Текст книги "Сад костей"

Чарльз застонал и обхватил голову руками:

– Меня тошнит.

– Я выведу его на улицу, сэр, – предложил Венделл. – Ему наверняка нужен свежий воздух.

– Благодарю вас, господин Холмс, – ответил Гренвилл.

Когда профессор поднимался с колен, казалось, он и сам еле держится на ногах.

«Слабость присуща всем, даже самым закаленным из нас», – подумал Норрис.

При помощи Венделла Чарльз неуверенно поднялся и поплелся по проходу. До слуха Норриса донеслось хихиканье одного из студентов:

– Ну ясно, это же Чарли! Только и делает, что теряет сознание!

«Но это могло случиться с каждым из нас», – мелькнуло в голове Норриса. Оглядев аудиторию, он увидел лишь мертвенно-бледные лица. Какой нормальный человек может без отвращения смотреть на эту утреннюю резню?

К тому же она еще не закончилась.

Доктор Сьюэлл, который по-прежнему стоял на сцене, холодно окинул взглядом аудиторию и снова взялся за нож:

– Господа! Продолжим?

11

Наши дни

Удирая от жаркого бостонского лета, Джулия гнала машину на север, туда же следовал поток прочих автомобилей, владельцы которых стремились провести выходные в Мэне. Когда она достигла границы Нью-Хэмпшира, температура за бортом снизилась на шесть градусов. А еще через полчаса, когда она въезжала в Мэн, воздух начал казаться просто-напросто ледяным. Вскоре лес и скалистое побережье вовсе скрылись под завесой тумана, и с этого момента надвигающийся на нее мир стал абсолютно серым, а дорога принялась вихлять по призрачной местности, состоявшей из подернутых поволокой деревьев и едва видных фермерских домиков.

Когда Джулия уже ближе к вечеру прибыла в курортный городок Линкольнвилл, туман стал таким густым, что она с трудом различила внушительный абрис айлсборовского парома, стоявшего у причала. Генри Пейдж предупредил ее, что на судне не так уж много места для машин, а потому Джулия оставила автомобиль на парковке у пристани, прихватила дорожную сумку и взошла на борт.

Если в тот день из окна парома, идущего на Айлсборо, и можно было что-нибудь разглядеть, то Джулии этого сделать не удалось.

Сойдя с судна, она очутилась в абсолютно непонятном сером мире. Дом Генри Пейджа располагался всего в полутора километрах от причала – «летом одно удовольствие пройтись», как сказал сам хозяин. Но в густом тумане такая прогулка могла показаться бесконечной. Чтобы не попасть под колеса проезжавших мимо машин, Джулия старалась держаться как можно ближе к обочине дороги; чуть заслышав приближающийся шум автомобиля, она забиралась в заросли травы. Значит, вот оно какое, лето в Мэне, размышляла Джулия, поеживаясь, – на ногах у нее были шорты и босоножки. Доносилось чье-то щебетание, но разглядеть птиц не удавалось. Джулия видела лишь мостовую под ногами и сорняки на обочине.

Вдруг перед ней возник почтовый ящик. Закрепленный на скривившемся столбике, он казался основательно проржавевшим. Джулия старательно пригляделась и с трудом разобрала сбоку поблекшую надпись: «Каменный бугор».

Дом Генри Пейджа.

Узкая проселочная дорога неуклонно карабкалась по густому лесу, а кусты и ветви жадно протягивали свои лапы, словно хотели расцарапать проезжающие автомобили. Чем дальше пробиралась Джулия по заброшенной дороге, тем неуютней ей становилось на острове, который будто бы поперхнулся туманом. Дом вырос перед ней так внезапно, что она, вздрогнув, остановилась, словно в дымке замаячило не здание, а какой-нибудь страшный зверь. Здание было из камня и старого дерева, которое за долгие годы, проведенные на соленом воздухе, приобрело серебристый оттенок. Океана Джулия не видела, но знала, что он рядом, – было слышно, как волны бились о камни и кричали чайки, кружившие над головой.

