Текст книги "Дети Ирены. Драматическая история женщины, спасшей 2500 детей из варшавского гетто"

Голос у Веры был чарующим, к тому же она была весьма хороша собой. Однако Ирена видела под этой блестящей оберткой готовую ужалить порочную женщину. Вера Гринберг была одной из тех, кто стремился выжить в гетто любой ценой. До друзей Ирены уже доходили слухи о предательстве звезды. Вера пела не только в гетто. Она также была главной достопримечательностью кафе Mocha на Маршалковской улице на «арийской» стороне, где развлекала увлеченных ею немцев. Но она не просто заигрывала с гестапо. Вера, как говорили, была частью группы евреев, сотрудничавших с оккупантами с целью лишить соседей и так все более сокращавшихся источников существования¹⁰⁸. Со временем это предательство будет стоить жизни одной из подруг Ирены.

После этих «беззаботных ночей» днем Ирена вздыхала с облегчением, видя подростков из молодежного кружка, чей дух товарищества был ничуть не менее вдохновляющим. Однажды Ирена прибежала к Еве, едва дыша от волнения. Ее щеки покраснели от студеного ветра той особенно знаменитой холодной зимы. Иметь в гетто теплое пальто было настоящим благословением. Поздоровавшись, Ирена широко улыбнулась и сняла пиджак, показывая Еве, что она принесла, и та засмеялась при виде подарка. В тот день Ирене удалось пронести через блокпост три дозы вакцины от тифа. Иногда она проносила их в сумке с двойным дном. Иногда, как сегодня, в бюстгальтере с маленькими кармашками. У многих женщин сейчас были такие. В Варшаве того времени ходила шутка, что грудь у полячек после прихода немцев увеличилась вдвое.

Хлопая в ладоши от радости, Ева собрала внеплановое совещание. Они столкнулись с серьезной моральной дилеммой. Кому передать вакцину?¹⁰⁹ Ева опросила больше десятка молодых людей, в основном подростков и детей. Для них это решение было вопросом жизни и смерти, и Ева решила, что выбрать они должны сами. В наступившей тишине они обсуждали кандидатов и наконец выбрали троих. Дозы, решили дети, должны получить двое мальчишек, чьи родители умерли, и теперь они самостоятельно ухаживали за младшими братьями и сестрами, а также девочка из молодежного кружка, которая по ночам нянчила больных тифом ползунков, сама подвергаясь серьезной опасности.

Каждый день в гетто Ирена виделась с Алой, Евой и Адамом, а также с двумя старыми друзьями по кружку доктора Радлиньской Ракелью Розенталь и Йозефом Зисманом. Именно эти пять студентов и социальных работников, а также пожилой доктор Корчак стали ядром еврейского кружка Ирены.

Ракель работала на улице Павиа, всего в квартале к югу от Алы, и Ирена ни разу не встречалась с одной из них, чтобы потом не зайти поздороваться с другой. У Ракели был свой молодежный кружок, один из самых крупных и оживленных в гетто. На улице Павиа проживало больше двадцати пяти тысяч человек. Этот район еще до оккупации традиционно считался еврейским. Ракель работала с несколькими десятками молодых добровольцев, оказывая любую социальную помощь. Харизматическое обаяние Ракели и ее несгибаемое даже в гетто чувство юмора были причиной популярности ее кружка. Семья ее жила в одном из больших многоквартирных домов в том же районе, с детства окружая ее любовью, и Ракель твердо верила в силу детского смеха¹¹⁰. Мать маленькой дочери примерно того же возраста, что и Рами Алы Гринберг, Ракель организовывала игровые группы и импровизированные развлечения для маленьких детей из гетто. Но также все знали, что за улицей Павиа, где она работала, закрепилась мрачная слава. Именно ее имя дало название находившейся на углу гестаповской тюрьме Павяк, одному из самых страшных мест Варшавы.

