Текст книги "Дети Ирены. Драматическая история женщины, спасшей 2500 детей из варшавского гетто"

Глава шестая
Грузовик из гетто

Варшава, 1941–1942 годы

Ирка Шульц, начальница Ирены, покидая гетто, медленно отошла от блокпоста. Напряжение схлынуло. Так обычно все и случалось. Часто у ворот происходили страшные сцены, и Ирка считала, что ей повезло, если она не видела того, от чего весь день у нее потом разрывалось сердце. Где-то вдалеке раздался выстрел. Залаяла собака. Прогрохотал трамвай. Обычные звуки оккупированной Варшавы. Но когда она услышала звук дребезжащего под ногами канализационного люка, Ирка чуть не подпрыгнула от неожиданности. Это не значило, что звук был совсем непривычным; просто боль в сердце на сегодня стала неизбежной.

Шум повторился снова, тихое царапанье и безутешный детский плач. Быстро оглядевшись вокруг, Ирка опустилась на колени. Чтобы ухватить люк покрепче, она сняла перчатки и подняла крышку, испачкав юбку о грязный лед.

Ирка знала, что была лишь одна причина, по которой кто-то станет ползти через городские стоки: эти подземные каналы давно уже использовались еврейскими детьми и контрабандистами для того, чтобы перебраться на «арийскую» сторону и достать немного еды.

Ирка заглянула внутрь. От вырывающегося зловония на глаза набежали слезы, и она на мгновение отпрянула. Когда Ирка вновь повернулась к люку, из него на нее смотрело детское личико, истощенное голодом и несущее печать постоянного страха. У маленькой девочки были аккуратно уложенные светлые волосы и большие голубые глаза, она сильно исхудала и вся перепачкалась в грязи. Ребенок был слишком слаб, чтобы выбраться из люка. Ирка мягко подтянула ее вверх и, нагнувшись, прошептала в отверстие на тот случай, если за девочкой кто-то пробирался следом. Witaj! Czy est tu ktos? Здравствуйте! Есть тут кто?

Но девочка была одна. Может быть, она отстала от других, потому что двигалась слишком медленно. Сердце защемило, когда Ирка увидела прикрепленный к платью девочки тонкой швейной иглой клочок бумаги. На нем дрожащей рукой были выведены единственная цифра – возраст ребенка – и мольба матери к любому незнакомцу помочь ее дочери. Эту деталь Ирка запомнит навсегда.

Она видела, что девочка очень слаба. Но нужно было идти, чтобы по крайней мере отойти немного в сторону. Хулиганы-антисемиты и мелкие шантажисты рыскали по улочкам вокруг гетто в поисках любого, кто выглядел достаточно худым и несчастным, чтобы оказаться евреем. Евреи на «арийской» стороне были легкой добычей для вымогателей. Сохраняй спокойствие, – сказала Ирка себе. Иди медленно. Страх тебя выдаст. Родители, отправлявшие своих детей за стены гетто, учили их скрываться за лучшей из маскировок – счастливыми лицами. Ирка широко, фальшиво улыбнулась девочке, жестом показав ей тоже изобразить улыбку. Затем приложила палец ей к губам. Молчи. Глаза девочки от удивления стали еще больше.

Пока они шли в безопасную тень переулка, Ирка быстро прикидывала варианты действий. Девочке нужен врач. Ирка чувствовала, какой горячей и слабой была ее рука, и старалась не сжимать ее слишком сильно. Катастрофа. Слово упрямо засело в голове¹²⁸. Единственным вариантом был приют на Новогродской. Там хотя бы есть медики.

Выстраивая свою систему, Ирена Сендлер готовилась к подобным ситуациям. Ячейка сталкивалась с таким уже не в первый раз. Они с удручающим постоянством находили изможденных еврейских детей с другой стороны стены и уже знали, что делать. Сначала Ирка как следует вымоет девочку и сообщит о ней Ирене. Затем она поднимет телефонную трубку и позвонит в детский дом отца Бодуэна. На этот раз она, может быть, спросит свою подругу Владиславу:

– Могу я забежать сегодня, чтобы отдать пальто, которое брала у тебя? – «Сегодня» означало, что дело очень срочное.

