Текст книги "Ким Филби. Неизвестная история супершпиона КГБ. Откровения близкого друга и коллеги по МИ-6"

Глава 4
Немного о себе

Это книга о Киме Филби, о том, каким его знал я, и о том, как и где пересекались наши с ним жизненные пути. Но теперь я должен отступить от основного повествования, чтобы немного больше рассказать о себе. Ведь, возможно, читатель уже задавался вопросом: кто этот человек? что связывало их с Кимом? почему Филби пытался вовлечь его сначала в УСО, а затем в СИС? был ли здесь какой-нибудь скрытый мотив? В статьях Sunday Times, опубликованных в 1967 году, высказывалось предположение, что я, возможно, сознательно или бессознательно, сыграл роль на одном из этапов реализации его честолюбивых замыслов в Секретной службе. То, что это могло поразить других, мне самому не приходило в голову до того, как я ознакомился с содержанием вышеупомянутых статей. Но теперь я понимаю, что эти предположения в целом не лишены оснований.

Отчасти это было связано с моим собственным образованием, квалификацией, способностями и складом ума. Выходит, мне придется рассказать о себе, даже отчасти похвалиться. Обещаю, впрочем, что мое отступление будет недолгим.

Мой отец научил всех своих четверых детей читать еще в раннем возрасте – уже к четырем годам я читал весьма бегло и с большим интересом. Как он – по горло занятый и весьма успешный государственный служащий (еще до сорока лет он был уже командором ордена Британской империи), к тому же обладавший неважным здоровьем – находил время и силы это делать, не могу себе представить. Он был изумительным педагогом; секрет, я думаю, заключался в том, что он учился вместе с нами. К тому времени, когда я пошел в детский сад, помимо многих других книг и по ныне неведомой мне причине я уже десять раз прочитал книгу Кингсли «Дети воды»[21]21
  «Дети воды» (оригинальное название The Water Babies, A Fairy Tale for a Land Baby – «Дети воды, волшебная сказка для земных детей») – сказочное произведение английского писателя Чарльза Кингсли. Написанная в 1862–1863 гг. в качестве сериала для журнала Macmillan’s Magazine, книга была впервые опубликована в полном объеме в 1863 г. Произведение представляет собой, с одной стороны, дидактическую сказку, типичную для времен викторианской Англии, а с другой – своего рода сатирическую поддержку знаменитой книги Ч. Дарвина «Происхождение видов». Книга была очень популярна в Англии на протяжении многих десятилетий, но впоследствии утратила популярность, в частности из-за «неполиткорректности» (распространенных в Великобритании во время ее создания негативных стереотипов в отношении ирландцев, евреев, американцев и бедных). На русском языке книга выходила в 1992 г. в сборнике английских сказок «Как дочка короля плакала по луне».


[Закрыть]. Меня отдали в класс умеющих читать – и нашей настольной книгой стали именно «Дети воды». Итак, мое образование продолжалось в детском саду, в первой подготовительной школе, второй подготовительной школе, а также при непосредственном участии отца. Он, как и его знаменитый брат Алан, изучал математику в Вестминстере, хотя, в отличие от Алана, в университет не пошел. Мне не суждено было стать математиком, но отец привил мне интерес к арифметике и алгебре. Его величайшая любовь была связана с книгами, и мы, дети, росли в доме, битком забитом произведениями английской классики.

У меня выявились неплохие способности к умственному счету, я хорошо запоминал разного рода информацию, даты и названия. Я стал, по сути, ходячим альманахом Уисдена. Результаты матчей по крикету и имена игроков начала 1920-х до сих пор сохранились в моей памяти. Вообще-то не так давно я самолично проверил это утверждение и обнаружил, что для первой сотни игроков среднего уровня 1922 года я смог правильно назвать команды девяноста восьми. Стоит ли говорить, что наше семейство, само собой разумеется, увлекалось кроссвордами.

