Текст книги "Последние дни. Том 2"

Когда в минувший четверг Арментроут и Лонг-Джон Бич наконец свернули с 280-го шоссе, безумный старик внезапно принялся громогласно требовать, чтобы они свернули направо, на Джуниперо-Серра-бульвар, и проехали пять кварталов до тихой старой пригородной улицы, которая, как оказалось, называется Урбано; посреди перекрестка на клумбе, которую по кругу объезжали машины, были устроены гигантские окрашенные в белый цвет деревянные солнечные часы; по ободу их широкого плоского диска выстроились римские цифры от I до XII. Уговорив Арментроута остановить машину, Лонг-Джон Бич вышел, прошкандыбал через улицу и несколько раз прошелся взад-вперед по циферблату, хмурясь и глядя под ноги, как будто пытаясь прочитать на нем время, но в тот пасмурный день высокий наклонный гномон, разумеется, совсем не отбрасывал тени. Для этих непостижимых солнечных часов время остановилось.

Если Арментроуту удастся устроить так, что новый король-рыбак будет неподвижно (с мертвым мозгом и на искусственном жизнеобеспечении) находиться в его клинике, часы Диониса остановятся – замрут в определенной точке цикла, и это позволит ему, Арментроуту, безнаказанно потреблять призраков – не страшась последствий и не нуждаясь в маске.

Арментроут быстро миновал перекресток Севентин-стрит; сдвоенный манекен съехал в сторону и брякнул; шины автомобиля шипели на мокром асфальте. Маркет-стрит изгибалась вправо, поднимаясь к сдвоенной вершине – темным холмам, которые испанские поселенцы называли Лос-Печос-де-ла-Чола, грудью индейской девы.

– Время там еще оставалось, – произнес Лонг-Джон Бич собственным голосом.

– На что? – рассеянно спросил Арментроут, рассматривая видневшиеся на мокром асфальте отражения красных стоп-сигналов и поворотников. – Ты хотел купить что-то поесть? Дома есть ростбиф и хлеб, но я покормлю тебя во дворе, потому что ты разбрасываешь еду по сторонам. – Он обогнал еле тащившийся «Фольксваген» и прибавил скорости, желая поскорее увеличить расстояние между собой и переменчивым призраком матери с Лапу-Лапу-стрит. – Я дам тебе «Альпо»[6]6
  Марка консервов для собак.


[Закрыть].

– Я имел в виду, что там все равно существовало время, хоть я и не видел его. Оно не останавливается из-за того, что ты чем-то загораживаешь свет. Если бы мы видели инфракраску, – странное слово «инфракраска» он произнес очень напыщенно, – то и тень была бы, не сумлевайся. – «БМВ» вдруг резко сбросила скорость, потому что Арментроут убрал ногу с педали газа, но старик продолжал: – Этой же инфракраской в столовых сохраняют горячими сэндвичи с сыром, когда официантки не успевают подать их сразу, как приготовят.

– Держись… – сказал Арментроут, понизив голос до обычного разговорного тона из-за внезапно навалившегося страха, потом глубоко вздохнул и не без труда заставил себя закончить фразу, – подальше… от… моей… головы. Будь ты проклят. – А про себя громко и быстро, опережая сердцебиение, думал: «Мое сознание ты читать не можешь! Ты не способен транслировать меня! Я не мертвый!»

Лонг-Джон Бич невозмутимо пожал плечами.

– Ну, ты ходишь, оставив дверь открытой…

На заднем сиденье что-то пискнуло; это могло быть только соприкосновение одной пенопластовой головы с другой, когда автомобиль дернулся после резкого нажима на акселератор, но Арментроуту показалось, что это был сдержанный смешок.

Высокие кипарисы скрывали задний дворик виллы невропатолога на Аквависта-вей от всех соседей, а прямо за кустами пираканты, обрамлявшими газон, начинался зеленый склон северного холма Твин Пикс. Поставив машину в гараж, Арментроут заставил Лонг-Джона Бича вынести манекенов во двор, приготовил пару сэндвичей для однорукого старика, а потом принялся осторожно искать принадлежности для сеанса призывания и последующего экзорцизма, которые решил провести на том же дворе.