Взобравшись на крыльцо по обветшалым гранитным ступеням, Джулия постучала. Господин Пейдж заверил ее, что будет дома, но дверь так никто и не открыл. Она не взяла с собой куртку, а потому замерзла; идти ей тоже было некуда – разве что назад, к пристани. Разочарованно вздохнув, Джулия поставила сумку на крыльцо и двинулась в обход здания. Раз уж Генри нет дома, почему бы не взглянуть на округу, если, конечно, сегодня вообще что-нибудь удастся увидеть.

По вымощенной камнем дорожке Джулия прошла на задний дворик, заросший кустами и взъерошенной травой. Владения Пейджа явно нуждались в садовнике, однако, судя по обилию каменной кладки, можно было сказать наверняка: когда-то этот холм был местной достопримечательностью. Она заметила поросшие мхом ступени, ведущие куда-то вниз, в туман, и низкие каменные стены, внутри которых на разных уровнях располагались цветочные клумбы. Увлекаемая шумом прибоя, Джулия двинулась вниз по ступеням, мимо зарослей тимьяна и котовника. Должно быть, море теперь совсем рядом, еще мгновение – и она увидит пляж.

Сделав очередной шаг, Джулия угодила ногой в пустоту.

Она изумленно вскрикнула и отпрянула, приземлившись пятой точкой на ступени. Некоторое время Джулия просто сидела и сквозь колышащуюся занавесь тумана смотрела на камни, которые лежали внизу метрах в шестидесяти. Только теперь Джулия заметила, что почва по обе стороны от нее размыта, а оголенные корни какого-то дерева с трудом хватаются за край потрескавшейся скалы. Глядя на море, она подумала: «Если бы упала, наверняка осталась бы жива, а вот в студеной воде долго не продержалась бы».

Еле держась на ногах, Джулия принялась карабкаться назад, к дому; всю дорогу ее обуревал страх, что скала внезапно обрушится, унося ее с собой. Почти достигнув вершины, она увидела, что хозяин уже поджидает ее.

Его плечи были опущены, узловатая рука сжимала трость. Когда Джулия говорила с ним по телефону, она догадалась, что Генри Пейдж – человек преклонных лет. Теперь ее догадка подтвердилась. Пейдж выглядел дряхлым стариком – его волосы казались белыми, словно туман, а глаза щурились за очками в металлической оправе.

– На этой лестнице опасно, – сообщил он. – Каждый год кто-нибудь обязательно падает со скалы. Почва тут зыбкая.

– Я так и поняла, – доложила Джулия, тяжело дыша после молниеносного подъема по ступеням.

– Я Генри Пейдж. А вы мисс Хэмилл, я полагаю.

– Надеюсь, вы не против того, что я решила тут осмотреться. Раз уж вас не было дома.

– Я все время был дома.

– Но дверь никто не отпер.

– Думаете, я в состоянии мчаться вниз по лестнице? Мне восемьдесят девять лет. В следующий раз попробуйте чуточку потерпеть. – Повернувшись, он прошел по каменной террасе к застекленным створчатым дверям. – Заходите. Я уже поставил охлаждаться бутылку чудесного белого совиньона. Хотя сегодняшняя прохлада требует скорее красного вина, чем белого.

Джулия вошла в дом следом за ним. Оказавшись по ту сторону застекленных дверей, она подумала: «Этот дом такой же старый, как и его хозяин». Внутри пахло пылью и старыми коврами.

И книгами. В этой комнате с окнами на море до самого потолка громоздились полки, забитые тысячами старых книг. Одну из стен почти полностью занимал внушительных размеров камин. Помещение было огромным, но в окна с моря ломился туман, и из-за этого комната казалась темной и неуютной. Десяток коробок, сваленных в кучу в центре гостиной возле массивного дубового стола, вряд ли добавлял комнате привлекательности.

– Вот несколько коробок Хильды, – сказал Пейдж.

– Несколько?

– В погребе стоят еще десятка два, и к ним я пока не притрагивался. Должно быть, вы поможете поднять их наверх, поскольку из-за этой палки мне самому не справиться. Я бы попросил внучатого племянника, но он всегда так занят.

