Текст книги "Сад костей"

9

Проснувшись, Роза обнаружила рядом с собой спящую Мегги, услышала кудахтанье, хлопанье птичьих крыльев и шорох соломы. Все эти звуки показались Розе непривычными, и ей пришлось несколько минут подумать, припоминая, где она находится.

И вспомнить: Арния умерла.

Сердце сжалось от горя, словно его стиснули в кулаке, да так сильно, что на мгновение девушка перестала дышать. Впившись взглядом в грубо отесанные балки на потолке сарая, она подумала: «Этой боли мне не вынести».

Раздававшийся поблизости равномерный шорох заставил ее обернуться – на нее смотрела черная собачка; животное махало хвостом, который задевал сноп сена. Пес отряхнулся, разбрасывая в разные стороны соломинки и пыль, а потом подбежал к Розе и принялся вылизывать ей лицо, размазывая по щеке слюну. Девушка оттолкнула его и села. Собачонка жалобно заскулила и бросилась вниз по лестнице. Выглянув с сеновала, Роза проследила, как пес целеустремленно, будто бы торопясь на какую-то встречу, промчался мимо стоявшей в стойле лошади, а затем выскочил через открытую дверь амбара. Вдалеке закричал петух.

Роза оглядела сеновал. Куда же подевался Билли?

Вот, значит, где он прячется. Среди снопов сена и ржавеющей утвари тут и там виднелись следы его присутствия. В том месте, где он спал прошлой ночью, солома была примята. На перевернутом ящике стояли треснутая чашка, блюдце и разделочная доска – столовый прибор на одну персону. Мысль о его изобретательности вызвала у Розы улыбку. Прошлой ночью после недолгого отсутствия Билли вернулся с кружкой драгоценного молока, которое наверняка украдкой надоил у чужой коровы или козы. Роза не стала спрашивать, откуда Билли взял его, – Мегги сосала пропитанную молоком тряпицу, а девушка была счастлива, что хоть чем-то утолила голод малютки.

Ребенка-то она сумела накормить, но сама Роза ничего не ела со вчерашнего полудня, и желудок уже начал урчать. Она немного порыскала по сеновалу, разрывая солому, и обнаружила куриное яйцо, еще теплое, видимо утреннее. Расколов скорлупу, Роза запрокинула голову. Сырое яйцо скользнуло вниз по ее горлу; желток оказался настолько склизким и жирным, что ее внезапно начало мутить. Роза почувствовала приступ тошноты и скрючилась, пытаясь удержать яйцо в желудке. «Возможно, другой еды я сегодня не найду, – подумала она, – нельзя изводить эту». В конце концов тошнота отступила, и, подняв голову, Роза увидела маленький деревянный ящичек, спрятанный в углу сеновала.

Она приподняла крышку.

Внутри лежали красивые кусочки стекла, ракушка, две пуговицы из китового уса – сокровища, собранные Билли на улицах Вест-Энда. Роза не раз замечала, что паренек постоянно смотрит на землю, сутуля плечи, словно старик, и все для того, чтобы подобрать тут пенни, там – какую-нибудь пряжку. Полоумный Билли ежедневно охотился за сокровищами, и красивой пуговицы ему было достаточно, чтобы оказаться на седьмом небе. В этом отношении он был счастливым человечком, наверное, самым счастливым в Бостоне, ведь какая-нибудь там пуговица могла доставить ему истинную радость. Но пуговицы не заменят еду, а за похороны нельзя заплатить пустячной стекляшкой.

Захлопнув ящичек, Роза подошла к заляпанному окну и выглянула на улицу. Внизу по двору бродили курицы, в увядшем на холоде садике грустно маячили коричневые стволы и лозы.

Ящик с сокровищами Билли напомнил Розе о вещице, которую она положила в карман и тотчас забыла об этом. Вытащив медальон, принадлежавший Арнии, девушка испытала новый приступ печали. Медальон в виде сердечка висел на легкой, почти невесомой цепочке – изысканной и тонкой, предназначенной для изящной женской шеи. Роза вспомнила, как блестел он на светлой коже Арнии. «Моя сестра была такой красавицей, а теперь превратилась в корм для червей», – подумала Роза.

