Текст книги "Тысяча поцелуев, которые невозможно забыть"

А потом мое сердце с хрустом разломилось пополам. Соскользнувшая с заднего сиденья Эвери только что не бросилась ему на шею. Короткая юбка и укороченный топ подчеркивали достоинства идеальной фигуры. Правда, Руне не ответил на ее объятия, но легче от этого не стало. Со стороны они выглядели превосходной парой. Оба высокие и светловолосые. Оба красивые.

Потом все забрались в машину. Руне сел последним, и вся компания промчалась по улице и скрылась из виду.

Проводив взглядом исчезающие в ночи огоньки, я вздохнула и еще раз посмотрела на дом Кристиансенов. Отец Руне стоял на краю веранды, держась за перила и глядя туда, куда только что уехал его сын. Потом он повернулся, посмотрел на окно кабинета и грустно улыбнулся.

Он увидел меня.

Мистер Кристиансен поднял руку и помахал мне. Я помахала в ответ, заметив на его лице глубокий оттиск печали.

Он выглядел усталым.

Как человек, потерявший сына.

Я возвратилась в спальню, легла на кровать и достала любимую фотографию в незатейливой рамке. С фотографии на меня смотрели красивый мальчик и счастливая девушка, чья любовь не требовала подтверждений. Что же случилось за эти два года с Руне? Что превратило его в непокорного бунтаря, каким он показался мне теперь.

Я расплакалась.

Я плакала по мальчику, который был моим солнцем.

Я оплакивала мальчика, которого любила всем сердцем.

Я прощалась с Поппи и Руне – образцом идеально красивой и так недолго жившей пары.

6
Тесные коридоры и пронзенные сердца

Поппи

– Ты точно в порядке? – спросила мама, гладя меня по руке. Машина остановилась.

Я улыбнулась и кивнула:

– Да, мам, все хорошо.

В ее покрасневших глазах набухали слезы.

– Поппи. Детка. Тебе необязательно идти сегодня в школу, если ты не хочешь.

– Мам, мне нравится в школе. Мне нравится учиться. – Я пожала плечами. – К тому же у нас сегодня история, а ты знаешь, как я люблю историю. Это мой любимый предмет.

Она улыбнулась сквозь слезы и вытерла глаза.

– Вся в бабулю. Упрямая как осел и во всем умеешь находить хорошее. Иногда мне кажется, что это она смотрит на мир твоими глазами.

От этих ее слов у меня потеплело в груди.

– Спасибо, мам, порадовала. Но ты не беспокойся, со мной все в порядке.

Глаза у нее снова заблестели, и она поспешила выпроводить меня из машины, но прежде сунула в руку записку от врача.

– Вот, держи, не забудь отдать.

Я взяла записку, но прежде чем захлопнуть дверцу, сунула голову в салон.

– Люблю тебя, мам. Очень-очень.

Мама вздохнула и улыбнулась, грустно, но счастливо.

– Я тоже тебя люблю, Попс. Очень-очень.

Я захлопнула дверцу и зашагала к школе. Мне всегда казалось странным приходить, когда занятия уже начались. Все притихло и замерло, и в этой тишине, в этом спокойствии было что-то апокалиптическое, некая сущностная противоположность буйству большой перемены или сумасшедшей спешке между уроками.

Первым делом я направилась в школьную канцелярию, где передала записку секретарю, миссис Гринуэй.

– Как дела, дорогая? – участливо спросила она, протягивая мне пропуск. – Ты ведь не вешаешь этот твой симпатичный носик?

Я улыбнулась:

– Нет, мэм.

Если верить часам, урок начался всего лишь пятнадцать минут назад. Я не хотела ничего упускать и, прорвавшись через две пары дверей, поспешила к своему шкафчику, из которого достала целую стопку книг для урока по английской литературе. После чего, толкнув дверцу шкафчика локтем и с трудом справляясь с ношей, направилась в класс. Но не успела сделать и двух шагов…

Ноги приросли к полу. Сердце и легкие остановились. Передо мной, футах в восьми, стоял, словно громом пораженный, Руне. Высокий, вполне уже взрослый Руне. Он стоял и смотрел на меня в упор своими кристально-голубыми глазами, и я, попав в ловушку их чар, не могла бы отвернуться, даже если бы хотела.