«А я нет, что ли?» – подумала Джулия.

Старик протопал к обеденному столу, на обветшалой столешнице которого уже было разложено содержимое одной из коробок.

– Как видите, Хильда была барахольщицей. Никогда ничего не выбрасывала. А если живешь столько, сколько она, то в конце концов хлама накапливается целая куча. Но как оказалось, этот хлам представляет некий интерес. Он абсолютно разрознен. Занимающаяся перевозкой фирма, услугами которой я воспользовался, неохотно рассовала все по коробкам. Эти старые газеты датируются годами с тысяча восемьсот сорокового по тысяча девятьсот десятый. Но сложены совершенно беспорядочно. Готов поклясться: здесь найдутся газеты и подревнее, но, чтобы найти их, нужно открыть все коробки. На их просмотр у нас может уйти несколько недель.

Глядя на выпуск «Бостон дэйли эдвертайзер» от 10 января 1840 года, Джулия внезапно отметила, что старик сказал «у нас». Она подняла глаза:

– Прошу прощения, господин Пейдж, но я не планировала оставаться у вас надолго. Не могли бы вы просто показать мне, что вам удалось найти о моем доме.

– Ах да, о доме Хильды. – К ее удивлению, старик, стуча палкой по деревянному полу, двинулся прочь. – Построен в тысяча восемьсот восьмидесятом, – прокричал он, направляясь в соседнюю комнату. – Для одной из моих прародительниц по имени Маргарет Тейт-Пейдж.

Джулия последовала за Генри на кухню, которая выглядела так, будто не обновлялась с пятидесятых годов. Шкафы были покрыты грязными разводами, плита – забрызгана жиром и еще какой-то жидкостью, похожей на соус для спагетти. Порывшись в холодильнике, Генри вынул оттуда бутылку белого вина.

– Дом передавался по наследству из поколения в поколение. И все мы такие же барахольщики, как Хильда, – признался он, загоняя штопор в пробку. – А посему нам достались эти документальные сокровища. Все эти годы дом принадлежал нашему роду. – Пробка выскочила из бутылки, и Генри поднял глаза на Джулию. – А потом его купили вы.

– Вероятней всего, кости были захоронены в моем саду еще до тысяча восемьсот восьмидесятого года, – заметила она. – Так мне сказала антрополог из университета. Могила была старше дома.

– Может быть, может быть.

Пейдж вынул из шкафа два винных бокала.

– То, что вы обнаружили в этих коробках, вряд ли расскажет нам хоть что-нибудь о костях.

«А я попусту теряю здесь время», – мысленно добавила Джулия.

– Откуда вы знаете? Вы даже ни разу не взглянули на бумаги.

Наполнив бокалы, Генри протянул один из них Джулии.

– Разве выпивать еще не слишком рано? – удивилась она.

– Рано? – Пейдж фыркнул. – Мне восемьдесят девять лет, у меня в погребе хранится четыреста бутылок отличного вина, и я собираюсь допить все до последней капли.

Джулия взяла у него бокал.

– Так о чем мы там говорили? – спросил Пейдж.

– Что могила той женщины старше, чем дом.

– А! – Прихватив бокал, он, шаркая, направился обратно в библиотеку. – Очень даже может быть.

– Так что, похоже, содержимое коробок вряд ли поможет мне узнать, кто она.

Порывшись в бумагах, которые устилали обеденный стол, Пейдж вынул какой-то листок и положил его перед Джулией.

– Вот, госпожа Хэмилл. Разгадка здесь.

Она взглянула на рукописное письмо с датой – двадцатое марта 1888 года.

Дражайшая Маргарет!

Благодарю Вас за искренние и сердечные соболезнования по поводу потери моей дорогой Амелии. Минувшая зима выдалась тяжелой, поскольку едва ли не каждый месяц уносил с собой одного из давних друзей, по болезни или в силу почтенного возраста. И теперь я с глубочайшим унынием размышляю о тех скоротечных годах, которые еще проведу на этом свете.

