Текст книги "Тысяча поцелуев, которые невозможно забыть"

Тилли Коул
Тысяча поцелуев, которые невозможно забыть

© Самуйлов С., перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2017

Посвящение

Верующим в истинную, эпическую, всепоглощающую любовь.

Это – для вас.

Пролог

Руне

Мою жизнь определили четыре эпизода.

Этот – первый.

* * *

Блоссом-Гроув, Джорджия

Соединенные Штаты Америки

Двенадцать лет назад

Возраст – пять лет

– Jeg vil dra! Nе! Jeg vil reise hjem igjen! – крикнул я во весь голос, чтобы мама поняла – я хочу уехать! Прямо сейчас! Хочу вернуться домой!

– Мы не вернемся домой, Руне. И мы никуда не уедем. Теперь наш дом здесь, – ответила мама по-английски и, присев, посмотрела мне в глаза. – Знаю, ты не хотел уезжать из Осло, но твой папа получил новую работу здесь, в Джорджии, – добавила она мягко и погладила меня по руке. Вот только мне лучше от этого не стало. Я не хотел жить здесь, в Америке. Я хотел вернуться домой.

– Slutt е snakke engelsk! – огрызнулся я, потому что терпеть не мог говорить по-английски. С тех пор как мы уехали из Норвегии в Америку, мама и папа обращались ко мне только на английском. Мол, мне надо приучаться.

А я не хотел!

Мама выпрямилась и подняла с пола коробку.

– Мы теперь в Америке, Руне. Здесь говорят на английском. И ты говоришь на английском столько же, сколько и на норвежском. Пришло время воспользоваться им.

Я сердито посмотрел на нее, но с места не сдвинулся. Она обошла меня и направилась к дому. Я огляделся. Улица, на которой мы теперь жили, была маленькая. Всего восемь домов. Все дома большие, но выглядели по-разному. Наш был красный, с белыми окнами и огромной верандой. Моя комната, тоже большая, находилась на первом этаже. Вообще-то, она мне нравилась. Классная комната. Раньше, в Осло, я никогда не спал внизу – только наверху.

Я присмотрелся к домам. Все были окрашены в разные яркие цвета: голубой, желтый, розовый… Я задержал взгляд на соседнем. Так близко… Нас разделяла только полоска травы. Оба дома большие, с большими дворами, и между ними ни стены, ни забора. Мне ничего бы не стоило, при желании, забежать в их двор.

Этот, соседний, дом был весь белый, и веранда как будто опоясывала его целиком. Во дворе, впереди, стояли кресла-качалки и качели. Оконные рамы были черные, и одно окно находилось напротив моего. Ровно напротив! Мне это не понравилось. Не понравилось, что из моей спальни можно смотреть в чужую, а они могут заглядывать в мою.

На земле валялся камешек. Я поддал его ногой, и он выкатился на улицу. Я уже повернулся, чтобы пойти за мамой в дом, но услышал шум. Какие-то звуки, доносившиеся из соседнего дома. Я посмотрел на их переднюю дверь – оттуда никто не выходил – и стал подниматься по ступенькам, но краем глаза заметил движение. Что-то происходило в окне первого этажа. Том самом, что смотрело в окно моей комнаты.

Рука замерла на перилах – в окне появилась девочка в ярком голубом платье. Забравшись на подоконник, она спрыгнула на траву и вытерла ладони о платье. Я знал, что девочка вот-вот поднимет голову, и заранее насупился. Волосы у нее были каштановые и собраны на голове так, что напоминали птичье гнездо. Сбоку висел большой белый бант.

Она подняла голову и посмотрела прямо на меня. А потом улыбнулась. Во весь рот. Помахала, подбежала и, остановившись передо мной, протянула руку.

– Привет, меня зовут Поппи Личфилд. Мне пять лет, и я живу по соседству.

Я уставился на нее с любопытством. Говорила она немножко странно, и ее английские слова звучали не так, как мы учили их дома, в Норвегии. На лице у девочки красовалось грязное пятно, на ногах – ярко-желтые резиновые сапожки с большими красными шарами сбоку.

Вид у нее был чудной.

Я перевел взгляд с ног на руку. Поппи ее так и не опустила. Что делать? Чего она ждет? Что ей нужно?

Девочка вздохнула. Тряхнула головой. А потом взяла мою руку и всунула в свою. Пожала, потрясла два раза.