К моменту, когда Ян Добрачинский вернул детей в гетто, заговорщики Ирены уже вовсю размещали еврейских детей, обнаруженных на «арийской» стороне в местных польских семьях и городских приютах, когда представлялась возможность и можно было достать фальшивые документы. Где-то в начале зимы 1941/42 года они взялись за еще более рискованное и продуманное дело. Именно такое, какое Ирена давно планировала.

Той зимой условия в гетто быстро ухудшались. Любой бы согласился, что таких суровых зим давно уже не было. А это значило, что с начала ранней весны 1942 года Ирена Сендлер больше не оказывала случайную помощь еврейским семьям. Вся ее ячейка теперь систематически помогала им получать документы, необходимые, чтобы «раствориться» в городе. А помог им в этом счастливый случай осенью 1941 года. Женщины вышли на приходского священника из Львова, чья церковь сгорела со всеми архивами¹²⁹. Священник предложил отдать им сохранившиеся пустые бланки свидетельств о рождении, которые немецкие власти уже не могли перепроверить. Ирка проделала рискованное путешествие, чтобы забрать их и вернуться с ними обратно на поезде, спрятав в потрепанном саквояже, стараясь нести его как можно более беззаботно. Только бы найти постоянный источник таких документов, и проблема была бы решена. Во Львове же, кажется, намечался демографический взрыв.

Той зимой женщины воспользовались несколькими из драгоценных, привезенных из Львова свидетельств, чтобы спасти старого друга и его семью. Новые документы избавят от необходимости скрываться доктора Витвицкого и его близких. Ирена все еще носила в гетто кукол, которых профессор изготавливал в тихой комнатке на улице Бжозова в Старом городе. Ирена принесла новую партию кукол в приют доктора Корчака специально для самых маленьких сирот Яна Добрачинского¹³⁰. Она все еще беспокоилась о тех тридцати двух детях и теперь знала их всех по именам и в лицо.

Ирена постоянно убеждала своих друзей – Адама, Еву, Ракель, Йозефа и Алу – бежать и найти убежище на «арийской» стороне. Смерть шествовала по гетто. Ирена найдет им документы и безопасные дома. Она умоляла их согласиться на это прямо сейчас. Когда же те в ответ лишь печально качали головой, она не могла скрыть разочарования, раздражения и беспокойства. Слишком рискованно прятать еврея, Ирена, – вновь и вновь повторяла ей Ева. «Особенной разницы не будет, – говорила она, – на «арийской» стороне то же самое, там тоже голодают и умирают бездомные дети. Детям нужно всего лишь немного заботы и побольше хлеба». Ирена не оставляла попыток убедить ее. Но Ева не могла рисковать жизнями друзей. Она была тверда: «Пожалуйста, не проси меня, – говорила она Ирене, мягко сжимая ее руку¹³¹. – Я не могу остаться с тобой и подвергнуть тебя такой опасности».

Разговоры с Адамом были еще более выматывающими. Адам был в бешенстве от всего, что творилось вокруг, видя всюду смерть и страдания. Обезумевшие от вседозволенности эсэсовцы стреляли по прохожим как по живым мишеням. Тела каждое утро лежали на улицах гетто как бесполезный мусор. Люди плакали, умоляя о помощи. Ко всему прочему ему казалось, что поляки ненавидят евреев так же сильно, как и немцы. И Ирена хочет спрятать его среди них? Она пыталась воззвать к голосу разума, но выглядело это так, будто она оправдывается, и Адам отстранялся от ее прикосновений. Сможет ли их любовь пережить это? Эта мысль мучила ее. Она не могла потерять Адама, а он тем временем снова уходил в себя и свои книги. Он убегал в прошлое, пытаясь с помощью пыльной истории древних империй разобраться в причинах окружающего кошмара. Когда Ирена пыталась обнять его, дотронуться до его руки или погладить воротник рубашки, Адам отстранялся, и какая-то часть ее спрашивала: только ли гетто стояло между ними? Может быть, он вспоминал свою жену или то, как мать винила его во всех неудачах? А может, тот факт, что он был евреем, а она «арийкой», стал отделять их друг от друга, как и хотелось нацистам? Вина и стыд были знакомы каждому среди этих чертовых стен. Дети вымаливали перед дверями магазинов крошки хлеба, но всякий, у кого он был, мог лишь в ужасе отвернуться и идти дальше. Каждый старался выжить и все равно чувствовал стыд.