В моей второй подготовительной школе – той, которую, кстати, основал мой дедушка и которую посещал Сент-Джон Филби, – меня активно готовили к поступлению в гуманитарный вуз. Школа потратила немало сил, хотя эти усилия оправдались не сразу. Большую часть этого времени я посвятил изучению латыни и греческого языка. Учитель математики, человек весьма мудрый и разумный, просто вручил мне толстый том «Алгебры» Холла и Найта – с ответами в конце книги – и разрешил заниматься самостоятельно. Через год я добрался до бинома Ньютона, хотя при этом, чего греха таить, несколько пренебрег вещами, которые счел для себя менее интересными, – например, той же геометрией.

На свой тринадцатый день рождения я с блеском сдал экзамены в Вестминстер-скул. В конце моего первого года в Вестминстере я и еще несколько других учеников в колледже получили школьный аттестат, нечто похожее на нынешний аттестат об общем среднем образовании. Для этого мне понадобилось сдать пять зачетов. С четырьмя из них у меня не было проблем. Это латынь, греческий, французский и математика. Но мне нужен был еще зачет по истории, английскому языку или богословию, но ни к одной из этих дисциплин я не проявил достаточного внимания. Однако на помощь пришли числа и даты. За несколько часов до экзамена по истории я лихорадочно пытался изучить то, что должен был изучить раньше, когда впервые познакомился с отчетом Джона Уэсли, заполненным датами поездок и данными об обрядах новообращения в различных городах и округах. В тот день я с удовольствием обнаружил в реферате по истории вопрос об Уэсли. Экзаменаторы, должно быть, с удивлением получили целую страницу точных дат и статистики: возможно, они сочли меня ярым последователем методизма. Так или иначе, но с помощью Уэсли я получил заветный зачет по истории.

В том же летнем семестре 1926 года арифметический склад ума снова мне пригодился – и на сей раз это, возможно, произвело определенное впечатление на Кима Филби. В школе проводился арифметический конкурс Чейна (по сути, это была алгебра, а не арифметика). Участие было обязательным для тех, кто еще не получил школьный аттестат, и добровольным для остальных, но приз обычно получал ученик с наиболее незаурядными математическими способностями. К моему удивлению, когда был вывешен список результатов, я оказался первым, хотя, поскольку мне едва исполнилось четырнадцать лет, мне разрешили получить лишь младший, неосновной приз (в последний год пребывания в Вестминстере я снова принял участие в конкурсе и снова занял первое место, получив в итоге главный приз).

После школьного аттестата предстояло сделать выбор между классикой, историей, математикой и т. д.: я решил отдать предпочтение классике. Вообще, я в итоге оказался неплохим, хотя и не блестящим, знатоком античной истории. Возможно, я мог бы добиться несколько большего в науке или в той же математике; сейчас трудно сказать. Я продолжал немного заниматься математикой на стороне и изучал элементы исчисления, тригонометрию, статику и динамику. В конце третьего года обучения я получил высший аттестат по латыни и греческому, при этом математика считалась необязательной дисциплиной. После опубликования результатов оказалось, что в тот год я был единственным во всей стране, кто получил высшую степень отличия по классической дисциплине (латынь) и зачет по второстепенной дисциплине (математика). Понятно, что это звучит примерно так же, как и фраза о том, что «ты – единственный неуклюжий рыжеволосый человек, который в четверг проехал на велосипеде от Ваппинга до Уигана», но я предполагаю, что вышесказанное действительно говорит о несколько необычном складе ума, который мог вполне пригодиться для определенной работы в будущем.

В Оксфорде, где у меня была закрытая стипендия[22]22
  Закрытая стипендия назначается учебным заведением после сдачи специальных экзаменов ограниченному кругу учащихся; выделение стипендии зависит от места рождения учащегося, профессии его родителей.


[Закрыть] в Крайст-Чёрч, я сдавал модерейшнз[23]23
  Модерейшнз – первый публичный экзамен на степень бакалавра (в Оксфордском университете); сдается, в зависимости от факультета, по следующим предметам: английскому языку и литературе, классическим языкам, математике, географии, физике и философии; проводится в конце третьего или пятого триместра.


[Закрыть] (по классике) за пять  семестров обучения и последний экзамен на степень бакалавра (философия, античная история) – за семь. Я получил приличную, хотя и не слишком вдохновляющую степень double second – ту, которую обычно стремятся избежать (поговаривали, что наиболее стоящими являются 1-я и 4-я степени). Но моя double second вполне оправдала себя и, без сомнения, помогла мне найти место в рекламном деле.

