Текст книги "ДУМ-ДУМ"

Бежим смотреть…

Тут же, растолкав нас в стороны, по лестнице вниз проносится какой-то мужик пошустрее нас. Видимо, хороший знакомец почившего. Мы – за ним…

На площадку выскочила ещё пара соседушек – молодые, не старше тридцатника, мужик да баба. Выглянула на вопли и Танькина матушка: схватив в охапку заходящуюся в истерике деваху, она увела её в глубь квартиры.

По ходу, они дружили семьями.

В квартиру двумя этажами ниже, распахнутую настежь, я влетел вторым, вслед за помянутым мужиком. Смотрю: мужик – аки бронебойный эмчеэсовец – уже перевалил через борт ванны поросшее чёрным, мокрым волосом бездыханное тело.

Утопленник-с, мать вашу…

– Может ему дыхание сделать искусственное?.. – пролепетал я дрожащим голосом и приставил заходившую вдруг ходуном от предательских вибраций руку к его шее. Туда, где предполагал сонную артерию.

Если пульс и прощупывался, то мой. Кровь в моих пальцах булькала ледяным лимонадом. Во всех остальных членах внезапно обессилевшего тела – так же. Чувство было такое, словно проглотил пригоршню мушек-дрозофил и они, ещё живые, творят у меня за щеками свои тошнотворные механизмы любви. Вибрируют кашеобразной массой в ожидании, пока их вынесет на воздух волной блевотины…

До этого единственным мертвецом, виденным мной вблизи, был мальчонка по кличке Арбузик. Ему не было и восьми лет, когда мы хоронили его всем двором. За три дня до похорон он перебегал дорогу и был сбит нагруженным песком самосвалом. Его друг, находившийся в тот момент рядом, позже рассказал, что ему – Арбузику – просто вздумалось насобирать в свою полосатую кепку (за рисунок на которой к нему и прилипла кличка) шиповника, росшего мощными, ветвистыми кустарниками на другой стороне шоссе.

Насобирал…

Моё подростковое сознание запечатлело с тех похорон лишь бесноватый от горя голос его матери и то, как она отгоняла рукой с золотым обручальным кольцом настырных мух. Мухи пытались вместе с родственниками запечатлеть на лоснящемся трёхдневным трупным салом лице Арбузика прощальный поцелуй. Им не нужно было стоять как неприкаянным в очереди, дожидаясь доступа к телу. Ещё сизая, припудренная ранка на лбу у него была.

Как ни стыдно мне теперь это признать, больше самого ритуального процесса меня занимали две скуластые блондинки-близняшки с серыми глазами в обрамлении белёсых ресниц. Лет по одиннадцать. Самому же мне, остолопу, было уже за четырнадцать. Все похороны я нагло пропялился на их тощие голые ноги в коротких шорах и мечтал, как они вырастут, и я сделаю их обеих своими жёнами. Педофил сраный…

Арбузиков лучший друг Лёха Воробьёв – старше его на три года – пришёл на похороны с гвоздикой, а после безудержно плакал, уткнувшись мокрыми глазами себе в локоть за углом пятиэтажки. Остальные дети, втайне стыдясь его слёз, смущённо улыбались, переминались с ноги на ногу и неумело жалели его: похлопывали по плечу, как виденные ими в кино мужественные красноармейцы времён Гражданской войны. Наверное, каждый из них представлял себя лежащим замертво в обитом кумачом тяжёлом гробу – в будёновке и защитной шинели.

Запах от тела Арбузика стоял в раскалённом летнем воздухе двора ещё очень долго.

Словом, когда я посмотрел на этого мертвого, наполовину вываленного из ванны – с задранной к небесам задницей – в крупных водяных каплях мужика мне стало не по себе. Вспомнился тот Арбузиков запах. Сладковатое, одуряющее марево подгоревшего свиного сала.

Взяв себя в руки, я отвернулся, подавляя рвоту, и спросил подбежавшего следом Бабая:

– Может, в «скорую» скажем, чтоб позвонили? И в милицию чтоб…

– Да они уже звонят наверняка…

– М-м-м… понятно… сигарету дай.