Кроме того, настаивал Адам, он не мог бросить молодежный центр. Ирена знала, что это его козырь и убедительный аргумент в любом споре, на который возразить ей было нечем. Кружок Адама заботился о самых больных и маленьких из сирот в гетто, и, подобно коллеге Алы, доктору Ландау, Адам страстно верил в то, что он на поле боя и сражается против варварства. Его безопасность, мягко напоминал он всякий раз, ничего не значит. Она ежедневно рисковала своей жизнью ради беспризорников. Она рисковала, принося в гетто вакцину. Если бы он попросил ее остаться дома ради ее же блага, неужели бы она согласилась? Она знала, что нет. Он был таким же.

Поняв, что уговаривать друзей бесполезно, Ирена вместе с товарищами по обе стороны стены занялась другой, еще более опасной миссией. Она больше никогда не позволит ни одному ребенку вернуться в гетто. Они найдут безопасный приют на «арийской» стороне для всех еврейских детей. Весной 1942 года на улицах «арийской» стороны насчитывалось примерно четыре тысячи беспризорных детей, и две тысячи из них были евреями.

Часть из них действительно были бездомными сиротами, пытающимися прокормиться воровством и попрошайничеством. Но отчаявшиеся семьи из гетто уже посылали любимых, но голодающих детей искать спасения за стеной – детей вроде той девочки, которую встретила Ирка Шульц. Иногда родители пробирались на «арийскую» сторону вместе с детьми, и какое-то время им удавалось скрываться всей семьей. Но чаще родителей расстреливали во время облав или отправляли в концлагеря. Иногда семьи разъединяло тихое чувство долга. Одних членов семьи спасти было легче, чем других. В еврейском квартале это было вынужденной жизненной реальностью. Кто сможет бросить пожилых родителей? Перебраться через стену они все равно не смогут. Детей же, которые еще могли ходить, убитые горем родители посылали на ту сторону или же их помогали переправить в руки друзей контрабандисты. Сотни детей уже проделали опасное путешествие по канализации. В 1942 году Ванде Земской было восемь, когда она ступила в мутные воды под городом. «Стоя над люком, я попрощалась с отцом, державшимся позади, – вспоминает она¹³². – Сам путь через канализацию был довольно трудным. Иногда она напоминала грязную реку… Помню, как тяжело было взбираться по лестнице – я не могла дотянуться с одной ступеньки до другой». Когда Ирена услышала о детях, которые, рискуя своей жизнью, прячутся на «арийской» стороне, у нее уже был готов смелый план.

Вскоре она сделала еще один серьезный шаг. Какова будет судьба детей, ставших сиротами уже в гетто? Малыши не могут покинуть его по своей воле. У них нет родителей, способных отправить их на другую сторону. Ирена каждый день видела этих детей в молодежном центре Адама¹³³. Не важно, как сильно он старался их спасти, ему все равно бы это не удалось. Здесь для их маленьких жизней было слишком много голода и болезней.

Поэтому Адам и Ирена сделали то, что считали необходимым и само собой разумеющимся. Уже той зимой они стали периодически забирать детей из приюта. При наличии специального («эпидемического») медицинского пропуска в зараженную зону в том, чтобы выносить из гетто тяжелобольного ребенка, не было ничего запрещенного. Подростков, которые, как объяснялось, находились в смертельной стадии заболевания туберкулезом, можно было переправлять на машине «Скорой помощи» в один из сохранившихся еврейских санаториев Отвоцка. Так Ирена вновь шла по стопам отца. Когда же потом выяснялось, что у детей вовсе не туберкулез, а обычный кашель, они тихо исчезали в одной из семей в старой деревне. Если Ирена не могла спасти Адама, то вместе они, по крайней мере, могли спасать этих детей.