– Это – рукопожатие. Моя бабуля говорит, что когда встречаешь новых людей, надо пожимать руку, здороваться. – Она показала на наши руки. – Мы поздоровались. Так делают вежливые люди, когда хотят познакомиться.

Я не ответил. Не знаю почему, но голос как будто потерялся. А потом посмотрел вниз и понял – это потому, что мы еще не разжали руки.

Как и лицо, пальцы у нее были в грязи. Она вообще вся перепачкалась.

– А как тебя зовут? – спросила Поппи, склонив голову набок. В волосах у нее застрял прутик. – Эй! – Она потянула меня за руку. – Я спросила, как тебя зовут.

Я откашлялся:

– Меня зовут Руне. Руне Эрик Кристиансен.

Поппи наморщила нос и втянула большие розовые губы. Получилось забавно.

– Ты чудно говоришь, – выпалила она.

– Nei det gjшr jeg ikke! – буркнул я и выдернул руку. Она наморщилась еще больше.

Я повернулся и пошел к дому. Разговаривать с ней мне уже не хотелось.

– Что ты сказал? – спросила Поппи.

– Ничего, – сердито бросил я через плечо и уже на английском добавил: – Это по-норвежски!

Ее большие зеленые глаза сделались еще больше. Поппи подошла ближе, потом еще ближе.

– По-норвежски? Как викинги? – пропищала она. – Бабуля читала мне книжку про викингов. Там говорилось, что они из Норвегии. Руне, а ты – викинг? – Глаза у нее полезли на лоб.

Я с гордостью выпятил грудь. Папа всегда называл меня викингом и говорил, что в нашей семье все мужчины – викинги. Крепкие, смелые и сильные.

– Ja. Мы – настоящие викинги, из Норвегии.

По ее лицу расплылась широкая улыбка. Поппи громко, по-девчоночьи, хихикнула, подняла руку и потянула меня за волосы.

– Вот почему у тебя такие длинные светлые волосы и голубые, чистые, как хрусталь, глаза. Потому что ты – викинг. А мне поначалу показалось, что ты выглядишь как девочка…

– Никакая я не девочка! – возразил я, но Поппи, похоже, не обратила внимания. Я провел по волосам ладонью. Они были у меня до плеч, как носили все мальчишки в Осло.

– …но теперь-то я понимаю, это потому, что ты – настоящий викинг. Как Тор. У него тоже были длинные светлые волосы и голубые глаза! Ты точь-в-точь Тор!

– Ja, – согласился я. – Тор такой. А еще он самый сильный из всех богов.

Поппи кивнула и вдруг положила руки мне на плечи. Лицо у нее сделалось серьезным.

– Руне, – прошептала она. – Я никому не говорю, но тебе скажу – я отправляюсь за приключениями.

Какие приключения? Непонятно. Поппи сделала еще шаг вперед и посмотрела мне в глаза. Сжала мои руки. Наклонила голову чуточку набок. Потом огляделась и, наклонившись, быстро заговорила:

– Вообще-то, я никого с собой за приключениями не беру, но ты викинг, и всем известно, что они хорошие путешественники и искатели, что они ходят в походы, захватывают в плен разных злодеев… и все такое!

Я немного растерялся, но тут Поппи отступила на шаг и снова протянула руку.

– Руне, – произнесла она серьезно и твердо. – Ты живешь по соседству, ты – викинг, а я люблю викингов. Думаю, мы должны быть лучшими друзьями.

– Лучшими друзьями?

Поппи кивнула и протянула руку еще ближе ко мне. Я нерешительно поднял свою, взял ее ладошку, пожал и дважды тряхнул, как она показывала.

Рукопожатие.

– Так что, мы теперь лучшие друзья?

Поппи убрала свою руку.

– Да! Поппи и Руне! – воскликнула она и, поднеся палец к подбородку, посмотрела вверх и втянула губы, как будто о чем-то задумалась. – Звучит хорошо, как ты думаешь? Поппи и Руне, лучшие друзья навеки!

Я кивнул – звучало и вправду хорошо. Поппи снова сунула свою ладошку в мою.

– Покажи свою комнату! Хочу потом рассказать про наше приключение. – Она потащила меня за собой, и мы вместе вбежали в дом.

В спальне, едва только протиснувшись в дверь, Поппи устремилась к окну.

– Твоя комната ровно напротив моей!