– Ты ж не куришь…

– Закурил…

Он щёлкнул у меня под носом зажигалкой. Я втянул в лёгкие дым и не почувствовал его гнилостного, обычно неприятного для меня, вкуса. Мужик снова куда-то промчался мимо нас – двумя этажами выше. Бабай осторожно заглянул в ванную:

– Звездец какой-то… может, ему искусственное дыхание сделать?

– А ты умеешь хоть?

– В школе учили…

– Всех учили…

– Я не смогу. Как щетину его у себя на губах представлю…

– Э-э-э… давай без подробностей. Я и так щас стругану. Тут и без нас Терминаторы имеются, чё-то они не больно разогнались ему дыхание делать. Пойдём лучше на лестницу постоим, воздухом подышим…

Вслед за нами в квартиру заглянули поспешной вереницей все, кто фигурировал ранее в спектакле на лестничной площадке. Кроме, естественно, дочери покойного, которую отпаивали в этот момент неслабым коктейлем из коньяка и валерьянки; но, так же, как и мы, они быстренько ретировались.

Попутно они рассказали нам, что у второй из двух дочерей утопшего как раз в данный момент проходит свадебное гулянье. Фишка в том, что свадьба эта была задумана на семейном совете как безалкогольная (возможно, имелся плачевный, развратно-драчливый опыт подобных мероприятий?). До этого я думал, что бред с безалкогольными свадьбами возможен только в документальных пропагандистских короткометражках «Минздрава». С тех пор водка моё призвание…

Короче, отец невесты, не обиженный умом, в отличие от брачующихся, изрядно принял в тот день на грудь и заявился к сему пресному застолью в одном из городских ресторанов в хорошем праздничном угаре. С порога новобрачные, а также чересчур правильные родственники мужа развернули его и посоветовали отоспаться дома. Новоиспечённый тесть, видно, дюже обиделся. Решил пару рюмок добавить. А после добавки вздумал принять горячую ванну. Вот сердечко-то (говорят, и до того барахлившее) не выдержало.

А может, и просто уснул – жабрами воды наглотался.

Приехавшая через сорок минут «скорая» (всё это время мы с Бабаем охраняли брошенную всеми квартиру, как перетруханные церберы) взять на борт мертвяка не изъявила желания. Сказали, что этим морг занимается. Дозвонившись в морг и разбудив дежурного врача, разъяснили ситуацию ему. На что он выдал полусонным голосом сакраментальное: «В милицию обращайтесь, не наше дело. Разберётесь – возьмём, но доставка – всё одно ваша».

Менты подкатили ещё минут через энцать.

Все свидетели набились в квартире утопленника и стали по очереди давать путаные показания высокому оперу в блестящем виниловым блеском кожане. Мы с Бабаем встали в самом конце очереди, ближе к двери в, так называемую, гостиную.

Потрёпанная блондинка – приставленный к ментам фотограф-криминалист, с папиросиной в крашеных губах и фотоаппаратом «Зенит» со вспышкой – уже что-то колдовала в ванной. Этакая профурсетка Айседора Дункан из 20-х годов прошлого века. Интересно, может она сбацала чарльстон прямо здесь, на разбитом молотом времени советском кафеле?

Трое из присутствующих уже отстрелялись с показаниями и, облепив впавшую в мертвецкий транс дочку «виновника торжества», гладили её по хлюпающей спине; что-то лопотали в уши.

– Мужчины, сюда подойдите кто-нибудь, двое, – донеслось вдруг из ванной. Никто из присутствующих старших мужиков, в количестве четырёх штук, не шелохнулся: каменные, млять, истуканы с острова Пасхи…

Пришлось становиться мужиками нам с Бабаем.

В ванной деловитая профессионалка уже спокойно зажгла новую папиросину. А, вообще, трупаки ей по ночам снятся? При такой работе, если стакан водяры после смены не всадишь – не важно, мужик ты или баба, – то тебя самого через пять лет в ванной обнаружат – со вскрытыми венами.

– На спину его переверните, – сказала она безапелляционным тоном.