Йозеф возглавлял молодежное общество на улице Огродова, считавшейся «гетто в центре города», совсем рядом со штаб-квартирой столь ненавистной еврейской полиции, и Ирена доставляла контрабандные припасы также и своему старому сослуживцу по социальной работе. До оккупации Йозеф считался в городе известным адвокатом, и не раз Ирена коротала время вместе с ним в коридорах суда, облокотившись на перила и обмениваясь шутками. Йозеф обычно защищал тех, кого незаконно выселили недобросовестные домовладельцы, а Ирена была одним из его любимых свидетелей. Она наслаждалась восстановлением справедливости и, как со смехом говорил Йозеф своим коллегам, могла быть очень убедительной. Между судебными слушаниями Йозеф рассказывал ей о лучших ночных клубах Варшавы, будто Ирену это могло заинтересовать¹¹¹.

Ныне адвокаты из гетто вызывали у Йозефа отвращение. Среди полицейских было немало адвокатов и даже судей, ушедших на новую службу в основном из корыстных побуждений и из-за финансовых возможностей¹¹². Многие члены еврейской полиции, отчитывающиеся напрямую перед гестапо, приобрели печальную известность из-за взяточничества и жестокости. Сотрудники полиции патрулировали стены гетто, забирая жителей в соответствии с необходимыми квотами на трудовые работы, частенько не гнушаясь обчищать их карманы не хуже обычных грабителей.

Йозеф делал все, что было в его силах, чтобы хоть как-то сдерживать их растущую власть. Вместе с Адамом и Ареком он направил свои силы на помощь медленно обретающему форму еврейскому Сопротивлению¹¹³. С небольшой группой единомышленников Йозеф присоединился к подпольной социалистической прессе, распространявшей газеты и листовки, побуждая жителей действовать как внутри гетто, так и за его пределами¹¹⁴.

Тайная ячейка Йозефа каждую неделю собиралась на улице Лешно в небольшом сарае для хранения садовых инструментов, позади старого дома приходского священника у костела Святой Марии¹¹⁵. Церковный участок окружал стены гетто, и с одной стороны на другую вел тайный ход. В самом углу длинного сада, сидя на перевернутых садовых горшках и задумчиво вертя в пальцах сигареты, зажигать которые запрещалось из-за опасности обнаружения, заговорщики составляли планы распространения листовок и обсуждали, как лучше проносить газеты незаметно для немцев. Очень часто среди них можно было видеть маленькую бесстрашную полячку – женщину, о которой все знали, что, если в гетто происходило что-то хорошее, она непременно приложила к этому руку. У Йозефа было легко на душе, когда он видел свою старую подругу Ирену Сендлер, сидящую вместе с ними здесь, в полумраке сада.

Глава пятая
Вспоминая доктора Корчака

Варшава, январь 1942 года

К зиме 1941–1942 года – началу второго года существования гетто – Ирена начала планировать новый, еще более смелый проект.

Женщины из контор социальной помощи на «арийской» стороне, встретившиеся той зимой у нее дома и собравшиеся вокруг стола на кухне, разговаривавшие, понизив голос, пока в спальне дремала мать Ирены, уже не были такими беззаботными, как раньше. Они видели достаточно, чтобы понимать, что может случиться, если их деятельность раскроют. Гестапо уже устраивало чистки в их конторах, а одного из их руководителей по службе отправили в концлагерь на востоке, печально известный Освенцим. Их срочные вечерние разговоры все чаще касались мер предосторожности. Когда группа расширилась, им пришлось взять конспиративные имена. Ядвига Денека стала Касей, а Ирена Иолантой. Риск обнаружения возрастал с каждым новым принятым в их круг заговорщиком, но тем не менее сейчас в нем было уже больше десятка сотрудников. Здесь, в этом тайном убежище, среди друзей, они по крайней мере могли вести себя открыто и искренне, но это не значило, что можно было расслабиться.

