Текст книги "Тысяча поцелуев, которые невозможно забыть"

– Нам не обязательно это делать. Только из-за того, что я уезжаю… Только ради меня… нет, не надо. Я вернусь. Обязательно вернусь. И я хочу подождать, пока ты будешь готова.

– Я готова, Руне, – ясно и твердо сказала она.

– Ты еще слишком…

– Мне скоро шестнадцать.

Я улыбнулся, услышав в ее голосе знакомое упрямство.

– Считается, что это еще рано.

– Ромео и Джульетта были примерно нашего возраста, – возразила она, и я невольно рассмеялся, но тут же замолчал – она придвинулась ближе и провела ладонью по моей груди.

– Руне, я готова уже давно, но не торопилась, потому что нам некуда было спешить. Впереди у нас была целая жизнь. Теперь все изменилось. У нас совсем мало времени. Всего лишь несколько часов. Я люблю тебя. Люблю так сильно, что никто и представить не может. И мне кажется, что и ты чувствуешь то же самое.

– Ja, – не раздумывая отозвался я. – Я люблю тебя.

– На веки вечные, – вздохнула Поппи и отодвинулась. Не сводя с меня глаз, она подняла руку, нащупала бретельку ночной рубашки и потянула вниз. Рубашка бесшумно соскользнула ей на бедра.

Я замер. Не мог шелохнуться – передо мной сидела Поппи… обнаженная.

– Поппимин… – выдохнул я. Нет, такая девушка не для меня. Я знал это точно, как и то, что ничем не заслужил этот миг.

Потом все же придвинулся ближе… и еще ближе. Посмотрел вопросительно в ее глаза.

– Ты уверена?

Она взяла мою руку, поднесла к себе, так что наши ладони вместе легли на ее обнаженную кожу.

– Да, Руне. Я хочу этого.

Сдерживаться не было больше сил, и я уступил и поцеловал ее в губы. У нас оставалось несколько часов. И я хотел провести их с моей девушкой. Так, как только можно.

Не отнимая губ, Поппи прошлась пальчиками по моей груди. Медленно, словно исследуя что-то незнакомое. Я погладил ее по спине, осторожно привлекая к себе. Она задрожала от моего прикосновения. Я провел ладонь вниз, до лежавшей на ее бедрах сорочки, потом вверх и остановился – не зашел ли слишком далеко?

Поппи отстранилась и прижалась лбом к моему плечу.

– Не останавливайся, – выдохнула она. Я подчинился и судорожно вздохнул – сердце трепыхалось под самым горлом.

– Руне, – пробормотала она.

И так сладок был ее голос, что я закрыл глаза. Я так любил Поппи и меньше всего на свете хотел обидеть ее, сделать ей больно, подтолкнуть слишком далеко. Я хотел, чтобы для нее все было по-особенному, чтобы она поняла, как много для меня значит, что она – весь мой мир.

Мы оставались так минуту или больше, застыв в этом мгновении, в этой паузе, в ожидании того, что последует дальше.

Поппи опустила руки к пуговице моих джинсов, и я открыл глаза. Она пристально смотрела на меня.

– Так, да? Ты не?..

Я молча кивнул. Взяв меня за руку, она помогла мне раздеться, и вскоре вся наша одежда лежала на полу.

Притихшая, Поппи сидела возле меня, держа на коленях дрожащие руки. Длинные каштановые волосы рассыпались по плечу, щеки горели.

Я еще никогда не видел, чтобы она так нервничала.

Да и сам никогда так не робел.

Я протянул руку к ее горящей щеке, провел пальцем вниз, и ее ресницы затрепетали и распахнулись, а губы тронула застенчивая улыбка.

– Я люблю тебя, Поппимин.

– Я тоже люблю тебя, Руне, – с легким вздохом прошептала она.

Ее пальцы сомкнулись на моем запястье. Она осторожно откинулась на спину и потянула меня за руку, пока я не вытянулся рядом.

Осыпав ее мягкие щеки и лоб легкими поцелуями, я приник к ее теплому рту, а Поппи, захватив мои длинные волосы, притянула меня к себе.

Казалось, пролетели считаные секунды, когда она задвигалась подо мной и, оборвав поцелуй, прижала ладонь к моей щеке.

– Я готова.