Легко сказать…

Бабаю достались корешки, а мне – вершки. Только мы стали опрокидывать утопленника спиной к воде – в исходное положение, – как вдруг его башка с демоническим хрипом мотнулась на шейных позвонках, точно гигантский, плохо закреплённый в мышечных пластах «чупа-чупс», и с воздушным хлопком его лёгких запрокинулась навзничь.

Я едва не накидал в исподнее пахучих булыжников…

На долю секунды нам почудилось, что мертвяк ожил и сейчас спокойно вылезет из ванной, накинет халат на потное тело и спустится по лестнице вниз в одних тапочках – забрать почту. А все соседи вдруг застынут в шоке, являя собой финальную сцену из гоголевского «Ревизора».

– Вот так и держите. В таком положении вы его нашли?

– Я его не находил, я вторым зашёл. А тот мужчина уже его вытаскивал, – зашуганно пролепетал я. Тётка с каменным лицом споро защёлкала фотовспышкой.

Ноги утопленника, уже сведённые трупным окоченением, сами собой подтянулись коленками к животу и всё никак не хотели разгибаться. Он походил сейчас на неповоротливый поплавок, изготовленный каким-то больным на голову скульптором в виде переросшего своё вдесятеро человечьего эмбриона. Кожа «поплавка» уже отливала бутылочной синевой. Я вдруг подумал, что сгодился бы этот поплавок лишь для рыбалки на морских чудищ из средневековых полуфантастических трактатов с чёрно-белыми литографиями и названиями типа «Бестиарий стран индейских и китайских, описанный досточтимым монахом Иеремией из славного города Гратца». Ну или что-то вроде того…

– Теперь на живот, – приказала неугомонная фотографиня, изобразив в воздухе нетерпеливым пальцем с потресканным маникюром винный штопор. Мы повиновались. По локоть погрузили руки в зимних пуховиках в холодную воду. На пол выплеснулась изрядная лохань жижи.

– Вы искусственное дыхание пробовали делать? – задала она вопрос, который я боялся услышать с самого начала.

– У него уже пятна трупные были по телу. Это значит, уже пятнадцать-двадцать минут прошло – бесполезно, – дословно повторил я слышанные мной показания мужика, который его обнаружил. Бабай тихо промолчал в тряпочку.

Ну, его на хер, этого утописта. Не наши проблемы. Хотя, если честно, никаких трупных пятен я не заметил. Просто мужик этот зассал сделать всё до конца, так же, как и мы – молодняк, – а после приврал, чтоб с ментами не связываться. Так поступил бы и любой в этой стране. По судам потом задолбаешься прыгать…

– Ну ладно… свободны… – скупо выцедила наша повелительница, закрыв объектив фотоаппарата и заправив его в чёрный кофр. – Воду спустите.

Бабай погрузил руку в уже промокшем насквозь пуховике по плечо и рывком выдернул пробку. Вода в сливном отверстии закружилась вялым волчком; мертвяк нехотя заколыхался. Мы заворожённо отслеживали его невзрачную аквааэробику. Выставляли баллы, как компетентное жюри. Он был безоговорочным фаворитом вечернего чемпионата…

Когда вышли из ванной, оказалось, что показаний остальных свидетелей достаточно, и мы, даже не читая, подписались всей толпой под густо исписанным синими чернилами протоколом. Поставила закорючку и хлюпающая в скомканный носовой платок дочка покойника.

Незаметно, сами собой, все снова куда-то рассосались, и мы с Бабаем опять остались сторожить на лестнице влажный сон утопшего. Сигарет в бабаевской пачке оставалось ещё на два перекура. От всей этой мути кружилась голова.

– Знаешь что, – обратился я к товарищу по несчастью, – у меня такое гадское чувство, что если машину не найдут, то до морга его будем мы с тобой нести. Здесь, как я посмотрю, не больно пипл активный. Все просто горячие финские парни какие-то. Положим его на простыню или покрывало возьмём – и попрём через весь город. Менты-то его тоже забрать отказались.

– Хорошо бы санки раздобыть, – вполне серьёзно ответил Бабай.

– Ага… гххх-гмм… – закашлялся я на его рацпредложение, подавившись глотком табачного смога. Было бы смешно, если б не было так срано. «Сдохну, наверное, сегодня ночью от изжоги со своим гастритом, – подумалось мне в звенящем от всех этих ночных пертурбаций мозгу. – И поделом тебе, сука. Нечего было ввязываться. Сразу надо было ноги делать. Сейчас бы уже десятый сон зырил».

