Текст книги "Самая совершенная вещь на свете"

Я родился и вырос в Йоркшире, и, когда в годы моей работы над докторской диссертацией остров Скомер был недоступен в зимние месяцы, я приехал в Бемптон, чтобы посмотреть, чем кайры занимаются во время своих таинственных внесезонных визитов. Покинув родительский дом близ Лидса в 3:00, я вел машину в темноте и добрался до утесов, когда уже светало, прямо перед тем, как кайры начали прилетать с моря. Они появились в полумраке совершенно внезапно, большими стаями, их многоголосье звучало празднично, и это был именно праздник: восторженная встреча партнеров и соседей, сопровождаемая хриплыми криками – кайры воссоединялись друг с другом.

Во время этих визитов на остров всегда было невероятно холодно; обычно с Северного моря дул сильный ветер, заставляя меня съеживаться за краем утеса в жалкой попытке сохранить хоть немного тепла. С записной книжкой в руке я таращился в подзорную трубу Hertel & Reuss, от которой потом долго болели глаза, и записывал, как вели себя птицы, взволнованный тем, что удавалось увидеть. Это было – и по-прежнему остается – необыкновенным спектаклем, разыгрываемым на подмостках дикой природы. Для меня это был опыт работы в безлюдной местности, поскольку в то время там не было ни построек заповедника, ни автостоянки и никого из людей – особенно в середине зимы. Я ощущаю глубочайшую духовную близость к Бемптону и конечно же ко всему мысу Фламборо, история которого наполняет мое воображение, словно гуано кайр, капающее с самих этих утесов. Для меня особенно важно осознание того, что скалолазы и коллекционеры – орнитологи-любители, – работая друг с другом и сами того не осознавая, заложили основы научного изучения биологии кайр.

Во времена Лаптона скалолазание было зрелищем для туристов, и вы могли купить на соседних курортах открытки с надписями вроде «хороший мешок» или «хорошая прополка», где изображались скалолазы, висящие на концах веревок или с корзинами яиц на вершине утеса. Сбор яиц был бизнесом, обслуживающим клиентуру самого разного характера – случайного визитера, который просто захотел приобрести яйцо кайры в качестве сувенира, более смелых туристов – главным образом женщин, – которые спустились за край утеса, чтобы взять яйцо для себя, фанатичных коллекционеров вроде Лаптона, патрулирующих вершину утеса, словно хищники, подстерегающие добычу и нетерпеливо ожидающие, пока «ск’лолазы» не предоставят им необычные образцы. Лаптон даже разрешал своей одиннадцатилетней дочери Патрисии спуститься за край утеса, чтобы собрать яйца для себя{11}11
  Фотографию Патрисии Лаптон любезно предоставила семья Лаптонов.


[Закрыть].

Яйца кайры необычны в самых разных отношениях, но в особенности – из-за их изменчивости по размеру, окраске и рисунку. Многие из ранних авторов говорили, что ни в одной их паре не было двух одинаковых, и именно эта кажущаяся бесконечной изменчивость цвета гипнотизировала Джорджа Лаптона. И не его одного. Десятки коллекционеров были одержимы жаждой приобретения все новых и новых яиц. Но Лаптон оставался единственным коллекционером, или оологом, как они назвали себя, для которого, пожалуй, не было в жизни ничего важнее, чем его коллекция яиц кайр. Он буквально отдал этой страсти всю свою жизненную энергию и содержимое своего бумажника. Другой бемптонский коллекционер, Джордж Рикаби из Ноттингема, назвал в 1934 г. коллекцию Лаптона из более чем тысячи необычных яиц кайры «лучшей во всем мире»{12}12
  Whittaker, 1997.


[Закрыть].

На 1930-е гг., когда на вершинах утесов Бемптона вели работу Лаптон, Рикаби и другие, приходится расцвет практики сбора яиц в Англии. Мы вспоминаем о тех временах и с любопытством, и с тревогой. Коллекционирование яиц, которое когда-то считалось безобидной забавой в детстве всякого деревенского мальчишки, а в редких случаях перерастало в хобби взрослых, сейчас признано недопустимым и незаконным. Ирония состоит в том, что в прошлом коллекционирование яиц было всего лишь одним из немногих в то время способов единения с природой. Для индивидов вроде Лаптона, которые не сумели отказаться от увлечения молодости, коллекционирование яиц стало подлинной страстью. Он продал свою коллекцию яиц кайры за десять лет до того, как Акт об охране птиц 1954 г. сделал преступниками тех, кто до этого были просто чудаками{13}13
  Cocker, 2006. В Северной Америке коллекционирование было признано противозаконным значительно раньше – в 1918 г.