Жилище невролога оказалось небогатым по части того, что требовалось Арментроуту, – он отыскал несколько декоративных свечей в подсвечниках со стеклянными абажурами, пыльный медный электромармит, к которому, несомненно, никто не прикасался года этак с 1962-го, и бутылку «Хеннесси XO», который был, пожалуй, слишком хорош для использования в качестве горючего. Для его матери куда лучше подошла бы водка «Попов»…

Обходя бетонированный крытый дворик, зажигая дрожащими руками свечи и устанавливая их в шестифутовый круг, Арментроут сделал несколько хороших глотков коньяка прямо из горлышка. Потом взял жаровню, прошел по кругу, сплошной линией высыпая на бетон оставшуюся там золу (закончив, он швырнул жаровню на газон, где она разбилась, как стекло), а потом еще раз, поправляя ногой золу, чтобы в линии не было разрывов. Мармит он поставил на стул в кругу и налил на дно примерно с дюйм бренди, причем бутылку ему пришлось держать двумя руками.

Потом он несколько минут просто стоял и смотрел на мелкую медную посудину, ощущая утренний ветерок, срывавшийся с горы и остужавший его мокрое от пота лицо. «Я способен встретиться с ней, – твердо сказал он себе, – тем более что это в последний раз, тем более что она запечатана под безумной маской-раковиной разрушенного сознания Лонг-Джона Бича, тем более что я вооружен картой Солнце из ужасной нулевой ломбардской колоды Таро, – и еще у меня есть бренди, чтобы подманить ее, а потом сжечь».

Из его горла вырвался странный звук, который с равным успехом мог быть и всхлипом и хихиканьем.

«Означает ли это, что я дважды убью свою мать?»

Он поежился на холодном ветру и еще раз как следует хлебнул бренди, чтобы отогнать от себя видение старого лица, покрытого водой, открывающиеся и закрывающиеся губы с яркой помадой и впечатавшееся в память ощущение мурашек, бегущих по рукам семнадцатилетнего парня.

Посмотрел в серое небо, еще раз хлебнул из горлышка, проглотил и мысленно несколько раз проговорил алфавит, медленно, с начала и до конца.

В конце концов он сумел-таки собраться с духом, вошел в дом и достал из-под кровати две пурпурные бархатные шкатулки.

– Доедай сэндвич и иди сюда, – велел он Лонг-Джону Бичу, проходя со шкатулками через кухню к открытой двери во двор. – Нам нужно будет позвонить…

Когда Лонг-Джон Бич, волоча ноги, вышел из дома, рассеянно размазывая горчицу по волосам и облизывая пальцы, Арментроуту пришлось несколько раз повторить, чтобы он вошел в круг и остановился там, прежде чем старик соизволил обратить на него внимание.

– И обязательно перешагни линию из золы, не касайся ее ногами, – добавил он.

В конце концов старик остановился в кругу, подслеповато моргая и глупо ухмыляясь. Арментроут заставил себя говорить ровным тоном:

– Ну, Джон, сейчас мы с тобой проделаем наш старый фокус, тот, где ты слушаешь телефонные звонки, ладно? Только на этот раз ты будешь не подслушивать, а сам станешь телефоном. Идет?

Лонг-Джон Бич кивнул и провозгласил громким фальцетом:

– Динь-динь!

Арментроут недоверчиво уставился на него. Мог ли это уже быть входящий звонок? Но ведь связь не могла состояться, пока он не поджег бренди!

– Э-э… Кто это? – спросил он, стараясь говорить строго, чтобы старик не начал смеяться над ним, если окажется, что это не настоящий звонок, а всего лишь неуклюжая шутка безумца.

– Дерни, – сказал Лонг-Джон Бич.

Арментроут попытался припомнить хоть какого-то пациента с таким именем.

– Дерни? – повторил он. – Прошу прощения, какой еще Дерни?

– Дерни за цепочку, я «буль-буль»!..

У Арментроута захватило дух, он отшатнулся. Голос не принадлежал его матери, но фраза определенно была позаимствована у ее призрака.

– Д-Джон, – сказал он громче, чем нужно, роясь в карманах в поисках спичек или зажигалки. – Я хочу, чтобы ты поджег бренди – жидкость вон в той кастрюле.

Он наконец отыскал спички, бросил коробок в круг и опустился на колени, прямо на мокрую траву, возле одной из бархатных шкатулок. «Если застрелить его, – думал он, – она никуда не денется, ведь она всего лишь говорит через голову Лонг-Джона, а потом найдет что-нибудь другое».