Ядро группы по-прежнему составлял маленький круг девочек доктора Радлиньской: Ирена Сендлер, Ирка Шульц, Ядвига Денека, Яга Пиотровская и ее сестра Янка Грабовская. Каждая из них время от времени проносила в гетто запрещенные вещи. Получение реквизиционных ордеров и передача продуктов и лекарств в гетто были сами по себе делом опасным, но теперь женщины планировали еще один вид тайных операций, в которых ставки были еще выше. Проблема была в том, что участвовать в них должно было как минимум шесть человек. Им нужно было привлечь в сеть еще несколько участников и снова решать, кому доверять. Особенно это касалось Яна Добрачинского. По поводу этого человека мнения в группе разделились.

Ян Добрачинский был руководителем одного из отделений Варшавского управления социальной помощи, и его родословная, казалось бы, делала его ключевым партнером Ирены и ее соратниц. Отец Яна, Валерий, вместе с доктором Радлиньской и другими профессорами из Свободного польского университета был одним из пионеров социальной работы в Варшаве. Он являлся директором одной из городских программ социальной помощи вплоть до своей отставки в 1932 году и после сорока лет службы все еще знал каждого в сфере социальной работы.

Но сын его был по натуре совсем другим человеком. Ян пошел по стопам отца, год спустя после его отставки присоединившись к социальной работе, но настоящей его страстью были писательство и религия. Ян никогда не принадлежал к левым кругам, никак не был связан с социализмом или кружком Хелены Радлиньской. Он был всего на несколько месяцев моложе Ирены, но вел себя уже как человек средних лет: консерватор, сторонник традиционных ценностей и набожный католик. Но больше всего Ирену отталкивали его политические взгляды. Ян долгое время был активным членом ультраправой националистической партии – той самой, ответственной за появление студенческих гетто.

В первую очередь это значило, что Ян был антисемитом. Он верил в Польшу для поляков – а поляками для него по определению могли быть только католики. Когда дело касалось пресловутого «еврейского вопроса», Яну нравилось думать, что он объективен. Однако он считал очевидным, что на некоторых людей следует наложить определенные ограничения¹¹⁶. У евреев, по его мнению, и так было слишком много власти. Они контролировали целые сектора экономики, не допуская туда поляков, и, насколько Ян мог предвидеть, такое положение дел все равно рано или поздно привело бы к конфликту. А чего еще евреи ожидали?

Хотя Ян тайно принадлежал к Сопротивлению, которое объединяло и правых, и левых, немецкое руководство находило его благонадежным. После первых чисток в службе социальной работы Ян был повышен до директора Отдела детской и подростковой защиты с функцией надзора за дюжиной учреждений и несколькими тысячами человек, получающих социальную помощь¹¹⁷. Именно здесь таился корень проблемы. Ян занимал как раз такой пост, настаивала Яга, что мог оказать им значительную помощь. По своим должностным обязанностям она регулярно контактировала с Яном, и им нужно было подумать о возможностях сотрудничества с ним. Ирена кивнула. И правда, пост Яна был серьезным преимуществом.

Препятствием были его политические взгляды. Ирена не была уверена, что может доверить ему все тайны. Ян уже знал, что они подделывали бумаги, чтобы обходить немецкие предписания. Он даже помогал им заметать следы – не от большой любви к евреям, разумеется, а потому что это было частью деятельности Сопротивления. Но Ирене и ее ячейке нужно было нечто большее, чем не мешающий союзник. Поэтому возник вопрос: сможет ли Ян Добрачинский рискнуть своей головой, чтобы помочь евреям? Ирене стоило большого труда не корчить гримасу отвращения всякий раз, когда она думала об этом человеке. Но также она не могла не замечать румянца, заливавшего щеки Яги, когда та с жаром защищала Яна от этой, по ее словам, клеветы. Ирена хорошо знала подругу. Неужели Яга была влюблена? Определенное влечение было очевидно¹¹⁸. Ирена, чья собственная семья описывала ее как «агностика с неиссякаемой любовью к жизни», замужняя женщина, влюбленная в женатого мужчину, не находила в этом ничего предосудительного¹¹⁹. Не ей было судить. Но Ян Добрачинский?