Сознаю, что, вероятно, нынче выдалась последняя возможность обратиться к непростому предмету, о коем нужно было завести речь давным-давно. У меня не было охоты говорить об этом, ибо я знал, что Ваша тетушка считала благоразумным держать это в тайне…

Джулия подняла глаза.

– Это было написано в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году. Захоронение появилось гораздо раньше.

– Читайте дальше, – велел Пейдж.

И она послушно дочитала до последнего абзаца.

Покуда я просто присовокупляю газетную вырезку, о коей упоминал ранее. Если в Вас не зародится желание узнать остальное, пожалуйста, сообщите мне, и я больше никогда не заведу об этом речь. Но если приключения Ваших родителей все же пробудят в Вас интерес, я при следующей же возможности снова возьмусь за перо. И Вы узнаете правдивую историю о Вашей тетушке и Вест-Эндском потрошителе.

С нежнейшими пожеланиями,

О. В. Х.

– Вы понимаете, кто такой О. В. Х.? – спросил Генри. Его глаза, увеличенные линзами очков, просияли от возбуждения.

– По телефону вы сообщили мне, что это Оливер Венделл Холмс.

– А вы знаете, кто он?

– Он был судьей, верно ведь? В Верховном суде.

Генри раздраженно вздохнул:

– Нет, судьей был его сын, Оливер Венделл Холмс-младший! А это письмо писал Венделл-старший. И вы наверняка о нем слышали.

Джулия нахмурилась:

– Он был писателем, правильно?

– И это все, что вы о нем знаете?

– Прошу прощения. Я преподаю не совсем историю.

– Вы преподаете? И что же?

– Я учу третьеклашек.

– Даже учитель младших классов должен знать, что Оливер Венделл Холмс-старший был не просто известным литераратором. Да, он поэт, романист и автор биографий. А еще он был преподавателем, философом и одним из самых влиятельных людей Бостона. Но и это не все. В списке его заслуг перед человечеством последняя ипостась важнее всех прочих.

– Какая же?

– Он был врачом. Одним из лучших врачей своего времени.

Заинтересовавшись, Джулия снова взглянула на письмо:

– Значит, оно имеет историческую ценность.

– А Маргарет, которой адресовано это письмо, – моя прапрабабка, доктор Маргарет Тейт-Пейдж, рожденная в восемьсот тридцатом году. Она была одной из первых женщин-врачей в Бостоне. Это ее дом теперь принадлежит вам. В восемьсот восемидесятом, в год постройки дома, ей было пятьдесят лет.

– А кто эта тетушка, о которой говорится в письме?

– Понятия не имею. Я абсолютно ничего о ней не знаю.

– А есть еще какие-нибудь письма от Холмса?

– Надеюсь, мы найдем их там. – Он взглянул на десяток коробок, сваленных возле обеденного стола. – Пока я искал только в этих шести. Все очень разрозненно и беспорядочно. Но это и есть история вашего дома, госпожа Хэмилл. Это все, что осталось от людей, живших в нем.

– Он написал, что присовокупляет газетную вырезку. Вы нашли ее?

Пейдж потянулся за обрывком газеты:

– Думаю, Холмс упоминал вот об этом.

Вырезка до того потемнела от времени, что при сером дневном свете, который проникал в окно, Джулия с трудом различала крохотный шрифт. Только когда Генри включил лампу, она смогла разобрать слова.

На вырезке стояла дата – 28 ноября 1830 года.

ВЕСТ-ЭНДСКОЕ УБИЙСТВО НАЗЫВАЮТ «ОТВРАТИТЕЛЬНЫМ И НЕЛЕПЫМ»

В среду, в десять вечера, после того как в луже крови на черной лестнице Массачусетской общей больницы обнаружилось тело мисс Агнес Пул, медицинской сестры, ночные стражники были призваны в указанную больницу. По словам стражника Пратта, повреждения на теле сестры не оставляют ни малейшего сомнения в том, что нападение было очень жестоким; скорее всего, его совершили при помощи большого режущего орудия, похожего на нож мясника. Господин Пратт не сообщил репортеру имя единственного свидетеля, однако подтвердил, что это молодая женщина, описавшая преступника так: «одет во все черное, словно сама Смерть с крыльями хищной птицы».