В те времена рекламную фирму Benson’s знали все. Одним из наших наиболее известных клиентов была компания Guinness, но с нами также сотрудничали Kodak, Bovril, Johnnie Walker, Austin, Colman’s, Will’s, а также многие другие весьма звучные в 1920-х и 1930-х имена. Роман Дороти Ли Сэйерс «Убийству нужна реклама» был написан как раз о фирме Benson’s, за пару лет до того, как я там появился, и чрезвычайно хорошо передает атмосферу умеренно одаренного дилетантизма. Рекламные идеи никогда не давались мне легко, но у меня выработалась некоторая «семейная» способность к сочинению стихов и пародий, которые иногда оказывались полезными для рекламы Guinness и других компаний. В целом работа была трудной и упорной; особенно плотно я занимался одним из наших самых интересных клиентов – фирмой Kodak. В отделе копирайтинга работало всего девять или десять таких, как я. Наш отдел отвечал за планирование рекламных кампаний, разработку идей, сочинение всех текстов, за контакты с различными клиентами и многое, многое другое. Надо сказать, что смертность в тот непростой период Великой депрессии была очень высокой; за пять с половиной лет работы в Benson’s лишь я и Майкл Барсли были двумя новичками в отделе, которым удалось пережить младенчество. Когда разразилась война, я, еще будучи холостым, по-видимому, в реальном исчислении был более обеспеченным человеком, чем впоследствии.

После начала войны я продолжал работать в Benson’s еще несколько месяцев, но атмосфера вокруг уже не располагала к былой беспечности. В общем, настало время поступать на службу в армию. Друг моей сестры, Питер Шорт, был майором в Корпусе королевских инженеров (хотя в тот момент он выступал в качестве личного помощника генерала Горта, главнокомандующего Британским экспедиционным корпусом). Зная о моей склонности к картам и путешествиям, а также об основательной математической подготовке, он предложил мне попытаться найти место в Службе инспектирования Корпуса королевских инженеров. И вот в июне 1940 года я оказался одним из двадцати четырех курсантов офицерской школы в Форт-Уидли. Около половины из этих двадцати четырех работали раньше в типографиях либо так или иначе были связаны с полиграфией, в то время как другая половина, как предполагалось, – а может быть, и на самом деле, – представляла собой специалистов в области математики. Я, по сути, не относился ни к тем ни к другим, но оказалось, что, помимо знания основ тригонометрии, здесь нужно было прежде всего точно считать. В конце обучения мы сдавали зачеты по математике, умению обращаться с разными приборами и астрономии. Я занял второе место, недобрав заветные 100 процентов из-за единственного промаха. Во время картографической практики в полевых условиях, которая заняла три недели, я набрал 96 процентов за точность своих карт, однако лишь 40 процентов – за скорость. Вероятно, я больше годился для картографической съемки, нежели для подразделения Корпуса инженеров, работающего в боевых условиях.

В книге, опубликованной по материалам Sunday Times, говорится: «Мы ничего не знаем о политической позиции [Кима], который восхищался бывшим школьным другом Йеном [то есть мной]»¹. Позвольте мне попробовать восполнить этот пробел. Когда мне еще не было тридцати лет, я, конечно, сочувствовал левым. Я говорю «конечно» не потому, что каждый человек моего возраста имел именно такие взгляды, многие мои друзья их вовсе не разделяли. Нет, просто большинство молодых людей, которые интересовались политикой, особенно европейской, и, в частности, зарождением и развитием фашизма, стояли на позициях левого толка. Я не вступил ни в одну политическую партию, за исключением того, что во время моего первого семестра в Оксфорде старый школьный приятель уговорил меня отдать полкроны в качестве вступительного взноса в ячейку Лейбористской партии Оксфордского университета или в какой-то лейбористский клуб. Точного названия не помню. Ни на какие митинги я не ходил, и мое членство вскоре истекло. В студенческие годы и какое-то время впоследствии я расценивал свою позицию как нечто левее лейбористского спектра. Своего рода маяком для меня был журнал New Statesman and Nation, каждый номер которого я жадно проглатывал, как только он выходил из печати. Хотя мне так и не удалось прочитать больше парочки страниц из Маркса или Ленина, я припоминаю, что, когда изучал историю Древнего Рима в Оксфорде и должен был написать очерк о Годе четырех императоров (периоде в истории Римской империи (68–69), в течение которого на престоле сменилось четыре правителя: Гальба, Отон, Вителлий и Веспасиан), я попытался интерпретировать всю сложную ситуацию через призму марксистской классовой борьбы. Попытка вполне удалась, и, возможно, в ней было разумное зерно, но теперь я понимаю, что при наличии фактов можно с неменьшей эффективностью обосновать любую другую историческую теорию.