В случае раскрытия риск был колоссальным. Дать еврейскому ребенку кусок хлеба было равносильно тому, чтобы подписать смертный приговор – и тому, кто этот кусок давал, и тому, кто его принимал. Вынося из гетто детей, чтобы затем прятать их у польской семьи, можно было немедленно получить пулю в затылок на ближайшем углу. На эти драконовские меры можно было ответить, считала Ирена, делая нечто большее, чем просто пронося вакцину. Умереть можно лишь раз, и теперь они с Адамом были едины хотя бы в действии.

Со временем путей входа и выхода из гетто появится множество, и Ирена будет пользоваться ими всеми. В тот день, когда Ирка нашла девочку в канализационном люке, женщины уже разработали одну из их первых схем сотрудничества с детским домом отца Бодуэна. На самом деле они всего лишь расширяли масштаб социальной помощи, и главную роль здесь играли Яга Пиотровская и Ирка Шульц.

К началу 1942 года появились еще два незаменимых партнера. Первым стала симпатичная молодая женщина по имени Владислава – Владка – Мариновская. Друзья удивлялись, как небрежно зачесанные, откинутые назад светлые волосы Владки делают ее похожей на романтическую героиню. На каждой фотографии она неизменно улыбалась. Владка в тот год стала матерью крепкого малыша и работала заведующей в детском доме отца Бодуэна для детей, младенцев и бездомных матерей. В ее обязанности входила проверка предполагаемых приемных родителей, а это значило, что она лучше любого другого знала, где найти семьи, которые согласятся взять к себе детей на условиях предлагаемой городом оплаты.

Решение привлечь Владку было принято быстро, потому что в ней действительно остро нуждались. Кто-то не считал допустимым вовлекать в сеть друзей, особенно друзей с маленькими детьми – если только в их помощи не было крайней нужды. А Владка уже была старым другом. Но той зимой женщины столкнулись с критической ситуацией: у них оказался еврейский ребенок, нуждавшийся в убежище, а фальшивых документов, как назло, не хватало. Ирка и Ирена совещались. Ирка волновалась. Она верила Владке. Но еще больше она доверяла мнению Ирены. Гестапо уже наблюдало за детским домом отца Бодуэна, и Ирка беспокоилась, что риск будет слишком велик. Будет ли ребенок там в безопасности, Ирена? Вопрос повис в воздухе. Ирена не уставала его задавать. «О ребенке можешь не беспокоиться, – спокойно ответила она¹³⁴. – Там есть Владка Мариновская». Ирка кивнула и потянулась за пальто. Она сейчас же пойдет туда и попросит Владку помочь им.

От конторы на улице Злота до приюта было недалеко. Ирка шла быстро. До Новогродской улицы нужно было миновать в южном направлении всего несколько кварталов. Когда в 1941 году граница гетто сместилась к северу, блокпост на перекрестке Тварды и Злоты был закрыт невысокой кирпичной стеной и опутан колючей проволокой. Изменение границы было обычным явлением. Как и Ирена, Яга или Ядвига, Ирка входила и выходила из гетто по несколько раз в день, и этот ребенок был одним из «ее» малышей. И ей трудно было не чувствовать себя его защитницей. Приют представлял собой внушительное кирпичное здание, и Ирка, поднимаясь по его ступеням, все еще обдумывала, что сказать подруге. Но от ее мучений не осталось и следа, когда Владка встретила ее приветливой улыбкой. Не прогуляется ли Владка с ней? Глаза той понимающе сузились. Все лучше, чем разговаривать в здании, где, как было известно, имеются шпионы гестапо.