Уткнувшись лицом в ее руку, я перецеловал все ее пальчики. Поппи повернулась на бок, потянулась и достала что-то из ящика ночного столика. При виде маленького пакетика, который она предложила мне, я неожиданно для себя смешался и занервничал.

Наши взгляды встретились, и ее щеки вспыхнули от смущения.

– Я знала, что этот день когда-нибудь придет, и хотела, чтобы мы были к нему готовы.

Я целовал и целовал мою девушку, пока не почувствовал, что и сам готов. Времени это заняло немного, а унять разбушевавшийся внутри шторм помогла своими легкими прикосновениями сама Поппи.

Поппи раскрыла объятия, и в следующую секунду наши губы слились в самом долгом и глубоком поцелуе. Я пил вишневый бальзам ее губ и наслаждался новыми ощущениями, которые дарили наши обнаженные теплые тела. Потом я отстранился – перевести дух. Мы посмотрели друг на друга, и Поппи кивнула. По ее лицу было видно, что она хочет этого так же сильно, как и я. Наши глаза сомкнулись и уже не размыкались.

Ни на мгновение.

Потом мы лежали, обнявшись, под простынями, глядя друг на друга. Она была теплая и мягкая, и ее дыхание уже замедлилось почти до нормального ритма. Сплетя пальцы, мы держались друг за друга, и наши руки еще слегка дрожали.

Никто ничего не говорил. Поппи следила за каждым моим движением, а я, глядя на нее, молился о том, чтобы она никогда не пожалела о случившемся.

Наконец она сглотнула и глубоко и медленно вздохнула. Взгляд ее задержался на наших руках, лежавших на одной подушке. Она повернулась и покрыла поцелуями переплетенные пальцы.

Я замер.

– Поппимин… – Она подняла глаза. Длинная прядь упала ей на щеку, и я осторожно убрал волосы за ухо. Поппи молчала. – Я так тебя люблю. То, что случилось сейчас… быть с тобой… вот так… – Мне хотелось сказать ей, как много это для меня значит, но подходящих слов не находилось.

Она так и не произнесла ни слова, и мне стало не по себе. А вдруг я сделал что-то не так? Не зная, как выразить чувства, я в отчаянии закрыл глаза и ощутил легкое, как крыло бабочки, прикосновение ее губ.

– Эту ночь я буду помнить до конца жизни, – прошептала Поппи, и весь мой страх испарился в одно мгновение.

Я открыл глаза и крепко ее обнял:

– Для меня это было нечто особенное. А для тебя?

Поппи улыбнулась так широко, что у меня захватило дух.

– И для меня тоже. Особеннее не бывает, – повторила она слова, которые произнесла после нашего первого поцелуя, когда нам было по восемь лет. Не придумав ничего лучшего, я поцеловал ее со всей переполнявшей меня любовью и нежностью.

Когда мы отстранились друг от друга, Поппи сжала мою руку, и глаза ее наполнились слезами.

– Поцелуй триста пятьдесят пятый, от моего Руне, в моей спальне… после того, как мы впервые были вместе. – Она взяла мою руку и положила себе на грудь. Ее сердце билось прямо у меня под ладонью, гулко и тяжело. Я улыбнулся, потому что знал, – это слезы не печали, а счастья. – Все было так, что мое сердце едва не разорвалось, – добавила она с улыбкой.

– Поппи… – прошептал я, чувствуя, как сдавливает обручем грудь.

Ее улыбка померкла, и на подушку полились теперь уже горькие слезы.

– Не хочу, чтобы ты уезжал, – сдавленно прошептала она, и меня словно резанула по сердцу ее нестерпимая боль.

– И я тоже.

Мы молчали. А что еще сказать? Мы лежали, прижавшись друг к другу, и я гладил ее по волосам, ее пальчики гуляли вверх и вниз по моей груди. Через какое-то время ее дыхание выровнялось, и рука замерла.

Тихий, размеренный ритм понемногу баюкал и меня. Я старался держаться, не засыпать, чтобы до конца насладиться оставшимся временем, но веки тяжелели и закрывались, и вскоре меня самого затянула в сон растекавшаяся по венам река счастья и печали.

Казалось, прошли секунды, как я сомкнул глаза, когда теплые солнечные лучи тронули мое лицо. Я зажмурился – за окном начинался новый день.