Ким конечно же оказывал некоторое влияние на мое политическое образование приблизительно до моего двадцатилетия, но за восемь с половиной лет между апрелем 1933 года, когда завершилась наша поездка в Берлин, и октябрем 1941 года мы с ним, как мне кажется, виделись не больше чем пару десятков раз, и почти всегда – в какой-нибудь компании. В любом случае, как я уже изложил выше, с 1935–1936 годов он стал все реже углубляться в политические темы. Я пошел своим собственным путем. На мои взгляды во второй половине 1930-х годов в значительной мере повлияли итальянское вторжение в Абиссинию, испанская гражданская война и приход к власти Гитлера. Внутренние проблемы интересовали меня меньше. Не думаю, что я чувствовал большую причастность к демонстрантам Джарроу[24]24
  Голодный поход Джарроу – из Джарроу в Лондон; один из наиболее крупных голодных походов 1930-х гг.; в нем участвовали рабочие Джарроу, графство Дарем.


[Закрыть] и миллионам безработных. Россию я рассматривал как страну, на которую можно было бы положиться в деле противостояния с Гитлером. Нацистско-советский пакт о ненападении стал для меня шоком – отчасти по вышеуказанной причине, а больше потому, что он явно говорил о неизбежности войны. В течение нескольких месяцев «Странной войны»[25]25
  «Странная война» – период Второй мировой войны между сентябрем 1939 г. и маем 1940 г., когда Великобритания де-юре находилась в состоянии войны с Германией, но де-факто не принимала участия в боевых действиях.


[Закрыть] я пытался разобраться в политической обстановке и даже ощутил некоторое облегчение, когда немцы начали свое наступление на западе; естественно, я вступил в армию в июне 1940 года и погрузился в совершенно новый для меня мир. Теперь у меня было совсем мало времени, чтобы думать или читать о политике, которая так или иначе упростилась донельзя. К тому времени, когда война закончилась, я значительно вырос из своего прежнего довольно неясного левого идеализма. В последний раз я проголосовал за лейбористов в 1945 году. Насколько помню, я не голосовал ни в 1950, ни в 1951 годах по причине своего пребывания за границей. А потом уже отдавал свой голос только за консерваторов.

Не сомневаюсь, что главная причина, по которой Ким предложил мне попробовать силы в Секции V, заключалась в том, что у него была довольно специфическая и необычная работа, которая, как я рассчитываю вскоре показать, вполне соответствовала моим ожиданиям и способностям. Политика здесь во главу угла не ставилась, и он даже не поинтересовался моими текущими взглядами. Нет никаких сомнений – он был рад, что рядом будет работать старый друг, но следует помнить, что обычно вербовка в Секретную службу проводилась именно по личной рекомендации. Позднее Ким сказал мне, что через четыре дня ему сообщили, что он подобрал на эту должность правильного кандидата…

Вполне вероятно, что в ближайшее время я оказался бы в одной из тайных организаций. Как минимум шестеро моих родственников и знакомых получили во время войны аналогичную работу. Моя жена какое-то время работала в УСО, а позднее – в лондонской штаб-квартире Управления стратегических служб (УСС), американском эквиваленте нашей Секретной службы. Мой брат вступил в отделение УСО на Ближнем Востоке. Сестра Анджела работала в известной Правительственной школе кодов и шифров (GC&CS) в Блечли. То же самое относится и к кузине моего отца, Джанет Милн, – на самом деле она поступила туда на службу еще до войны. Один из двоюродных братьев работал в МИ-5, а жена моего шурина – в УСО. Каждый получал работу независимо от меня или от других. Со мной в декабре 1941 года встретился один приятель и спросил, не хочу ли я поступить на службу в отделение тайной пропаганды УСО в Турции, но к тому времени я уже закрепился в Секции V.