Наконец мне удалось сделать вдох и наполнить легкие воздухом, а следом включилось и сердце – заколотилось под взглядом того, кого я, сказать по правде, по-прежнему любила больше всего на свете.

Как всегда, он был весь в черном – черная, в обтяжку, футболка, черные прямые джинсы и черные замшевые сапоги. Только руки стали крепче, а фигура – подтянутой и мускулистой. Мой взгляд добрался до его лица – и внутри похолодело. Я думала, что уже видела его во всей красе, когда он стоял под уличным фонарем, но оказалось, что нет.

Повзрослевший, подтянувшийся, Руне превратился в настоящего красавца. Крепкий подбородок на прекрасно очерченном, типично скандинавском лице. Выступающие, но ничуточки не женственные, скулы. Подбородок и щеки припорошены легкой золотистой щетиной. И русые, немного нахмуренные брови над прищуренными ярко-голубыми глазами.

Глазами, память о которых не стерли ни расстояние в четыре тысячи миль, ни два года разлуки.

Вот только взгляд, буравивший меня сейчас, как будто принадлежал кому-то другому, не тому Руне, которого я так хорошо знала. И в нем я видела упрек и ненависть. В нем горело откровенное презрение.

Царапая когтями, боль поползла по горлу, и я с усилием сглотнула. Его любовь всегда отзывалась пьянящим ощущением тепла. Теперь же, под прицелом этого сурового, обвиняющего взгляда, я почувствовала себя так, будто оказалась на продуваемом арктическим ветром ледяном выступе.

Минута шла за минутой, но никто из нас не сдвинулся ни на дюйм. Казалось, даже воздух потрескивал от напряжения. Его пальцы сжались в кулак, словно он вел какую-то невидимую войну с самим собой. Что он пытался преодолеть? Лицо его еще больше помрачнело. И тут за спиной Руне открылась дверь, и в коридор вышел Уильям, дежурный по школе.

Он посмотрел на Руне, потом на меня, и я наконец выдохнула, получив возможность собраться с мыслями. Напряжение слегка разрядилось.

Уильям откашлялся:

– Можно ваши пропуска?

Я кивнула и, кое-как удерживая книги на полусогнутом колене, протянула руку с пропуском, но Руне еще раньше сунул Уильяму свой.

Я сделала вид, что не заметила столь откровенной грубости.

Уильям проверил сначала его пропуск. Руне приходил на занятия позже, поскольку занимался по индивидуальной программе. Уильям вернул ему пропуск, но Руне не уходил. Уильям взял мой пропуск и, едва взглянув на него, сказал:

– Надеюсь, Поппи, ты скоро поправишься.

Я побледнела – как он узнал? – но потом поняла: в пропуске стояла отметка, что я была на приеме у врача. Конечно, Уильям ничего не знал и просто проявил учтивость.

– Спасибо, – сказала я и, набравшись смелости, взглянула на Руне. Он по-прежнему пристально смотрел на меня, но теперь на лбу у него обозначались морщинки, означавшие, как я знала, беспокойство. Впрочем, беспокойство тут же закрыла сердитая тучка, как только он понял, что я тоже наблюдаю за ним.

Хмурый вид и Руне Кристиансен плохо сочетались друг с другом. Такое прекрасное лицо заслуживало – и требовало – постоянной улыбки.

– Давайте-ка на занятия. – Строгий голос Уильяма отвлек меня от Руне. Протиснувшись между ними в дверь, я поспешила к другому коридору и, лишь достигнув его, обернулась через плечо. Руне смотрел мне вслед через стеклянные панели.

У меня задрожали руки. Но тут он вдруг резко отвернулся, словно усилием воли заставил себя оставить меня в покое.

Немного успокоившись, на что потребовалось несколько секунд, я направилась в класс.

Но и часом позже меня все еще трясло.

* * *

Прошла неделя. Все это время я старалась любой ценой избегать Руне. Оставалась в спальне, пока не убеждалась, что его нет дома. Не раздвигала шторы и запирала окно – на случай, если Руне попытается проникнуть в комнату. Несколько раз мы все же сталкивались в школе, и он либо притворялся, что не видит меня, либо смотрел, как на злейшего врага.

И то и другое ранило до боли.