Ирка знала, что может доверять Владке. Или думала, что могла. Но она все еще колебалась. Война заставляла достойных людей вести себя так, как раньше и представить было нельзя. Владка ждала. Ирка сделала глубокий вдох. Есть один ребенок… Она запнулась. Точнее, несколько детей. Нам нужно, чтобы кто-то о них позаботился… Владка просияла: Ирка, ну конечно, о чем ты говоришь. Просто приведи их и…

Ирка сделала глубокий вдох и перебила ее: Владка, нет никаких документов. Теперь оставалось только ждать. Она сказала это. Только глупец мог не понять ситуации, а Владку Мариновскую меньше всего можно было назвать глупой. Ребенок без документов, скорее всего, был евреем. Владка размышляла. Она пошевелила носком ботинка кусочек тающего под ногами льда и посмотрела на небо, покрытое пушистыми облаками. Быть может, она думала о своем сыне Анджее и о его безопасности. Гестапо было повсюду. Шпионом могла оказаться нянька или отчаявшаяся мать. В этом безумном мире во время оккупации провокаторами становились даже старые друзья. Вопрос был не в том, хочет ли она помочь, а в том, может ли она доверять Ирке. Она повернулась и посмотрела на подругу, а та – на нее. Затем уже Владка глубоко вдохнула и ответила: Да, я возьму ребенка. Ирка с облегчением выдохнула: Спасибо тебе.

«Подробностей я у нее не спрашивала, – говорила позднее Владка¹³⁵. – Она просила меня взять этих детей и подобрать им безопасный дом с хорошей семьей. Я согласилась помочь, не задавая вопросов». Повернувшись к приюту, Владка качнула головой:

Мне пора. Приходи в следующий раз, и мы решим, куда именно их направить.

Когда Ирка вернулась, она привела с собой еще одну женщину, которая, как она объяснила, иногда приводила детей к Владке. Ей было тридцать шесть лет, и звали ее Соня. На самом деле это было конспиративное имя польской медсестры Хелены Чешко, одного из новых членов сети Ирены.

Одной из тех, кто вовлек Хелену Чешко в деятельность группы, была Ала Голуб-Гринберг. Хелена являлась старшим оперативным сотрудником ячейки Сопротивления в медицинском подполье. Ала же была старшей медсестрой в гетто. Они работали бок о бок уже несколько месяцев. По всему городу было множество автономных подпольных ячеек, и постепенно они начинали находить точки соприкосновения.

Нужда подполья в медицинской помощи была огромной. В конце концов ни больные евреи, скрывавшиеся на «арийской» стороне, ни раненые бойцы Сопротивления, оказавшиеся в гетто, обратиться в местные больницы не могли, и еврейский квартал испытывал постоянную потребность в медикаментах. В самом сердце этой сети медицинских сестер стоял еще один старый друг: доктор Юлиуш Майковский из отделения инфекционных болезней, который помог Ирене, Ирке, Яге и Ядвиге получить «эпидемические» пропуска. Один из них в свое время получила и Хелена. Это значило, что она тоже могла свободно проникать в гетто, забирать больных еврейских детей и доставлять припасы в каретах муниципальной «Скорой помощи».

Владка об этом не подозревала, а узнала лишь спустя много лет. Знать было опасно. «Вполне достаточно было и того, что [Ирка] забирала детей из гетто и отправляла их в безопасное место», – говорила она¹³⁶. И было достаточно знать, что Соня, а иногда и Ала Голуб-Гринберг могут появиться у ее двери в любой момент. Муж Алы, Арек, бывал и в гетто, и за его пределами, сотрудничая с Сопротивлением. Его подпольные контакты, наряду с должностью Алы при юденрате, позволяли ей проникать в гетто и покидать его в любое нужное время. По воспоминаниям дочери Алы, ее иногда уводили с собой в тот, другой мир. «Моя мама забирала меня, – рассказывает она. – Я, правда, не помню как. Мы пару раз так входили и выходили»¹³⁷. Но в основном Ала выходила одна.