Я снова кивнул, и она восторженно запищала, подбежала ко мне и снова схватила за руку.

– Руне! Мы сможем разговаривать по ночам и сделаем уоки-токи из банок и шнура. Мы будем делиться секретами, когда все уснут, сможем строить планы, играть и…

Она болтала и болтала, и я был даже не против. Мне нравился ее голос, нравилось ее слушать. Мне нравился ее смех и большой белый бант у нее в волосах.

Может быть, Джорджия не такое уж и плохое место, подумал я, если у меня будет такой лучший друг, как Поппи Личфилд.

* * *

Так с того дня и повелось – мы с Поппи, Поппи и я.

Поппи и Руне.

Лучшие друзья навеки.

По крайней мере, так я думал.

Забавно, как все меняется.

1
Разбитые сердца и банка с мальчишечьими поцелуями

Поппи

Девять лет назад

Возраст – восемь лет

– Куда мы едем? – спросила я, когда папа мягко взял меня за руку и повел к машине. Почему меня так рано забирают с уроков? Сейчас ведь еще только перерыв на ланч. Уходить до окончания занятий нам не разрешалось.

Папа не ответил и только крепче сжал мою руку. Я оглянулась и пробежала взглядом по забору. Какое-то странное чувство стянуло живот. Мне нравилось в школе, нравилось учиться. Следующим уроком у нас была история, мой любимый предмет, и я, конечно, не хотела его пропускать.

– Поппи! – Стоявший у забора мой лучший друг, Руне, провожал меня взглядом. Я заметила, как сильно он сжал пальцами металлические прутья. – Куда ты? – В классе мы сидели рядом. Мы всегда были вместе, и когда кто-то один отсутствовал, другому становилось уже не так весело на занятиях.

Я посмотрела на папу, ожидая ответа от него, но он не глядел на меня. Молчал и ничего не говорил. Я снова повернулась к Руне и крикнула:

– Не знаю!

Руне смотрел мне вслед, пока я забиралась в машину. Когда я села на бустер, папа накинул ремень безопасности.

Со школьного двора донесся звонок – перерыв на ланч закончился. Я посмотрела в окно – все дети торопились вернуться в классы, но не Руне. Руне оставался у ограды, и ветер трепал его длинные светлые волосы. «Ты в порядке?» – спросил он одними губами, но тут папа сел в машину и тронулся с места, прежде чем я успела ответить.

Руне побежал вдоль забора, стараясь не отстать от машины, пока миссис Дэвис не окликнула его и заставила пойти на урок.

Школа уже скрылась из вида, когда папа наконец обратился ко мне:

– Поппи?

– Да?

– Ты ведь знаешь, что бабуля уже живет с нами какое-то время?

Я кивнула. Не так давно бабуля перебралась в комнату напротив моей. Моя мама сказала, что ей нужна помощь. Мой дедушка умер, когда я была совсем маленькая. Бабуля несколько лет жила одна, а потом переехала к нам.

– Помнишь, что мы с твоей мамой говорили тогда? Насчет того, почему бабушка больше не может жить одна?

Я вдохнула через нос и прошептала:

– Да. Потому что ей нужна наша помощь. Потому что она больна. – Внутри у меня все сжалось. Бабуля была моим лучшим другом. Она и Руне были самыми-самыми. Бабуля говорила, что я пошла в нее.

До того как она заболела, у нас с ней было много приключений. Каждый вечер бабуля читала мне о знаменитых исследователях и путешественниках. Рассказывала о великих людях и событиях – больше всего мне нравилось слушать об Александре Великом, римлянах и моих самых любимых, японских самураях. У бабули они тоже были самыми любимыми.

Я знала, что бабуля болеет, но она никогда не вела себя как больная. Всегда улыбалась, всегда обнимала меня и смешила. Говорила, у нее в сердце лунный свет, а в улыбке – солнечные лучики. Говорила, это потому, что она счастлива.

С ней и я была счастлива.

Но в последние недели бабуля много спала и почти ничего больше не делала, потому что очень уставала. По вечерам я часто ей читала, а она слушала, гладила меня по волосам и улыбалась. И все было хорошо, потому что бабулины улыбки – самые лучшие улыбки на свете.

– Да, тыквочка, больна. И даже очень, очень больна. Ты понимаешь?

Я нахмурилась, но кивнула и сказала:

– Да.