Украшение было золотым. Оно пойдет на оплату приличных похорон.

Услышав голоса, Роза снова посмотрела в окно. Во двор только что вкатила подвода, нагруженная снопами сена, и двое мужчин принялись торговаться, обсуждая цену.

Пора уходить.

Она схватила ребенка в охапку, спустилась по лестнице и тихо выскользнула из сарая.

Когда мужчины наконец договорились о цене, Роза Коннолли была уже далеко – стряхивая с платья солому, она несла Мегги в сторону Вест-Энда.

Кладбище Святого Августина покрывал туман; он обволакивал ноги людей, и казалось, что они не соприкасаются с землей, что их туловища просто плывут в белом мареве. «Сегодня здесь так людно, – подумала Роза, – только вот никто из пришедших не оплакивает Арнию». Она наблюдала, как процессия движется за маленьким гробиком, словно скользящим по туману, ей был слышен каждый всхлип, каждый отрывистый вздох – повисая в воздухе, горестные звуки усиливались, и казалось, что плачет все вокруг. Люди, скорбящие о ребенке, прошли мимо, полы их черных юбок и плащей разорвали туман в серебряные клочья. Никто из них не посмотрел на Розу. Держа на руках Мегги, девушка стояла в заброшенном углу кладбища, рядом с холмиком свежей земли. Для других Роза была просто призраком в тумане – ослепленные собственным горем люди не замечали ее боли.

– Кажется, она уже достаточно глубокая.

Обернувшись, Роза поглядела на двух могильщиков. Тот, что постарше, провел рукавом по лицу, испачкав землей щеку, которую годы, ветер и солнце испещрили глубокими морщинами. «Бедняга, – подумала она, – ты слишком стар, чтобы, орудуя лопатой, разбрасывать мерзлую землю». Но есть надо всем. А что она будет делать в его возрасте, когда зрение ослабнет и ей не удастся вдеть нитку в иголку?

– А кто-нибудь еще придет проводить ее в последний путь? – спросил землекоп.

– Больше никто, – ответила Роза, глядя на гроб Арнии.

Это ее потеря, только ее, и Розе не хотелось делить свою утрату ни с кем другим. Она поборола внезапное желание сорвать с гроба крышку и снова взглянуть на сестру. А вдруг случилось чудо и Арния ожила? Вдруг она зашевелилась и открыла глаза? Роза потянулась к гробу, но потом все же отдернула руку. Чудес не бывает, решила она. И Арнии больше нет.

– Тогда будем заканчивать?

Она кивнула, сдерживая слезы.

Старик повернулся к своему напарнику, невзрачному подростку, копавшему едва-едва; теперь мальчишка стоял сгорбившись, с безразличной миной на лице.

– Помоги мне опустить ее.

Они погружали гроб под скрип веревок, сбивая комки земли, которые с тихим стуком сыпались в яму. «Я купила тебе личную могилу, дорогая, – думала Роза. – Уединенное место отдыха, которое тебе не придется делить ни с вонючим попрошайкой, ни с мужем, который тебя лапал. Теперь ты будешь спать одна; при жизни ты не могла позволить себе такой роскоши».

Гроб ударился о дно могилы. Погруженный в собственные мысли, мальчишка слишком быстро отпустил веревку. Роза заметила, что старик строго посмотрел на парня, словно говоря: «Ты у меня еще получишь». Но тот не обратил на это никакого внимания, а просто выдернул веревку из ямы. Когда дело было почти сделано и землекопы принялись засыпать могилу, мальчик стал работать проворнее. Возможно, он предвкушал обед у теплого очага, и единственное, что его отделяло от еды, – незасыпанная могила. Он не видел, кто лежит в гробу, да это его и не интересовало. Важно было закопать яму, и он трудился что было силы – влажная земля порция за порцией падала на гроб.

С другого конца кладбища, где люди прощались с ребенком, послышался громкий плач; в рыдании женщины чувствовалось столько боли, что Роза, обернувшись, поглядела на детскую могилу. И тут вдруг увидела в тумане приближавшийся призрачный силуэт. Когда фигура в плаще прорвалась сквозь белую пелену, Роза узнала лицо, наполовину скрытое под капюшоном. Мэри Робинсон, молодая больничная сестра. Остановившись, Мэри бросила взгляд через плечо, словно у нее за спиной кто-то был, однако Роза не увидела никого, кроме родственников ребенка, что стояли, словно статуи, вокруг свежей могилы.