Наконец, через замызганное подъездное окно мы увидели подкативший свадебный «Икарус», ярко осветивший жёлтыми фарами вечерний двор. Из автобуса суетливо рассыпались и катились к нашему подъезду тёмные колобки-люди.

– Пора валить. Пронесло, вроде. Пусть сами разгребают, – обрадованно прокомментировал их перебежки по снегу Бабай.

– Ну да – пойдём, – ответил я, брезгливо раздавив ботинком последний чинарик. – Нервы ни к чёрту… и жрать охота…

***

Пришла весна. Моя вся такая платоническая любовь к Таньке раздулась в шикарных размеров мыльный пузырь и лопнула с громким треском, оставив в душе лишь кислую пенку воспоминаний. Правда, этому предшествовали и моё клоунское признание в любви – так и оставшееся без ответа; и тайное забрасывание к ней в почтовый ящик букетика подснежников; и моя «предсмертная» записка со стихами на английском языке с полным пренебрежением к его романо-германской грамматике и жалкое обливание слезами на крыше девятиэтажки, так и не закончившееся финальным шагом в Пустоту.

Было и отсылание на её адрес через бюро услуг каких-то пышнотелых кустов (в соответствии с народным шлягером «жёлтые тюльпаны – вестники разлуки»), и дикая ревность к двадцатилетнему мудаку с именем Сергей, с которым она загуляла (сейчас-то я понимаю, что если чувак встречается с малолеткой, то он – одно из двух: либо дебил, либо такой же, как я, извращенец), и прочая, прочая любовная дурь…

По совету одной училки, сообщившей, что на тверском филфаке есть недобор мужеского пола, я стал готовиться к сдаче экзаменов. С горем пополам перевалил через проходной балл – опять же благодаря своему приличному для провинциала знанию иностранного языка, – и меня внесли в списки первокурсников. Началась уже другая, как это обычно пишется в плохих книжках, вроде этой, взрослая жизнь.

Иногда, спьяну, мне снится Арбузик. Тот – утопший – не снится. В снах Арбузику непременно семь лет, а в руках он держит полосатую кепку, с горкой наполненную ярко-оранжевыми ядрами шиповника. Он улыбается мне во всю ширь своей детской улыбки, и летний ветер колышет ему белёсые волосы с наползающей на глаза чёлкой. Хорошо тебе там, наверное, – на небесах…

Аминь тебе, Арбузик…

А нам жить.

Куксы-Буксы и тётя Ася / 1997

Таким образом до Тибра, моря Адриатического,

Чёрного и пределов Индии, обнимая умом

государственную систему держав, сей монарх

готовил знаменитость внешней своей политики

утверждением внутреннего состава России.

Н. М. Карамзин «Об истории государства российского»

На Казанском вокзале неугомонным цыганским табором загрузились в суставчатую, защитного цвета гусеницу поезда. Так как добирались по бесплатным ксивам от Министерства путей сообщения, то каждый сустав-вагон смог принять в себя (без ущерба для пассажиров) по 8 человек от всего нашего кагала, окончившего проводницкие курсы. И это с учётом третьих полок. Детской считалочкой: «шышел-мышел-пёрнул-вышел» решили, кому чемоданы и баулы будут братьями по крови и поту в дороге.

В нашей восьмерке две девахи. Им – вне конкурса, выпало по нижнему лежаку. Мне и Серёге достались вторые полки, а Костяну, Андрюхе и Ваньке – верхотура и боковые. Чтоб не особо фашиствовать, всё же решили «верхи» подменять. У них тоже кости не титановые на голом пластике бултыхаться. А на матрасе на верхних полках особо не повтыкаешь – соскальзывает. Машинист тормознёт – брякнешься с трёхметровой выси.