День отъезда.

Я посмотрел на часы, и внутри все сжалось – у меня оставался один час.

Поппи спала, положив голову мне на грудь, и, глядя на нее, я подумал, что никогда еще она не была такой красивой. Кожа ее разрумянилась от жара наших тел, и наши сомкнутые руки все еще покоились на моем животе. Мысль о прошлой ночи пробудила воспоминания, и они вдруг нахлынули, накрывая меня с головой.

Во сне Поппи выглядела такой спокойной и счастливой. Больше всего я боялся, что, проснувшись, она пожалеет о случившемся. А мне хотелось, так отчаянно хотелось, чтобы все случившееся осталось у нее таким же светлым, радостным воспоминанием, как и у меня. Словно почувствовав мой тяжелый взгляд, Поппи медленно открыла глаза. Воспоминания о прошлой ночи тенью пронеслись по ее лицу, зрачки расширились, когда взгляд остановился на наших телах и руках. Тревога сжала мое сердце, но тут ее лицо озарила блаженная улыбка. Я придвинулся ближе, обнял ее, а Поппи уткнулась лицом в мою грудь. Мы лежали так до самого конца, а потом я поднял голову, бросил взгляд на часы, и вчерашняя злость вспыхнула во мне с новой силой.

– Поппимин, – прошептал я, и в моем голосе прозвучали раскатистые нотки этой злости. – Мне… Мне нужно идти.

Поппи напряглась на секунду в моих объятиях, а когда отстранилась, ее щеки были мокрыми от слез.

– Знаю.

Слезы обожгли и мои щеки. Поппи нежно вытерла их. Я взял ее руку и прижался губами к ладони. Минуту я всматривался в ее лицо, запоминая каждую черточку. Потом, сделав над собой усилие, поднялся с кровати, оделся, выскользнул через окно наружу и, не оглядываясь, чувствуя, как разрывается от каждого шага сердце, побежал к дому через лужайку.

Я забрался в комнату. Дверь спальни была открыта снаружи. Возле кровати стоял отец. В первую секунду внутри все похолодело от страха – нас раскрыли, – но уже в следующий момент ярость вытеснила страх, и я, вскинув подбородок, посмотрел на него с вызовом – ну же, скажи что-нибудь.

Я хотел схватки.

Я бы не позволил ему стыдить меня за ночь, проведенную с любимой девушкой. Той, от которой он отрывал меня.

Он повернулся и, не сказав ни слова, вышел.

Тридцать минут пронеслись как одно мгновение. Я в последний раз обвел взглядом комнату. Потом закинул на плечо рюкзак, повесил на шею фотоаппарат и вышел из дому.

Мистер и миссис Личфилд уже стояли на нашей подъездной дорожке с Айдой и Саванной и обнимались с моими родителями. Увидев меня, они подошли к крыльцу и тоже обняли на прощание.

Подбежавшие девочки прижались ко мне, и я потрепал каждую по голове. Стукнула дверь. Я повернулся и увидел бегущую по траве Поппи. Волосы у нее были мокрые – наверно, после душа, – но выглядела она еще прекраснее, чем накануне, и смотрела только на меня.

Добежав до дорожки, она коротко обняла моих родителей и поцеловала Элтона, а потом повернулась ко мне. Мои папа и мама сели в машину, а родители и сестренки Поппи вернулись в дом, дав нам возможность попрощаться наедине. Я распахнул руки, и она влетела в мои объятия. Я сжал ее крепко-крепко и глубоко вдохнул сладкий запах ее волос.

Потом взял ее за подбородок и поцеловал – в последний раз. Поцеловал со всей любовью, что переполняла мое сердце.

– Поцелуй триста пятьдесят шестой. От Руне, на дорожке… когда он оставил меня, – прошептала она сквозь слезы.

Я закрыл глаза, не в силах вынести ее и мою боль.

– Руне? – окликнул меня отец и извиняющимся тоном добавил: – Нам пора.

Поппи вцепилась в рукав моей рубашки. Зеленые глаза блестели от слез, и она как будто пыталась запомнить каждую черточку моего лица. Высвободившись наконец, я поднял камеру и нажал кнопку.

Мне выпала редкая удача – запечатлеть миг, когда разбивается сердце.