Ну а теперь нам стоит вернуться туда, где мы совершили вынужденное отступление.

Глава 5
Секция V

Едва ли что-нибудь напоминало о том, что это строго секретное учреждение, когда в тот день я вошел через парадную дверь Гленалмонда. Не помню, чтобы там стояли охранники или кто-нибудь меня сопровождал. Кто-то, – вероятно, проходящий мимо секретарь, – указал мне дверь на правой стороне коридора, через которую я попал в большую комнату с окнами по обе стороны. Ставни были открыты, и внизу виднелся сад. В комнате работало два или три человека приблизительно моего возраста. Мне сказали, что Ким сейчас где-то наверху, вместе с Феликсом Каугиллом. Он зашел через несколько минут и стал рассказывать об отделе, на службу в который я только что поступил.

Отдел контрразведки, или Секция V британской СИС (именно так я стал называть Секретную службу), отвечал за операции контрразведки и разведки за пределами британской территории; внутри Великобритании эти функции исполняла МИ-5, иначе известная как Служба безопасности (Security Service). Секция V не только занималась сбором разведданных из резидентур СИС за границей, но также сопоставляла и оценивала сведения, поступавшие из всех заграничных источников: она в значительной степени являлась сама себе заказчиком. Нам в Гленалмонде предстояло воссоздать как можно более полное представление об аппаратах разведки противника в зарубежных странах: их сотрудниках, агентах, штаб-квартирах, операциях, коммуникациях, планах и т. д. Кроме того, нам нужно было держать МИ-5 в курсе событий, а именно: предоставлять им, по возможности, предварительную информацию о любых разведывательных операциях противника на британской территории, о прибытии в Великобританию вражеских агентов и проводить расследования за границей на основе данных, полученных от МИ-5 внутри страны. Третья потенциальная задача для секции, пока еще окончательно не утвержденная, заключалась в том, чтобы инициировать или поощрять любые действия за границей для пресечения деятельности вражеских шпионских организаций на месте – дипломатическими или иными средствами.

Секция V состояла из ряда подсекций – как по географическому, так и по функциональному признакам. Так, в сферу компетенции подсекции Va входили Северная и Южная Америка; Vb занималась Западной Европой; а Ve – Восточной Европой и Ближним Востоком. Кабинет, в котором сидел я, являлся фактически иберийской подсекцией – Vd. Вообще, наименование Vd звучало не слишком благозвучно для англоязычного восприятия (англ. veneral disease – «венерическое заболевание»), но через пять минут я к нему привык. Кроме того, символ Vd также использовался для самого Кима как главы подсекции: для связи внутри СИС использовать имена было не принято. Другие сотрудники Vd имели символы Vd 1, 2, 3 и т. д. Мне был присвоен символ Vd 1; трое других поступили на службу несколько раньше, а еще один прибыл вскоре после меня. Таким образом, всего в подсекции, включая самого Кима, работало шесть человек, тогда как несколько недель назад там был всего один сотрудник. Внезапное пополнение было вызвано самоубийством одного из сотрудников из-за нервного срыва в результате переутомления, а также жалобами из МИ-5. Совокупный состав Секции V на тот момент составлял, по-видимому, всего около двадцати человек. Кроме того, было еще, наверное, двадцать – двадцать пять секретарей и помощников. Термин «офицер» не обязательно означал офицера вооруженных сил. Некоторые, включая того же Кима, были гражданскими лицами, как, например, все девушки. Всем было разрешено носить гражданскую одежду, и я пользовался этим в течение последующих нескольких лет.

Ким подробно рассказал мне о работе, к которой я только что приступил. Я значился как офицер ISOS[26]26
  Intelligence Source Oliver Strachey (ISOS) – «Источник разведданных Оливера Стрейчи». Оливер Стрейчи (3 ноября 1874 – 14 мая 1960), британский государственный служащий в министерстве иностранных дел, был шифровальщиком с Первой мировой войны до Второй мировой войны. Осуществил перехват связи германского абвера в годы Второй мировой войны и расшифровку его сообщений, что в признание его заслуг стало называться ISOS.