– Я не знала, где еще можно встретиться с вами, – проговорила Мэри. – Мне жаль вашу сестру. Господь да упокоит ее душу.

Роза утерла глаза, размазывая по щеке слезы и капли мороси.

– Вы были добры к ней, мисс Робинсон. Гораздо отзывчивее, чем… – Девушка запнулась, не желая упоминать имя сестры Пул. Негоже говорить дурно о покойнице.

Мэри подошла поближе. Сморгнув слезы, Роза вгляделась в напряженное лицо молодой сестры, в ее измученные глаза. Мэри склонилась к девушке, понизив голос до шепота, так, что ее слова практически потонули в позвякивании лопат, бросавших землю.

– Какие-то люди расспрашивают о ребенке.

Устало вздохнув, Роза поглядела на свою племянницу, которая лежала у нее на руках. Малышка Мегги, явно унаследовавшая добродушный нрав Арнии, спокойно изучала мир своими широко распахнутыми глазками.

– Я уже обо всем сказала. Малышка останется с родными. Со мной.

– Роза, эти люди не из приюта. Я пообещала мисс Пул, что не стану ничего рассказывать, но молчать я не могу. В ту ночь, когда родился ребенок, а вы вышли из операционной, ваша сестра сказала нам…

Мэри внезапно запнулась; ее взгляд был обращен не к Розе, она смотрела куда-то вдаль.

– Мисс Робинсон!

– Берегите девочку, – сказала Мэри. – Спрячьте ее где-нибудь.

Роза обернулась, чтобы понять, куда смотрит Мэри, но тут увидела, что из тумана выступил Эбен, и в горле у нее пересохло. Пусть руки у девушки задрожали, но она твердо решила, что будет стоять на своем и не позволит себя запугать. Когда он приблизился, Роза заметила, что он несет ее котомку, ту самую, с которой она прибыла в Бостон четыре месяца назад. Эбен презрительно бросил ее к ногам девушки.

– Я позволил себе собрать твои вещи, – сообщил он. – Раз уж в заведении госпожи О’Киф тебя больше никто не ждет.

Девушка подняла котомку с сырой земли; при мысли о том, что Эбен рылся в ее одежде, ее личных вещах, лицо Розы вспыхнуло от возмущения.

– Не вздумай приходить и выпрашивать у меня милостыню, – добавил он.

– Так ты называешь давешнее насилие? Милостыней?

Она распрямила спину и смело встретила его взгляд, а при виде распухшей губы зятя испытала чувство удовлетворения. «Неужели это моя работа? Какая я молодец!» Судя по всему, резкий ответ Розы взбесил Эбена, и он приблизился еще на шаг, но потом взглянул на двоих землекопов, которые зарывали могилу. Сжав кулак, Эбен остановился. «Ну что же ты, – подумала Роза. – Ударь меня прямо сейчас, когда я держу на руках твою дочь. Покажи всему свету, какой ты трус».

Он разлепил губы, оскалился, как зверь, и проговорил напряженным, угрожающим шепотом:

– Ты не имела права ничего говорить ночной страже. Они явились сегодня утром, во время завтрака. И теперь все жильцы судачат об этом.

– Я сказала им чистую правду. Стража знает, что ты сделал со мной.

– Как будто тебе кто-нибудь верит! Знаешь, что я ответил господину Пратту? Я поведал ему, кто ты есть на самом деле. Маленькая потаскушка. Я сказал, что приютил и кормил тебя, только чтобы угодить жене. И вот как ты отплатила за мою щедрость!

– Неужели тебе все равно, что ее больше нет? – Роза устремила взгляд на могилу. – Ты пришел не для того, чтобы проститься. А для того, чтобы запугать меня, вот зачем. А между тем твоя жена…

– Моя дорогая женушка тоже с трудом выносила тебя.

Роза подняла на него глаза:

– Ты лжешь.

– Не веришь? – Он фыркнул. – Слышала бы ты, что она шептала мне, пока ты спала. Какая ты обуза, просто камень на шее, потому что она знала: без нашего попечения ты помрешь с голоду.