[Закрыть].

Коллекционирование птичьих яиц началось в 1600-е гг., когда врачи, ученые мужи и другие люди, интересующиеся миром живой природы, начали собирать необычные природные объекты и артефакты для частных собраний диковинок. Одним из первых среди них был великий итальянский натуралист Улисс Альдрованди, чей музей открылся в 1617 г. Среди многих других экспонатов его коллекция содержала страусиное яйцо, удивительное своим исключительным размером, а также несколько чудовищно крупных и деформированных куриных яиц. В его коллекции также значились очень крупное (возможно, двухжелтковое) гусиное яйцо и яйцо от курицы, о которой было известно, что первоначально она была петухом{14}14
  О птицах, меняющих пол, и о самцах, откладывающих яйца, см.: Birkhead, 2008.


[Закрыть].

Другим человеком эпохи Возрождения, в собрании которого имелись яйца, был Томас Браун, прекрасный врач, живший в Норидже, Англия. Широкий спектр интересов Брауна включал естествознание на новой научной основе, и среди множества его достижений было первое сообщение о птицах Норфолка. После визита к Брауну в 1671 г. Джон Эвелин, писатель, садовод и современник Сэмюэла Пэписа[7]7
  Сэмюэл Пэпис (Пипс; 1633–1703) – английский чиновник морского ведомства, оставивший обширные заметки о повседневной жизни лондонцев в свои времена.


[Закрыть], сообщил в своем дневнике 18 октября 1671 г.:

На следующее утро я пошел повидать сэра Томаса Брауна (с которым я какое-то время переписывался по почте, однако никогда до этого не виделся); весь его дом и сад представляют собой рай и собрание редкостей. И одна из наилучших коллекций, особенно медалей, книг, растений и прочих природных объектов, весьма хорошо восстановила мои силы после волнений последних ночей: у сэра Томаса была среди других диковинок коллекция яиц всех домашних и диких птиц, какие он смог приобрести; эти места (особенно мысы Норфолка) часто, как он сказал, посещаются некоторыми видами птиц, которые редко или никогда не заходят далеко на сушу, вроде журавлей, аистов, орлов и т. д., и разнообразных водоплавающих{15}15
  Дневник Джона Эвелина: http://www.gutenberg.org/ebooks/41218.


[Закрыть].

Рис. 1. Названия, используемые бемптонскими скалолазами для классификации расцветки яиц кайры. Верхний ряд (слева направо): черная шапочка, пояс, маленькое пятно, крупное темное пятно; средний ряд: пятна, перечница, каракули, каракули и пятно; нижний ряд: белая шапочка, скоропись, шапочка на носу и белое. Из дневника Джорджа Рикаби. См.: Whittaker, 1997

Возможно, наиболее видным среди этих первых натуралистов, проявлявших интерес к яйцам, был Фрэнсис Уиллоби, который в 1676 г. совместно с Джоном Рэем[8]8
  К слову, Джон Рэй первым доказал, что кит – это не рыба.


[Закрыть] издал первую «научную» книгу о птицах. Она была написана вторым из этих естествоиспытателей и озаглавлена «Орнитология Фрэнсиса Уиллоби» (The Ornithology of Francis Willughby) в честь его друга и коллеги по работе, который умер в 1672 г. в возрасте всего лишь тридцати шести лет. Эту важную книгу, впервые изданную на латыни в 1676 г. и на английском языке в 1678 г., я называю просто «Орнитологией».

Уиллоби знал Брауна, и они, возможно, переписывались друг с другом, но мы не знаем, встречались ли они когда-нибудь и вдохновил ли Браун Уиллоби на коллекционирование яиц и других природных объектов. Но мы знаем, что Уиллоби когда-то содержал коллекцию диковинок, потому что его дочь Кассандра упоминает о ней в письме с перечислением имущества, принадлежавшего ее покойному отцу. Среди них были «прекрасное собрание ценных медалей и другие редкости, которые собирал мой отец, наряду с засушенными птицами, рыбами, насекомыми, раковинами, семенами, минералами и растениями»{16}16
  Wood, 1958.