[Закрыть] в подсекции Vd. ISOS – это кодовое наименование радиодонесений немецкой разведслужбы, которые британцы смогли перехватить и расшифровать. Расшифровка осуществлялась «Правительственной школой кодов и шифров в Блечли, которая к октябрю 1941 года взломала ряд ручных шифров, используемых немецкой разведкой в Испании, Португалии, Танжере и других местах. Однако в то время еще пока не удалось взломать машинный шифр, применяемый для главных связей, таких как, например, между Берлином и Мадридом, Берлином и Лиссабоном и (что очень важно) между Мадридом и Альхесирасом, выходящим на Гибралтар. Число таких перехватов, которые оказывались ежедневно у меня на столе, составляло в среднем около двадцати, и ожидалось, что в ближайшее время будут взломаны также и машинные шифры, что, естественно, резко увеличило бы объем работы. Тем временем Ким показал мне образцы того, с чем мне предстояло иметь дело. Ежедневная партия материалов из Блетчли разделялась секретарями на отдельные донесения, которые раскладывались по папкам согласно конечным пунктам: Мадрид – Барселона, Мадрид – Бильбао и т. д. Донесения из Мадрида в Барселону фиксировались на левой странице, из Барселоны в Мадрид – на правой, и каждое соответствовало своей дате.

Уже не помню, сколько всего мне успел рассказать Ким до вечера, прежде чем мы решили, что пора идти домой. Большинство офицеров и секретарей были расквартированы в частных домах по всему Сент-Олбансу, но один или два женатых офицера снимали собственные дома. Ким и Эйлин приобрели дом на северной окраине города – в Спиннее, на Маршалсвик-Лейн – и сразу же пригласили меня жить у них. Вместе с нами жили их малолетние дети – Джозефина и Нэнни Такер. Все это означало для меня большие перемены в жизни. Позже у меня был трехмесячный перерыв, когда во время болезни Эйлин я переехал на квартиру. Там я сразу оценил контраст. Остальную часть моего двадцатиодномесячного пребывания в Сент-Олбансе я жил у них в Спиннее, за исключением того, что еженедельно на двое суток удалялся к своей Мэри в Челси. В тот первый вечер я испытывал некоторую тревогу за то, как у меня пойдут дела на новом месте. Со времени нашего более тесного общения с Кимом прошли годы, и я знал, что за это время он сильно изменился, как, впрочем, и я сам. Мне казалось, что живой интерес и сама работа в достаточной мере облегчат наше взаимопонимание, но своего рода загадкой была Эйлин, и я какое-то время не мог избавиться от ощущения лишнего человека в доме. Лишь через пару недель мы все достаточно узнали друг друга. Возможно, этот процесс затянулся бы, если бы не небольшое непредвиденное осложнение. Столовая была превращена в мою спальню, но также все чаще использовалась как место складирования различных вещей, которым больше нигде не находилось места. Наконец, когда однажды вечером я обнаружил, что не могу пробраться к кровати, кроме как переступив через велосипед, швейную машинку и детскую коляску, я запротестовал. Но Эйлин обратила все в шутку и рассмеялась. Ситуация сразу же разрешилась, и после этого мы уже общались куда менее формально. Они вообще убрали велосипед из квартиры. У Эйлин было немного общего с Лиззи, за исключением того, что привлекательность каждой из них заключалась скорее в их личности, а не внешности. Кроме того, обеим нравилось смеяться. Эйлин была худой, бледной, почти хрупкой, но в ее характере ощущалась жесткость. Несмотря или скорее благодаря тому, что Эйлин вышла из «добропорядочной» семьи, она, казалось, испытывала недостаток в систематическом образовании. Но она была умной, любила посплетничать, обожала компании, иногда упоминала вскользь какое-нибудь громкое имя, чтобы подчеркнуть свое знакомство с влиятельным человеком. Она была полной противоположностью какой-нибудь педантки или политической фанатки – двух возможных типажей, которых несколькими годами ранее, возможно, кто-то и прочил бы Киму Филби в жены. Ее правописание оставляло желать лучшего: однажды, вернувшись с работы домой, мы с Кимом обнаружили частично решенный кроссворд из The Times, в котором одно из слов не уместилось в выделенное место. Ким утверждал, что вторая часть ее имени – Арманда – на самом деле звучало как Аманда, но Эйлин с самого начала писала его с орфографической ошибкой (до недавнего времени я почти не верил в это, пока не прочитал, что вторым именем ее отца было именно Арманд). Этих двоих объединяла склонность – едва ли имевшая практическое применение в военное время в Сент-Олбансе – к хорошей еде и напиткам. В первый раз, когда Ким вывел ее пообедать в одно из городских заведений, он предложил взять устриц, и они вместе уговорили несколько дюжин, причем Эйлин не отставала от Кима, исправно наполняя тарелку за тарелкой. Но после того они никогда не оглядывались на прошлое. В те дни, прежде чем начали сказываться трудности службы, их жизнь с Эйлин казалась легкой и обыденной. За время своего пребывания в Спиннее не помню между ними ни одной настоящей ссоры или хотя бы размолвки.