Женщины разработали свой код для использования в детском доме отца Бодуэна. Здесь был телефон, и когда кто-то звонил Владке, начиналась обычная женская болтовня: о том, чтобы позаимствовать друг у друга платок или юбку, прийти на чай или проведать больную мать. Так они назначали день и время. И всегда точно оговаривался цвет. По цвету и называемым предметам одежды они будут опознавать детей – и сейчас, и потом. Владка аккуратно вела журнал, записывая, как выглядели и во что были одеты дети, особенно те, кто поступал к ней без документов. Как иначе после войны их родители найдут их? Краткие заметки Владки вскоре вдохновили Ирену на нечто еще более смелое и удивительное. Скромный список беспризорников и сирот, проходивших через руки Владки, почти наверняка послужил толчком к тому, чтобы Ирена начала вести свой, общий список всех детей.

Здоровых детей со светлыми волосами и голубыми глазами, не имеющих характерной еврейской внешности, можно было без проблем устроить в приют, как только удавалось получить поддельные документы и детям присваивался официальный регистрационный номер. На получении фальшивых документов специализировалась Хелена Чешко. Она и ее муж Леон начали свой путь в подпольной сети, подделывая документы, удостоверяющие личность. Но не эти, «по-польски» выглядевшие дети были причиной кошмаров, которые начали мучить Ирену в 1942 году. Даже когда дети находились уже на относительно безопасной «арийской» стороне, спасение их было делом все же не столь определенным. Оно требовало немалого мужества. Иногда детям буквально приходилось становиться актерами. Так как Ала происходила из известной театральной семьи, она учила их притворяться больными. Но чаще во время этих опасных рейдов Ала и Ирена использовали страх немцев перед инфекцией и прятали детей среди грязного тряпья или внутри уже занятых гробов. Это было очень тяжело, но все же причина кошмаров Ирены была другой. Ее заставляли просыпаться с дрожью среди ночи сны о детях с «неправильными», не «арийскими» чертами лица.

Страхи эти не были беспочвенны. Таких детей даже на мгновение нельзя было показывать на «арийской» стороне, и их доставляли к задней двери приюта в брезентовых мешках, которые под видом белья или картошки подносили, перекинув через плечо, грузчики. Для новоприбывших Владка должна была заранее подобрать семью, которая сможет немедленно их забрать, а затем постоянно укрывать в условиях секретности. Эти дети не задерживались в доме отца Бодуэна дольше чем на несколько часов. Иногда они приходили с Хеленой, иногда вместе с Иркой или Алой, иногда – когда весной 1942 года число детей выросло – вместе с Ягой Пиотровской или Ядвигой Денекой.

Если таких детей не получалось пристроить сразу же, у женщин не было выбора, и они, сильно рискуя, были вынуждены несколько дней, пока не найдут подходящую семью, держать их у себя. Так поступали они все – Ирена, Яга, Ядвига и Владка. Дома у Владки ее сын Анджей, мальчик младшего школьного возраста, выполнял ответственную работу, помогая матери заботиться о тяжелобольных сверстниках. Много десятилетий спустя Анджей – известный в Варшаве пожилой господин с приятной улыбкой и изысканными манерами – вспоминал, как мальчиком помогал еврейским детям незаметно проходить в ванную комнату, находившуюся дальше по коридору, и приглядывал за ними, пока они были в туалете ¹³⁸. Их маленькие тельца, как рассказывал он с мрачным видом человека, которому не хочется это вспоминать, спасенные от голодной смерти, перестав неделями голодать, страдали от ужасных желудочных расстройств.

Дети приходили и уходили из приюта отца Бодуэна, а гестапо между тем становилось все более подозрительным. Немецкие агенты просматривали официальные записи Владки в поисках любых подозрительных улик. Но подлинных записей в кабинетных картотеках никогда не было. Владка была не так глупа. Когда гестаповцы приходили в ярость от бесполезного копания в бумагах, они, приставив в коридоре пистолет к голове Владки, издевались над сотрудниками, угрожая им расстрелом. К весне 1942 года сеть Ирены выросла, но также усилился и контроль со стороны немцев. Детей, которые официально приходили и уходили, внимательно проверяло гестапо. Но это лишь означало, упрямо заключила Ирена, что и дальше, несмотря на возрастающий риск, все больше детей будут сюда приходить и уходить отсюда в безопасное укрытие.