[Закрыть].

Прочитав об этом, я предположил, что коллекция биологических диковинок Уиллоби, подобно коллекциям Альдрованди, Томаса Брауна и многих других, давно утрачена – сгнила или была попросту выброшена на свалку. И представьте себе мое величайшее изумление, когда я выяснил, что собрание Фрэнсиса Уиллоби, в том числе его коллекция яиц, сохранилось как часть фамильного имения.

Собрание включает двенадцать ящиков, большинство из которых содержит ботанические образцы. Когда я фотографировал их для своего друга и вытянул под конец самый нижний лоток, то был ошеломлен, увидев птичьи яйца. Как и образцы растений, они были уложены – надо сказать, свободно – внутри отделений различной формы. Многие из яиц были разбиты, и все были покрыты липким слоем сажи, что не удивило меня, поскольку семейный дом находился некогда в самом сердце земель, отданных английской угольной промышленности. На некоторых яйцах было указано название вида, надписанное коричневыми чернилами: Fringilla [зяблик], Corvus [черная ворона или грач], Buteo [обыкновенный канюк], Picus viridis [зеленый дятел] и цапля [серая цапля].

То, что яйца уцелели, было чудом, а то, что они были маркированы, – чудом еще бо`льшим, поскольку именно это позволило мне убедиться в их подлинности. Многие из коллекционеров XX в., в том числе Джордж Лаптон, не позаботились о том, чтобы маркировать коллекционные яйца таким образом, который позволил бы кому-то другому, кроме них самих, выяснить их историю. Но многие из яиц, собранных Уиллоби, несли на себе названия видов, написанные прямо на скорлупе его безошибочно узнаваемой рукой.

Я предложил Дугласу Расселлу, куратору коллекции яиц в Музее естествознания, поехать вместе со мной, чтобы изучить собрание Уиллоби и высказать свое мнение эксперта. Как и меня, его ошеломил вид коллекции. Многие из яиц казались пугающе хрупкими, и даже яйца крупных видов выглядели настолько старыми, что, несмотря на сажу, въевшуюся в скорлупу, они были почти прозрачными. Дуглас быстро убедился в подлинности коллекции, а следовательно – и в ее исторической ценности. Он сказал мне, что в мире нет ни одной другой столь же старой коллекции. Он добавил, что самым старым из известных яиц во всех существующих научных коллекциях было, вероятно, яйцо бескрылой гагарки, некогда принадлежавшее великому итальянскому ученому, священнику Лазаро Спалланцани и датированное 1760 г. Яйца из собрания Уиллоби старше на целый век.

Частные собрания диковинок, превращенные в 1800-е гг. в общественные музеи, подогрели интерес к коллекционированию птичьих яиц. Пополнение главных национальных хранилищ пошло быстрыми темпами, так что коллекции шкурок, скелетов птиц и их яиц начали накапливаться в них в огромных количествах. С этого времени орнитология, которую двигали вперед главным образом богатые любители, оказалась приравненной к коллекционированию этих объектов для последующей работы с ними музейных специалистов.

То же самое происходило в других отраслях зоологии, понятно ведь, что коллекционирование птичьих яиц и бабочек имеет много общего. И там и тут коллекционеров увлекала не только эстетика, но еще и желание охватить весь спектр вариаций внутри каждого конкретного вида – «страсть к красоте и жажда диковинок». Более того, некоторые коллекционеры бабочек сосредоточили внимание, подобно Лаптону, почти исключительно на каком-то одном-единственном виде. Но были другие, которые стремились, опять же как Лаптон, использовать свои трофеи для создания красочных композиций, ни на минуту не задумываясь о необходимости сохранить информацию о том, где и когда был добыт данный образец. Огромные коллекции бабочек, многие из которых по-прежнему находятся в частных руках, а другие – в провинциальных и национальных музеях, могут служить свидетельством тех ненасытных исканий. Любопытно, однако, что коллекционеры бабочек, накопившие гигантские количества образцов, не впадали в такой экстаз, как коллекционеры яиц{17}17
  Salmon, 2000.


[Закрыть].