Едва волоча ноги – к ним будто подвесили по тонне кирпичей, – я побрел к машине, забрался на заднее сиденье и даже не стал удерживать слезы. Поппи стояла у дорожки, и ветер трепал ее мокрые волосы. Она помахала на прощание.

Отец завел мотор. Я опустил стекло и высунул руку, а Поппи схватилась за нее. Мы посмотрели друг на друга, и она сказала:

– Я буду видеть тебя во снах.

– Я буду видеть тебя во снах, – прошептал я и выпустил ее руку. Машина тронулась. Я повернулся и посмотрел в заднее окно – Поппи стояла на дорожке и махала вслед, пока не скрылась из виду.

Этот прощальный жест остался в моей памяти.

Я поклялся хранить его до тех пор, пока она не встретит меня снова – таким же взмахом руки.

До тех пор, пока он не превратится в «привет».

4
Молчание

Руне

Осло

Норвегия

Днем позже я уже был в Осло, и с Поппи нас разделял океан.

Два месяца мы разговаривали с ней каждый день. Я старался утешать себя тем, что у нас есть хотя бы это. Но с каждым днем, заканчивавшимся без нее, во мне копилась и крепла злость. Ненависть к отцу нарастала, и в конце концов она сломала что-то внутри, оставив только пустоту. Я упорно не заводил друзей в школе и противился всему, что помогло бы снова принять это место как мой дом.

Мой дом был там, в Джорджии.

С Поппи.

О переменах в моем настроении Поппи не говорила ничего, как будто и не замечала их. Я надеялся, что хорошо все скрываю. Не хотел, чтобы она волновалась из-за меня.

А потом однажды Поппи не ответила на звонок. Не ответила на и-мейл. Не ответила на эсэмэску.

То же повторилось и на следующий день. И на следующий.

Она выпала из моей жизни.

Просто-напросто исчезла. Не оставив ни слова, ни следа.

Она ушла из школы. Ее не было в городе.

Ее семья, в полном составе, снялась с места и уехала, никого не уведомив куда.

Два года я оставался совершенно один по другую сторону Атлантики, ломая голову и не находя ответа на вопросы: где же Поппи? Что случилось? Не я ли тому виной? Не я ли в ночь перед отъездом подтолкнул ее за черту?

То был второй момент, определивший мою жизнь.

Жизнь без Поппи.

Без вместе навсегда.

Без на веки вечные.

Просто… пустота.

5
Было – любили, а теперь чужие

Поппи

Блоссом-Гроув, Джорджия

Наши дни

Возраст – семнадцать лет

– Он возвращается.

Два слова. Два слова, опрокинувших мою жизнь в хаос. Два слова, повергших меня в ужас.

Он возвращается.

Прижимая к груди учебники, я уставилась на Джори, мою самую близкую подругу. Сердце ухнуло, как пушка, и меня чуть ли не заколотило.

– Что ты сказала? – шепотом спросила я, застыв как вкопанная посредине коридора и не замечая спешащих на урок учеников.

Джори положила руку мне на плечо.

– С тобой все в порядке?

– Да, – едва слышно ответила я.

– Точно? Ты побледнела. И вид нездоровый.

Я кивнула, постаравшись как можно убедительнее показать, что у меня все хорошо.

– Кто… кто тебе сказал, что он возвращается?

– Джадсон и Дикон. Я была с ними в классе и слышала, как они говорили, что компания снова присылает сюда его отца. – Джори пожала плечами. – Теперь уже навсегда.

Я сглотнула застрявший в горле комок.

– И в тот же дом?

Джори поморщилась, но кивнула.

– Извини, Попс.

Я закрыла глаза и постаралась успокоиться. Значит, он снова будет жить по соседству, и его комната будет напротив моей.

– Поппи? – Я открыла глаза. Подруга смотрела на меня полными сочувствия глазами. – Ты точно в порядке? Уверена? Ты ведь всего две недели как вернулась. И я знаю, каково оно, снова увидеть Руне…

Я выдавила из себя улыбку:

– Не волнуйся, Джо. Я больше его не знаю. Два года – срок немалый, и мы почти не разговаривали все это время.

Джори нахмурилась:

– Попс…

– Не волнуйся, – повторила я, не дав ей договорить. – Мне пора на урок.