В подсекции Vd мы все, по сути, были новичками. Никакого обучения не проводилось – мы учились всему сами, по ходу дела расспрашивая коллег. Я уверен, что это был, безусловно, лучший и наиболее быстрый способ по-настоящему вникнуть в свою работу. Опасность допустить серьезную ошибку была невелика, так как все вопросы обсуждались и при необходимости принималось коллегиальное решение. В любом случае никаких отдельных инструкторов у нас не было. Для разрешения сомнений мы обращались к Киму. Хотя Филби работал в Секции V лишь с августа, он, казалось, уже освоил множество сложных процедур. В то время как все остальные пытались разобраться, что означают различные «символы» и достаточно ли письма или протокола в тот или иной отдел, Ким как будто никогда не испытывал трудностей. Он знал не только процедуры, но также и людей. Так, один из нас, столкнувшись с необходимостью позвонить в МИ-5 по вопросу, который, как оказалось, шел вразрез с работой различных отделов, проконсультировался с Кимом. «Свяжись с тем-то и тем-то, – ответил тот. – Он скажет, что к нему это не относится, но зато направит по нужному адресу». Так все и получилось. В своей книге Ким пишет, что, когда в 1940 году поступил на службу в СИС (в которую тогда входило УСО или, скорее, его предшественник), он думал, что «где-то, скрытая в глубокой тени, существует еще одна служба, по-настоящему секретная и очень сильная». Хотя он добавляет, что эту мысль вложил ему в голову именно советский связник, я думаю, что у многих новичков в СИС возникали сходные чувства. Мы даже спорили между собой, что же все-таки стоит за СИС и что означает сама аббревиатура. Последние две буквы, по-видимому, явно указывали на «Интеллидженс Сервис» (Intelligentce Service), но как насчет первой «С»? Большинство склонялось к «Сикрет» (Secret), но некоторые поговаривали, что речь идет о «Спешиел» (Special). Кое-кто говорил, что это как в имени Этель М. Делл, в котором мало кто знал, как расшифровывается вторая часть (да и сейчас мало кто знает, что это Мей). Теперь в прессе за первой буквой аббревиатуры СИС утвердилось слово «Сикрет», хотя у меня до сих пор нет полной уверенности (другое популярное наименование, МИ-6, мы в своей среде почти не использовали).

За несколько дней я узнал гораздо больше о немецкой разведывательной службе – или, скорее, о службах, поскольку их было две: абвер (Abwehr) и СД (Sicherheitsdienst) – нежели о британской СИС. Абвер до некоторой степени являлся эквивалентом комбинации СИС и УСО. Отличие заключалось в том, что он был составной частью немецкого Верховного командования. В состав абвера входило три главных отдела. Отдел Абвер I отвечал за сбор и доставку разведданных; агентурную разведку на территории иностранных государств; добывание разведывательной информации. Отдел Абвер II занимался организацией саботажа и подрывной деятельности (являлся отчасти эквивалентом УСО). Отдел Абвер III ведал вопросами контршпионажа (контрразведка в вермахте и военной промышленности). Служба СД, в то время намного менее важная для нас, чем абвер, являлась организацией нацистской партии. Она в основном занималась широкими вопросами внутренней безопасности в Германии и на оккупированных территориях, где функционировала вместе с гестапо. Однако у СД была важная заграничная функция, особенно в сфере политической разведки.