– Я отрабатывала свое пропитание. И делала это каждый день.

– Да я мог бы найти с десяток других девиц, умеющих управляться с иголкой и ниткой, и гораздо дешевле! Давай же, попробуй, увидишь, к чему ты придешь. Поймешь, что скоро помрешь с голоду. Ты вернешься ко мне и станешь умолять о пощаде.

– К тебе? – На этот раз настал черед Розы – и девушка рассмеялась, несмотря на то что ее желудок сжался в комок от голода.

Она надеялась: нынче утром Эбен протрезвеет и почувствует хоть каплю сожаления о том, что натворил накануне. Что после смерти Арнии он наконец поймет, какое сокровище потерял, что горе хоть немного облагородит его. Но Роза повторила глупость Арнии, полагая, что Эбен способен подняться над своей ничтожной гордыней. Прошлой ночью она оскорбила его и теперь при свете дня видела истинное лицо зятя. В глазах Эбена Роза не заметила ни тени горя, только уязвленное тщеславие, а потому она не смогла отказать себе в удовольствии и еще разок полоснула по свежей ране:

– Да, может быть, я стану голодать. Но я могу о себе позаботиться. Я сама устроила похороны сестре. Я выращу ее ребенка. А как тебя станут называть люди, когда узнают, что ты отказался от собственной дочери? Что и ломаного гроша не дал на похороны жены?

Лицо Эбена побагровело. Он бросил взгляд на могильщиков, которые, закончив дело, остановились неподалеку и стали с интересом прислушиваться к разговору. Поджав губы, Эбен полез в карман и вытащил пригоршню монет.

– Вот! – рявкнул он, протягивая деньги землекопам. – Берите!

Пожилой мужчина с тревогой посмотрел на Розу:

– Но эта дама уже заплатила нам, сэр.

– Проклятие! Возьмите эти чертовы деньги! – Схватив испачканную руку землекопа, Эбен быстро вложил в нее монеты. А затем посмотрел на Розу. – Считай, что я выполнил свой долг. И еще – у тебя осталось кое-что, принадлежащее мне.

– Мегги тебя ничуточки не интересует. Зачем же она тебе?

– Нет, это отродье мне без надобности. Я говорю о другом. О вещах Арнии. Я муж, поэтому имею полное право унаследовать ее имущество.

– У нее ничего не было.

– В больнице мне сказали, что прошлой ночью они отдали все ее вещи тебе.

– Это тебе нужно? – Она сняла с пояса небольшой сверток и передала его Эбену. – Тогда бери.

Он развязал узелок – грязная ночная рубашка и лента для волос упали на землю.

– А где все остальное?

– Там ее кольцо.

– Эта оловяшка? – Он поднял талисман Арнии, оловянное колечко с цветными стекляшками вместо драгоценных камней. И, фыркнув, бросил его под ноги Розе. – Безделка. Такую же носит на пальце почти каждая бостонская дешевка.

– Она оставила обручальное кольцо дома. И ты знаешь об этом.

– Я говорю о золотом медальоне. Она никогда не говорила о том, откуда он у нее, и все это время отказывалась продать его, несмотря на то что мне нужны были деньги для мастерской. За свое долготерпение я заслуживаю хотя бы этого.

– Ты не заслуживаешь даже волоска с ее головы.

– Где он?

– Я его заложила. Как бы я иначе заплатила за похороны?

– Он стоил гораздо больше, чем это, – резко ответил Эбен, указывая на могилу.

– У меня нет медальона. Эту могилу оплатила я, а тебя сюда никто не звал. Пока моя сестра была жива, ты не давал ей покоя. Позволь ей хотя бы сейчас упокоиться с миром.

Эбен посмотрел на старика-могильщика, который ответил ему сердитым взглядом. О, Эбену ничего не стоило ударить женщину, когда кругом не было свидетелей, зато теперь пришлось сдерживаться – прижать кулаки к бокам, прикусить безжалостный язык.

– Мы поговорим об этом позже, Роза, – только и смог процедить он.

А затем отвернулся и двинулся прочь.

– Мисс! Мисс!