Во время большой перемены, когда все шли на ланч, я держалась от кафетерия подальше и перекусывала в музыкальной комнате, а свободное время уделяла виолончели. Музыка по-прежнему оставалась моей тихой гаванью, единственным убежищем, где я могла укрыться от мира.

Стоило смычку коснуться струн, как меня уносило в море звуков и нот. Боль и печаль последних двух лет забывались. Одиночество, слезы, злость – все уходило, и оставался только покой, найти который не получилось нигде больше.

Всю неделю, после жуткой встречи с Руне в коридоре, я хотела только одного: забыть обо всем. Забыть его взгляд, полный ненависти и презрения. Музыка всегда служила мне лучшим лекарством, и теперь я отдавала ей свое свободное время. И все бы ничего, если бы не одна проблема. Каждый раз, после окончания музыкальной пьесы, как только последняя нота растворялась в воздухе, и я опускала смычок, отчаяние накатывало с удесятеренной силой. Валило с ног и не отпускало. Вот и сегодня, стоило отыграть в перерыве, как тоска вновь овладела мной и не отпускала всю вторую половину дня. Я уже вышла из школы, а она давила и давила.

Как всегда после занятий, в школьном дворе творилось настоящее столпотворение. Опустив голову, я пробилась к выходу, а когда свернула за угол, увидела сидящих на поляне в парке Руне и его друзей. С ними были и Джори с Руби. А еще Эвери.

Я тут же отвела глаза, чтобы не смотреть на Эвери, пристроившуюся к Руне, который как раз закуривал сигарету. Выпустив дым и небрежно положив руку на колено, он прислонился спиной к дереву. Сдерживая трепет внутри, я ускорила шаг, но в какой-то момент наши глаза все-таки встретились.

Я поспешно отвернулась, но Джори уже заметила меня и, вскочив, устремилась следом. Мне вовсе не хотелось, чтобы Руне и его приятели слышали наш разговор, поэтому я постаралась отойти подальше.

– Поппи, – окликнула Джори, остановившись у меня за спиной. Чувствуя на себе неотступный взгляд Руне, но не отвечая на него, я обернулась.

– Ты как? – спросила она.

– Хорошо, – ответила я и сама услышала, как дрогнул мой голос.

Джори вздохнула:

– Ты хотя бы поговорила с ним? Неделя прошла, как он вернулся.

– Нет. – Я почувствовала, как вспыхнули щеки, и покачала головой, но потом собралась с духом и призналась: – Не представляю, о чем говорить. Он изменился и не похож на того парня, которого я знала и любила.

– Знаю, изменился, – кивнула Джори. – Но, похоже, Попс, ты единственная, кто считает, что к худшему.

– Ты о чем? – Я ощутила укол ревности.

Джори кивнула в сторону девчонок, окруживших Руне и изо всех сил старавшихся держаться естественно и непринужденно. Получалось у них откровенно плохо.

– Все только о нем и говорят. Любая девчонка в школе – за исключением тебя, меня и Руби – с радостью продаст душу только за то, чтобы заслужить его внимание. Руне и раньше пользовался популярностью, но тогда у него была ты, и мы знали, что тебя он ни на кого не променяет. Но теперь… – Она не договорила, но у меня как будто камень лег на сердце.

– Но теперь меня у него нет, – закончила за нее я. – Теперь он свободен и может быть с кем угодно, кого только пожелает.

Джори смутилась, поняв, что не в первый уже раз ляпнула лишнее, виновато заморгала и взяла меня за руку. Впрочем, злиться на нее было невозможно, – она всегда сначала говорила и только потом думала. К тому же она сказала правду.

– Какие планы на завтрашний вечер? – спросила Джори после неловкой паузы. – Чем будешь заниматься?

– Ничем. – Мне хотелось поскорее закончить этот разговор и уйти.

– Вот и хорошо! – обрадовалась она. – Дикон устраивает вечеринку у себя дома. Приходи! Нечего сидеть одной в субботний вечер.

Я рассмеялась.

Джори нахмурилась.

– Я не хожу на вечеринки. Меня никто на них не приглашает.

– Считай, что пригласили. Пойдешь со мной. Будешь моей парой.

Настроение упало до нуля.