За последующие несколько недель я стал постепенно узнавать все больше о службе, на которую поступил. Подразделения штаб-квартиры СИС, помимо Секции V, главным образом располагались в Бродвей-Билдингс; термин «Бродвей» означал у нас «СИС кроме Секции V». В довоенное время Секция V в принципе занималась тем же, что и бродвейские Секции I, II, III, IV и VI. Их задача заключалась в сборе и сортировке разведывательных данных из резидентур СИС за границей и перенаправлении их в различные департаменты Уайтхолла, а также в передаче запросов указанных департаментов этим резидентурам. Особым клиентом Секции V была МИ-5. Секции сбора и распределения информации не были просто передаточными звеньями, поскольку они, как предполагалось, знали, что именно нужно передавать Уайтхоллу, как ранжировать тот или иной источник и как интерпретировать запросы Уайтхолла для той или иной резидентуры с точки зрения их выполнимости. Но штатных сотрудников было мало, и даже к концу войны другие пять распределительных секций включали лишь по горстке офицеров; в то время как Секция V, как я уже упоминал, насчитывала около двадцати офицеров, а к 1945 году их внутри страны и за ее пределами насчитывалось свыше сотни.

Причина таких различий заключается в характере контрразведки. При анализе разведывательной и террористической деятельности противника четкого разграничения между иностранной и британской территорией не проводилось.

Большинство целей контрразведки располагалось за границей: штаб-квартиры вражеских организаций, их резидентуры в оккупированных и нейтральных странах, вербовка агентов и их заброска на территорию Великобритании или в другие страны. Значительная часть разведывательной и прочей подрывной деятельности противника вообще не была связана с британской территорией: например, слежка из нейтральных стран за перемещением британских судов и конвоев; диверсии на британских судах в нейтральных портах; заброска вражеских агентов в страны, с которыми у нас поддерживались дружеские или союзнические отношения; контрразведывательная деятельность отдела Абвер III против СИС, УСО или наших союзников; сотрудничество немецкой разведки с правительствами нейтральных государств. К этому следует добавить то, что приобрело важность в дальнейшем, а именно секретные разведывательные операции «ближнего» действия, которые происходят в тот момент, когда противоборствующие армии ведут активные боевые действия: заброска агентов в тыл наступающему противнику, организация диверсий и пр.

Поэтому территориальное разделение функций контрразведки между МИ-5 и Секцией V выглядело несколько нереально, и споры по поводу разграничения полномочий казались неизбежными. Было три разумных решения. Во-первых, всю контрразведку, как за границей, так и внутри страны, должна взять на себя МИ-5, для чего при необходимости учредить собственные резидентуры и коммуникации, привлечь для работы опытных специалистов, владеющих соответствующими языками и хорошо осведомленных о странах, в которых им предстоит работать. Во-вторых, Секция V должна расшириться в рамках существующих разграничений полномочий и квалификации. В-третьих, должно произойти некое слияние МИ-5 и Секции V, или объединение имеющихся ресурсов и задач. Мне кажется, что к тому времени, когда я поступил на службу, было в целом принято второе решение; во всяком случае, Секция V расширялась довольно быстро. Отчасти это было связано с самой логикой вещей, хотя все вопросы были достаточно равномерно сбалансированы, но, возможно, даже больше – с решимостью одного человека: Феликса Каугилла, начальника Секции V. Именно Феликс фактически бросил вызов МИ-5 и, что не менее важно, занялся активным расширением кадрового состава. Впереди нас ожидало еще множество баталий. Но в моем собственном представлении, в МИ-5, по сути, не были настроены создать какую-то империю; им просто хотелось делать свою работу. Однако они осознавали, что она все больше и больше зависела от происходящего за границей. Если мы были в состоянии оказать им необходимые услуги, казалось, они были согласны в крайнем случае оставить разделение функций неизменным.