Целыми неделями Ирена спорила сама с собой. Она не доверяла Яну. Но она доверяла Яге, и та страсть, с которой подруга его защищала, значила для нее многое, и ссориться с Ягой Ирена хотела меньше всего. Тем временем в январе ситуация стала критической.

Как-то утром шеф немецкой полиции вызвал к себе Яна с очередным приказом. Он хотел устроить облаву на уличных мальчишек на «арийской» стороне. Отделения социальной помощи обязаны либо убрать детей с улиц, либо полиция просто уничтожит их как разносчиков болезни. Тиф опустошал гетто, и было лишь вопросом времени, когда он распространится дальше, за его пределы. Переносчиками, скорее всего, были эти маленькие вшивые попрошайки. От тифа уже умерло несколько немцев. Приказ начальника был ясен: обработайте детей и уберите их с моих улиц. Иначе эту проблему будут решать немцы. Яну не хотелось даже думать, как именно они будут ее решать.

В обязанности Яна входил надзор за размещением польских сирот и беспризорных детей в местных приютах. В его конторе хранилось множество анкет и, что еще важнее, уже просмотренных немцами свидетельств о рождении и записей о крещении для документирования происхождения детей. Тех из них, у которых документы были в порядке, быстро распределяли по городским приютам. Еврейским детям за пределами гетто делать было нечего, и социальным службам они, как правило, были неинтересны.

Первоочередная задача размещения и ухода за варшавскими детьми легла на плечи социальных работников в местных отделениях – в особенности на молодых девушек вроде Яги Пиотровской и Ядвиги Денеки¹²⁰. Ян, по сути, проводил бо́льшую часть дня не на рабочем месте, а тайно работая на Сопротивление. Немцы же требовали, чтобы он находился в конторе массу времени. «За абсурдно низкую зарплату они хотят, чтобы я сидел там по десять часов», – жаловался он¹²¹. Но Ян быстро нашел способ обходить это требование. «Естественно, я не сидел там все время, а старался быть в конторе утром, в начале рабочего дня, и в его конце». Того, что он делал в перерывах, немцы, похоже, не замечали.

В этот раз Ян также отправился с работы в местные конторы, о чем Яга быстро сообщила Ирене и остальным. Группа прочесала город и привела беспризорников. Детей привезли в кузове грузовика в один из городских приютов, и план женщин состоял в том, чтобы вымыть их, дать осмотреть врачам и отправить всех – с одобрительным штампом Яна – в один из приютов, где они смогут поддерживать с детьми контакт в качестве социальных работников.

По всей Варшаве улицы были полны голодающими детьми. Лишения не ограничивались только гетто. Сироты и голод были жуткой частью повседневной военной реальности. С начала оккупации число осиротевших и брошенных детей, которых помещали в городские учреждения опеки, удвоилось. Если раньше социальные работники ежегодно отправляли в детский дом отца Бодуэна, одно из благотворительных церковных заведений, с которым сотрудничала Яга, примерно шестьсот детей, то сейчас детей было уже больше тысячи двухсот¹²². И не все из этих «дополнительных» шестисот детей были, строго говоря, католиками.

Иногда возникали, скажем так, определенные «сложности» – случаи, когда при подделке документов требовалась бо́льшая изобретательность, чем обычно. Обеспечивать бедные еврейские семьи социальным пособием – изначальный план Ирены и ее сотрудников – значительно осложнился, когда всех евреев заперли в изолированном квартале, и любая помощь им могла быть доставлена лишь после преодоления границы гетто. Группа Ирены уделяла все больше внимания способам поиска и оформления фальшивых документов, чтобы помочь тем евреям, которые были достаточно смелыми, чтобы жить на «арийской» стороне, создав для них новую «польскую» личность. В первую очередь для этого были нужны пустые или поддельные свидетельства о рождении, и здесь Яна и ее соратники действовали по-разному. Один из самых простых способов достать такое свидетельство был в то же время и самым печальным. Когда в одном из приютов умирал христианский ребенок, было важно сохранить это в секрете. Его имя и регистрационный номер присваивались очередному еврейскому найденышу.