– Не могу. – Я вздохнула. – Не могу, потому что там будет Руне. После всего случившегося…

Джори наклонилась и, понизив голос, доверительно сообщила:

– Его там не будет. Руне сказал Дикону, что собирается куда-то еще.

– И куда же? – Любопытство все же перевесило сдержанность.

Она пожала плечами.

– Откуда ж мне знать. Руне не из разговорчивых. Думаю, ему это только добавляет привлекательности в глазах поклонниц. – Джори выпятила нижнюю губу и ткнула меня в плечо. – Ну же, Попс, пожалуйста. Тебя так долго не было, я по тебе скучала. Мы мало бываем вместе, а ты постоянно прячешься. Столько надо наверстать. И Руби тоже будет. Ты меня знаешь – я от тебя не отстану.

Я уткнулась взглядом в землю, изо всех сил пытаясь найти повод, чтобы отказаться. Потом посмотрела на Джори и поняла, что если откажусь, то сильно расстрою подругу. И, отогнав сомнения, сдалась.

– Ладно, пойдем вместе.

Джори расплылась в широкой улыбке.

– Вот и отлично! – Она порывисто обняла меня, и я рассмеялась.

– Мне пора. У меня сегодня концерт.

– Хорошо. Я заскочу за тобой завтра в семь, идет?

Мы попрощались, и я пошла домой, но уже через пару минут почувствовала, что кто-то идет за мной через вишневую рощу. Я оглянулась – это был Руне.

Наши взгляды встретились, и мое сердце рвануло, словно на стометровку. Он не отвел глаза – в отличие от меня. А если Руне попытается заговорить? Если потребует объяснений? Или, еще хуже, скажет, что у нас и не было ничего серьезного?

Меня бы это раздавило.

Не поднимая головы, я прибавила шагу и уже не сбавляла до самого дома. Он шел за мной всю дорогу, но догнать не пытался.

Взбежав по ступенькам крыльца, я посмотрела в сторону – Руне стоял возле своего отца, прислонившись к стене дома. Привычным жестом он откинул назад волосы, и мое сердце кувыркнулось. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не бросить сумку и не побежать к нему – объяснить, почему я перестала отвечать, почему порвала с ним, почему отдала бы все на свете только за то, чтобы он поцеловал меня, как прежде. Но я заставила себя войти в дом.

В голове снова и снова крутились слова мамы – может быть, оно и к лучшему, что ты оборвала все контакты. Судя по тому, что сказала его мать, он вряд ли смог бы выдержать все, через что тебе пришлось пройти… Я прошла в спальню и легла на кровать. Закрыла глаза. А потом дала себе клятву. Я оставлю его в покое. Я не стану для него бременем. Я защищу его от боли.

Я дала эту клятву, потому что любила его так же сильно, как всегда.

Даже если мальчик, которого я любила, не любил меня больше.

7
Преданные губы и мучительная правда

Поппи

Держа смычок и виолончель одной рукой, я размяла другую. Пальцы то и дело немели, так что во время исполнения приходилось делать паузы и ждать, пока чувствительность восстановится. Но сегодня я знала, что как только Майкл Браун закончит свое соло на скрипке, ничто не помешает мне занять место на сцене. Я сыграю свою пьесу. И получу удовольствие от каждой секунды этого чуда – сотворения музыки.

Майкл опустил смычок, и публика разразилась восторженными аплодисментами. Он быстро поклонился и ушел со сцены с другой стороны.

Ведущий взял микрофон и объявил мой номер. Собравшиеся захлопали еще громче, приветствуя мое запоздалое возвращение в музыкальное сообщество.

Сердце забилось от волнения. Пришедшие на концерт родители и друзья встретили мое появление свистом и криками поддержки. Многие мои сверстники из числа музыкантов оркестра подошли со словами поддержки. Кто-то похлопал меня по спине. Я отвернулась, чтобы проглотить подступивший к горлу комок.

Расправив плечи, я отогнала нахлынувшую волну эмоций и, прежде чем сесть, кивком поприветствовала публику. Сверху пролился поток света.

Усевшись поудобнее, я подождала, пока установится тишина, и оглядела зал. Мои родители и сестры гордо восседали в третьем ряду. Мама и папа ободряюще улыбались. Айда и Саванна робко помахали мне.