Хотя гестапо об этом еще не догадывалось, охотилось оно именно за сетью Ирены. Ирена была тактическим командующим этой растущей гражданской армии, куда входило сейчас почти двадцать человек из политического подполья, служб социальной работы и еврейской общины. При таком количестве людей риски были огромными – а самая серьезная опасность грозила Ирене.

Когда Ирка Шульц нашла маленькую девочку в канализации, все должно было пройти легко. Но в итоге вся операция едва не сорвалась из-за одного просчета. Сначала все действительно шло хорошо, ребенок выглядел «как надо». Ирка передала экстренный код Ирене, а затем Владке. Девочке требовался медицинский уход, и в приюте были доктора. Поскольку светловолосый ребенок выглядел стопроцентно польским, Ирена и Ирка решили рискнуть и отправили его в детский дом отца Бодуэна по легальным каналам.

Женщины быстроразработали план и легенду. Ирка заберет ребенка в приют и передаст его служащему у стойки регистрации. Затем в немецкую полицию отправит формальный отчет, уведомляющий о находке, где Ирка напишет, что, будучи социальным работником и действуя в строгом соответствии со служебными обязанностями, нашла эту девочку на лестничной клетке где-то далеко от еврейского квартала. Когда расследование ничего не даст, ребенку позволят остаться в приюте. В конце концов, идет война и мир полон сирот.

Оказалось, однако, что план был ошибочен с самого начала. В клинике приюта медсестра грубо забрала девочку, твердо указав Ирке на стул далеко от двери. Ждите здесь, пани. Ирка села. «Дело в документах», – предположила она. Немцы развели жуткую бюрократию. Но она не могла знать, что за закрытыми дверями ее жизнь висит на волоске. Женщине, дежурному врачу, хватило одного взгляда на истощенного ребенка, как она уже звонила в полицию, требуя принять меры. Дело было не в том, что врач посчитала ребенка еврейским. Вместо этого она решила, что Ирка, мать-одиночка, плохо с ним обращается. Когда появился польский полицейский, чтобы сопроводить ее в участок за углом, Ирка была ошарашена, ей даже и сказать было нечего.

Как доказать, что она не мать ребенка? Ирка пыталась расспрашивать об этом полицейского. Она отчаянно нуждалась в ответе. Весь день она настаивала, что в первый раз видит девочку, объясняла, что нашла ее. «Никто здесь, – язвительно замечал в ответ ей полицейский, – вам не верит». Ирка была растеряна, а вслед за этим пришел и страх. Разумеется, правду она сказать не могла, конец был бы очевиден для нее и для девочки. Помогать еврейскому ребенку значило погибнуть, а откуда приходят дети, вылезающие из канализационных люков, знал любой.

Они все ходили и ходили по кругу. Наконец офицер захлопнул папку и встал, разглаживая пиджак. Мы проведем тщательное расследование, пани Шульц, – со скучающим видом объявил он. – А пока… Дальше он мог не продолжать и, выйдя из кабинета, захлопнул за собой дверь. Когда Ирка поняла, к чему все идет, то беспомощно уронила голову на руки. Ребенка допросят, и, скорее всего, она невольно выдаст себя, сказав что-нибудь на идише. Она же была совсем еще маленькой и понятия не имела, как себя вести. Ирка, не сомкнув глаз, всю ночь пролежала на жесткой кровати в камере, думая только об одном. Близится катастрофа: но как же ей передать сообщение Ирене?¹³⁹

Когда прибежавший мальчишка сунул ей исписанный клочок бумаги и исчез, Ирена поняла, что пришла плохая весть. Владка слышала о какой-то проблеме в клинике. Целыми днями в ожидании суда женщины ломали головы над тем, как спасти Ирку от тюремного срока, который все отчетливее для нее вырисовывался. Дело было не только в том, что тюрьма была жестоким местом – оттуда постоянно пополняли новыми узниками концлагеря. Ирена наконец должна была признать поражение. Решение было всего одно, и угрожало оно всем. Придется довериться врачу. Ирена с помощью своих связей в приюте сделает возмущенного врача их новой, пусть и невольной сообщницей. Директору приюта было поручено объяснить ей, что не Ирка издевалась над ребенком. Виновато было гетто.