Альфред Ньютон, основавший в 1850-е гг. Британский союз орнитологов (BOU), будучи коллекционером, превозносил достоинства коллекционирования яиц в типичной для Викторианской эпохи многословной манере: «Обаяние этого ребяческого занятия сохранялось в полной мере даже в старости – что само по себе не столь уж и удивительно. Если присмотреться к нему, то едва ли какая-либо иная отрасль практического изучения естественной истории позволяет исследователю установить такой близкий контакт с многими из ее тайн»{18}18
  Newton, 1896: 182. См. также: Cole, 2016.


[Закрыть]. Как писал Ньютон, коллекционирование яиц мальчиками (девочки никогда этим не занимались) внесло существенный вклад в познание природы. Все известные натуралисты и защитники природы XX в., в том числе Дэвид Аттенборо, Билл Одди и Марк Кокер, признавались, что собирали птичьи яйца в молодости. И это занятие, по-видимому, сыграло важную роль в становлении их как ученых{19}19
  Cocker, 2006.


[Закрыть].

Подлинным основанием для коллекционирования птичьих яиц было то, что они наряду со шкурками или скелетами птиц позволяли выявить естественный порядок в мире пернатых. И действительно, попытка расшифровать план, которым руководствовался Создатель, была главной целью «научной» орнитологии, изложенной в книге Уиллоби и Рэя. Ту же самую задачу ставили перед собой все прочие натуралисты, как зоологи, так и ботаники. Вопрос звучал так: находятся ли виды, обладающие похожими качествами, в родстве друг с другом? Было очевидно, что зеленушки и щеглы больше сходны друг с другом, чем с глупой ржанкой или малой поганкой, но основания для установления предполагаемого родства зачастую оставались неясными. В те времена единственными подсказками для создания научной классификации птиц были особенности их внешнего облика и внутреннего строения: окраска и рисунок оперения, с одной стороны, кишечник, череп или нижняя гортань – с другой. Но возникло и предположение, что окраска, форма и другие качества птичьих яиц можно использовать в тех же целях.

Если бы Бог не был бы таинственным образом одержим выдумкой головоломных интеллектуальных загадок для нас, простых смертных, картина, возможно, не оказалась бы столь запутанной. Но то, что сегодня биологи называют филогенетическим древом птиц, – не продукт божественной мудрости. Это результат миллионов лет эволюции, пути которой также загадочны и зачастую выглядят непостижимыми. Эволюционные процессы особенно замечательны тем, что их результатом иногда бывает несомненное сходство в особенностях строения у неродственных видов. Колибри в Новом Свете и нектарницы в Старом питаются нектаром, который они добывают из цветов, пользуясь длинным клювом и сильно вытянутым языком. И у тех, и у других яркое, блестящее, переливающееся оперение. Несмотря на все признаки сходства в их внешнем облике и поведении, колибри и нектарницы не произошли от общего предка и эволюционировали совершенно независимо. Сходство в условиях их обитания создает там и тут сходное давление отбора, а итогом оказывается «конвергентная эволюция». Долгое время после того, как идея божественной мудрости в форме естественной теологии уступила место дарвиновской теории естественного отбора, явление конвергентной эволюции оставалось и остается сейчас не только лучшим свидетельством в пользу ее истинности, но и проблемой для тех, кто пытался понять родственные отношения между сходными друг с другом видами птиц. Так она существовала до начала XXI в., когда были отработаны молекулярные методы выяснения родства[9]9
  В действительности они начали широко использоваться с середины XX в. – Прим. науч. ред.


[Закрыть], которые предоставили возможность решать этот вопрос на устойчивой объективной основе. Тогда ученые почувствовали наконец, что у них в руках обоснованная картина эволюционной истории класса птиц и родственных отношений между его подразделениями{20}20
  Одним из первых, кто предположил, что сравнительный анализ яиц может дать представление о родственных связях птиц, был Тинеманн (1825–1838). Одна из недавних схем, отражающих родство видов на материале молекулярных данных, создана: Jetz et al., 2012.


[Закрыть].

На протяжении всех 400 лет, когда орнитологи пытались уяснить родственные отношения между видами, родами, семействами и более крупными категориями в систематике птиц, музейные образцы были основой для этой работы. Шкурки и скелеты были необходимы, поскольку путем их сравнения можно было увидеть, по крайней мере, некоторые закономерности. Но яйца оказались в этих исследованиях почти бесполезными. Осознав это ближе к концу жизни, Альфред Ньютон написал: «Я должен признаться в некотором разочаровании относительно выгод, которые, как ожидалось, принесет изучение яиц орнитологической систематике… Оология в отрыве от всех прочих сведений по птицам оказывается таким же обманчивым руководством, как любой другой произвольно выбранный отличительный признак»{21}21
  Newton, 1896: 182–184.