Ехать полтора суток. Город-курорт Новороссийск – конечная станция и, одновременно, пункт назначения. Там наш патлатый «команданте» по имени Вадим сдаст нас местному персоналу ВЧД-14 Северокавказской железной дороги. Жить между рейсами предстоит в старых, списанных вагонах. Что-то типа кладбища кораблей из пиратских романов, но только на суше. Фекальные удобства, как и обещано, в зарослях лопухов и в тени диких абрикосов. Говорят, эти абрикосы на юге – повсюду. Море тоже увижу впервые…

***

Замеченное по случаю объявление в коридоре центрального корпуса гласило:

Приглашаются все желающие (учащиеся 1—5 курсов) для работы проводниками на летний период! Южное направление. Организационный сбор такого-то числа, в актовом зале Медакадемии.

Судя по обвалившейся штукатурке и стенам, крашенным голубой, отстающей от них, эмалью, актовый зал Медакадемии перевидал много помимо оккупации города Калинина во время ВОВ. Массивные колонны в зале подпирали потолочную округлость с щербатой лепниной; в воздухе стоял кислый запах латанных-перелатанных дерматиновыми аппликациями кресел. Сами кресла были скреплены в длинные театральные ряды. По обнажившейся кое-где «древней» кирпичной кладке читалось, что зал застал ещё заформалиненную в сосновых бочках требуху калик перехожих (читай бомжей), над коей колдовали свои лабораторные работы эскулапы эпохи Ивана Грозного. Словом, антураж был аховый…

Я чутка опоздал. В углублениях расшатанных кресел сидела добрая сотня студентов обоих полов с тетрадками на коленях и что -то записывала. Прошмыгнув в громыхнувшую за спиной массивную деревянную дверь, я плюхнулся на кресло в заднем ряду и постарался слиться с аудиторией в слушательском экстазе.

На кафедре, обстреливая пространство эхом, стоял уже помянутый Вадим. Повадками, а ещё более стрижкой «под битлов» он походил то ли на остепенившегося после женитьбы неформала, то ли младшего научного сотрудника эпохи 60-х. Прислушавшись к спичу, я понял, что он травит байку про то, как проводнику запросто нарубить бабла на проданном по три раза грязном постельном белье. Оно же, на проводницком сленге, – «китай»: уже пользованное один раз пассажиром бельё заново складывается по швам, увлажняется водой (некоторые профи подсыпают даже хлорку для аромата), и кладётся под матрас. Поспав на «китае» часов пять, получаем почти новый, свежий комплект. Его-то и можно продать не шибко внимательному или поддатому пассажиру по второму, а при случае (если человекопоток сменяется, как это бывает на проходных станциях по ночам), по третьему разу. Денежный куш – в карман пройдохи-проводника.

Бельё это, само собой, заведомый рассадник заразы. От банальной чесотки, минуя блуждающие твёрдые шанкры, прямиком к (не дай божЕ!) бубонной чуме, от которой в своё время передохло пол-Европы. Внимание на это не обращаем, а пассажиры и не знают, – если сами не владеют «шаолиньской» техникой.

Зная эти тонкости и то, что железные дороги в нашем государстве приравнены к военным объектам (ещё недавно по ним циркулировали ядерные ракетные установки, замаскированные под обычные вагоны), можно понять, что главный стратегический враг для неё – дороги и её обслуги в форме – это её прямой потребитель.

Но в Рашке так в любой сфере: продавцы ненавидят покупателей, власть срёт в раззявленные рты электората, а проводники за глаза хают тупорылых пассажиров. Вынужденная и волей-неволей разумеемая во всём цивильном мире конвенция ВЗАИМОЗАВИСИМОСТИ одних от других, по щучьему веленью, оборачивается в России неприязнью на уровне генома.

В последующие три недели я усиленно конспектировал в тетрадь строение нутра пассажирского вагона. К экзамену запомнил только некие «буксы» – что-то типа стальных нахлобучек на колёсах с химическим порошком внутри – и «три долгих гудка в тумане», которые должен выдать машинист при замеченном им пожаре.

Главное, что предлагалось запомнить, это: когда в колесе образуется трещина, порошок в буксах самонагревается, поэтому на остановках проводник обязан тыльной стороной ладони апробировать его температуру. На практике выяснилось, что этим занимаются обходчики в оранжевых безрукавках, постукивая по колесам специальными чугунными закорюками. Наверняка вы слышали на крупных станциях, как воздух оглашается приятным металлическим перезвоном? Это оно.