Роза обернулась к пожилому землекопу, который сочувственно смотрел на нее.

– Вы уже заплатили нам. Думаю, вам это понадобится. На некоторое время монет хватит, чтобы прокормить и себя, и младенца.

Она взглянула на деньги, которые старик положил ей в ладонь. И подумала: «Некоторое время мы не будем голодать. Этого хватит, чтобы оплатить кормилицу».

Собрав свои инструменты, землекопы оставили Розу одну возле свежей могилы Арнии. «Когда земля уляжется, я куплю тебе каменное надгробие, – мысленно обещала Роза. – Возможно, дорогая моя, мне удастся накопить достаточно, чтобы выгравировать не только твое имя, но еще и ангела или несколько стихотворных строк, чтобы показать миру, как пусто стало в нем без тебя».

Тут до нее донеслись приглушенные рыдания – люди с других похорон начали один за другим покидать кладбище. Роза смотрела, как мимо нее в тумане проплывали мертвенно-бледные лица, обрамленные черной шерстяной тканью. «Как много людей оплакивает ребенка. А почему никто не плачет по тебе, Арния?»

Только теперь она вспомнила о Мэри Робинсон. Роза огляделась, но больничной сестры нигде не было. Возможно, появление жаждавшего драки Эбена заставило ее уйти. Еще одна причина для Розы ненавидеть его.

Капли дождя брызгали ей в лицо. Скорбящие, склонив голову, потянулись с кладбища к ожидавшим их экипажам, предвкушая горячий ужин. Только Роза с Мегги на руках задержалась здесь под размывавшим почву дождем.

– Спи спокойно, дорогая, – прошептала она.

Роза подняла с земли котомку и собрала разбросанные вещи Арнии. А потом они с Мегги покинули кладбище Святого Августина и направились в сторону трущоб Южного Бостона.

10

– Акушерство – раздел медицины, трактующий зачатие и его последствия. И сегодня вы уже слышали о некоторых из них. Многие, увы, прискорбны…

Громкий голос доктора Крауча был слышен уже на главной лестнице, за пределами аудитории, и Норрис, раздосадованный, что так сильно опоздал на утренние лекции, помчался вверх по ступеням. Прошлую ночь ему снова пришлось провести в мрачной компании Косого Джека; они предприняли вылазку на юг, в Куинси. Всю дорогу Джек жаловался на свою спину – только по этой причине он попросил Норриса поехать вместе с ним. Они возвратились в Бостон далеко за полночь с одним-единственным образцом, который был в таком плохом состоянии, что даже доктор Сьюэлл, сдернув парусину, поморщился от запаха.

– Этот пролежал в земле несколько дней, – пожаловался он. – У вас что, носы заложены? Да зловоние говорит само за себя!

Норрис чувствовал, что этот запах остался на его волосах и одежде. От него невозможно отделаться – он заползает тебе под кожу, словно личинка, и вскоре каждый вдох наполняется зловонием, и ты не можешь отличить живую плоть от мертвой. Поднимаясь по лестнице в аудиторию, он снова чувствовал вонь, словно был бродячим трупом, за которым шлейфом тянулся дух его собственного разложения. Потянув за ручку и открыв дверь, Норрис тихо проскользнул в лекционный зал, где, расхаживая взад-вперед по сцене, доктор Крауч говорил:

– …хотя как раздел медицины оно отделено от хирургии и врачевания, практическое акушерство требует знания анатомии, физиологии, патологии и… – Доктор Крауч запнулся, не сводя глаз с Норриса; в попытке отыскать свободное место юноша успел сделать всего несколько шагов по проходу.

Внезапная тишина привлекла внимание слушателей вернее любого крика. Вся аудитория, словно многоглазое чудовище, обернулась на Норриса; взгляды словно пригвоздили юношу к полу.

– Господин Маршалл, – обратился к нему Крауч, – мы крайне польщены, что вы решили присоединиться к нам.

– Простите, сэр! Мне нечем оправдаться.

– Конечно. Что ж, ищите место!

Норрис заметил незанятый стул как раз перед тем рядом, где сидели Венделл и двое его друзей.