Я улыбнулась в ответ, показывая, что заметила их, и напряглась от затрепетавшей в груди боли, увидев рядом с ними мистера и миссис Кристиансен. Элтон тоже помахал мне.

Не было только Руне.

Я не выступала два года. До того он не пропустил ни одного концерта с моим участием и, сидя в темном зале, с фотоаппаратом в руке, улыбался своей кривой улыбкой каждый раз, когда встречались наши взгляды.

Откашлявшись, я закрыла глаза, положила пальцы на гриф виолончели и поднесла смычок к струнам. Досчитала мысленно до четырех и начала. Прелюдия к сюитам для виолончели Баха считается технически сложной. Она была одной из моих любимых музыкальных пьес – с изысканной мелодией, быстрым ходом смычка и чудесным звучанием, эхом разносившимся по залу.

Каждый раз, находясь на сцене, я пропускала музыку через себя. Мелодия изливалась из моего сердца, и я представляла, что выступаю в Карнеги-холле. Моя самая заветная мечта. В этой мечте со мной была публика, такие же люди, живущие ради звучания идеальной ноты, с трепетом уносящиеся в путешествие звука. Они чувствовали музыку в своих сердцах и ее магию в своих душах.

Мое тело двигалось в ритме музыки, со всеми переменами в темпе, с взрывом финального крещендо, но, что самое главное, я забыла про онемение в кончиках пальцев.

Последняя нота отзвучала в воздухе. Я отняла смычок от вибрирующей струны и, склонив голову чуть набок, медленно открыла глаза. Свет на мгновение ослепил, но губы уже растягивала улыбка. Этот миг – когда музыка уже умолкла, а аплодисменты еще не начались – я ценила больше всего. Этот сладкий, сладкий миг, когда адреналин музыки разносится в тебе ощущением полноты жизни, словно ты завоевал весь мир, достиг высшего состояния просветления и безмятежности в чистейшей его форме. А потом грянули аплодисменты, и волшебные чары пали. С улыбкой опустив голову, я поднялась со стула и благодарно поклонилась. Держа руку на грифе виолончели, я машинально, по привычке, отыскала взглядом родных, прошлась по ликующим лицам спонсоров, скользнула взглядом вдоль задней стены и в первый момент даже не осознала, что вижу. Но сердце заколотилось, и глаза вернулись к левому углу. Он уже выходил через дверь, высокий, подтянутый парень с длинными светлыми волосами, одетый во все черное. Но прежде чем исчезнуть, он оглянулся в последний раз, и в полумраке блеснули кристально-голубые глаза…

Я даже раскрыла в изумлении рот, но прежде чем успела убедиться, что не ошибаюсь, блондин пропал за медленно закрывшейся дверью.

Неужели?.. Неужели он?..

Нет, твердо сказала я себе. Этого не может быть. С какой стати ему приходить сюда?

Ведь он ненавидит меня.

Тот взгляд в школьном коридоре, холодный и презрительный, сохранился в моей памяти и подтверждал это заключение. Конечно, я просто выдавала желаемое за действительное, воображая то, чего никак не может быть.

Еще раз поклонившись, я сошла со сцены, послушала трех выступавших после меня музыкантов и выскользнула через заднюю дверь. Мои родные и семья Кристиансенов уже ожидали на улице.

Первой меня заметила тринадцатилетняя Саванна.

– Попс! – крикнула она и, подбежав, обхватила обеими руками за талию.

– Привет всем. – Я тоже обняла ее. За Саванной, раскинув руки, подлетела одиннадцатилетняя Айда. Я стиснула обеих. Когда девочки отстранились, глаза у обеих блестели от слез.

– Что такое? – Я с нарочитой укоризной покачала головой. – Мы же договорились – не плакать. Помните?

Саванна рассмеялась. Айда кивнула. Сестренки отступили, а их место заняли папа и мама, сообщившие по очереди, как они гордятся мною.

Потом я повернулась к мистеру и миссис Кристиансен. И вдруг почему-то ужасно смутилась. После их возвращения из Осло мы еще ни разу не разговаривали.