[Закрыть]. Таким образом, обосновывать продолжительный сбор яиц для научных целей становилось все труднее и труднее.

Надо сказать, что яйца птиц, будучи компонентом полового размножения, обладают некой эротической аурой. Возможно, их замечательные округлости запускают глубоко укоренившиеся зрительные и осязательные ощущения у мужчин. Словно в подтверждение этого, одна найденная мною книга о коллекционировании яиц проводит параллели между яйцами и формой тела женщины{22}22
  Принн (1963) ссылается на телевизионную передачу 1959 г., в которой сэр Чарльз Уилер, скульптор и президент Королевской академии, говорил о «совершенстве формы», явно проводя параллели между овалами яиц и формами женского тела. Я не смог отыскать эту телепрограмму.


[Закрыть]. Это также может быть одной из причин того, что яйца Фаберже настолько популярны: ведь это дорогой подарок, который объединяет чувственность формы и первичный символ плодовитости.

Больше, чем простой намек на нечто сексуальное, можно увидеть в воспоминаниях Филипа Мэнсона-Бара об Альфреде Ньютоне: «Даже будучи убежденным женоненавистником, он мог быть очаровательно вежливым с лицами противоположного пола, но твердо придерживался своих принципов, согласно которым его музей и хранимые там сокровища не были предназначены для женских глаз, и он никогда не удостоил бы представительниц слабого пола правом хотя бы просто бросить взгляд на его коллекцию яиц… Наблюдать, как Ньютон созерцает свое собрание яиц – это было совсем другое дело. Он их просто обожал»{23}23
  Manson-Bahr, 1959.


[Закрыть].

Есть еще одна причина полагать, что красота яиц таится именно в их округлой форме. По сравнению с изображениями самих птиц, которые так широко представлены в произведениях искусства, их яйца чрезвычайно редко попадали на полотна художников. Можно подумать, что изображение их на плоскости просто не в состоянии передать их прелесть для большинства людей. И, напротив, скульптуры яйцевидной формы, подобные изваянным, например, Барбарой Хепворт и Генри Муром, обладают для многих колоссальной привлекательностью{24}24
  Одним из немногих художников, изображавших птичьи яйца на своих холстах, был виконт Леруа де Бард (1777–1828). О скульптурах – ищите в Google: «яйцо и скульптура». Моя коллега художница Кэрри Экройд считает, что птичьи яйца просто не стоит включать в натюрморты (личное сообщение, ноябрь 2014 г.).


[Закрыть].

В холодный зимний день в самом начале 2014 г. я посетил отдел орнитологии в Музее естествознания в Тринге (Хартфордшир), чтобы ознакомиться с собранием Лаптона из более чем тысячи яиц кайры, собранных в Бемптоне. Поскольку многие коллекционеры яиц оставили записи о том, где и когда они получили свои экземпляры, я наивно полагал, что и Лаптон делал то же самое. Куда там! Похоже, что он полагался почти полностью на свою память в том, как он приобрел тот или иной из своих экземпляров. Откровенно говоря, коллекция Лаптона – сплошная неразбериха, но именно так она и выглядела, когда ее приобрел музей{25}25
  Как ни печально сознавать, но состояние коллекции яиц кайры, принадлежавшей Лаптону, в Музее естествознания в Тринге является следствием необычного способа, каким она оказалась в Бемптоне: их очень много и они плохо документированы, если речь идет о датах и точном месте сбора. Вполне справедливо, что Музей естествознания в первую очередь заботится о коллекциях, снабженных большим количеством данных и обладающих научной ценностью.


[Закрыть].

Меня как ученого она привела в полное уныние – так много ценной информации было безнадежно утрачено! Возможно, заполнение карточек первичными данными не имело особого значения для людей вроде Лаптона, чей интерес был скорее эстетическим, чем научным. Некоторые из его витрин в Тринге действительно красивы. Есть лотки, содержащие почти идентичные пары, тройки и четверки яиц явно от одной и той же самки кайры за один и тот же год; или от одной и той же за разные годы. Еще один лоток содержит тридцать девять необычайно бледно окрашенных, почти белых яиц без отметин, которые, как указывает Лаптон в небрежно нацарапанном примечании, происходят от трех разных самок с одного и того же скального карниза в Бемптоне! В другой коробке я увидел двадцать яиц необычной окраски – белый фон, покрытый чем-то напоминающим красную скоропись Питмана[10]10
  Скоропись Питмана – система стенографии для английского языка, разработанная Айзеком Питманом в XIX в.