Тем временем доктор Крауч откашлялся и продолжил:

– И в заключение, джентльмены, я хочу, чтобы вы подумали о следующем: иногда врач – единственное препятствие на пути тьмы. Вступая в мрачные владения болезни, мы должны сражаться и привносить святую надежду и бесстрашие в те несчастные души, что висят на волоске от смерти. Так что помните о священном долге, который, возможно, скоро ляжет на ваши плечи. – Крауч остановился в центре сцены, расставив свои короткие ноги, и его голос зазвучал так, будто он призывал добровольцев на войну: – Храните верность своему призванию! Не изменяйте тем, кто вручил свою жизнь в ваши в высшей степени достойные руки.

Крауч выжидательно уставился на аудиторию; несколько секунд в зале царила абсолютная тишина. Затем Эдвард Кингстон, поднявшись с места, принялся аплодировать – громко и нарочито, что не ускользнуло от внимания Крауча. Остальные тут же присоединились к Кингстону, и вскоре зал взорвался аплодисментами.

– Что ж. Я бы сказал, его игра достойна представления Гамлета, – заметил Венделл; сухая похвала юноши потонула в шквале оваций. – Когда же он начнет кататься по полу, изображая сцену гибели?

– Тсс, Венделл, – одернул его Чарльз. – Ты хочешь, чтобы у нас у всех были неприятности?

Спустившись со сцены, Крауч устроился в первом ряду, где сидели другие преподаватели. И теперь доктор Олдос Гренвилл, декан медицинского колледжа и дядя Чарльза, поднялся, чтобы обратиться к студентам. Хотя его волосы уже посеребрила седина, доктор Гренвилл казался высоким и осанистым – поразительная личность, он способен был покорить зал одним-единственным взглядом.

– Благодарю вас, доктор Крауч, за невероятно содержательную и вдохновляющую лекцию об искусстве и мастерстве акушеров. Мы приблизились к финальной части сегодняшней программы, анатомированию, которое проведет наш выдающийся профессор хирургии доктор Эраст Сьюэлл.

Дородный доктор Сьюэлл тяжело поднялся с первого ряда и направился к сцене. Там оба джентльмена сердечно пожали друг другу руки, а затем доктор Гренвилл снова сел на свое место, оставив Сьюэлла в центре внимания.

– Перед тем как начать, – проговорил Сьюэлл, – я хочу вызвать добровольца. Возможно, какой-нибудь джентльмен из числа студентов-первогодков отважится выступить в роли ассистента прозектора?

В зале воцарилась тишина – юноши, занимавшие все пять рядов аудитории, благоразумно разглядывали свои ботинки.

– Ну же, чтобы узнать, как устроен человек, вам придется окропить руки кровью. Вы только что приступили к изучению медицины и ни разу не были в прозекторской. Сегодня я помогу вам познакомиться с этим потрясающим механизмом, этой сложной и внушительной структурой. Так кто же наконец решится на это?

– Я, – заявил Эдвард, вставая.

– Итак, свою помощь предложил господин Эдвард Кингстон, – объявил профессор Гренвилл. – Пожалуйста, поднимитесь на сцену, к доктору Сьюэллу.

Шагая по проходу, Эдвард одарил коллег самоуверенной улыбкой. Взглядом, который говорил: «Я не такой трус, как все вы».

– И откуда у него столько смелости? – пробормотал Чарльз.

– Нам всем придется через это пройти, – заметил Венделл.

– Смотри, как он упивается вниманием. Готов поклясться, я трясся бы как осиновый лист.

За кулисами раздался грохот колес, и ассистент выкатил на деревянную сцену стол. Доктор Сьюэлл надел халат и закатал рукава, а тем временем ассистент вынес небольшой столик, на котором стоял поднос с инструментами.

– Каждый из вас, – начал доктор, – получит возможность овладеть хирургическим ножом в прозекторской. Но при этом ваш контакт будет слишком кратким. При таком недостатке анатомических образцов нельзя терять ни единой возможности. Надеюсь, вы будете стремиться к углублению знаний каждый раз, когда появится предмет исследования. Сегодня нам повезло и такая возможность представилась. – Он помолчал, надевая фартук. – Искусство анатомирования, – продолжил доктор Сьюэлл, завязывая тесемки, – это действительно искусство. Сегодня я покажу вам, как им заниматься. Не как мясник, разрубающий тушу, а как скульптор, создающий произведение из куска мрамора. Это я и собираюсь сделать сегодня – не просто анатомировать труп, но обнажить красоту каждой мышцы и каждого органа, каждого нерва и кровяного сосуда. – Он повернулся к столу, на котором лежал по-прежнему закрытый труп. – Давайте посмотрим на сегодняшнюю особь.

