стала застёгивать ему пуговицы на рубашке.

Сонни остановил её:

– Луиз, я не дитя. Знаю, что делаю.

Порывом ветра подняло с земли ворох сухих листьев: несколько листочков запуталось у гувернантки в волосах, она раздражённо стряхнула их.

– Гляньте, какая погода? Вот-вот дождь хлынет! Дайте застегну.

Она решительно глянула на него тёмными ввалившимися маленькими глазами.

Сонни взял у неё с руки пиджак и накинул себе на плечи. Он знал, что гувернантка не уйдёт, пока он не оденется. Рвение гувернантки порой раздражало как комариный укус, но она привязалась к Сонни, и казалось, что не находила другого способа показать своё расположение, кроме как не сводить с него заботливых глаз.

Когда Луиз ушла по своим делам, Сонни вновь зашагал по тропинке, ведущей к фонтану.

Он разглядывал фонтан издалека, сосредоточившись на двух уступах: первый уступ поднимался вверх, а потом изгибался и сбрасывал воду в лежащий внизу бассейн; а из второго лёгкие струи падали каскадом.

– Эстер. Водопады и фонтаны её зачаровывают… – прошептал Сонни.

В голосе слышалась ещё не утихшая боль.

Сонни тряхнул головой: зачем навязчиво думать об Эстер? Она сделала свой выбор и теперь счастлива с Хансом; эта мысль несколько смягчала боль утраты. Сонни горестно улыбнулся. Нельзя потерять то, чего никогда не имел.

– Но если бы не Ханс, Эстер теперь была бы здесь со мной в этом доме и…

Сонни отмахнулся от назойливых слов. Хватит! Надо переключиться на что-нибудь другое или на какую-нибудь другую женщину. Например, на девушку с длинными белокурыми волосами и голубыми глазами.

Мысли опять завертелись вокруг Лорелей, завихрились, отыскивая логическую последовательность, а образы становились то чётче, то более расплывчатыми, бежали вслед за воспоминаниями о единственной проведённой с ней ночи. Сонни захотелось, чтобы Лорелей была здесь, переброситься с ней хоть парой слов, может, с бокалами шампанского в руках. Но Лорелей всё время ускользала от него, будто не хотела встречаться снова. Мысль, что она раскаивается, что отдалась ему, не давала Сонни душевного покоя.

Да пошла она к чёрту! За всю свою жизнь он любил только двух женщин, да и те принесли ему лишь неприятности и расстройства: он не собирался добавлять третью.

– Привет, Сонни, – поздоровался с ним женский голос за спиной.

У него вырвался незаметный вздох, Сонни обернулся.

– Привет, Люси. Ты как здесь оказалась? – округ Нассо был далеко от Манхэттена.

– Тёплый приём, нечего сказать! Смотри, не торопись обнять меня, а то рубашку помнёшь. Но я не сержусь и мигом докажу это… – не спуская с него глаз, она помахала рукой, будто кого-то звала.

Сонни взглянул ей через плечо и увидел, как подходит гувернантка с бутылкой шампанского и двумя бокалами на подносе. Он нахмурился:

– Вижу я, Луиз постаралась в винном погребе.

– Не сердись на неё: ты же знаешь, что я оказываю на Луиз некоторое влияние, – только Люси умела смягчить суровый и ершистый характер гувернантки.

– Пока не понимаю по какому поводу…

Едва Луиз подошла, Люси взяла шампанское.

– Открывать тебе, – сказала она и протянула Сонни бутылку.

– Должно быть пропала моя прогулка, – отметил он и взял бутылку.

– Ты не в настроении! Луиз меня предупредила. А я-то ещё и расфуфырилась, – Люси нахмурила брови.

Сонни посмотрел на неё. На Люси было короткое элегантное синее платье, под которым просматривались щедрые очертания грудей и изгиб бёдер. Волосы она уложила на затылке в мягкий пучок: Люси красивая, да, но Сонни знал её с детства и не переставал видеть в ней всего лишь сестрёнку своего друга Пола.

– Извини, я разнервничался. Ты ехала аж из Манхэттена, приказала открыть шампанское, значит, должен быть какой-то конкретный повод. За что поднимаем бокалы на этот раз?

– Именно так, – Люси взяла бокалы и, когда Луиз удалилась, продолжила. – Помнишь, я ходила на пробу в театр?

– Как же не помнить. И что?

– Прошла и… меня взяли!

Сонни удивлённо распахнул глаза:

– Быть не может!

– Ах так, ну спасибочки! Умеешь заставить человека гордиться собой.

– А мы не можем не ссориться, давай дадим друг другу роздых? – фыркнул он.

– Я пришла отпраздновать свою новую и единственную работу, и мне хочется, чтобы ты порадовался за меня.

– Ты говорила, что на этот раз серьёзно взялась за учёбу, но я не поверил. А ты доказала, что, когда захочешь, умеешь быть молодчиной. Рад за тебя.

Люси улыбнулась:

– Спасибо!

Сонни налил шампанского в два бокала, которые она держала в руках, и взял один.

– Ну тогда, поздравляю с началом театральной карьеры.

Они чокнулись и молча отпили по глотку.

Люси вновь заговорила:

– А мне, знаешь, так надоело часами стоять и скалиться в фотоаппарат, будто физиономию парализовало на улыбке. Гораздо лучше выступать в театре перед живыми людьми.

– Не могу не согласиться.

Люси попросила опять наполнить бокал. Залпом выпила и снова подставила.

Сонни глядел, как смачно она пьёт, и нахмурился.