[Закрыть], но на сей раз – что маловероятно – из далеких друг от друга мест по британскому побережью, хотя это противоречит поверью о том, что никакие два яйца кайры не похожи друг на друга.

Смесь разочарования и благоговейного трепета – именно с таким чувством я смотрю на яйца из коллекции Лаптона. Я разочарован, потому что без карточек с данными это огромное множество замечательных яиц не имеет почти никакой научной ценности. Но я поражен невиданным разнообразием яиц, а также масштабом страсти коллекционера и его художественной изобретательностью. Когда я изливаю свое огорчение по поводу отсутствия данных Дугласу, хранителю музея, он в ответ спрашивает: мой стакан наполовину пуст или все же наполовину полон, ведь без коллекции Лаптона было бы не о чем писать или думать. Мой стакан наполовину полон. Фактически же он полон еще больше, чем наполовину, потому что я могу представить себе всю меру эстетического наслаждения Лаптона, которое он испытывал, рассматривая свою коллекцию. Кроме того, я порадовался, что никто не взялся курировать ее, потому что это наверняка разрушило бы все изящество размещения яиц.

Если позже кто-нибудь обнаружит карточки с данными Лаптона, то, возможно, мы сможем найти соответствующие им яйца и начнем узнавать, насколько существенной была изменчивость яиц по размерам в разные годы; насколько похожими бывают цвет и форма у яиц, отложенных одной и той же самкой за сезон, или, как в случае с «метландскими яйцами», на протяжении большей части жизни самки{26}26
  Я напрасно искал «метландские яйца»: двадцать шесть лет подряд от одной и той же самки! Они должны храниться где-нибудь, потому что были гордостью коллекции Лаптона. Вполне возможно, они пропали в период между смертью Лаптона и тем временем, когда коллекция обрела наконец прибежище в музее в Тринге.


[Закрыть]. Мы много о чем могли бы деликатно «расспросить» экспонаты коллекции Лаптона. Это еще может оказаться возможным.

Но я подозреваю, что не существует никаких карточек и никакого сводного листа данных, который позволил бы нам взломать код. Все, что я могу увидеть в коллекции Лаптона, источает эстетику и исключает науку. Возможно, самыми красноречивыми оказываются клочки светло-зеленой бумаги с почти неразборчивыми карандашными каракулями, помещенные внутрь ящиков музейного шкафа – многие из них подписаны его инициалами. Сообщения на этих кусочках бумаги, вроде «x4» или «x3», в равной степени кратки и загадочны. Да и зачем кому-то понадобилось класть такие этикетки в лотки с яйцами, если бы у него уже имелись карточки с данными или оригинальные записи?

Покрытые стеклом лотки с яйцами из коллекции Лаптона размером два на два фута (60×60 см) в настоящее время лежат в белых пластмассовых ящиках шкафов Британского музея. По предложению Дугласа мы вынули их – все тридцать семь – и разложили друг против друга на столах, скамьях и на полу. Лишь тогда все визуальное воздействие собрания стало очевидным. Наверное, Лаптон потратил месяцы, сортируя яйца, останавливаясь на различных вариантах расположения, а затем подыскивая те яйца, которые сделают расклад полным, поскольку конечной целью этого было продемонстрировать именно такую законченную картину. Лотки с яйцами были словно отдельными перьями в роскошном надхвостье павлина; каждое яйцо – глазчатое пятно на пере, и вся экспозиция столь же смелая, сколь впечатляющая и не оставляющая надежды рационально истолковать каждый ее фрагмент.

Коллекция Лаптона организована в соответствии почти со всеми мыслимыми оологическими критериями, которые можно себе представить: по цвету, размеру, форме и текстуре. Но эти термины не раскрывают истинной сущности этих качеств. Например, говоря о цвете, следует различать окраску фона, характер и тон отметин, а также рисунок распределения пестрин по поверхности скорлупы. Одна из самых изящных композиций включает в себя двенадцать групп, каждая из четырех горизонтально расположенных яиц. Все они несут мелкую пятнистость типа «перец с солью» на фоне – бледно-голубом, бледно-зеленом, охристо-желтом и белом, и с дополнительными группами яиц, размещенными как зеркальные отражения друг друга. Это иначе как искусством не назовешь.