Экзамен сдали все.

***

Почти весь вагон заняли малолетние московские самбисты в сопровождении коренастых тренеров. У тренеров лица бульдогов, вступивших в кровосмесительную вязку с носорогами. Самбисты – носорожки калибра 1/2 от тренерского. Едут на соревнования в Ростов-на-Дону. Помимо четырёх взрослых, спортсменов сопровождали две приблудные шалашовки лет по 14. Может заслуженные пионервожатые?

Ещё в Москве самые шпанястые борцы стали кучковаться в тамбуре: покуривали тайком, пряча сигареты в кулачки. Выходили по очереди тискаться и сосаться с девками. Нас, как провинциальных лохов, – не стеснялись. Ходили мимо нашего купе с дебильными столичными смехуёчками. Держали наготове удалой «рычаг с заломом».

Где-то часа через два ходу дети достали пузырь водки и пустили его по кругу. Окунулись несокрушимым самбистским мозгом в атмосферу угара вдали от глаз родителей. До тренеров в первом купе – не близко, до соревнований – тем паче. Обходились сентенцией, мол мастерство не пропьёшь.

Мы тоже не бездельничали. Начали раньше детей. Под вечер я сам походил на чемодан с пьяными колёсиками, который можно сдвинуть с места токмо упряжкой слонов.

Дальше помнится лишь (такие вещи почему-то всегда чувствуешь кожей, словно «белый маг» Юрий Лонго) небольшая стычка с пиитами кимоно и татами. Впрочем, быстро разрулилось привлечением высшего тренерского состава и пары совместно раскуренных косяков забористой московской шмали.

Отдельно сознание выхватывает из затхлого чулана бесовства: забеги гонцов за ацетонистой водкой к вокзальным буфетам; отставание от поезда (красный стоп-кран в кулаке); сальные анекдоты для заливистых баб; пейзаж за окном – напоенная ароматами трав «тарособульбовщина»; песочные уступы оврагов, как храмы мачу-пикчу в Южной Америке, и МАТУШКА-СТЕПЬ – лысая ширь для игры в гольф у доисторических титанов. Вся утыканная телеграфными столбами, вибрирует жарким от солнца тандыром…

Явились вечор. Город большой и огнистый. Гудит, горит мириадами светляков. По краям – силуэты гор. Гребни скалятся как зубы Тирекса.

Кто-то, из пассажиров забыл в смежном купе рыжий, как лисица, чемодан. Пробуем… – кирпичи пополам с гантелями!

Очарованные южным экстазом, решаем гульнуть. Чемодан с собой (а хули делать?). Потом сдадим дежурному по вокзалу. Главное, чтоб нас не повязали как террористов, если там бомба или наркобарыг – если дурь. Открыть и посмотреть никому не приходит в голову. Честные. А экстаз легко объяснился – сразу почему-то захотелось трахаться. Воздух тут такой! Недаром, южные курорты – это секс-ловушка для мужей и беспутных жён…

Цены в общественном транспорте приятно удивляют. Расспросив у аборигенов дорогу, едем к пляжу. Там – вакханалия из запахов шашлыка, долбящей атмосферу попсы из распахнутых наружу кафешек, пьяные песнопения. Какие-то недоумки на спор отжимаются на бетонном скальпеле волнореза, после чего, надавав друг другу поджопников с подозрительно конопляным смехом, бултыхаются в воду. Море – теплынь! Побросав на чёрную в темноте гальку нашу экипировку и злополучный рыжий баул, ныряем в солёный прозрачный кисель. К-а-а-а-йф! Фр-ррррррр…

Когда вернулись к ВЧД, нас уже встречали высунутые из окон вагонов головы и машущие семафорами руки наших девок. Так и есть – жить будем в стоящих на вечном приколе обшарпанных казематах. После слов «мальчики, у Тани кто-то чемодан украл» ещё раз убеждаемся, что все бабы – дуры…

***

Утром нас стала охаживать и холить делегация заслуженных работников «железки». Не хватало только караваев с солью и голых баб в кокошниках. Чуть позже нашлось логичное объяснение их южному гостеприимству. Эти пидорасы хотели, чтоб мы по второму разу прошли медкомиссию, пожарный инструктаж и технику безопасности. За деньги. Само собой, всю эту хренотень мы сдали ещё в Твери, заплатив за это недурственный калым. А этим кровососам тоже захотелось накупать детям сникерсов за наш счёт.