Но едва сделав пару шагов по коридору, я остановилась и посмотрела на подругу. Единственную подругу, с которой поддерживала связь два последних года. Все остальные думали, что наша семья уехала из города, чтобы позаботиться о маминой больной тете, и только Джори знала правду.

– Когда? – набравшись смелости, спросила я.

Выражение на лице Джори смягчилось, как только она поняла, о чем речь.

– Сегодня, Попс. Он приезжает сегодня. Джадсон и Дикон предлагают ребятам собраться вечером на поляне – поздравить его с возвращением. Все пойдут.

Вот так новость. Как ножом в сердце. А меня и не пригласили. С другой стороны, а с какой стати? Мы уехали из Блоссом-Гроув, не сказав никому ни слова, ни с кем не попрощавшись. Вернувшись в школу, я снова стала тем, кем и была всегда – без Руне рядом, – тихой скромницей, невидимкой для шумных компаний. Чудачкой, которая носит банты и играет на виолончели.

Никому, кроме Джори и Руби, не было до меня никакого дела. Никто и не заметил моего отсутствия.

– Поппи? – окликнула Джори.

Я тряхнула головой и, вернувшись в обычный мир, увидела, что коридоры уже почти пусты.

– Иди на урок, Джо.

Она шагнула ко мне:

– Ты же будешь в порядке, Попс? Мне ведь не надо за тебя волноваться?

Я невесело рассмеялась:

– Ничего. Бывало и хуже.

Чтобы не видеть в глазах подруги сочувствие и жалость, я отвернулась и побежала в класс. Урок математики только-только начинался, и мне еще удалось незамеченной проскользнуть на свое место.

Если бы кто-то спросил потом, о чем говорил учитель, я бы, наверно, не ответила. Все пятьдесят минут я думала только о нашей с Руне последней встрече. О нашем последнем объятии. О нашем последнем поцелуе. Как мы любили друг друга в ту последнюю ночь. Перед глазами снова и снова вставало его прекрасное лицо в окне автомобиля, когда его увозили из моей жизни.

Интересно, какой он сейчас? Как выглядит? Руне всегда был высоким, широкоплечим, хорошо сложенным. Но в наше время за два года любой может сильно измениться. Уж я-то знала это лучше многих.

Мысли снова уносились к нему. Раньше его глаза на ярком солнце казались кристально-голубыми, а теперь? Носит ли он все еще длинные волосы? И осталась ли у него привычка через каждые несколько минут отбрасывать их назад? Этот жест сводил с ума всех девчонок в нашей школе.

Вспоминает ли он еще обо мне, соседской девчонке? Думает ли о том, где я и что делаю? Помнит ли ту ночь? Нашу ночь. Самую восхитительную ночь в моей жизни.

А потом, словно темная туча, самый страшный вопрос. Вопрос, отзывавшийся настоящей, физической болью: целовал ли он кого-то за эти два прошедших года? Отдавал ли кому-то свои губы, навечно обещанные мне?

Или еще хуже: любил ли другую?

Пронзительный школьный звонок ворвался в мои мысли. Я поднялась из-за стола и вышла в коридор. Как хорошо, что сегодня занятий больше не будет.

Я устала и чувствовала себя не слишком хорошо. Но самое главное, болело сердце. Потому что я знала: с сегодняшнего вечера в соседнем доме будет жить Руне, с завтрашнего дня он будет в школе… а я не смогу поговорить с ним. Не смогу ни улыбнуться ему, ни дотронуться до него, как мечтала с того дня, когда перестала отвечать на его звонки.

Не смогу поцеловать его.

Я должна буду держаться в стороне.

Меня чуть не стошнило от одной только мысли, что он, может быть, и не посмотрит на меня больше. После того как я взяла и отрезала его от себя. Без всяких объяснений.

Я толкнула тяжелую дверь, вышла на улицу и вдохнула прохладный, свежий воздух. Глубоко-глубоко. И тут же почувствовала себя легче. Убрала за уши волосы. Теперь у меня была другая стрижка – короткий боб, – к которой я еще не привыкла. Мне было так жаль расставаться с длинными волосами.

Я шла домой и улыбалась – голубому небу и птичкам, порхающим над макушками деревьев. Природа всегда действовала на меня успокаивающе.