Когда доктор Сьюэлл потянулся к покрывалу, Норрис тут же испытал приступ тошноты. Он догадывался, кто там лежит, и в ужасе ждал, что вот-вот перед ним предстанет полусгнивший покойник, которого они с Косым Джеком откопали прошлой ночью. Но когда доктор Сьюэлл отбросил простыню, взгляду открылся не смердящий труп мужчины, а тело женщины.

Норрис узнал ее даже со своего места в аудитории.

Волнистые рыжие волосы каскадами ниспадали со стола. Ее голова с полусомкнутыми веками и полураскрытыми губами была слегка повернута – так, чтобы было видно собравшимся. В лекционном зале воцарилась такая тишина, что Норрис мог слышать колотящийся в ушах ритм собственного сердца. «Этот труп – сестра Розы Коннолли. Сестра, которую она обожала». Как же, господи боже мой, любимая сестра девушки оказалась на анатомическом столе?

Спокойно взяв с подноса нож, доктор Сьюэлл подошел к трупу сбоку. Он будто не замечал потрясенного молчания, воцарившегося в зале; обратившись к предмету исследования, доктор мало чем отличался от ремесленника, приступившего к работе. Сьюэлл бросил взгляд на Эдварда – оцепеневший юноша стоял у изножья стола. Вне всякого сомнения – Эдвард тоже узнал это тело.

– Советую вам надеть фартук.

Похоже, Эдвард не слышал его.

– Господин Кингстон, если вы не хотите запачкать свой превосходный китель, я советую вам снять его и надеть фартук. А потом подойти сюда и помочь мне.

Похоже, даже высокомерный Эдди потерял самообладание и нервно сглотнул, прежде чем надеть длинный, закрывавший грудь фартук и закатать рукава.

Доктор Сьюэлл сделал первый надрез. Безжалостная прорезь протянулась от грудины до таза. Кожа раздвинулась, обнажая содержимое брюшины, оттуда показались петли кишечника, которые тут же вывалились наружу и свесились со стола влажными лентами.

– Ведро, – проговорил Сьюэлл. Он посмотрел на Эдварда, который с ужасом разглядывал зияющую рану. – Кто-нибудь может поставить сюда ведро? Кажется, мой помощник не способен на осмысленные действия.

Неловкий смех прокатился по аудитории, смех над тем, что надменного коллегу публично поставили на место. Зардевшись, Эдвард схватил деревянное ведро с инструментального столика и поставил его на пол так, чтобы в него попали выползшие из живота влажные кишки.

– Над внутренними органами, – снова заговорил доктор Сьюэлл, – располагается стенка из ткани, называемая сальником. Только что я прорезал ее, выпустив кишки, которые, как видите, выпали из брюшины. У джентльменов постарше, особенно у тех, кто с радостью предавался чревоугодию, эта стенка уплотняется из-за жира. Однако у данной особи женского пола, как я посмотрю, отложения незначительны.

Его окровавленные руки подняли полоску практически прозрачного сальника, чтобы продемонстрировать его аудитории. Затем доктор перегнулся через стол и бросил сгусток ткани в ведро. Он приземлился с тихим всплеском.

– А сейчас я уберу кишечник, который мешает разглядеть находящиеся под ним органы. Мясник, который уже забивал корову или лошадь, прекрасно знает, насколько объемны кишки, однако студенты-первогодки часто поражаются этому во время первого анатомирования в своей жизни. Сначала я произведу резекцию тонкого кишечника на уровне пилорического отверстия, там заканчивается желудок…

Доктор Сьюэлл взял нож и нагнулся, а потом поднял руку, державшую отсеченный конец кишечника. Затем, отпустив кишку, доктор позволил ей соскользнуть со стола; она так и упала бы на пол, если бы Эдвард вовремя не подхватил ее голыми руками. Юноша с отвращением опустил кишку в ведро.