Непонятно, кто кого надул. То ли Вадим нас, то ли эти умельцы. Наш сопровождающий в первый же день – не распаковывая рюкзака, от греха подальше, – свалил вместе с женой в Широкую Балку. Здешний «Лазурный Берег»: прибрежная территория шириной в пару километров с разбросанными по ней базами отдыха и частными пансионатами. Иначе бы Вадимку убили, и прах его пошел бы на компост для вездесущих абрикосов. Их заросли действительно повсюду. Жри – не хочу.

Сговорившись всей толпой, решаем стоять до конца – по второму разу платить не станем. Руководство депо, в свою очередь, тоже поднялось на дыбки. Кони етицкие. На пятый день, когда у большинства от голода и безделья стало сводить желудки (основная масса карманных денег была пропита ещё в дороге), обе стороны сделали шаг навстречу друг другу. Как всегда, дело разрулилось компромиссом. Взятка – двигатель прогресса. Один массовик-затейник из наших – Денис, с говорящей фамилией Неунывалов, и капитан юрфаковского КВНа, – сунул остатки наших банкнот кому надо. Проводником он ходил третье лето подряд и знал здесь все тараканьи щели. Коррупцией тоже занимался. В тот же день мы благополучно прослушали ускоренный курс пожаротушения пенными огнетушителями с забрасыванием пассажиров песком, и расписались во всех положенных бумаженциях. Распределились по маршрутам.

***

В пути. Учусь заваривать по восемь раз один пакетик чая, предварительно подсыпав в стакан щепотку соды. Пассажиры причмокивают языками, цокают и нахваливают. Говорят, дома такого не попьёшь – только на железной дороге. Святая правда! Старпёрка-проводница, к которой меня приставили, с железными блестящими зубами, просит, чтоб называл её мамой. Про себя я называю её сукой. Все деньги от подхваченных по дороге «зайцев» она прячет себе в лифчик. Не делится. Попахивает армейской дедовщиной. Переговорил с другими – у всех старослужащие нормальные. Вместе на заработанное жрут и пьют. Ночью зарэжю, на хюй…

На станции с названием Крымская стоим 27 минут. Вся платформа забита орущими и галдящими, что твои гагары, торгашами. Цены на овощи и фрукты здесь самые низкие на Юге. Похоже на оптобазу: вместо фур и дальнобойщиков – мимоидущие поезда. Все проводники заняты скупкой. На Севере будем скупленное продавать. Брокеры хуевы. Несмотря на то, что сейчас не моя смена, моя наставница будит меня сдвоенными ударами кулаков в дверь проводницкого купе и вопит: «Тима-а-а-фей! Вы-ха-а-а-ди!». Кое-как продрав глазницы и, натянув портки, выбегаю на платформу весь увешанный пустыми вёдрами и сумищами.

Верещим, спорим, трясём перед рожами торговцев скомканными купюрами. На пассажиров – положили большой и толстый болтище. Несчастные кучкуются возле запертых на ключ туалетов. Ропчущее непонимание и непонимающее роптание. Обезумевшие мамаши, содрав с детей колготки и держа их под закорки, с истерикой в голосе пытаются переорать этот содом. Вталкивают чадам в уши магическую мантру «пис-пис-пис». Дети целятся струйками в щель между перроном и составом. Поезд дёрнется – пол-жопы оторвёт на хуй. Кто-то всё равно не удержался – какнул прямо в трусы. Завыл осатанелой белугой и бьёт мамку. Взрослые терпят или бегут в кусты на горизонте. Кто не успел, тот сам дурак.

***

Ростов-Папа. Вокзал громадный, как международный аэропорт. Усасываюсь баночным джин-тоником, пока напарница спит. Беру тайком «зайца» и сорок минут прячу его в запасном угольном отсеке: мужичонка похожий на странствующего коммивояжёра или начинающего наркодилера. Выпустил через остановку. Вовремя. Как раз вслед за ним, по составу прошарили менты с надрессированой на всякое непотребство собакой. Искали?