В паре сотен ярдов от школы я увидела машину Джадсона, у которой толпились старые друзья Руне. Единственной девчонкой в толпе мальчишек была Эвери. Я опустила голову и попыталась пройти мимо незамеченной, но она окликнула меня. Пришлось остановиться и повернуться. Эвери оттолкнулась от машины и шагнула ко мне. Дикон попытался удержать ее, но она отбросила его руку. Самодовольное выражение на ее лице не обещало ничего хорошего.

– Ты уже слышала? – спросила она с улыбкой на розовых губах. Красивая, ничего не скажешь. Вернувшись в город, я глазам не поверила, когда увидела ее, – надо же так похорошеть! Всегда идеальный макияж, длинные светлые волосы всегда аккуратно и стильно уложены. Любой парень хотел бы видеть такую своей девушкой, и каждая девчонка мечтала быть такой.

Я снова убрала за уши волосы – привычка, выдававшая нервозность, – и притворилась, что не понимаю, о чем речь.

– Слышала что?

– Насчет Руне. Он возвращается в Блоссом-Гроув.

Ее голубые глаза светились радостью. Я отвела взгляд и, приказав себе сохранять спокойствие, покачала головой.

– Нет, не слышала. Сама лишь недавно вернулась.

Краем глаза я заметила идущую к машине Руби, подружку Дикона, и Джори. Увидев нас с Эвери, они прибавили шагу. За это я и любила обеих. О том, где я была последние два года и почему уехала, знала только Джори. Но когда я вернулась, Руби встретила меня так, словно мы и не расставались. Вот что значит настоящие подруги.

– Ну, что у нас тут? – как бы невзначай, но достаточно резко, чтобы дать понять, что в обиду меня не даст, спросила Джори.

– Да вот, интересуюсь у Поппи, знает ли она, что Руне возвращается в Блоссом-Гроув, – с издевкой сказала Эвери.

Руби с любопытством посмотрела на меня.

– В первый раз слышу, – объяснила я. Руби грустно улыбнулась.

Подошедший Дикон обнял свою подружку за плечи и кивнул мне.

– Привет, Попс.

– Привет.

Он повернулся к Эвери:

– Эв, Руне не разговаривал с Поппи два года. Я же тебе говорил. Она ничего о нем не знает. Откуда ей знать, что он приезжает. И с какой стати ему об этом ей сообщать?

Слушая Дикона, я понимала, что у него и мысли нет как-то меня обидеть. Но все равно его слова били в самое сердце. И теперь я знала, что Руне не спрашивал его обо мне. Конечно, все это время они общались. И, конечно, если он ни разу обо мне не упомянул, я не значила для него ничего.

Эвери пожала плечами:

– Просто спросила, вот и все. Они же были неразлучны, пока он не уехал.

Воспользовавшись моментом, я помахала рукой.

– Мне пора. – Я быстро повернулась и направилась домой, решив пройти через парк, который вел к вишневой роще.

Безлюдная и притихшая, с голыми деревьями, которым так не хватало зеленых листочков, роща навевала грусть. Серые ветви выглядели безжизненными, но никакая тоска по тому, что составляло их красу, не могла принести желаемое. Приблизить весну.

Так уж устроен мир.

Мама была в кухне. Айда и Саванна выполняли домашнее задание за столом.

– Привет, малыш, – сказала мама.

Я подошла к ней и обняла, чуть крепче, чем обычно.

Она посмотрела на меня, и в усталых глазах мелькнуло беспокойство.

– Что-то случилось?

– Так, небольшая слабость. Пойду прилягу.

Но мама не отпускала.

– Просто слабость? Ты уверена? – Она потрогала мой лоб, проверила температуру.

– Уверена. – Я отвела ее руку и поцеловала в щеку.

Пройдя в спальню, я посмотрела в окно на дом Кристиансенов. Там ничего не изменилось. Все так же, как и в тот день, когда они уехали. Дом не продали. Миссис Кристиансен сказала маме, что они рассчитывают рано или поздно вернуться, а потому решили оставить его за собой. Им нравился и дом, и район. Каждые несколько недель туда приходила уборщица, так что к их возвращению все было готово.

Сегодня шторы были разведены, а окна открыты – уборщица проветривала комнаты в ожидании жильцов. Они возвращались. И я боялась этого возвращения.