Успешное проведение неприятной операции вроде этой требовало времени и терпения. Сейчас, в этот зимний день, комнату заполнили десятки тощих маленьких детских тел, девочек и мальчиков, пойманных при облаве. В суровое военное время дети отвыкали хихикать и смеяться, особенно эти. Бездомные сироты жили и умирали на улицах Варшавы, в том числе и на «арийской» стороне. Здесь же, в комнате, были самые выносливые, выжившие.

Ирена ходила между ними, тихо успокаивая. Она и сама была ростом не выше некоторых из них. Но как организатору ей не было равных. Отлаженная система работала так: одного за другим девочки в офисе остригали детей, собирали их одежду и отправляли мыться с щелочным мылом. Едкое мыло ело глаза, в помещении было очень холодно, но дети оставались пугающе тихими.

Яга и Ирена знали, что найдут среди этих детей мальчиков, чьи дрожащие обнаженные тела выдают их опасный секрет. Обрезание означало смерть. Шантажисты и хулиганы могли остановить на улице любого мужчину или мальчика, казавшегося им похожим на еврея, и приказывали снять штаны для проверки, часто с садистскими последствиями. Разумеется, среди беспризорников найдется хотя бы несколько еврейских детей. Самые отчаянные из детей в гетто, рискуя жизнью, перелезали через стену, надеясь, что смогут выпросить или выменять еды, чтобы прокормить себя и свою семью. Но женщины никак не ожидали, что из привезенных в тот день детей окажутся евреями почти половина. Опечаленное лицо Яги красноречиво говорило об одном: это конец.

Дети в грузовиках продолжали прибывать весь день, и, когда внезапно, без предупреждения, сюда нагрянула немецкая полиция для «наблюдения» за обработкой первых прибывших, Ирена и Яга обменялись отчаянными взглядами. Яга, жестом показывая на заднюю дверь, приглаживала платье, стараясь спокойно встретить вошедших. Ирена быстро кивнула. Двум маленьким мальчикам тут же помогли исчезнуть через служебный выход. Яга встретила приехавших с улыбкой и уверениями, что все в порядке. Увези их в дом к моим родителям, – успела она шепнуть Ирене, прежде чем отвернуться.

– Ты уверена?

Яга пожала плечами, словно говоря: А у тебя есть другая идея?

Двое испуганных детей, оставшихся без семьи, вошли ночью в дом на Лекарской улице, где Яга жила вместе со своими родителями, Марианом и Селиной; своей сестрой Вандой; ее мужем Янушем; и их маленькой дочерью Ханной¹²³. Это была неслыханная дерзость. Дом Яги находился по соседству с немецким военным госпиталем и медицинским корпусом фольксдойче — на улице, днем и ночью кишевшей часовыми.

Но они не могли забрать домой всех детей. Никто из них не стал бы так рисковать. Когда поток прибывающих грузовиков иссяк, в последнем из них оказалось тридцать два определенно еврейских ребенка. И что с ними делать? Вернуть немцам? Это даже не обсуждалось. Следует ли им сказать Яну правду? Именно к этому все и идет, – мрачно поняла Ирена. Яга, казалось, была уверена, что у Яна – доброе сердце и он примет правильное решение, но Ирена все еще медлила. Она знала, что ее подруга не разделяет ее подозрений.

А что им еще оставалось делать? Нужно было найти для детей безопасные места, где они могли исчезнуть, и помочь в этом мог только Ян. Тридцать два ребенка в оккупированном городе не выведешь просто так через заднюю дверь. Достать в одно мгновение такое количество поддельных кенкарт (Kennkarte) – выдаваемых немцами основных удостоверений личности – тоже было невозможно. Спасти этих детей можно было лишь неофициально и в любом случае только при помощи Яна и при условии его молчания. Другого выхода не было. Они расскажут обо всем Яну, точнее, расскажет Яга.