– Надеюсь, спиртным ты не слишком увлекаешься. Смотрю я, что-то ты попивать стала.

– Не волнуйся, не так уж много я и пью. А главное, никогда не стану такой, как твоя бывшая жена Лин, если это имеешь в виду: я не совсем отчаялась.

– Вот и хорошо, на это и надеюсь!

– Как видишь, я иду своей дорогой и иду уверенно; это ты всё ещё цепляешься за прошлое. Когда же ты наконец освободишься от всего, что с тобой случилось? Ты стал не таким, как в прошлом году, это правда, но мне не хочется, чтобы на жизненном пути ты отклонился и взял неверный курс, который тебе только навредит.

– Да ты о чём? – раздражённо отозвался Сонни.

– Вот видишь? У меня сразу возникает желание ответить тебе тем же, но сегодня я слишком счастлива и не хочу ругаться. И говорю серьёзно.

– Тогда я предпочёл бы прежнюю Люси.

Она надула щёки и резко выдохнула.

– Слушай, ты помнишь, что сказал мне тем вечером, когда Эстер собиралась уехать из Нью-Йорка, а я тебе говорила, что ты недостаточно крепко любишь её, потому что сразу смирился и даже не попытался удержать?

Сонни прикрыл глаза, выискивая в памяти те злополучные минуты. Это было незадолго до того, как Лин попыталась убить его. Тогда Люси подошла сзади и принесла какой-то напиток так же, как несколько минут назад.

– Нет. Сейчас никак не могу вспомнить.

– Ты сказал: «Мне словно булавку в сердце воткнули. Такая ноющая боль, и не проходит, и не даёт покоя, и придётся жить с ней кто знает сколько времени. Я всего лишь научился переносить такую боль лучше, чем ты».

– Вот так память, поздравляю!

– Без такой памяти я не могла бы и надеяться играть в театре. А твой ответ мне прямо в душу запал. Но вернёмся к главному: «Я всего лишь научился переносить такую боль лучше, чем ты». Ты и сегодня сказал бы то же самое? Мне кажется, что я переношу боль лучше тебя.

– Вот как?! И отчего ты так думаешь?

– Оттого, что я пытаюсь развивать себя, а ты только катишься вниз.

– Ну, легко совершенствоваться, когда начинаешь с самых низов… – Сонни запнулся. Чёрт возьми!

Это у него вырвалось. На этот раз он задел за самое больное место Люси: уважение к самой себе.

Он почувствовал, что Люси перестала дышать.

– Прости, Люси, я не хотел обидеть, правда… – в спешке заговорил он, тронув Люси за руку.

Она склонила голову и неотрывно смотрела в бокал, который держала двумя пальцами, будто созерцает бегущие со дна вверх пузырьки, потом подняла заблестевшие от слез глаза и посмотрела Сонни прямо в лицо.

– Совсем недавно ты никогда не сказал бы мне такой гадости. Я, может, и сказала бы, а ты нет. Тебе это ни о чём не говорит?

Сонни вздохнул.

– Говорит, что нам было бы лучше прервать разговор и встретиться в более подходящий момент. Видимо, я сегодня не в духе, вот и вылетают неудачные слова; поэтому я предпочёл бы, чтоб ты звонила и предупреждала, а не заявлялась неожиданно. Я всегда рад видеть тебя, конечно, но бывают моменты, когда мне лучше посидеть одному. Это не значит, что я невзлюбил тебя, – он улыбнулся.

Люси забрала у него бокал и бутылку.

– Ладно! Тогда в следующий раз, когда увидимся, сделай так, чтобы ты принёс мне шампанское: по какому такому поводу будешь праздновать, я пока и представить себе не могу, но что бы ни было, буду рада составить компанию, – она повернулась на каблуках и ушла из сада, Сонни остался стоять около фонтана.

Люси поставила бутылку и бокалы на буфет в гостиной, вымученной улыбкой попрощалась с Луиз, которая прошла вперёд открыть дверь; Люси села в машину, и улыбка исчезла у неё с лица, а из глаз облегчённо полились горючие слёзы.

Она больше не знала, что делать. Попытки встряхнуть Сонни и вывести из состояния безразличия, которое крылось за неадекватным и нелогичным по сравнению со всегдашним поведением, каждый раз шли впустую. Он уже давно был сам не свой.

Всё началось с того, как он узнал, что его невеста Лин, ставшая позднее женой, изменила ему с Хансом. Потом он увидел, что жена скатилась в алкоголизм и азартные игры, и стал чувствовать себя ещё хуже вплоть до того дня, когда дочка погибла в дорожной аварии как раз по вине матери, которая по идее должна была уберечь девочку, а она, наоборот, потащила её с собой к катастрофе.

Появление Эстер в жизни Сонни ухудшило дело.

Люси больше того, что делала для Сонни, сделать уже не могла. Они сблизились потому, что их объединяла одна и та же боль, стали часто видеться, чтобы помочь друг другу пережить превратности судьбы. Но Сонни не хотел или не мог забыть. Не то, чтобы сама Люси забыла, что влюблена в брата Эстер, вовсе нет; но она старалась думать о нём как можно реже и жить своей жизнью, чтобы не оказаться в ловушке у прошлого как рыбина в сетях.

Джек, прежде чем исчезнуть из жизни Люси, даже не попрощался с ней: ясно, что она для него не так уж много и значит. Более того, совсем ничего не значит!

Люси же впервые в своей молодой жизни полюбила по-настоящему.

– Джек, где бы ты ни был… – громко произнесла Люси, – …пошёл на ***! – крикнула она и нажала на газ.