Убогонькая Рязань-2. Засаленные провинциальные менты, прикинувшись ревизорами, вытягивают из меня взятку за якобы незапертый на остановке туалет. Точно помню, как закрывал. Дубликатом открыли, суки. Мент постарше брюхат, мордат и портупеист. Деньги руками не берёт – боится, что меченые. Младшенький по киношному шаблону похож на засушенного сверчка. Косит лиловым глазом. От стыда. Ничего – пообвыкнет, будет хуже старого. Когда они выходят наружу в волглую душную ночь, и поезд трогается, показываю им через окошко жест – «Fuck you!» называется. Ухмыльнулись только бляди толстожопые.

Петрозаводск. Карельская столица. Славен старинным паровозом, что приосанился на главной платформе, ещё разработки братьев Черепановых. У нас в Твери есть такой же. Фотографируемся всей проводницкой бригадой на фоне. Скидываемся на взятку местным СЭСам после того, как тётки в измятых, бывших поди ещё в юрский период белыми и накрахмаленными, халатах обнаруживают в каждом вагоне по изрядному мешку «китая». После их проверки весь оставшийся путь наносим смертельный «китайский» удар по карману несчастных лохов-пассажиров. Нам тоже жрать хоцца. И так в пути наши главные блюда: консервированная килька в томате и вьетнамской фабричной выделки бомж-пакеты. На белёсом хрустком форзаце красными мотылями извиваются буквицы «Kouoxe» или что-то вроде того. Окрестили их тут же куксами-буксами.

Доходит до того, что подсаженная по пути полуночная тётка приносит и разворачивает перед моим носом комплект с раздавленным, да так и ссохшимся в простыне помидором. Смеюсь ей нагло в лицо и говорю, что вот уроды на прачечной совсем оборзели – «за что им, пидорам, там деньги плотют!» Выдаю из-под седалища другой, ещё полумокрый. Посетовали вместе на отсутствие сталинского режима в стране. Покивали головами из стороны в сторону. Жаль, старая и страшная – не присунуть. Угостил её настоящим, а не содовым, чаем с лимончиком. Уползла довольная. Приятно, чёрт возьми, чувствовать себя профессионалом в любом деле! Храплю дальше. Снятся Архипелаг Гулаг и голые охранники на вышках в меховых пилотках держашие в руках вязаными из шерсти лаек «АК-47». Бредятина…

***

Чем дальше к северу, тем проносящийся за окном пейзаж тухлее и смурнее. Говор пассажиров быстрее, разговоры задушевнее, глаза (как ни странно) добрее. Видать, ещё не до конца испорчены телевизионной аурой сраненького московитского душка. Может ближе к Полярному кругу антенны хуже ловят?

Люди одеты так, как в мегаполисах центральной полосы одеты бомжи и обитатели мусорных свалок. Вот-вот запахнет пугачёвскими зипунами, толстовскими лаптями. Простые жители российской глубинки. Воистину, нет ничего слаще для наших царьков, чем унизить ниже плинтуса своих и так обиженных умом и нищих бунтарским духом подданых-вырожденцев. Говорят же, пожившие на свете, что нет кайфа чище, чем втоптать в говно беззащитный цветок лилии, свернуть шейку годовалому ребёнку или выпустить кишки бездомной бельмастой собаке, что пристала к тебе хмурым осенним вечером в надежде прикормиться. Скажете, и в мыслях такого не делали? Не верю, бля…

Пошли пролонгированные белые ночи. На часах 01.00, но в глаза, сквозь щели в приспущенном кожухе на стекле, бьёт оранжевое солнце. Облака стелятся по земле. Небо здесь почему-то кажется прибитым незримыми гвоздями к обнажившейся тундре (осторожно – не ударься башкой!). Попадаются маленькие, припрятанные в скалах водопадики, словно стремительные росчерки туши на японских гравюрах. Мох, сопки, карликовая берёза, редкие хибары – в основном с заколоченными накрест окнами. Заброшенные с Марса куски необитаемой территории.