Яну стало не по себе, когда он понял, о чем его просят. С одной стороны, Яга ему очень нравилась и он хотел помочь ей. С другой – он прекрасно понимал, что случится, если детей найдут немцы. В раздражении он подумал про себя, что не нуждается в объяснениях Ирены. И так ясно, что детей убьют. Наказанием за побег из гетто была смертная казнь, а эти дети были найдены на «арийской» стороне города. Да, он знал это. Но казнь грозила и всем, кто попытался бы помочь им скрыться¹²⁴. Поэтому этот замысел, по мнению Яна, был крайне безрассудным.

В конце концов именно Ян должен был принять окончательное решение. Именно ему отдал приказ начальник полиции, и с него он потребует отчета. Если бы речь шла об одном-двух детях, то еще можно было рискнуть. Но не тогда, когда их было так много. Неужели женщины этого не понимают? Он надеялся, что хотя бы Яга осознает всю степень грозящей им опасности. Он не желал допустить запретную передачу в приюты тридцати двух обреченных сирот, в то время как немцы назначили его ответственным за эту операцию. Не хотел Ян просить и директоров приютов – старых друзей отца и своей семьи – принять так много детей без «арийских» документов.

Позвонив, он сказал немецкому инспектору правду. Да, здесь были еврейские дети. Несколько десятков. Когда он положил трубку, легко было понять, почему руки у Яна дрожали. Этот немец был выродком даже по нацистским меркам. Он мог прийти и просто расстрелять их всех на месте. Но Ян сделал все, что мог. Теоретически они могли договориться. Естественно, стоить это будет недешево – в случае с немцами бесплатно ничего не бывает, – но об этом он даже не упоминал. В запасе у Яна было двадцать четыре часа. Он потянет за кое-какие ниточки и позвонит «старому доктору». Он уже знал, что Ирена скоро будет в ярости. И было от чего: им придется тайком переправить детей обратно в гетто.

Пожилой отец Яна был другом «старого доктора» Януша Корчака, легендарного польского педагога и борца за права детей, который сейчас возглавлял переполненный приют, расположенный по соседству с молодежным центром Евы Рехтман¹²⁵. Но Ева была не единственной в кругу Ирены, кто был расположен к этому симпатичному человеку.

Все девочки доктора Радлиньской души в нем не чаяли с самых первых дней в кампусе Свободного польского университета, где доктор Корчак преподавал вместе с профессором. Ядвига Денека училась в одной из его новаторских школ и считала его своим наставником. Ала Голуб-Гринберг тянула за семейные ниточки и даже устраивала, чтобы ее кузина Вера собирала деньги для детей доктора. Ирена же просто обожала доктора и его детей, возбужденно галдевших вокруг нее, когда она во время своих ежедневных посещений гетто приносила им конфеты или забавных еврейских кукол, сделанных доктором Витвицким в соответствии с их причудливыми пожеланиями. Доктора Корчака все они хорошо знали. Однако для Ирены это не облегчало тяжесть того, что должно было случиться.

Зимой 1941/42 года, чтобы передать доктору сообщение, не обязательно было входить в гетто. В нескольких его местах все еще работали телефоны – счастливый недосмотр, позволивший провести не одну спасательную операцию. Ян мог лишь надеяться, что доктор поможет им. Нужно было куда-то отправить детей. «[По] моей просьбе, – говорил Ян, – мой отец созвонился с ним»¹²⁶. Если Ян сможет переправить детей обратно через стену и их не застрелят часовые, то согласится ли доктор принять сирот? Доктор Корчак согласился. Выбора не было ни у кого.

Чтобы спланировать эту операцию, у них имелось всего несколько часов. В участке стены в районе Муранув была небольшая брешь, которую немцы пока еще не заделали. А если и заделали, все равно нашлась бы другая. Сироты из гетто точно знали, где находится каждая такая дыра: возможным спасателям стоило просто расспросить их.