– Вот потому мы и едем домой пораньше, – объяснил он. – Бабушка ждет тебя. Хочет тебя увидеть. Увидеть свою маленькую подружку.

Я все равно не поняла, почему папа везет меня домой так рано, чтобы повидаться с бабулей, если после уроков я каждый раз первым делом захожу к ней в комнату, и мы разговариваем. Она любит слушать, как прошел мой день в школе.

Мы свернули на нашу улицу и остановились на нашей подъездной дорожке. Папа немного посидел молча, потом повернулся ко мне.

– Знаю, тебе только восемь, тыквочка, но сегодня ты должна быть большой, смелой девочкой. Договорились?

Я снова кивнула. Папа грустно улыбнулся:

– Вот и молодец.

Он вышел из машины, открыл дверцу с моей стороны, помог выйти мне, и мы вместе направились к дому. Машин у дома стояло намного больше, чем обычно. Я уже хотела спросить, чьи они, когда через двор между нашим и соседним домом прошла миссис Кристиансен, мама Руне, с большим подносом, на котором лежала какая-то еда.

– Джеймс! – позвала она, и папа повернулся поздороваться с ней.

– Привет, Аделис. – Мама Руне остановилась перед нами. С длинными, такими же светлыми, как у него, распущенными волосами, она была настоящая красавица. А еще она была добрая и меня называла доченькой. Я ее любила.

– Это я вам приготовила. Пожалуйста, передай Айви, что мы думаем о вас всех.

Папа выпустил мою руку и взял блюдо.

Миссис Кристиансен наклонилась и поцеловала меня в щеку.

– Будь хорошей девочкой, Поппи, ладно?

– Да, мэм, – сказала я.

Миссис Кристиансен повернулась и пошла через лужайку к своему дому.

Папа вздохнул, потом кивнул, и мы направились к передней двери. Едва войдя, я увидела моих тетей и дядей, сидевших на диванах в гостиной, и моих кузенов и кузин, игравших на полу со своими игрушками. Мои сестрички, Саванна и Айда – обе младше меня, одной четыре, другой только два, – сидели с тетей Сильвией. Они помахали мне, но остались у тети Сильвии на коленях.

Никто ничего не говорил, но многие вытирали глаза, а другие плакали.

Я ничего не понимала и потому прижалась к папиной ноге. Кто-то появился у двери в кухню. Я посмотрела – это была еще одна моя тетя, Делла, или Диди. Молодая и веселая, она всегда придумывала что-то забавное. Моя любимая тетя. Мама была старшей сестрой, но они походили друг на дружку – у обеих длинные каштановые волосы и зеленые глаза. Как и у меня. Но все равно Диди была красивее. Хотела бы я когда-нибудь стать такой же.

– Привет, Попс. – Я заметила, что у нее красные глаза и голос звучит как-то странно. Диди посмотрела на моего папу. Потом забрала у него поднос. – Пора и вам, Джеймс, тебе и Поппи. Идите.

Мы пошли, но я оглянулась и уже открыла рот, чтобы позвать Диди, но она вдруг повернулась, поставила блюдо с едой на стол, закрыла лицо руками и разрыдалась.

– Диди? – прошептала я, чувствуя, как внутри что-то стянулось. Папа положил руку мне на плечо и повел из комнаты.

– Все хорошо, тыквочка. Диди просто нужно немножко побыть одной.

Мы подошли к бабулиной комнате, но прежде чем открыть дверь, папа остановился и сказал:

– Здесь мама и Бетти, бабушкина медсестра.

Я недоуменно нахмурилась:

– А почему здесь медсестра?

Папа толкнул дверь в бабулину комнату, и моя мама тут же поднялась со стула у кровати. Глаза у нее покраснели, а волосы растрепались. Волосы у мамы всегда были в порядке.

Медсестра стояла в глубине комнаты и что-то писала на планшете. Когда я вошла, она улыбнулась и помахала мне. Я повернулась к кровати. Бабуля лежала. Из руки у нее торчала игла с прозрачной трубкой, которая вела к пакетику, висевшему на металлической стойке у кровати. У меня дрогнуло сердце.

Я вдруг испугалась и замерла на месте. Мама шагнула ко мне, и бабуля подняла голову. Она так изменилась с прошлого вечера. Лицо бледное, и глаза уже не такие ясные.