Он рывком откинул крышку второй шкатулки, высыпал необычно крупные карты на траву и, скривив губы, принялся перебирать их, пока не отыскал карту Солнце.

Когда же он поднял голову, Лонг-Джон Бич держал мармит единственной рукой и принюхивался к его содержимому. И теперь из уст старика действительно прозвучал голос матери Арментроута:

– О, жаль, что я не могу сложиться, как телескоп!

– Поставь на место! – взвыл Арментроут.

Посудина поднялась ко рту старика.

– М-м… – Арментроут подавился словом «мама», и пришлось обойтись междометием. – Не пей это! Джон! Выкинь призрак этой женщины из головы хоть на минуту и послушай меня!

Вдруг из-за ворот гаража прозвучал мужской голос:

– Доктор Арментроут!

– Убирайтесь! – крикнул он в ответ поспешно, хоть и не без труда, поднимаясь на ноги. – Это частное владение!

Но ворота щелкнули и распахнулись, и на газон во дворе вошел не кто иной, как юный интерн Медицинского центра «Роузкранс» Филип Мьюр. На нем не было белого халата, зато он нес с собой белую рубашку с длинным рукавом и вязки.

– Джон! – воскликнул он, увидев однорукого старика в кругу из рассыпанной золы посреди двора. Лонг-Джон Бич теперь шумно хлебал бренди, которое обильно текло по заросшим седой щетиной щекам и шее. Мьюр повернулся к Арментроуту. – Он же должен находиться в «Пасифике».

– Я… я устроил ему выходной, – сообщил, отдуваясь, Арментроут. – И это не ваше…

– Ричи! – прозвучал из горла Лонг-Джона Бича голос матери Арментроута, как только старик в последний раз хлюпнул остатками спиртного. – Ты хоть слышишь меня сквозь воду? У меня выросла борода! Неужели мне давали гормоны?… Дорогой, вытащи пробку, чтобы я могла дышать! И где бы взять еще немного этого бухла?

Мьюр настороженно принюхался.

– Вы еще и виски ему даете? Доктор, я…

– Это не виски, – пробормотал Арментроут, – это бренди, только она разницы не знает.

Мьюр еще сильнее нахмурился и тряхнул головой.

– Она? Что с вами произошло? Неужели вы привезли сюда еще и Пламтри с Кокреном? Я знаю, что Кокрен где-то в этих местах, он звонил на винодельню.

– Подожди немного, я налью тебе еще! – выкрикнул Арментроут, перебив молодого коллегу. – Только… побудь на месте!

Но Лонг-Джон Бич посмотрел на него и сплюнул.

– Никогда спиртным не увлекался, – сказал он. – Я всего лишь ел дымки.

Арментроут глубоко вздохнул и, скрестив ноги, опустился на траву рядом с бархатными шкатулками. Хотя бы мать его исчезла, пусть и временно. Но Мьюр определенно настроен доложить обо всем этом, расследовать перевод Бича и, в общем, загубить карьеру Арментроута.

– Подойдите сюда, Филип, – сипло проговорил он, приподняв крышку шкатулки, в которой лежал «Дерринджер». – Думаю, то, что я вам покажу, многое объяснит.

– Объяснять вам придется, но не мне. Зачем вам понадобилось назначать Пламтри ЭСТ? Что за чертовщина приключилась во время вечеринки с мороженым, которую устроили для больных в минувшую среду? Мистер Региши проглотил язык!

Арментроут снова устало поднялся на ноги, левой рукой держа открытую шкатулку под донышко, а правой стискивая рукоять спрятанного в ней «Дерринджера».

– Филип, только посмотрите на это, и вы все поймете.

Мьюр с негодующим выражением на лице шагнул на траву.

– Даже представить себе не могу, что это может быть.

– Полагаю, все зависит от того, как это истолковать.

Сплошной ряд кипарисов и склон холма приглушили сухой короткий грохот патрона 410-го калибра.

Глава 17

 
Троил: Но что тебя волнует?
Крессида: Я, я сама!
Троил: От самое себя
Не убежать.
Крессида: Но я хоть попытаюсь.
 

Уильям Шекспир. «Троил и Крессида»[7]7
  Перевод Т. Гнедича.