Задернув шторы – папа повесил их, когда мы приехали несколько недель назад, – я легла на кровать и закрыла глаза. Постоянная усталость, слабость – как же мне все это надоело. По натуре я – человек активный, и сон для меня всегда был пустой тратой времени, которое можно было бы использовать с большей пользой – исследуя мир и сохраняя воспоминания.

Но теперь выбирать не приходилось.

Я вызвала из памяти Руне и, держа его лицо перед глазами, погрузилась в сон. Сон, приходивший ко мне едва ли не каждую ночь, – объятия Руне, его поцелуи, его слова о любви.

Не знаю, долго ли я спала, но проснулась от шума подъезжающих грузовиков. Через лужайку доносились громкий стук и знакомые голоса.

Я села, протерла заспанные глаза, и только тогда до меня дошло.

Он здесь.

Сердце подскочило и заколотилось. Билось оно так быстро, что я испугалась – как бы не выскочило из груди.

Он здесь.

Он здесь.

Я поднялась с кровати, подошла к окну и, не раздвигая штор, прислушалась. На фоне шума звучали голоса папы и мамы. Другие голоса тоже были знакомы, и принадлежали они мистеру и миссис Кристиансен.

Улыбнувшись, я протянула руку к шторе и… остановилась. Не хотела, чтобы они меня увидели. Отступив от окна, я выбежала из спальни и торопливо поднялась в папин кабинет. Не считая моей комнаты, эта была единственной, окно которой выходило на соседний дом. И прятаться у этого окна не приходилось благодаря легкой тонировке, защищавшей от яркого солнца.

На всякий случай я подошла к окну с левой стороны и сразу увидела родителей Руне. Они практически не изменились. Миссис Кристиансен – красивая, как всегда. Волосы немного короче, но если не обращать внимания на это, она осталась прежней. У мистера Кристиансена добавилось немного седины и, наверно, несколько фунтов, но разница была почти незаметной.

Светловолосый мальчишка выбежал из передней двери, и моя рука вскинулась к губам, но им оказался малыш Элтон. По моим расчетам, ему уже исполнилось четыре. Как же он вырос! И волосы такие же, как у брата, длинные, прямые. Сердце сжалось – Элтон был копией Руне.

Рабочие расставляли мебель, и дело шло на удивление быстро. Но вот Руне видно не было.

Мои родители наконец вернулись, но я осталась у окна, терпеливо ожидая того, кто так долго был моим миром, что я порой не знала, где начинается один из нас и заканчивается другой.

Прошел час, потянулся другой. Близился вечер. Я уже потеряла надежду увидеть его и собиралась закончить бдение, когда уловила какое-то движение за домом Кристиансенсов.

Все мое тело вдруг напряглось. В темноте вспыхнул крохотный огонек. Над разделявшей наши дома полоской травы в воздухе проплыло облачко белого дыма. Я не сразу поняла, что вижу, но потом из тени выступила высокая, вся в черном, фигура.

Дыхание перехватило. Человек в черном вышел под свет уличного фонаря и остановился. Кожаная байкерская куртка, черная рубашка, черные прямые джинсы, черные замшевые сапоги и… длинные светлые волосы.

Сердце замерло на мгновение. Я знала эту походку. Знала этот волевой подбородок. Знала его самого. Знала так же хорошо, как саму себя.

Руне.

Мой Руне.

Над его ртом снова поднялось белое облачко дыма, но мне понадобилось еще несколько секунд, чтобы понять, что он курит.

Курит!

Но Руне не курил. И никогда бы не взял в руки сигарету. Моя бабуля курила всю жизнь и умерла – как говорили, преждевременно – от рака легких. Мы с Руне даже пообещали друг другу, что и пробовать не станем.

И вот, как оказалось, он свое обещание нарушил.

Руне снова затянулся и в третий раз за несколько минут отбросил волосы. Внутри у меня все провалилось. Он поднял голову, так что свет упал на лицо, и выдохнул струйку дыма в холодный вечерний воздух.

Значит, вернулся. Семнадцатилетний Руне Кристиансен. Высокий, сильный и до невозможности красивый. Кристально-голубые глаза остались такими же ясными, какими и были. Мальчишеское лицо оформилось, черты стали тверже, и от одного взгляда на него захватывало дух. Когда-то я в шутку говорила, что он похож на скандинавского бога. Теперь я бы поставила его выше любого из них.