– Убийство было совершено в Бостоне, – заметила Джулия.

– Всего-то полдня езды на экипаже от вашего дома в Вестоне. А жертва убийства – женщина.

– Я не вижу никакой связи с моим домом.

– Возможно, связующим звеном был Оливер Венделл Холмс. Он пишет Маргарет, которая жила в вашем доме. Он упоминает и ее загадочную тетушку, и убийцу, известного под именем Вест-Эндский потрошитель. Холмс каким-то образом связан с этим делом об убийстве, с делом, о котором он считает нужным рассказать Маргарет более пятидесяти лет спустя. Зачем? Что это за таинственный секрет, о котором она не должна была узнать?

Издалека донесся гудок парохода, и Джулия подняла глаза:

– Жаль, что мне придется торопиться на паром. Мне очень хотелось бы узнать ответ на этот вопрос.

– Тогда не уезжайте. Почему бы вам не переночевать? Я видел на крыльце вашу дорожную сумку.

– Мне не хотелось оставлять сумку в машине, поэтому я прихватила ее с собой. Я собиралась снять номер в каком-нибудь мотеле Линкольнвилла.

– Но вы же видите, сколько у нас работы! У меня наверху есть чудесная гостевая комната, из нее открывается потрясающий вид.

Поглядев в окно на туман, который становился все гуще и гуще, Джулия удивилась: «О каком виде может идти речь?»

– Но возможно, вам не стоит тревожиться из-за этого. Похоже, теперь только меня одного интересует история. Я просто подумал: вдруг вы чувствуете то же самое, раз уж вы прикасались к ее костям? – Пейдж вздохнул. – Ну что ж. Какая разница? В один прекрасный день каждый из нас будет на ее месте. Мертвым и забытым. – Он отвернулся. – Последний паром уходит в четыре тридцать. Если хотите успеть на него, вам пора возвращаться к причалу.

Джулия не двинулась с места, продолжая размышлять о том, что сказал Генри. О забытой женщине.

– Господин Пейдж! – окликнула она.

Он обернулся – этакий гномик, сжимающий в руке узловатую палку.

– Думаю, я у вас переночую.

Для своего возраста Генри был удивительно невосприимчив к алкоголю. Когда ужин был закончен, они почти допили вторую бутылку вина, и в глазах у Джулии помутилось. На улице уже стемнело, в свете лампы обстановка комнаты сливалась в теплую дымку. Они ужинали на том же столе, где были разложены бумаги, и возле остатков жареной курицы возвышалась стопка старых писем и газет, которые Джулии еще предстояло просмотреть. Сегодня вечером она вряд ли сможет их прочесть, особенно в подпитии.

Судя по всему, Генри и не думал расслабляться. Он снова наполнил свой бокал и, потягивая вино, потянулся за очередным документом из бесконечного собрания рукописной корреспонденции, адресованной Маргарет Тейт-Пейдж. Там были письма от любимых детей, внуков и коллег-медиков со всего мира. И как это после стольких бокалов вина Генри удается разбирать поблекшие чернила? Казалось бы, восемьдесят девять лет – возраст преклонный, но Генри с легкостью перепил свою гостью и, без сомнения, победил в этом вечернем читательском марафоне.

Он посмотрел на Джулию поверх оправы очков:

– Вы уже сдаетесь?

– Я устала. И кажется, слегка опьянела.

– Сейчас всего десять.

– Мне не хватает вашей стойкости. – Она смотрела, как Генри подносит письмо почти вплотную к своим очкам и щурится, пытаясь разобрать поблекший текст. – Расскажите мне о своей двоюродной сестре Хильде, – попросила Джулия.

– Она, как и вы, была школьной учительницей. – Генри перевернул страницу. И добавил задумчиво: – Но так и не собралась завести собственных детей.

– Я тоже.

– Разве вы не любите ребятишек?

– Я их обожаю.

– А Хильда не любила.

Откинувшись на спинку кресла, Джулия бросила взгляд на груду коробок – единственное наследие Хильды Чамблетт.

– Значит, поэтому она жила одна. У нее никого не было.