[Закрыть]

– Кокрен говорил мне, что добирается до Чайна-тауна сначала пешком, а потом трамваем, – сказал Архимедес Мавранос. – Может быть, он сегодня в трамвай не влез и ему пришлось всю дорогу идти пешком?

По красной пластиковой крышке стола пробегали тени от лопастей неспешно вращавшегося потолочного вентилятора.

– Он вполне мог продать нас, – предположил Кути, – и с минуты на минуту сюда ворвутся плохие парни. – Он попросил соломинку к коке и сейчас оглянулся на бармена; тот сидел, уставившись в висевший над стойкой телевизор, так что Кути сунул свою соломинку в бокал шардоне, стоявший перед Анжеликой, и отпил оттуда. – Это обряд, – объяснил он хмуро взглянувшей на него приемной матери. – Король обязан сделать глоток в полдень, особенно если поблизости могут оказаться плохие парни.

– Я совершенно не хочу, чтобы в моем вине появилась кока, – отозвалась Анжелика.

– Если плохие парни пожелают вскрыться в такой безлимитной игре, – сказал Мавранос, вложив в тон намного больше уверенности, чем испытывал, похлопал себя по борту куртки и выразительно взглянул на сумку Анжелики, – то ставки могут совершенно неожиданно для них повыситься.

Пит Салливан сидел рядом с Анжеликой за столом, возле лестницы, ведущей к уборным, и правой рукой рассеянно играл с сигаретой – то перекидывал ее через тыльную сторону ладони, то прятал; начал игру он с незажженной сигаретой, только что вытряхнутой из пачки, но когда он подбросил ее в воздух мизинцем и поймал губами, она сама собой задымилась в полете.

– Ого! – воскликнул Мавранос.

– Ну да, ого! – раздраженно отозвался Пит, выдохнув струйку дыма. – Волшебные фокусы. Но если я попытаюсь взяться за оружие, от этих рук не будет никакого толку. Я даже ножницы выроню, если подумаю, что ими можно пырнуть кого-нибудь. – Он пошевелил пальцами. – Гудини позаботился о том, чтобы его маска не могла причинить никому вреда.

Кути печально улыбнулся.

– Он даже не может играть в видеоигры, – сказал он Мавраносу. – Руки считают, что он действительно пытается сбить вражеский самолет.

Мавранос открыл было рот, чтобы что-то ответить, но перевел взгляд на дверь бара и сказал:

– Выше головы!

С улицы в помещение ввалился Сид Кокрен, и Мавранос почувствовал, что его губы растянулись в улыбке, когда увидел позади него белокурые волосы Пламтри.

Он отодвинул стул и поднялся.

– Я уже опасался, что мы больше не увидим вас, мэм, – сказал он Пламтри.

Волосы девушки были влажными, и, когда она плюхнулась на стул рядом с Кути, Мавранос подумал, что вид у нее такой, будто она переживает героиновую ломку. Ниже подбородка и в углу рта у нее были отчетливо видны царапины, и лицо казалось отекшим, словно от побоев.

– Завязывай, чувак, – хрипло сказала она. – Сегодня я соучастница убийства. Больше всего на свете я хочу не быть ею. Бог даст, скоро.

– Сегодняшнего убийства? – удивился Кути.

Пламтри закрыла глаза.

– Нет, сегодня я все еще соучастница убийства Скотта Крейна. Именно это я имела в виду. Но надеюсь уже завтра ею не быть.

– Завтра можете и не быть ею, – согласился Мавранос.

– Она настояла на том, чтобы прийти, – нервно сказал Кокрен, усевшись напротив нее, рядом с Питом Салливаном. – Мы вскрываем свои карты, но хотим увидеть и ваши. Мы видели вашу машину на стоянке на Портсмут-сквер, и видели в ней брезентовый сверток, который мог быть только вашим… вашим мертвецом. Если бы мы хотели помешать вам, то нам ничего не стоило бы прямо там всадить пулю ему в голову.

Теперь Пламтри, моргая, рассматривала золотые китайские барельефы на стенах под потолком и щурилась, глядя на расписной китайский бумажный фонарь в добрый ярд шириной, подвешенный на шнурке над стойкой бара. Под фонарем болталась старая картонка от инсектицидной клейкой полоски.

– В этом притоне только опиум курят или можно и выпить чего-нибудь? – спросила она. – И вообще, что это за хаза такая? Вход – натуральная пещера.

Мавранос даже через стол улавливал исходивший от нее запах бурбона.

– Бар назвали в честь знаменитого китайского поэта восьмого века, – сказал он. – На фонаре нарисованы различные сценки из его жизни.

– Что мы должны сделать, чтобы заслужить полосочку от мошкары? – спросила она. – И не закажет ли кто-нибудь мне «Бад»?

«Пожалуй, ей вовсе не обязательно быть трезвой», – подумал Мавранос и, наклонившись, взял со стола свою собственную опустевшую кружку.

– Я возьму «Сингапур слинг», – сказал Кокрен и посмотрел на Пламтри. – Здесь смешивают отличный «Сингапур слинг».

– Сказал «Цветочек из Коннектикута», – рассеянно бросила Пламтри. – А что, его мухи сожрали? – обратилась она к Мавраносу. – Вашего восьмого поэта. Я имею в виду, эта желтая пластмасска – она для того, чтобы мух морить, если вы не знаете.

– Las moscas, – вставил Кокрен, и Мавранос понял, что и он не очень-то трезв. – Так мух называют на винодельнях. Они могут забраться в мезгу, если отжимом занимаются после восхода. Мексиканские сборщики винограда считают, что мухи заносят в сусло мелких призраков, которые потом, когда вино пьют, заставляют голову кружиться и навевают приятные сны. А если в вине будет много этих призраков, то, я думаю, можно и умереть.

– Не сомневаюсь, что каждый из нас может рассказать что-нибудь интересное о мухах, – терпеливо сказал Мавранос, – но сейчас перед нами стоят более важные и неотложные проблемы… – Он повернулся к стойке, но тут же остановился и взглянул на Пламтри. – Поэт вроде бы утонул; есть легенда, что он ночью упал с лодки, пьяный, пытаясь дотянуться до отражения луны в воде.

– Ха-ха-ха, – сказала Пламтри.

Как только Мавранос вернулся к столу с тремя стаканами и сел, Пламтри жадно сцапала свой, отпила половину одним длинным глотком и поморщилась.

– Надо было попросить тебя принести сразу два, – чуть слышно выдохнула она, со стуком опустив стакан на стол. – Не найдется ли у вас, ребята, наручников? Отец три дня назад захватил мое тело, я только сегодня утром сумела освободиться, и у меня такое ощущение, будто все это время я каталась на лавинах. Но он ведь может вернуться в любое время. – Она открыла рот и щелкнула зубами, как обезьяна.

Мавранос уставился на нее. «Надо бросить здесь этих неудачников, – подумал он. – Вернуться в машину и свалить как можно скорее».

– Нет, Арки, – резко сказала Анжелика, в упор взглянув на него. – Именно она собирается позволить Крейну воспользоваться своим телом.

Пламтри обвела их взглядом.

– Ну, да. А что вы… – Ее налитые кровью глаза широко раскрылись от осознания всей картины. – Мой бог, вы собирались позволить сделать это ребенку?! Да чтоб вас! Вы, ребята, хоть понимаете вер-хо… вероятность того, что Крейн не сможет потом вернуться в свое прежнее тело? Что ему придется остаться в том, какое он получит вроде как временно?

– Мы это понимаем, – сказал Кути. – Я это понимаю. Но если этого не сделать, нас всех непременно убьют. Наш телевизор сегодня сгорел, и… Ну, это следовало бы видеть. И еще, – добавил он, бросив испуганный взгляд на Мавраноса, – я полагаюсь на заверения Арки, что Крейн не оставит себе мое тело, если у него вообще что-нибудь получится.

– Ну, такого шанса у него не будет, – сказала ему Пламтри, улыбнувшись через силу, но, кажется, с добродушным смущением. – Этим займусь я.

– Чертовски верное решение, – бросила Анжелика.

– Кути был прав, – сказал Мавранос, – когда говорил, что нам нужно разрулить эту ситуацию, остановить эту волну вероятности, пустить дневной свет в коробку с шелудивой кошкой Шредингера. Пока настоящий король не возьмется за дело, мы все открыты (черт возьми, освещены прожекторами!) и практически беззащитны. Вы остановились в мотеле или какой-то другой ночлежке?

– Д… да, – осторожно ответил Кокрен.

– Ну так я вас поздравляю: у вас поселятся четыре гостя. Надеюсь, что персонал закроет на это глаза. Судя по всему, делом – возвращением к жизни – мы займемся завтра рано утром, так что нам и смысла нет селиться в разных комнатах того же мотеля. Из того места, где мы остановились, нас несколько часов назад выгнали какие-то ходячие магазинные манекены, и…

Кокрен поперхнулся «Сингапур слингом».

– А они, – осторожно спросил он, размазав рукавом по губам красную жидкость, – двигались синхронно, как куклы на одной веревочке?

– Именно так, – уверенно подтвердил Мавранос. – И мне вдруг резко разонравилось, что тело Скотта лежит в машине, знаете ли… Давайте-ка выберемся отсюда и поедем к вам в мотель. Втроем – я, ты и Пит – мы легко перенесем Скотта в комнату. А там займемся приготовлениями.

Кути кивнул, и Анжелика мрачно посмотрела на него.

– Допейте все до капельки, – потребовала Пламтри с жутковатой вымученной веселостью, – в Китае у бедняков нет денег на выпивку.

До китайского Нового года оставалось две недели, но когда все шестеро вышли из бара и двинулись на юг по Грант-стрит под выступающими, как у пагод, крышами домов, выкрашенных красной и золотой краской, мальчишки азиатской внешности на велосипедах, густо обвешанных разноцветными ленточками, бросали им под ноги гирлянды петард, так что у них в ушах звенело от стаккато взрывов, носы их обжигал запах пороха, напоминавший о жареной курятине, и Кути шагал по измятым клочьям красной бумаги, темневшим на мокром асфальте, как опавшие лепестки роз, и когда они вступили на мокрые газоны Портсмут-сквер, бродяги и пьяницы уступали дорогу и вроде бы кланялись им, или, по крайней мере, кивали.

Когда они расселись по двум машинам – Пламтри ехала на переднем сиденье рядом с Мавраносом, а Пит в «Гранаде» с Кокреном, как для обоюдного контроля, так и для того, чтобы никто не заплутал в поисках мотеля «Стар», – вороны и пересмешники вились над машинами, катившими по Ван-Несс-авеню, и похоже, дрались в сером небе.

На перекрестке с Ломбард-стрит, на вершине Русского холма, где правый поворот привел бы на украшенную роскошными клумбами и вымощенную брусчаткой «самую извилистую улицу в мире», они свернули налево, проехали по прямой дороге между барами, авторемонтными мастерскими, винными магазинами и мотелями и через три квартала друг за дружкой свернули еще раз налево, на дорожку, ведущую к стоянке мотеля «Стар».

Когда они припарковались и вылезли из машин, Анжелика и Пламтри встали бок о бок у кормы красного грузовичка Мавраноса, покрытого въевшейся пылью, чтобы посторонние не видели, как Пит, Кокрен и Мавранос вынули тело Скотта Крейна из-под брезента. Покойник был теперь одет в джинсы и белую рубашку, и Кокрен старательно отводил глаза, чтобы не смотреть на пропитанную кровью повязку, стягивавшую бедро прямо поверх джинсов.

Тело не окоченело, а оставалось расслабленным, и они, общими усилиями держа Крейна вертикально, миновали автоматы со льдом и кокой и поднялись по лестнице в комнату Кокрена; Пламтри с ключом поспешила обогнать их и распахнула дверь как раз к тому моменту, когда мужчины внесли мертвого короля на площадку.

Там Скотта Крейна уложили на ту кровать, где не было самодельной уиджи, Мавранос распрямил руки и ноги убитого и распутал седоватую бороду, сбившуюся вокруг отпиленного обрубка гарпуна, вертикально торчавшего из горла. В комнате было все еще сыро, после того как Пламтри и Кокрен принимали душ с утра, и пахло прогоркшей салями и несвежей одеждой.

– Прямо как Чарлтон Хестон в «Сиде», – с напускной бравадой воскликнул Кути. – Умер, но все еще ведет войско.

– Он совершенно холодный, – пропыхтел Кокрен, отступая назад и растирая напряженные почти до судорог руки. Сердце его колотилось так, словно напрягаться пришлось не две-три минуты, а куда дольше, и его бил озноб из-за иррационального ужаса, что снова пришлось прикоснуться к мертвому телу.

– Как вам только… в головы пришло, что он… – Его голос сорвался, он повернулся к телевизору и с трудом перевел дух.

– Эту комнату неплохо бы проветрить, – сказала Анжелика, ловко отвлекая всех от кратковременной утраты контроля над ходом событий. – Кути, посмотри, нельзя ли открыть окна, а я пока спущусь к машине за колдовскими принадлежностями.

– Я к этому свинарнику не имею отношения, – сказала Пламтри. – Меня тут вообще не было.

– Колдовские принадлежности… – произнес Кокрен, самым равнодушным тоном, на какой был способен, и бросил обиженный взгляд на Пламтри, отчетливо ощутив магнитофонную кассету в кармане рубашки и французский молитвенник в ящике тумбочки.

Мавранос сунул руки в карманы куртки и в упор посмотрел на Кокрена.

– Вынужден попросить тебя отдать мне твою пушку, – сказал он. – Мне почти стыдно говорить об этом, раз уж мы все сейчас на одной стороне и моя толпа вторглась в ваше жилище на эту ночь, но ведь мисс Пламтри сама сказала, что три дня назад ею завладел ее отец и она только сегодня утром сумела вернуться в себя, а ты, как выяснилось… предан ей. Я не могу положиться…

– Конечно, – сказал Кокрен, стараясь говорить ровно, чтобы сдержать рефлекторный гнев. Он медленно сунул руку за спину и отстегнул кобуру от ремня. А потом бросил пистолет в замшевом чехле на тумбочку у двери в ванную.

Мавранос подался вперед и взял оружие левой рукой, не вынимая правую из кармана куртки.

– Спасибо, – буркнул он. – Если влипнем в неприятности, я верну его тебе.

Кокрен лишь кивнул. «Я отлично его понимаю, – говорил он себе, – и на его месте сделал бы то же самое».

Тяжело топая по ступенькам, в комнату поднялась Анжелика с зеленым рюкзаком, и Кокрену пришлось убрать табличку «НАДА» и бумаги со своей кровати, потому что Анжелика сразу принялась выгружать на нее содержимое рюкзака.

Она вынула оттуда несколько связанных резинкой гибких веточек, от которых слабо пахло эвкалиптом.

– Мирт, – пояснила она. – Читала, что это священное дерево Диониса. И бутылка вина, чтобы мы все выпили в его честь.

Кокрен дрожащими руками взял бутылку, которую она достала из рюкзака. Это было каберне совиньон 1975 года, производства Кенвудской винодельни; на этикетке, повыше надписи, красовалось стилизованное изображение скелета, прислонившегося к травянистому склону.

У Кокрена в ушах зазвенело от воя, зазвучавшего в голове так резко, что он испугался: он держит это вино наяву! На мгновение он забыл и о мертвом короле, и о конфискованном оружии.

– Его… его никогда не было в продаже, – сказал он, заставив себя говорить медленно и внятно. – В смысле: с такой картинкой на этикетке. Но я слышал о ней. Сначала Девид Гойнс поместил на нее обнаженную женщину на склоне холма, но БАТФ[8]8
  Бюро по вопросам продажи алкоголя, табачных изделий и оружия (Bureau of Alcohol, Tobacco and Firearms – ATF или BATF).


[Закрыть] не пропустило ее, решив, что картинка нескромная; тогда он изобразил ту же женщину в виде скелета, но ее тоже завернули из-за плодного алкогольного синдрома или чего-то такого. В конце концов Гойнс ограничился одним склоном, и это, наконец, прошло, и Кенвуд напечатал этикетку. – Он взглянул на Анжелику, встретился с ее сосредоточенным взглядом и немного успокоился. – Но эту этикетку никогда не печатали, и вина с нею в продаже не было. Где вы умудрились раздобыть эту бутылку? И почему взяли именно ее? Это же двадцатилетнее каберне! Можно было найти куда дешевле.

Анжелика открыла рот, потом закрыла и сказала после паузы:

– Не помню, сколько оно стоило. Но тогда нам дали с двадцатки сдачу, на которую мы купили льда и зеленой фасоли в банках. В той лавчонке под названием «Винный рай» в Соме (Арки, ты ведь возил нас туда и ждал в машине, помнишь?) это было единственное приличное с виду вино; кроме него там была только косорыловка под названием «Мокрая псина», или что-то в этом духе.

Мавранос все это время не сводил глаз с Пламтри и Кокрена, но тут медленно повернулся к Анжелике.

– «Кусачий пес»? – спросил он.

Кокрен тяжело опустился на кровать, прямо на миртовые веточки Анжелики, и вспомнил фигуру Мондара, которая явилась ему на прошлой неделе в видении в «Солвилле».

– Так оно читается в отражении, – неуверенно сказал он. – Вы, наверно, побывали в Зазеркалье. На самом деле, оно совсем не похоже. Что-то с пагодой и кредитом-дебетом…

– Слезь со святых дров, – потребовала Пламтри.

– Незачем, – возразил Мавранос. – Сиди, где сидишь. Очень может быть, что Дионису они как раз больше нравятся помятыми, вроде как кошкам – мятая кошачья мята. Мисс Пламтри, сядьте рядом с ним. Анжелика, твоя máquina при тебе?

Анжелика хлопнула себя по поле не заправленной в джинсы блузки и вздохнула:

– Да, Арки.

– Стой здесь, не своди с них глаз и держи пушку в руке. Мы с Питом спустимся к машине, чтобы забрать кое-что из научной аппаратуры и высокотехнологичных оборонительных средств.

Кути принюхался к воздуху и закрыл дверь за Арки и своим приемным отцом. Он ощущал присутствие по меньшей мере пары обломков сущностей, бестолково мотавшихся по комнате.

– Тело короля притягивает призраков, – сообщил он своей приемной матери. – Парочка просочилась сюда, когда Арки только что открыл дверь. – Он снова принюхался. – Всего-навсего шальные осколки, вероятно, оболочки даже остались в живых после того, как кто-то их сбросил.

Кути было известно, что некоторые люди, в частности, подверженные сильной нервозности, сущности которых вращаются по широким и неустойчивым орбитам, в моменты сильных, до стресса, эмоциональных всплесков частенько отбрасывают свои призрачные оболочки. Кути чувствовал устойчивый однотонный резонанс такой частицы; его руки дрожали, и он не мог глубоко вздохнуть.

Он поймал себя на том, что пялится на свободную блузку и обтягивающие джинсы Дженис Пламтри, фыркнул и тряхнул головой, чтобы отогнать наведенное половое возбуждение. «Нетрудно догадаться, – подумал он, – что испытывал неведомый источник, когда сбросил эту психическую змеиную шкуру! А сам, несомненно, утратил весь свой настрой и остался после в полной растерянности».

Вибрации осколков призрака имели сильно выраженный мужской оттенок; Кути задумался о том, как мог бы отреагировать, если бы человек-источник был женщиной… Оказалось бы, что он рассматривает Кокрена?… Или вообще не ощутил бы их присутствия?

– Со мной все в порядке, – сказал он Анжелике, которая все же оторвала взгляд от Кокрена и Пламтри и вопросительно посмотрела на него. – Надеюсь, Арки принесет аэрозоли Святого Михаила и Высокого Джона-Завоевателя.

– Я уложила их, – ответила она.

Кути, против собственной воли, снова смотрел на Пламтри. Ту определенно охватило нервическое возбуждение – она вынула из кармана маленький блокнотик, из тех, какими пользуются официантки, и листала страницы, кивая своим мыслям и бормоча что-то себе под нос.

Она подняла голову, перехватила его взгляд и неожиданно улыбнулась, заставив его сердце пропустить удар.

– Завтра, – сказала она, не размыкая зубы, – чего бы мне это ни стоило, я перестану быть убийцей!

Ее спутника эта мысль, похоже, не вдохновляла – Кокрен с мрачным видом вытряхнул сигарету из пачки и открыл книжечку картонных спичек. «Скорее всего, – подумал Кути, – он боится, что завтра все получится именно так, как предполагает его подружка, и в ее теле внезапно поселится пятидесятидвухлетний мужик».

Вот и говори тут об утраченном настроении!

Кути больше не ощущал присутствия обломков призраков – возможно, вспышка сексуального желания притупила его латентное качество короля-рыбака их ощущать. «Как будто я долго принюхивался к запаху редкого гамбургера, поджаренного на чугунной сковородке, – уныло размышлял он, – или провел день на вершине одного из новых небоскребов, далеко от земли, или хватил виски в Великую пятницу».