Ошеломленный врач в ужасе тут же согласилась снять все обвинения, и директор смело вступил в переговоры с полицией, непринужденно дав ложные показания. Примирительно пожимая плечами, он объяснил, что после случившегося в приют приходила настоящая мать ребенка, а потом куда-то исчезла. Она обязательно придет, чтобы забрать его, но кто знает, где она сейчас? Прячется, должно быть, где-то неподалеку. Скорее всего, дома. Уловка сработала – а что еще могла сделать полиция, – но Ирена знала, что этим решением они по большому счету не выиграли ничего. Ситуация выглядела крайне подозрительной, привлекла ненужные разговоры и внимание. Опасные разговоры и внимание. Теперь у Ирены появился еще один невольный сообщник, которым она могла управлять, но на счету была и рискованная операция, которая вот-вот могла быть раскрыта. Так продолжаться не могло. Ей нужно было найти более безопасные способы передачи детей городским приютам, а именно это нужно было делать на более высоком иерархическом уровне.

Действовать, кроме того, нужно было быстрее. Гетто охватил новый страх. Когда Ирена заходила к Але на улицу Смоча, та рассказала, что до ее знакомых в подполье дошли пугающие слухи. Шепотом их передавали по всей Варшаве вместе с новостями о смерти на востоке. В январе в город прибыл 31-летний еврей по имени Шлама бер Винер, сбежавший из лагеря в местечке Хелмно [11]11
  В Хелмно в 1941–1945 гг. располагался первый из созданных нацистами лагерей смерти. Здесь было уничтожено около 320 тысяч человек, абсолютное большинство которых составили евреи.


[Закрыть]¹⁴⁰. Он рассказывал страшные вещи о том, как тысячи были убиты в лесу, загнаны в длинные фургоны и отравлены выхлопным газом. Слушатели плакали, когда он говорил о воплях отцов, которых заставляли мочиться в открытые могилы с их семьями, а затем ложиться среди них, чтобы погибнуть от града пуль. Ходили также слухи о том, что немцы вскоре соберут всех детей до двенадцати лет и отправят в особый лагерь, «город детей». Многие в еврейском квартале не могли в это поверить. Те же, кто верил, – молодые люди вроде Адама, – начали всерьез рассуждать о вооруженном еврейском сопротивлении, и семьи принялись строить планы безотлагательного освобождения своих сыновей и дочерей из гетто. Поэтому отнюдь не стало случайным совпадением, что к весне 1942 года число детей, которых Ирена и ее товарищи спасали из гетто, резко возросло.

Ирена знала, что ей нужно привлекать в сеть больше людей. Детский дом отца Бодуэна был лишь одним из учреждений социальной работы и приютов, где Ирена размещала сирот, но сотрудничество с ним следовало отладить и расширить его масштаб. Ей также нужно было найти с помощью связей в подполье новые способы размещения детей в приемных семьях. И здесь мог помочь не кто иной, как Ян Добрачинский, тот самый, чьи политические взгляды Ирену так настораживали.

Ян Добрачинский и раньше уклонялся от опасности, вернув в гетто десятки детей. Как она может доверять человеку, чьи политические взгляды настолько отличаются от ее собственных, этому антисемиту? Яга пыталась напомнить Ирене, что та ошибалась, осуждая Яна. Добрачинский, который руководствовался своей католической верой и отнюдь не был лишен ценностных ориентиров, хотя они с Иреной и расходились в том, где у его «морального компаса» находится истинный север. Ян, как и все они, был предан Польскому подпольному государству, всему, что они строили. Лицо Яги красноречиво говорило Ирене, что она была слишком прямолинейно мыслящей и упрямой. Нам нужна его помощь, – мягко уговаривала ее Яга. Но Ирена сопротивлялась.