В другом ящике вы видите нечто еще более необычное – пары, состоящие из яиц кайры и гагарки, которые явственно различаются по форме (яйцо гагарки значительно менее остроконечное), но абсолютно идентичные по окраске и узору. Это довольно примечательно. Гагарки, которые в типичном случае размножаются среди кайр, но всегда обособленно и в щелях между камнями, откладывают яйца гораздо менее изменчивые, менее красочные, чем кайры. Я полагаю, что смог бы правильно идентифицировать значительно больше 90 % яиц гагарок или кайр, основываясь только на их окраске и узоре. Но Лаптон обнаружил ту крохотную долю представителей обоих видов, яйца которых были практически одинаковыми по окраске, и это заставляет меня задаться вопросом о том, какая доля генов, отвечающих за цвет яиц, является общей для этих двух видов.

Я попробовал представить себе, как Лаптон год за годом раскладывает яйца в том или ином порядке. Расхаживающий по вершинам Бемптонских утесов, разглядывающий яйца, ставшие добычей «ск’лолазов», и уверенный в том, какие именно требуются ему в данный момент для коллекции. Всю зиму напролет он, должно быть, проводил долгие часы, исследуя эти находки, чтобы точно знать, что он уже получил и что ему нужно еще. Я могу представить себе, как он вновь и вновь переживает те моменты, когда у него дух захватывало от волнения при виде того самого яйца, приобретение которого делало коллекцию еще на шаг ближе к совершенству.

Лаптон – это история; коллекционирование яиц – тоже в значительной степени история. Хотя их научная значимость может быть ограниченной, коллекции вроде собранной Лаптоном, по-прежнему имеют ценность. Несколько музейных хранителей, с которыми я разговаривал, пока писал эту книгу, рассказали мне, как в прошлом они уничтожили сотни яиц кайр – главным образом из Бемптона, – потому что при них не было никаких сопроводительных данных, так что они «не представляли ценности с научной точки зрения». Это несколько раздосадовало меня. Так часто нечто когда-то считавшееся бесполезным фактически оказывалось ценным, если рассматривать его в ином свете или с помощью другой технологии. Используя приемы, о которых прежние коллекционеры не могли иметь ни малейшего представления, сегодня можно взять крохотный фрагмент яичной скорлупы и извлечь из него ДНК, что позволит идентифицировать генотип самки, отложившей яйцо{27}27
  Б. Стокке (личное сообщение, 23.01.2014) выделил ДНК из оболочек яиц. Относительно ценности музейных коллекций яиц см. также: Green, 1998; Green, Scharlemann, 2003; Russell et al., 2010.


[Закрыть]. И кто знает: по мере того как продолжают совершенствоваться молекулярные методы, не станет ли в дальнейшем возможным восстановление отсутствующих данных по генетической информации, содержащейся в скорлупе. Коллекции вроде собранной Лаптоном обладают и культурной ценностью. Будучи ученым, я слишком хорошо знаю, что очень легко рассматривать мир сквозь единственные очки – ученые в очках часто полагают себя существами высшего порядка. Художественная компоновка яиц кайр Лаптона уникальна: она достойна выставки сама по себе, и я легко могу представить, что, если бы их вынесли из темных хранилищ Музея естествознания в Тринге, они вдохновили бы художников и других людей, позволив им увидеть мир природы в ином свете.

Художники смогли бы увидеть не только эстетическое совершенство яиц; они смогли бы задуматься об их биологическом совершенстве – о том, как они устроены и как можно объяснить кажущиеся бесконечными варианты окраски; почему яйца так сильно изменчивы по форме и размеру; почему их желток и белок, которые на первый взгляд выглядят такими аморфными, в действительности обладают дифференцированной структурой; как один или несколько сперматозоидов зажигают жизнь в единственной женской клетке и как спустя несколько недель новая жизнь прорывается наружу сквозь хрупкую, но все же прочную оболочку, которую мы называем скорлупой.

Так вот, скорлупа – это то самое место, где мы начнем наше путешествие, отправляясь в путь с поверхности внутрь птичьего яйца.