– Где моя маленькая подружка? – Голос был тихий и звучал как-то странно, но от ее улыбки мне сразу стало теплее.

Я тихонько хихикнула и подбежала к кровати.

– Здесь! Я сегодня пришла из школы пораньше!

Бабуля подняла руку и постучала мне пальцем по кончику носа.

– Вот и молодец!

Я улыбнулась.

– Мне просто захотелось повидаться с тобой. Я всегда чувствую себя лучше, когда мое солнышко рядом и когда мы можем немножко поболтать.

Я снова улыбнулась, потому что это я – «ее солнышко», «свет ее очей». Она всегда так меня называла. Говорила, по секрету, что я – ее любимица. И еще говорила, что это наш секрет и что мне нужно держать его при себе, чтобы не расстраивать сестренок.

Папа вдруг поднял меня и посадил на кровать. Бабуля взяла мою руку и сжала пальцы, но я только заметила, что они холодные. Дышала она глубоко, но в груди у нее как будто что-то похрустывало.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила я и, наклонившись, поцеловала ее в щеку. Обычно от нее пахло табаком, потому что она курила сигареты. Но сегодня никакого запаха дыма не было.

Бабуля улыбнулась.

– Я устала, милая. И я… – Она вздохнула и на секунду зажмурилась. Потом снова открыла глаза, поворочалась. – …Ненадолго уеду.

Я нахмурилась.

– Куда ты уедешь? Можно мне с тобой? – Мы всегда отправлялись за приключениями вместе.

Бабуля слабо улыбнулась и покачала головой:

– Нет, милая. Туда, куда я еду, тебе нельзя. Пока нельзя. Но когда-нибудь, через много-много лет, ты снова меня увидишь.

Рядом всхлипнула мама, но я только растерянно смотрела на бабулю:

– Но куда ты уезжаешь? Не понимаю.

– Домой, милая. Я уезжаю домой.

– Но ты же дома, – возразила я.

– Нет. – Бабуля покачала головой. – Это не настоящий наш дом. Жизнь, милая, это только большое приключение. Приключение, чтобы радоваться и любить всем сердцем, прежде чем отправиться в другое, самое большое приключение из всех.

Я посмотрела на нее с восторгом и изумлением, но и с печалью. Глубокой, настоящей печалью. У меня задрожала нижняя губа.

– Но мы же лучшие подружки. Мы всегда отправляемся за приключениями вместе. Ты не можешь уйти без меня.

Слезы брызнули из глаз и поползли по щекам. Бабуля подняла свободную руку и коснулась моего лица. Эта рука была такая же холодная, как и другая.

– Да, милая, мы всегда отправляемся за приключениями вместе, но не на этот раз.

– Ты не боишься уезжать одна? – спросила я.

Бабуля вздохнула:

– Нет, милая, страха нет. Я совсем не боюсь.

– Но я не хочу, чтобы ты уезжала. – У меня запершило в горле.

Бабуля не стала убирать руку.

– Ты будешь видеть меня во сне. Мы не прощаемся.

Я моргнула. Раз и еще раз.

– Как ты видишь дедушку? Ты же всегда говоришь, что он приходит к тебе во сне. Разговаривает с тобой, целует руку.

– Да, точно так же. – Я вытерла слезы. Бабуля сжала мою руку и посмотрела на стоявшую позади меня маму. – И у меня есть для тебя еще одно приключение.

Я замерла:

– Правда?

За спиной звякнуло о стол стекло. Я хотела обернуться и посмотреть, но тут бабуля спросила:

– Поппи, какое у меня было самое любимое в жизни воспоминание? Я всегда тебе о нем говорила. Что-то, что всегда вызывало у меня улыбку.

– Дедушкины поцелуи. Его сладкие мальчишечьи поцелуи. Воспоминания обо всех его поцелуях. Ты говорила, что это самые любимые твои воспоминания. Не деньги, не вещи, но его поцелуи, потому что они были особенные, и ты чувствовала себя любимой и улыбалась, потому что он был твоей половинкой. Он был твоим навеки.

– Верно, милая. И вот для твоего приключения… – Она снова посмотрела на маму.

Я обернулась и увидела, что мама держит в руках большую стеклянную банку, заполненную до верха розовыми бумажными сердечками.

– Вау! – воскликнула я восторженно. – А что это?

Мама положила ладони мне на плечи, и бабуля постучала пальцем по крышке. – Это – тысяча мальчишечьих поцелуев. Или, по крайней мере, будет, когда ты все их заполнишь.