Ирена не могла поверить в то, о чем Ян говорил ей, и молча проклинала себя. Ей следовало подыскать другой вариант. Он и правда собирается отправить детей обратно в гетто? Она посещала этот ад по три-четыре раза в день и никогда не согласится на это. Только тот, кто понятия не имел о том, что там происходит, мог найти подобное трусливое, жалкое решение. Они долго бросались взаимными обвинениями и упреками. Позднее Ирена признавалась, что ссора была тяжелой. Ян был просто уничтожен. Ирена в своей ярости не жалела слов.

Но с немецким инспектором Ян все-таки договорился.

* * *

Предрассветные часы, когда еще не развеялась темнота, были бы идеальным моментом для задуманной скрытной операции. Но во время комендантского часа патрули на улицах будут стрелять на поражение. Ян знал, что поможет детям пробраться через дыру на ту сторону стены вечером, когда последние жильцы поспешат по домам и затаятся до того, как на улицах наступит тревожная тишина. На другой стороне, уверил Яна доктор Корчак, их будет ждать кто-то из приюта. Ян лично отправится с детьми к стене. Желая быть честным сам с собой, Ян, похоже, понимал, что его мучит совесть. Он знал, что от Ирены никакого сочувствия не дождется. Полная отвращения, она не желала иметь ничего общего с этим делом.

На улице дети придвинулись к нему поближе. Ян прислушивался к каждому шороху. Шаги могли означать катастрофу и провал всего плана. Шел снег, и любые звуки из-за этого казались громче, детское дыхание на морозе превращалось в облачка пара. Даже в перчатках Ян чувствовал, как мерзнут у него кончики пальцев, и пытался тереть их друг о друга в карманах, чтобы согреть. Оттого, что он напряженно вслушивался в каждый звук, голова у него разболелась, и, когда наконец они услышали, как чей-то голос произнес пароль, Ян невольно выдохнул. Впервые он понял, что с другой стороны стены всю операцию проводили сами подростки. Послышались негромкая возня и стук, и на мгновение в стене открылся небольшой проход. Детей не нужно было уговаривать. Быстро, один за другим, они устало улыбались Яну на прощание и скользили мимо него в тот, другой мир. Там была девочка с яркой ленточкой для волос. До свиданья, пан Добрачинский, – прошептала она. Был среди них мальчик в больших, не по размеру, ботинках, из-за которых он на мгновение споткнулся. Пара озорных мальчишек, которые, он не сомневался, еще до конца недели снова окажутся по эту сторону стены. Ян ждал, пока не услышал на другой стороне их тихие шаги. «За несколько минут до комендантского часа, – говорил затем Ян, – я лично сопроводил детей к стене гетто¹²⁷. Каждый из них прошел на ту сторону, и таким образом они исчезли из официального списка уличных попрошаек».

Операция удалась. Когда Ирена пришла на следующий день в приют проверить детей, старый доктор уверил ее, что дети добрались к нему в целости и сохранности. Она знала, что должна чувствовать облегчение. Она пыталась понять логику решения Яна. Поскольку для Ирены это был полный провал. Никогда больше она не будет сидеть сложа руки, пока детей отправляют в гетто. В течение следующих месяцев она предпримет новые, еще более смелые шаги. Она будет проносить больше еды и лекарств, делая это быстрее и эффективнее. Ей вместе с Иркой Шульц удастся пронести в гетто больше тысячи доз вакцины. Остальные друзья и участники ее растущей и набирающейся храбрости сети – включая Ягу Пиотровскую – смогут доставить в гетто еще пять тысяч. Ирена будет проносить в нижнем белье пачки денег, а в сумке с двойным дном – лекарства. Люди по всему еврейскому кварталу уже знали, что Ирена – которую они в основном знали под конспиративным именем Иоланта – была женщиной, которая сможет справиться с чем угодно.

Ирена станет действовать еще активнее. И на этот раз не станет посвящать в свои планы Яна Добрачинского.