Докурив сигарету, Руне бросил окурок на землю – крохотный огонек постепенно растаял в черной короткой траве. Затаив дыхание, я ждала. Что он будет делать дальше? Мистер Кристиансен вышел на крыльцо и что-то сказал сыну.

Я видела, как напряглись его плечи, как он резко повернул голову в сторону отца. Слов было не разобрать, но разговор определено проходил на повышенных тонах, и в голосе Руне явственно звучали агрессивные нотки. Нарвавшись на грубость, мистер Кристиансен покорно опустил голову и вернулся в дом. Руне же выставил в спину отцу средний палец и держал его, пока не хлопнула дверь.

Я смотрела, застыв от изумления, и не верила своим глазам. Мальчишка, которого я знала так же хорошо, как себя, превратился в незнакомца у меня на глазах. И когда он направился к дому через дворик между нашими домами, на душе у меня остались разочарование и печаль. Глядя на напряженно застывшие плечи, я почти ощущала идущую от него волну злобы. Мои худшие страхи стали явью: тот мальчик исчез.

В следующую секунду меня словно парализовало – Руне остановился на лужайке и посмотрел на окно моей спальни, находившейся прямо подо мной. Пронесшийся между домами порыв ветра швырнул ему в глаза прядь волос, и в этот миг я увидела в них невероятную боль. Этот образ – напрягшееся лицо, устремленный на мое окно отчаянный взгляд – поразил меня и едва не сбил с ног. В этом потерянном выражении был мой Руне.

Этого парня я узнала.

Руне шагнул к окну, и мне почему-то показалось, что вот сейчас он попытается забраться через него в спальню, как делал на протяжении многих лет. Но нет, он вдруг остановился – сжав кулаки, закрыв глаза и стиснув зубы так сильно, что на скулах проступили желваки.

Потом, по-видимому, передумав, Руне резко повернулся и зашагал к своему дому. Я осталась у окна кабинета, укрывшись в тени, до глубины души потрясенная увиденным.

Через некоторое время в комнате Руне загорелся свет. Я видела, как он прошелся по спальне, остановился у окна и сел на широкий подоконник. Потом достал еще одну сигарету, закурил, выдохнул дым на улицу.

Я покачала головой – нет, такого не может быть.

Скрипнула дверь. Мама вошла в кабинет, встала рядом со мной и посмотрела в окно. Об остальном догадаться было нетрудно.

Щеки вспыхнули, как будто меня поймали за чем-то неприличным.

– Аделис сказала, он уже не тот мальчик, которого мы знали, – заговорила, помолчав, мама. – После возвращения в Осло у них с ним были одни проблемы. Эрик в растерянности и не представляет, что делать. Они очень рады, что вернулись сюда. Дело в том, что в Норвегии Руне связался с дурной компанией.

Между тем Руне выбросил в окно окурок и прислонился головой к стеклу. Взгляд его не отрывался от одной точки, и этой точкой было окно моей спальни.

Перед тем как выйти из кабинета, мама положила руку мне на плечо.

– Может быть, милая, оно и к лучшему, что ты оборвала все контакты. Судя по тому, что сказала его мать, он вряд ли смог бы выдержать все, через что тебе пришлось пройти.

Слезы подступили к глазам. Что могло сделать его таким? Что превратило его в этого незнакомца? В последние два года я нарочно отгородилась от мира, чтобы уберечь его от боли. Чтобы он смог прожить спокойную жизнь. Зная, что в Норвегии есть парень, чье сердце полно света, я легче переносила то испытание, что выпало на мою долю.

И вот теперь, после встречи с двойником Руне, эта моя фантазия оказалась растоптанной.

Свет того Руне изрядно потускнел. Его накрыла тень и поглотила тьма. Как будто тот, кого я любила, сгинул в Норвегии.

На подъездной дорожке к дому Руне появилась машина Дикона. В руке Руне загорелся сотовый. Выйдя из комнаты, он спустился с крыльца и вразвалку направился к выскочившим из машины Дикону и Джадсону. Друзья обнялись и похлопали друг друга по спине.