– Поппи, – мягко произнесла миссис Кристиансен и раскрыла объятия. Я шагнула к ней, женщине, бывшей для меня второй матерью, и она приняла меня, прижала крепко к себе и поцеловала в висок. – Я так скучала по тебе, моя дорогая. – За то время, что мы не виделись, ее акцент как будто стал заметнее.

А как же Руне? Интересно, стал ли сильнее его акцент?

Миссис Кристиансен опустила руки, и я отогнала неуместные мысли. Следующим меня обнял мистер Кристиансен, а когда отступил и он, я увидела вцепившегося в отцовские брюки малыша Элтона и наклонилась. Он застенчиво опустил голову, поглядывая на меня сквозь упавшие со лба густые пряди.

– Привет, малыш. – Я пощекотала его бочок. – Помнишь меня?

Элтон долго думал, потом покачал головой.

Я рассмеялась.

– Мы ведь жили по соседству. Иногда ты ходил в парк со мной и Руне, а в хорошую погоду – в вишневую рощу!

Я упомянула Руне совершенно непроизвольно, но напомнив всем, и себе тоже, что когда-то мы были неразлучны. В разговоре возникла неловкая пауза.

Боль в груди, просыпавшаяся каждый раз, когда мне особенно недоставало бабули, заставила выпрямиться, а сочувственные взгляды – отвернуться. Я уже собралась сменить тему, но что-то потянуло за подол платья.

Элтон смотрел на меня снизу вверх большими голубыми глазами.

– Все в порядке? – Я погладила его по мягким волосам.

Он засмущался, покраснел, но все же спросил:

– А вы с Руне друзья?

Та же боль обожгла меня снова. Смешавшись, я бросила растерянный взгляд на взрослых. Мать Руне вздрогнула. Что сказать? Не дождавшись ответа, Элтон опять дернул меня за платье.

– Он был моим самым лучшим другом. – Прижав руку к груди, я со вздохом опустилась на корточки. – Я любила его всем сердцем, каждой своей частичкой. – И, подавшись к нему, прошептала на ухо: – И всегда буду любить.

Внутри у меня все перевернулось.

Слова шли из самого сердца. Что бы ни было между нами сейчас, я знала – Руне останется в моей душе навсегда.

– Руне… – произнес вдруг Элтон. – Руне… разговаривал с тобой?

Я рассмеялась:

– Конечно, милый. Он разговаривал со мной все время. Рассказывал все свои секреты. Мы говорили обо всем на свете.

Элтон посмотрел на своего отца, и его маленькие брови сдвинулись к переносице, отчего милое личико приобрело хмурое выражение.

– Он разговаривал с Поппи? Правда, папа?

Мистер Кристиансен кивнул:

– Да, правда. Поппи была его лучшим другом. Он очень ее любил.

Элтон повернулся и посмотрел на меня большими удивленными глазами. Его нижняя губа дрожала.

– Что такое, малыш? – Я погладила его по руке.

Мальчик шмыгнул носом.

– Руне со мной не разговаривает. – У меня сжалось сердце. Руне обожал младшего брата, всегда заботился о нем, играл с ним. И Элтон любил Руне и восхищался им. – Он меня не замечает. – Голос у Элтона дрогнул, и у меня защемило сердце. Он смотрел на меня так пристально, как не смотрел никто другой, кроме одного-единственного человека – его старшего брата, который теперь обходил меня стороной. Потом тронул за руку. – Ты можешь поговорить с ним? Попросить, чтобы он снова разговаривал со мной? Если ты его лучший друг, то он тебя послушает.

Мое сердце раскололось на кусочки. Я посмотрела через голову Элтона на его маму и отца, потом на своих родителей. Откровения малыша, похоже, потрясли всех.

Я снова повернулась к Элтону – он все еще смотрел на меня умоляющими глазами, ожидая помощи.

– Конечно, дружок, – сказала я ласково, – вот только он и со мной больше не разговаривает.

Надежды Элтона увяли на глазах. Я поцеловала его в лоб, и он отбежал к матери. Видя мое состояние, папа быстро сменил тему и, повернувшись к Кристиансенам, пригласил их к нам – завтра на ужин. Я отошла в сторонку и, глядя в никуда, за парковочную площадку, постаралась перевести дух.

От невеселых мыслей меня оторвал рев мотора. Я повернулась и застыла, пораженная увиденным – высокий светловолосый парень запрыгнул на переднее сиденье черного «Камаро».