Генри поднял глаза:

– А как вы думаете, почему я живу один? Потому что хочу этого, вот почему! Я хочу жить у себя дома, а не в приюте для престарелых. – Он потянулся к бокалу. – Хильда была такой же.

«Какой? – подумала Джулия. – Упрямой? Раздражительной?»

– Она умерла там, где и хотела, – продолжил Генри. – Дома, в своем саду.

– Печально только то, что прошло несколько дней, прежде чем ее обнаружили.

– Не сомневаюсь: со мной будет то же самое. Наверняка внучатый племянник найдет мой хладный труп вот в этом самом кресле.

– Ужасно, что вы так думаете, Генри.

– Этим и чревата склонность к уединению. Вы живете одна, значит должны меня понимать.

Джулия взглянула на свой бокал.

– Я этого не хотела, – призналась она. – Меня бросил муж.

– Почему? Кажется, вы вполне симпатичная молодая женщина.

«Ага, вполне симпатичная, – заметила про себя Джулия. – Вот именно. От таких мужчины и убегают».

Сам того не желая, Генри сделал настолько обидное замечание, что Джулия даже рассмеялась. Но сквозь смех вдруг начали пробиваться слезы. Она склонилась к столу и, уронив голову на руки, постаралась взять верх над своими эмоциями. Почему это произошло именно сейчас, именно здесь, на глазах у человека, которого она едва знает? После того как ушел Ричард, Джулия несколько месяцев не плакала вовсе, поражая окружающих своей стойкостью. А теперь, похоже, ей не удастся сдержать слез, хотя она до трясучки пыталась побороть их. Генри не произнес ни слова и даже не попытался ее успокоить. Он просто смотрел на нее – так же, как смотрел на те старые газеты, – словно эта вспышка была для него чем-то новеньким и потому интересным.

Утерев лицо, Джулия резко вскочила.

– Я все уберу, – проговорила она. – А потом, я думаю, мне нужно ложиться спать.

Собрав тарелки, она отправилась на кухню.

– Джулия, – окликнул ее Генри. – А как его зовут? Вашего мужа?

– Ричард. И он уже бывший муж.

– Вы все еще любите его?

– Нет, – тихо ответила она.

– Тогда какого черта вы из-за него плачете?

Генри не мог поступить иначе – он всегда зрил в корень.

– Потому что я идиотка, – призналась Джулия.

Где-то в глубине дома зазвонил телефон.

Джулия услышала, как Генри, шаркая и переставляя палку, прошел мимо ее двери. Звонивший знал: старику понадобится много времени, чтобы добраться до аппарата, поэтому, прежде чем Генри поднял трубку, телефон издал не менее десятка трелей. Джулия с трудом различила тихое «алло». А через несколько секунд Генри проговорил:

– Да, она здесь. Мы разбирали коробки. Если честно, я пока не решил.

«Не решил – чего? – удивилась Джулия. – С кем это он разговаривает?»

Она изо всех сил пыталась разобрать его слова, но Генри понизил голос, и теперь до нее доносилось лишь неясное бормотание. Через мгновение голос старика умолк, и из звуков остались лишь шум моря за окном да поскрипывание и постанывание старого дома.

Следующим утром, при свете дня, звонок уже не казался Джулии таким странным.

Поднявшись с кровати и натянув джинсы и свежую футболку, она подошла к окну. Но и на этот раз ничего не увидела. Казалось, туман сгустился сильнее и еще плотнее прижался к стеклу. «Стоит только высунуть руку, – подумала Джулия, – и пальцы утонут в этой сероватой сахарной вате… Я проделала весь этот долгий путь до Мэна, – вдруг пришла ей в голову мысль, – а моря так и не увидела».

В дверь резко постучали, и она, вздрогнув, обернулась.

– Джулия! – позвал Генри. – Вы уже проснулись?

– Я только что встала.

– Вам нужно немедленно спуститься вниз.

Настойчивость в голосе старика заставила Джулию тут же подойти к двери и открыть ее.

Генри стоял в коридоре; его лицо казалось взволнованным.

– Я нашел еще одно письмо.