Вот это да! Я попыталась сосчитать сердечки, но не смогла. Тысяча – это так много!

– Поппи… – Я повернулась к ней и увидела, что ее зеленые глаза сияют. – Это твое приключение. И я хочу, чтобы ты помнила меня, когда я уйду.

Я снова посмотрела на банку:

– Не понимаю…

Бабуля протянула руку к прикроватной тумбочке, взяла ручку и подала мне.

– Я уже давно больна, милая, но мне всегда становится легче, когда я вспоминаю о поцелуях твоего дедушки. Не тех, обычных, но особенных, когда сердце едва не разрывалось в груди. Тех, которые я не забыла. Под дождем. На рассвете. Тех, когда… когда он обнимал меня крепко-крепко и шептал на ушко, что я самая-самая красивая девушка в комнате.

Я слушала и слушала, и мое сердце переполнялось чувствами. Бабуля показала на сердечки в банке.

– Эта банка для тебя, Поппи. Чтобы ты вела счет твоих мальчишечьих поцелуев. Всех поцелуев, от которых твое сердечко будет готово разорваться, самых особенных, тех, которые ты захочешь вспоминать, когда станешь старенькой и седой, как я. Тех, которые ты будешь вспоминать с улыбкой.

Она постучала по банке:

– Однажды ты встретишь мальчика, который станет твоим навеки, и каждый раз, получая от него особенный поцелуй, доставай одно сердечко. Записывай, где и когда тебя поцеловали. Потом, когда ты тоже станешь бабулей, как я, твоя внучка – твоя лучшая подружка – сможет узнать о них все-все, потому что ты расскажешь ей о них, как я рассказывала тебе о своих. У тебя будет банка-сокровищница со всеми драгоценными поцелуями, от которых твое сердце улетало к небесам.

Я посмотрела на банку и выдохнула:

– Тысяча – это так много. Это столько поцелуев!

Бабуля рассмеялась:

– Не так уж и много, милая. Меньше, чем тебе кажется. Особенно когда ты найдешь родную тебе душу, твою половинку. У тебя впереди много-много лет.

Она втянула воздух и скривилась, как будто от боли. А мне вдруг стало очень страшно.

– Бабуль… – тихонько позвала я. Она сжала мою руку, открыла глаза, и по бледной щеке скатилась слезинка. – Бабуль? – прошептала я.

– Мне тяжело, милая. Устала. Скоро пора уходить. Просто хотела повидать тебя в последний раз, дать эту банку. Поцеловать, чтобы вспоминать тебя каждый день на небесах, пока мы не увидимся снова. – У меня снова задрожала нижняя губа. Бабуля покачала головой.

– Не плачь, милая. Не надо слез. Это не конец. Всего лишь пауза в жизни. И я буду смотреть за тобой. Каждый день. Буду в твоем сердце. Буду в той вишневой роще, которую мы так с тобой любим, в солнце и ветре.

Глаза ее дрогнули, и мама снова положила руки мне на плечи:

– Поппи, поцелуй бабулю. Она устала. Ей нужно отдохнуть.

Затаив дыхание, я наклонилась, поцеловала бабулю в щеку и прошептала:

– Люблю тебя.

Она погладила меня по голове:

– Я тоже люблю тебя, милая. Ты – свет моей жизни. Никогда не забывай, что я любила тебя так сильно, как только бабушка может любить внучку.

Я держала ее за руку и не хотела отпускать, но папа поднял меня с кровати, и мои пальцы все-таки выскользнули из ее ладони. Я крепко прижала к себе банку, и слезинки упали на пол. Папа опустил меня, и я повернулась к двери.

– Поппи? – позвала бабуля.

Я оглянулась – она улыбнулась:

– Помни, луна в сердцах – в улыбках солнце…

– Всегда буду помнить, – сказала я, но легче не стало. Меня переполняла печаль. За спиной плакала мама. Проходившая по коридору Диди положила руку мне на плечо. Лицо у нее тоже было печальное.

Мне не хотелось оставаться здесь. Я не хотела больше жить в этом доме и, посмотрев на папу, сказала:

– Можно мне в вишневый сад?

Папа вздохнул:

– Да, малышка. Я потом приду за тобой. Только, пожалуйста, будь осторожна.