– Теперь я отделю другой конец, в том месте, где тонкий кишечник превращается в толстый, у илеоцекального отверстия.

Доктор снова взялся за нож. А затем выпрямился, показывая другой отрезанный конец.

– Чтобы продемонстрировать чудеса пищеварительной системы человека, я попрошу своего ассистента взяться за один конец тонкого кишечника и отойти по проходу, насколько позволит длина.

Эдвард заколебался, с отвращением глядя в ведро. Затем, скорчив физиономию, запустил руку в скопище внутренностей и вынул отрезанный конец кишечника.

– Идите, господин Кингстон. В дальний конец зала.

Держась за свой конец кишки, Эдвард двинулся по центральному проходу. Норрис уловил отвратительный запах мертвечины и заметил, как студент, сидевший по другую сторону прохода, закрыл нос рукой в попытке защититься от вони. Эдвард же по-прежнему продолжал шагать, волоча за собой завиток кишки, словно смердящую влажную веревку, пока она наконец не натянулась, приподнявшись с пола.

– Посмотрите, какая длинная, – сказал доктор Сьюэлл. – В этой кишке примерно шесть метров. Шесть метров, господа! А это всего лишь тонкий кишечник. Я не стал трогать толстый. Это один из самых потрясающих органов, находящихся в животе у каждого из вас. Подумайте об этом, когда сядете завтракать. Ваш статус не имеет никакого значения – богаты вы или бедны, стары или молоды, ваша брюшная полость выглядит так же, как у любого другого мужчины.

«Или женщины», – мысленно добавил Норрис, глядя не на орган, а на выпотрошенную особь, лежавшую на столе. Даже такую красавицу прозектор может превратить в ведро потрохов. А где же душа? Где та женщина, что когда-то обитала в этом теле?

– Господин Кингстон, вы можете вернуться на сцену, а кишечник положить в ведро. А теперь мы посмотрим, как выглядят сердце и легкие, что ютятся в грудной клетке. – Доктор Сьюэлл потянулся за устрашающего вида инструментом и сомкнул его тиски на ребре. По залу разнесся звук треснувшей кости. Он бросил взгляд в аудиторию. – Грудную клетку можно рассмотреть, только заглянув в полость. Думаю, будет лучше, если студенты первого года поднимутся со своих мест и подойдут поближе, чтобы досмотреть анатомирование. Давайте соберемся вокруг стола.

Норрис поднялся. Он сидел ближе всех к проходу, а потому первым оказался у стола. Но он бросил взгляд не в открытую грудную полость, а на лицо женщины, чьи самые сокровенные тайны обнажились в присутствии целого зала чужаков. «Она так прекрасна…» – подумал Норрис. Арния Тейт находилась в самом расцвете женской привлекательности.

– Если вы встанете кружком, – продолжал доктор Сьюэлл, – я покажу вам, что интересного обнаружил в ее тазовой области. Судя по размеру матки, которая легко прощупывается, можно заключить, что данная особь недавно рожала. Несмотря на то что труп довольно свежий, вы наверняка заметили, что запах ее брюшной полости особенно неприятен, а брюшина явно воспалена. Имея в виду все эти обстоятельства, я хочу выдвинуть предположение о вероятной причине смерти.

В проходе что-то громыхнуло.

– Он дышит? Проверьте, дышит ли он! – взволнованно воскликнул один из студентов.

– Что случилось? – громко спросил доктор Сьюэлл.

– Племянник доктора Гренвилла, сэр! – доложил Венделл. – Чарльз потерял сознание.

Профессор Гренвилл, явно пораженный этой новостью, поднялся со своего места в первом ряду. Протиснувшись сквозь скопление студентов, он быстро двинулся по проходу в сторону Чарльза.

– С ним все хорошо, сэр, – заявил Венделл. – Чарльз приходит в себя.

Оставшийся на сцене доктор Сьюэлл вздохнул:

– Людям со слабыми нервами изучать медицину не рекомендуется.

Опустившись на колени рядом с Чарльзом, Гренвилл похлопал его по лицу:

– Очнись, очнись, мальчик мой. У тебя просто закружилась голова. Утро выдалось тяжелым.