Машины, принадлежащей Дикону Джейкобсу, лучшему другу Руне.

* * *

Я посмотрела в зеркало – и осталась довольна. На мне было доходящее до середины бедра небесно-голубое платье. Короткие каштановые волосы стянуты белым бантом. На ногах – черные балетки.

Из шкатулки с украшениями я достала свои любимые серебряные сережки в форме восьмерки – символ бесконечности. Их подарил мне Руне – на мой четырнадцатый день рождения. И надевала я их часто, при каждой возможности.

Прихватив короткую джинсовую куртку, я поспешила из комнаты на улицу. Вечер выдался прохладный. Джори уже прислала эсэмэску – сообщила, что ждет у дома. Я забралась на переднее сиденье грузовичка, принадлежавшего ее матери, и повернулась к своей лучшей подруге.

– Выглядишь офигительно клево, – улыбнулась она. Я разгладила платье, поправила юбку и вопросительно посмотрела на Джори.

– Ну как? Нормально? Не знала, что надеть.

Джори свернула с подъездной дорожки и помахала перед собой рукой.

– Порядок.

Я присмотрелась к ее наряду – черное, без рукавов платье и байкерские ботинки. Наряд покруче моего, но, по крайней мере, белой вороной рядом с ней я себя не чувствовала.

– Ну что, как прошло выступление? – спросила она, выехав на улицу.

– Хорошо, – уклончиво ответила я.

Джори настороженно взглянула на меня.

– Как самочувствие?

Я закатила глаза:

– У меня все хорошо. Пожалуйста, не приставай с расспросами. Ты такая же, как моя мама.

Не найдясь – в кои-то веки! – что сказать, она высунула язык. А я рассмеялась.

Пока мы ехали, Джори ввела меня в курс школьных событий, случившихся за то время, что меня не было в городе, и поделилась последними слухами. Я улыбалась там, где она этого ожидала, и кивала в нужных местах, но слушала без особого интереса. Школьные драмы никогда меня особенно не занимали.

Вечеринку мы сначала услышали. Крики и громкая музыка вылетали из дома Дикона и разносились по улице. Его родители взяли короткий отпуск и уехали ненадолго, а в нашем маленьком городке такое событие неизменно отмечалось домашней вечеринкой.

Мы припарковались возле дома, из которого во двор как раз высыпала толпа ребят. Мне сделалось немного не по себе. Стараясь не отстать, я поспешила за Джори через дорогу и схватила ее за руку.

– А что, вечеринки всегда такие сумасшедшие?

– Всегда, – рассмеялась она и, взяв меня под руку, потащила за собой.

Едва переступив порог, я вздрогнула от грохота музыки. По пути в кухню мы пробивались через настоящее столпотворение, то и дело наталкиваясь на бродящих бесцельно пьяных учеников. Я вцепилась в Джори с такой силой, что она даже поморщилась от боли и, оглянувшись, расхохоталась. К счастью, в кухне мы обнаружили Руби и Дикона, и мне сразу же полегчало. Кроме того, там было спокойнее и тише, чем в других комнатах.

– Поппи! – воскликнула Руби и, раскинув руки, побежала ко мне через кухню. – Выпьешь чего-нибудь?

– Только содовой.

– Поппи! – нахмурилась Руби и наставительно добавила: – Тебе надо выпить чего-то настоящего.

– Спасибо, но мне вполне достаточно содовой, – сказала я и рассмеялась, когда она сделала большие глаза.

– Фу! – фыркнула Руби, но тут же обняла меня за плечи и повела к бару.

– Попс! – кивнул Дикон и тут же отвлекся, получив на сотовый эсэмэску.

– Привет, Дик, – ответила я, принимая от Руби стакан с диетической содовой. Потом мы втроем вышли в задний двор, в центре которого пылал огонь в очаге в форме чаши. Компания здесь собралась небольшая, что вполне меня устраивало.

Через какое-то время Дикон утащил Руби в дом, и я осталась с Джори. Какое-то время мы сидели молча, глядя на пламя, потом Джори негромко сказала:

– Ты извини, что я ляпнула вчера насчет Руне. Знаю, тебя это задело. Господи! Со мной так всегда – сначала раскрою варежку, а потом себя ж корю. Папа говорит, что придется мне его запаять! – Джори накрыла рот ладонью и сделала большие глаза, изображая мучительную борьбу со словесным недержанием. – Я этого не выдержу, Попс! Рот, такой вот неслух, это все, что у меня есть.