Он взял телефон и стал кому-то звонить и просить приглядеть за мной в роще, но я не успела понять кому, потому что уже бежала к двери. Я выскочила из дома, прижимая к груди банку с тысячью мальчишечьих поцелуев. Сначала на веранду, потом на улицу. Я бежала, бежала и ни разу не остановилась.

По лицу текли слезы. Кто-то окликнул меня по имени.

– Поппи! Поппи, подожди!

Я оглянулась и увидела Руне. Он стоял на веранде, а потом побежал ко мне по траве. Но я все равно не остановилась. Даже ради Руне. Мне нужно было в вишневую рощу. Любимое бабулино место. Мне было так грустно оттого, что она уходит. Уходит на небеса.

Туда, где ее настоящий дом.

– Поппи, подожди! Не спеши! – крикнул Руне, когда я свернула за угол, к роще в парке. Сразу за входом стояли большие цветущие деревья, и из них получалось что-то вроде туннеля. Под ногами у меня зеленела трава, над головой голубело небо. Деревья утопали в цветах, розовых и белых. В конце рощи высилось самое большое дерево. Ветви его свисали чуть ли не до земли, ствол был самый толстый во всей роще.

Это было самое любимое наше с Руне место.

И бабулино тоже.

Я запыхалась и, когда добралась до любимого бабулиного дерева, опустилась на землю, прижимая к груди банку. По щекам бежали слезы. Руне подошел и остановился рядом, но я даже не посмотрела на него.

– Поппимин? – Руне так меня называл. На норвежском это значило «моя Поппи». Мне нравилось, когда он разговаривал со мной на своем родном языке.

Но я ничего не могла с собой поделать. Я не хотела, чтобы бабуля уходила, хотя и знала, что так надо. И еще знала, что когда вернусь домой, бабули там уже не будет – ни сегодня, ни завтра… никогда.

– Поппимин, не плачь, – прошептал Руне, садясь рядом и обнимая меня. Я прижалась к его груди и расплакалась. Мне было хорошо в его объятиях – он всегда так крепко меня обнимал.

– Моя бабуля… она больна и… уходит.

– Знаю. Мне мама сказала.

Когда слез уже не осталось, я отстранилась и вытерла щеки. Потом взглянула на Руне – он смотрел на меня – и попыталась улыбнуться. Он взял мою руку и прижал к своей груди. Его футболка нагрелась от солнца.

– Мне жаль, что ты печалишься. Не хочу, чтобы ты грустила. Никогда-никогда. Ты – Поппимин. Ты всегда улыбаешься. Ты всегда счастливая.

Я шмыгнула носом и опустила голову ему на плечо.

– Знаю. Но бабуля – мой лучший друг, а ее у меня больше не будет.

Руне помолчал, а потом сказал:

– Я тоже твой лучший друг. И я никуда не уйду. Обещаю. На веки вечные.

Боль, что сидела у меня в груди, вдруг ослабла. Я кивнула:

– Поппи и Руне – вместе навсегда.

– Вместе навсегда, – повторил он.

Какое-то время мы сидели молча, потом Руне спросил:

– А для чего эта банка? Что там внутри?

Я убрала руку, взяла банку и подняла повыше.

– Новое приключение от моей бабули. Путешествие на всю жизнь.

Брови у Руне поползли вниз, а длинные светлые волосы упали на глаза. Я откинула их назад, и он улыбнулся. В школе все девочки хотели, чтобы он улыбался им так, – они сами мне говорили. А я говорила им, что никто из них ни одной улыбки не получит. Руне – мой лучший друг, и делить его с ними я не собираюсь.

Руне показал на банку:

– Не понимаю.

– Помнишь, какие у бабули были самые любимые воспоминания? Я тебе рассказывала.

Руне задумался, даже лоб наморщил, а потом сказал:

– Поцелуи твоего дедушки?

Я кивнула и сорвала со свисающей низко ветки бледно-розовый вишневый лепесток. Вишневые лепестки бабуля любила больше всего. Любила потому, что они не живут долго. Она говорила, что самое лучшее, самое красивое никогда не задерживается надолго. Говорила, что цветок вишни слишком прекрасен, чтобы продержаться целый год. Что он потому и особенный, что его век недолог. Как самурай – изысканная красота и быстрая смерть. Я не совсем понимала, что это значит, но бабуля говорила, что пойму, когда стану старше.

Наверно, она была права. Бабуля не была старой и уходила молодой – так, по крайней мере, говорил папа. Может быть, поэтому ей так нравился цветок вишни. Потому что она сама была такой же.

– Поппимин?

Я подняла голову.

– Так что? Дедушкины поцелуи были ее самым лучшим воспоминанием?

– Да, – ответила я и разжала пальцы. Лепесток упал на землю. – Все поцелуи, от которых ее сердце почти разрывалось. Бабуля говорила, что его поцелуи – это самое лучшее, что только есть на свете. Потому что вот так сильно он любил ее. Вот так сильно ею дорожил. И она нравилась ему потому, что была именно такой.

Руне сердито посмотрел на банку и фыркнул:

– Все равно не понимаю.

Он вытянул губы и скривился, а я рассмеялась. У него были красивые губы – полные, бантиком. Я открыла банку, достала розовое бумажное сердечко, на котором ничего не было написано, и показала Руне.

– Вот это – пустой поцелуй. – Я указала на банку. – Бабуля сказала мне собрать за всю жизнь тысячу поцелуев. – Я положила сердечко в банку и взяла Руне за руку. – Это новое приключение. Собрать, прежде чем я умру, тысячу поцелуев от моей половинки.

– Что… как… Поппи? Не понимаю! – В его голосе зазвучали злые нотки. Руне мог быть злым, когда хотел.

Я достала из кармана ручку:

– Когда мальчик, которого я люблю, поцелует меня так, что сердце почти что разорвется, я должна буду написать все подробности на одном из сердечек. И потом, когда я стану старенькой и седой и захочу рассказать обо всем своим внукам, я вспомню эти особенные поцелуи. И того, кто подарил их мне.

Меня как будто подбросило.

– Вот чего хотела от меня бабуля! – Охваченная волнением, я вскочила. – Значит, начать нужно уже скоро! Я должна сделать это ради нее.

Руне тоже вскочил. И в то же мгновение сорванные порывом ветра мимо нас пролетели, кружась, розовые лепестки. Я улыбнулась. А вот Руне не улыбался. Нет, он как будто взбесился.

– Так ты будешь целоваться с мальчиком ради своей банки? С кем-то особенным? С тем, кого любишь? – спрашивал он.

Я кивнула:

– Тысяча поцелуев! Тысяча!

Руне покачал головой и надул губы.

– НЕТ! – проревел он.

И мне стало не до улыбок.

– Что? – спросила я.

Он шагнул ко мне, упрямо качая головой.

– Нет! Не хочу, чтобы ты целовала кого-то ради этой своей банки! Нет и нет! Не бывать этому!

– Но…

Руне не дал мне ничего сказать и схватил за руку.

– Ты – мой лучший друг. – Он выпятил грудь и потянул меня к себе. – Не хочу, чтобы ты целовалась с мальчишками!

– Но так надо, – объяснила я, показывая на банку. – Это мое приключение. Тысяча поцелуев – это очень много. Очень-очень! И ты все равно будешь моим лучшим другом. Никто другой не будет столько значить для меня, как ты, глупенький.

Руне посмотрел на меня в упор. Потом перевел взгляд на банку. В груди снова появилась боль – было видно, что ему это не нравится. Он опять мрачнел, хмурился и злился.

Я шагнула к моему лучшему другу. Он смотрел прямо мне в глаза, не отрываясь.

– Поппимин… – произнес он своим жестким, сильным голосом. – Поппимин! Это значит моя Поппи. Вместе навсегда, на веки вечные. Ты – МОЯ ПОППИ!

Я открыла рот. Я хотела крикнуть, возразить, сказать, что мне нужно начать это приключение. Но тут Руне вдруг наклонился и прижал свои губы к моим губам.

И я замерла. Я чувствовала его губы на моих губах и не могла пошевелиться. Они были теплые. От него пахло корицей. Ветер бросил его длинные волосы мне на щеки, и у меня защекотало в носу.

Руне отстранился, но не отступил. Я попыталась дышать, но в груди вдруг стало легко, как будто ее наполнило пухом. И сердце застучало быстро-быстро. Так быстро, что я прижала руку, чтобы почувствовать, как оно трепещет под ладонью.

– Руне, – прошептала я и подняла руку, чтобы дотронуться до его губ. Он не сводил с меня глаз. Моргнул. Раз и еще раз. Мои пальцы коснулись его губ.