Я невольно рассмеялась:

– Все в порядке. Ты же не со зла и ничего плохого не желала.

Джори убрала ладонь ото рта и, склонив голову набок, с любопытством посмотрела на меня.

– А если серьезно, Попс, что ты о нем думаешь? О Руне? Он ведь другим вернулся, да?

Я пожала плечами, и она закатила глаза.

– То есть ты хочешь сказать, что у тебя нет своего мнения насчет парня, бывшего любовью всей твоей жизни? А вот по-моему, он просто мегасекси!

От ее слов внутри у меня все перевернулось. Повертев в руках пластиковый стаканчик с содовой, я пожала плечами:

– Он и раньше был симпатичный.

Джори ухмыльнулась, отпила что-то из своего стаканчика и поморщилась – из дома донесся пронзительный голос Эвери.

– Похоже, и эта шлюха сюда добралась.

Я улыбнулась, услышав в ее голосе откровенно неприязненные нотки.

– За что ты ее так? Она и вправду?..

Джори вздохнула:

– Вообще-то, нет. Мне просто не нравится, как откровенно она вешается на парней.

«Вот оно что», – подумала я, прекрасно понимая, о ком идет речь.

– И на кого-то в особенности? – Мне удалось сохранить невинное выражение лица, а вот Джори еще больше насупилась. – Может, на Джадсона?

Джори запустила в меня пустым стаканчиком. Я уклонилась.

– По крайней мере теперь, когда Руне вернулся, от Джада эта дрянь отстала, – сказала она после паузы, и мое веселое настроение мгновенно испарилось. Джори, как всегда с опозданием поняв, что снова сболтнула лишнее, застонала от злости на себя саму и, быстро подвинувшись поближе, взяла меня за руку. – Вот черт, Попс. Извини. Снова вырвалось! Не хотела…

– Все в порядке, не извиняйся, – не выдержала я.

Но Джори только крепче сжала мою руку. Несколько секунд мы молчали.

– Ты жалеешь, Попс? Жалеешь, что порвала с ним?

Я посмотрела на танцующие в чаше языки пламени и ответила искренне и честно:

– Каждый день.

– Ох, Поппи, – сочувственно прошептала Джори.

Я выжала из себя подобие улыбки.

– Мне не хватает его, Джо. Ты даже не представляешь, как сильно. Но я не могу рассказать ему, в чем дело. Не могу объяснить, что происходит. Пусть лучше думает, что он мне безразличен, чем узнает страшную правду. – Джори опустила голову мне на плечо. Я вздохнула. – Если бы он узнал правду, то любой ценой попытался бы вернуться, а это было невозможно. Его отец работал в Осло. А я… – у меня на секунду перехватило дыхание. – Я хотела, чтобы он был счастлив. Я знала, что мое молчание он со временем как-нибудь переживет. Но он обязательно попытался бы что-то предпринять.

Джори подняла голову и чмокнула меня в щеку. Я засмеялась, но она не повеселела, а потом спросила:

– И что теперь? Что ты будешь делать теперь, когда он вернулся? Рано или поздно все всё узнают.

– Надеюсь, что нет, – вздохнула я. – В школе меня особенно не замечают – в отличие от тебя, Руне или Руби. Если в какой-то момент я вдруг исчезну, почти никто и внимания не обратит. Сомневаюсь, что и нынешнему Руне будет до этого какое-то дело. Мы встретились вчера случайно в школьном коридоре, и он посмотрел на меня так, что все стало ясно. Теперь я уже ничего для него не значу.

Снова воцарилось неловкое молчание. Первой его прервала моя лучшая подруга.

– Но ты ведь его любишь, разве не так? – осторожно напомнила она. Я не ответила, но и тишина прозвучала лучшим ответом.

Да, я любила его. Так же, как всегда.

Со стороны переднего двора донесся громкий треск, и я лишь теперь поняла, что прошло уже два часа. Джори поднялась, скорчила гримасу и, пританцовывая на месте, объявила: