Текст книги "Последние дни. Том 2"

– Можно выбросить это в океан? – хрипло спросил он.

– Нужно, – ответила Анжелика, кивнув и не глядя на обрезок оружия.

Мавранос отвел правую руку за спину и резко выбросил вперед, как будто забрасывал удочку, в последнее мгновение раскрыв пассатижи. Окровавленная металлическая вилка перевернулась в воздухе, сверкнув на мгновение в горизонтальных солнечных лучах, и исчезла под волнами.

Кокрен снова посмотрел на тело Скотта Крейна. На темной бороде блестело пятно свежей алой крови, но бледное, прорезанное морщинами лицо оставалось таким же безмятежным и величественным, как прежде, и он напомнил себе, что в данное время Скотт не способен ощущать боль.

Два серебряных доллара лежали на камнях возле босых ног Скотта.

– Разве их не нужно положить на глаза? – спросил Кокрен.

– Нет, – резко отозвалась Анжелика. – Это его плата за проезд туда. А нам нужно, чтобы он вернулся.

«Тогда зачем они вообще здесь нужны?» – сердито подумал Кокрен. Его вытянутая вперед рука уже начала уставать.

Анжелика наклонилась, подняла веточки мирта и золотую зажигалку, откинула крышку и чиркнула кремнем. Веточки сразу же занялись почти невидимым пламенем; до Кокрена долетел ладанный запах дыма.

Анжелика кивнула Пламтри.

Пламтри повернулась к уже игравшей бликами серой воде, подняла стакан и приостановилась.

– И даже не Валори? – чуть слышно спросила она, явно не обращаясь ни к кому из присутствовавших. – Это моя чаша?

Кокрен, стоявший сбоку от нее с неуклюже поднятой рукой, видел, как по щеке девушки побежали слезы, выбитые ветром из глаз.

– Скотт Крейн! – громко выкрикнула она волнам и светящемуся туману. – Я знаю, ты (чтоб тебя!) меня слышишь! Войди в меня, в тело твоей убийцы! – И она поднесла стакан к губам и выпила все до дна тремя судорожными глотками.

С барабанным грохотом, похожим на звук лесного пожара, на полуостров обрушился внезапный, взметнувший фонтанчики брызг, ливень, слившийся в единый ковер на камнях и покрывший рябью поверхность моря. Стремительно надвинувшуюся завесу летящей воды озарили две белые вспышки молний, и в мраморных стенах раскатился настолько мощный удар грома, что Кокрен с трудом удержался на ногах.

Волосы Пламтри сразу промокли и легли извивающимися, как змеи, прядями; она запрокинула голову и выкрикнула три слога яростного хохота.

– Запек в пирог пирожник две дюжины дроздов! – проревел из ее открытого рта голос Омара Салвоя. – Когда пирог поставили и стали резать вдоль, то все дрозды запели: «Да здравствует король!»

Кокрен все же потерял равновесие и, извернувшись, упал на четвереньки, больно ударившись о камни локтями и коленями.

Останки Скотта Крейна оказались в каких-то паре футов от его лица. Теперь из воротника рубашки торчал голый серый череп, промокшая ткань облепила выпирающие ребра, живот исчез вовсе, а вместо кистей рук оказались длинные и тонкие серые косточки.

Пламтри отвернулась от моря, и даже сквозь сгустившийся сумрак и пляшущие перед глазами после молнии блики Кокрен разглядел блеск ее оскаленных зубов и понял, что это Омар Салвой, отец Пламтри. И похоже, он глядел прямо на Кокрена.

– Мама! – взвыл Кокрен, и хотя он всего лишь пытался включить эффект «кто за Дамой», крик, к его великому изумлению, пробудил в его душе детский страх оказаться безнадежно потерянным и сделаться жертвой чудовищ, и он порадовался, что дождь замаскировал слезы, брызнувшие из его глаз. И скорее для того, чтобы поддержать самоуважение, нежели с надеждой на результат, он снова крикнул: – Мама Дженис!

Возможно, это сработало – во всяком случае, фигура, которую именовали Пламтри, позволила Мавраносу оттащить себя вверх по лестнице, а Анжелика уже сидела на корточках по другую сторону одетого скелета, торопливо складывая костяные руки и ноги.

Анжелика посмотрела на него поверх выпирающей грудины скелета, прикрытой мокрой рубашкой.

– Заберите бутылку из-под виски! – приказала она.

Кокрен кивнул, прополз, не вставая на ноги, по камням и схватил пинтовую бутылку за миг до того, как Пит Салливан подхватил его под мышки и вздернул на ноги. Кокрен при этом чуть не уронил бутылку, которая оказалась горячей, словно из нее только что вылили кипящий кофе, и тут же сунул ее в карман ветровки.

Сквозь густую завесу дождя руины озарила еще одна молния, за ней немедленно последовал раскат грома, и ветер взъерошил мокрые волосы на затылке Кокрена.

С неба вдруг посыпались какие-то мешки, с чавканьем шлепавшиеся на камни вокруг них; едва он успел присмотреться, как Пит поволок его через замощенный полукруг, но он все же заметил, что это были мертвые чайки. Сквозь грохот ливня, барабанящего по камням, он теперь слышал жуткие завывания и рык, вырывавшиеся из пастей глубоко уходивших под землю труб.

Они с Питом поднялись вслед за Анжеликой по скользким ступеням к успевшей раскиснуть дороге, и – после того как Анжелика бесцеремонно свалила охапку тряпья и костей в открытый багажник пикапа Мавраноса – все забрались в машину через боковые двери и уселись, сбросив с сидений обертки от гамбургеров из «Макдоналдса» и прочий хлам.

Кокрен, Пламтри и Пит неудобно втиснулись на заднее сиденье, но Кокрен немного успокоился, услышав, как Пламтри бормотала что-то насчет Иисуса. По-видимому, его тактика «кто за Дамой» все же сработала, и сейчас Пламтри завладела личность ее матери.

Мавранос включил мотор и тронул машину с места, прежде чем они успели закрыть двери; он сразу же включил фары, и пикап покатил, раскачиваясь, по грунтовой дороге к стоянке яхт-клуба. В багажнике громыхали инструменты и какие-то сковороды, и Кокрен подумал, не сломает ли весь этот железный хлам скелет Крейна.

Потом он наклонился вперед, опершись на спинку переднего сиденья, чтобы посмотреть в стекло, где, скрипя, мотались дворники. В желтом свете фар на дороге дергались и гримасничали полупрозрачные человеческие фигуры, которые отпрыгивали в стороны или непостижимым образом изгибались, когда в них упирались массивный бампер и радиаторная решетка.

Анжелика скорчилась на переднем сиденье, держа карабин на коленях.

– Я вижу впереди огни, – сказала она, повысив голос, чтобы ее было хорошо слышно сквозь шум ветра и грохот дождя, врывавшиеся в разбитое окно справа от нее. – Не присматривайтесь к этим призракам, не тратьте усилий.

– Мотоциклы, – сказал Мавранос, щурясь сквозь запотевшее стекло. Сняв правую руку с баранки, он выдернул из-за пояса револьвер и положил на колени. – Они на Яхт-роуд, сворачивают на стоянку. – Он нажал на газ, и автомобиль запрыгал по ухабам; в «корме» еще сильнее загремели железки. – Когда мы поравняемся с «Гранадой», – выкрикнул он, – я резко остановлюсь. Вы все выскакивайте и перебирайтесь туда, а я на своей тачке расчищу дорогу между этими парнями.

– Нет, Арки, – начала было Анжелика, но в этот момент тяжелая машина перевалила через бордюр, поравнялась с припаркованной «Гранадой», и ее занесло вправо на мокром асфальте. Кокрена прижало к спинке переднего сиденья, но он мгновенно, пока пикап еще качался на рессорах, распахнул правую дверь; и как раз эта сторона оказалась повернута к приближающимся фарам мотоциклов.

Он вытащил Пламтри и запустил руку в карман брюк за ключами от автомобиля. Пит выскочил следом и уже открывал переднюю пассажирскую дверь, но Анжелика спорила с Мавраносом и не выходила.

– Ты поведешь, а я буду стрелять! – кричала она. – Пит, садись в «Форд»! Арки, живо поехали отсюда!

Сквозь грохот дождя, сравнимый с ревом заполненного стадиона, Кокрен услышал несколько громких ударов, и длинное правое заднее стекло пикапа покрылось густой паутиной трещин, а в следующий миг вывалилось на асфальт миллионами мелких осколков.

Он увидел, как Мавранос подался вперед, закрывая Анжелику от выстрелов.

– Анжелика, – ревел он, – проваливай!..

Еще пять быстрых выстрелов ударили по пикапу, и Анжелика спиной вперед вывалилась из двери и тяжело шлепнулась на мокрый асфальт. Пит Салливан кинулся к ней, а Кокрен – к «Гранаде». Он подтащил Пламтри к машине, открыл дверь и втолкнул ее на заднее сиденье, потом обежал машину, сел за руль и завел мотор.

Анжелика уже была на ногах, Пит втолкнул ее в открытую переднюю дверь, сам втиснулся рядом, и Кокрен тронул машину с места.

– Постой! – крикнула Анжелика ему в ухо, как только он нажал на акселератор. – Правь на них! Арки ранен, мы должны забрать его…

– Он ведет машину, – ответил Кокрен. Он оторвал взгляд от мчавшегося навстречу асфальта и повернул голову, чтобы окинуть соседку взглядом, но не заметил на ее насквозь промокших блузке и джинсах следов крови. Похоже, ее не зацепило.

Впереди грузовик резко повернул, с ревом покатил вперед, а потом, одновременно со звучным ударом, луч света от мотоциклетной фары описал дугу по темному небу, и пикап подскочил, переезжая через упавший мотоцикл и его наездника; Кокрен на своей низкосидящей машине объехал тело и все еще крутящийся на месте, раздавленный мотоцикл и нажал на газ, чтобы не отставать от машины Мавраноса, уже выехавшей со стоянки. Под колесами чавкали раздавленные трупики чаек.

Мотоциклисты остались позади, лучи их фар полосовали стену дождя, пока они разворачивались, Анжелика же перегнулась через колени Пита и выставила ствол карабина из машины, цепляясь черным пластиковым прикладом за так и не закрытую дверь.

Она пять раз нажала на спуск – грохот выстрелов прямо-таки физически бил по ушам в тесном автомобильном салоне, а из-за ослепительных ярко-желтых дульных вспышек в полутьме впереди невозможно было разглядеть ничего, кроме габаритных огней пикапа, но огни фар позади вроде бы не приближались, так что Кокрен лишь закусил губу и, чуть слышно повизгивая, продолжал вглядываться вперед сквозь залитое дождем лобовое стекло.

Через звон в ушах и гул мотора он уловил голос Пламтри, кричащей с заднего сиденья плачущим голосом.

– Его не убьешь пулями, – скорее догадывался, чем слышал, он. – Он не умер, даже когда ученики сбросили его с крыши здания в Соме. Он Антихрист.

– О, будь оно проклято! – прошептал Кокрен. «Кого ж звать-то? Не Дженис и не Коди: вовсе ни к чему пока сообщать им плохие новости». – Валори! – крикнул он.

По крайней мере, это заставило ее заткнуться. Анжелика закрыла дверь и сложила приклад карабина, а потом вынула старый магазин и прибавила новый – с пробивными пулями, предположил Кокрен, – опустила стекло в окне и, сидя на коленях Пита, высунула наружу голову, плечи и ружье.

Она неторопливо – вероятно, прицельно – выстрелила шесть раз (выстрелы сотрясали крышу автомобиля, но были ощутимо тише первых пяти), а потом влезла обратно в машину и подняла стекло. Кокрен посмотрел в зеркало заднего вида и не увидел там никаких фар.

– Арки ранен, – тяжело дыша, сказала Анжелика. – Его чиркнуло по голове.

Кокрен кивнул, указывая вперед, на пикап, который, в последнюю секунду ухватив зеленый свет, повернул налево, на Марина-бульвар.

– Уверенно ведет. – Кокрен прибавил скорость и посигналил, чтобы проскочить на желтый и не потерять Мавраноса из виду; шины взвизгнули на мокром асфальте, но сцепление сохранилось.

Анжелика протерла ладонью запотевшее изнутри лобовое стекло и присмотрелась.

– Я не вижу его… И если он рулит, то где вообще его голова?

Как только дворники смахивали в сторону очередную порцию воды, Кокрен пытался разглядеть пикап в подробностях.

– Не вижу, – сказал он в конце концов, – но, может быть, он просто сидит низко. – У него все еще ныли барабанные перепонки, в ушах звенело после стрельбы, и он не мог понять, громко говорит или тихо.

– Но машина, – продолжил он неуверенно, повысив, правда, голос (неужели ни Анжелика, ни Пит этого не заметили?), – теперь синяя…

– Это… – Анжелика с напускным равнодушием посмотрела на угловатый грузовичок, кативший перед ними. Даже сквозь дождь и тусклый полумрак нельзя было не разглядеть, что машина обрела выгоревший темно-синий цвет. – Это… та же самая машина, мы не сводили с нее глаз. – Она села на место между Питом и Кокреном и сразу показалась очень маленькой и юной рядом с мокрым металлом ружья, которое держала в руках. – Это значит, что местная Святая неделя закончилась – и никто не восстал из мертвых. Да, сегодня мы напортачили.

Пламтри на заднем сиденье негромко взвыла, и Кокрен подумал было, что в девушке все еще пребывает личность ее матери, но тут она принялась декламировать в характерной манере Валори:

– А чем бы ты хотела меня видеть, коли не женщиной? Под стеной валящейся стоять было бы дуростью, а не отвагой. Скажите принцу, что мячи насмешкой он в ядра пушечные превратил.

В первый миг никто не нашелся, что сказать, но потом Пит нарушил молчание:

– Похоже, что Кути был прав. Восприемник, по-видимому, должен быть того же пола.

Кокрен то и дело перебрасывал правую ногу с тормоза на акселератор и обратно, и мотор взревывал и стихал, взревывал и стихал, когда вилял с одной полосы на другую, чтобы не терять из виду несущийся на восток грузовичок, и слово «пола» так и повисло в спертом воздухе салона.

Глава 20

Ночь проходила. Он стоял на мосту, прислушиваясь к воде, плескавшей о берега, в том месте парижского острова, где дома так живописно группируются вокруг собора, обдаваемые лунным сиянием. Под утро луна побледнела и глянула на него с небес помертвевшим лицом. И ночь, и звезды побледнели, все замерло, как будто все мироздание было отдано во власть смерти.

Чарльз Диккенс. «Повесть о двух городах»

Хоть Кути и не мог разглядеть в затененном переулке женщину в белом дождевике с капюшоном, он чувствовал, что она нашла другую горловину этого бесконечного открытого сверху прохода и, терпеливая, как тень, пробирается теперь к нему по скользкой от дождя брусчатке.

Даже не будь здесь наваленных вдоль старинных кирпичных стен деревянных ящиков с кочанами капусты и пышным зеленым луком, переулок все равно был слишком узок для того, чтобы по нему мог проехать автомобиль, а нависающие зубчатые крыши, похожие на пагоды, возносились на четыре-пять этажей над головой; и Кути был уверен, что даже в ясные дни солнечный свет никогда не достает до этих мокрых камней, которые, вероятно, не просыхали от дождевой воды, овощной жижи, плевков и немыслимых напитков с тех пор, как проезд замостили. «А произошло это, – легкомысленно думал Кути, – пожалуй, еще до землетрясения 1906 года. Если это землетрясение вообще здесь случилось», – закончил он свою мысль.

Кути присел в глубокой тени под железной лестницей и отключился от всего окружающего, глубоко дыша и прислушиваясь к биению собственного сердца, которое на протяжении нескольких минут то колотилось страшными быстрыми очередями, то делало еще более страшные трехсекундные остановки. Как в телевизоре с плохой антенной, где каждый предмет, на который он смотрел, казался раздвоенным и частично перекрывающимся с одной стороны, он подозревал, что двойники с радужными краями не совсем идентичны реальным объектам; и холодный маслянистый воздух, казалось, сотрясался от продолжительных диалогов, которые он не мог расслышать, как и те слабые голоса, что можно уловить на включенном стереомагнитофоне в кратких перерывах между треками.

Он отнюдь не был уверен, что находится в реальном сан-францисском Чайна-тауне.

Китаянку в белом дождевике с капюшоном он впервые заметил, когда, скрываясь от моросящего дождика под навесом в переулке, носившем громкое имя улицы Игроков, нырнул в магазин сувениров, чтобы спрятаться от нее, там пробрался между грудами кастрюлек, колпаков волшебников и пластмассовых чесалок для спины, вышел через заднюю дверь, снова оказался под дождем и пустился со всех ног через узкую, освещенную неоновым светом улицу, сквозь замерший поток машин, в темную щель этого переулка, потому что, когда на улице Игроков встретился взглядом с этой женщиной, она на один неверный миг вроде бы превратилась в тот округлый черный силуэт, который появился на экране телевизора в мотеле, сразу после того, как Арки налил туда пива, и Кути предположил, что эта женщина, кем бы она ни была, облачилась в психический покров, сделавший ее совершенно неотличимой от одного из козырных архетипов.

Он поспешил по этому переулку – пробегая рысцой мимо неописуемых прилавков под открытым небом с жаренными целиком утками, под декоративными балконами, и не поддающимися расшифровке вывесками, и натянутыми веревками, плотно увешанными кальмарами, с которых капала вода, и присматривавших за ними древних старух, курящих глиняные трубки в открытых дверях, – и резко остановился, поскользнувшись на мокрой брусчатке, когда ему, наконец, пришло в голову, что ни один настоящий переулок в Сан-Франциско не может тянуться так далеко без единого перекрестка.

Он со вчерашнего дня ничего не ел, кроме пары кусочков пиццы, которую заказали в номер под вечер, а фланелевую рубашку, которая успела промокнуть, носил уже целые сутки. Он устал, кружилась голова, но при этом ему вовсе не хотелось спать, а болевые вспышки в сознании давали понять, что нынче утром произошло что-то ужасное. «Вместе с дождем с неба обрушивались не только промышленные выбросы, но и мертвые воробьи; а жареных уток и сырых кальмаров, – думал он, – выставили сюда намеренно, с какой-то весьма дурной мистической целью».

А в следующий миг он подскочил от неожиданности.

– Ты поймал меня, – произнес высокий мелодичный голос прямо у него над ухом.

Он посмотрел налево, и, конечно же, она стояла там и, улыбаясь, смотрела на него, скорчившегося под лестницей.

Но испугался он за мгновение до того, как она заговорила. Он снова жил по времени бара – переживал событие за миг до того, как оно свершится. Это означало, что она или кто-то еще обращал на него внимание магического рода – но об этом он начал смутно догадываться еще раньше.

Ее лицо под белым пластиковым капюшоном оказалось моложе, чем он думал, и чуть заметный ореол, который он разглядел с одной стороны от нее, переливался теперь всеми цветами радуги и определенно повторял ее настоящие очертания.

Он заметил также, что она стоит на мокрых камнях босиком и что длинные черные волосы, ниспадавшие ей на грудь между отворотами плаща, липли, казалось, не к одежде, а, скорее, к голой коже.

Он подался вперед, вылез под разошедшийся утино-кальмаровый, как он теперь называл его, дождь и открыл было рот, чтобы что-то сказать, но она опередила его.

– Что ты ищешь? – спросила она.

Кути задумался, прежде чем ответить.

– Наверное, крышу над головой, – сказал он. – Еду, отдых. – Он обвел испуганным взглядом улочку, стиснул кулаки, ощутив очередной всплеск стремительного сердцебиения, и добавил чуть слышно: – Настоящую улицу.

– В таком случае иди вон туда, – сказала она, вынула из кармана сложенный листок белой бумаги и протянула ему. Ее пальцы были холодны, как дождь.

Потом она быстро прошла мимо него и удалилась, а полы белого плаща широко развевались на ветру, несущем струи дождя, так что она превратилась в белый треугольник, с ужасающей скоростью уносившийся прочь между тесными темными стенами и уменьшавшийся на глазах.

Кути развернул бумажку, пытаясь прикрыть ее трясущейся рукой от дождя. Это оказалась паршивая ксерокопия контурного рисунка, изображавшего скалящего зубы китайца в рубашке и штанах с мелким расплывчатым изображением кораблей и зверей. Под рисунком шариковой ручкой были приписаны неровные строчки:

60

31 10, 78 53:

49 80, 86/100 90 91.

– 12

Кути посмотрел вслед исчезнувшей из виду женщине. Он понял этот шифр, но не мог не задуматься, откуда она могла знать, что он его поймет. Это была кубинская charada china, система записи, используемая в шарадах и лотереях, которую привезли на Кубу в середине девятнадцатого века китайские иммигранты. Первоначально в ней использовалось тридцать шесть знаков, но в двадцатом веке их количество увеличилось до сотни.

Репродукция знаменитого рисунка была так плохо скопирована, что маленькие картинки на одежде китайца просто нельзя было распознать, и тем более невозможно было прочитать крошечные цифры рядом с каждой из них – но приемная мать Кути Анжелика так много гадала по этой древней системе, что Кути без труда вспомнил, к какой картинке или группе картинок мог, традиционно, относиться каждый номер.

Сейчас он пытался прочитать указанные картинки как записку – послание, адресованное ему, – и очень скоро мысленно составил из них фразы, заполнив пропуски словами, которые казались ему подходящими:

(В этот день) темное солнце олень большая рыба, епископ (Томас Эдисон) электрического света:

(Отправившись на поиски, найдешь a) пьяного врача (или врача для пьяниц), (в) отеле (или монастыре) (где видел) большое зеркало и старика (рядом) с) черепаху из драгоценных камней.)

– Святая подвижница (или проститутка)

«Давно ли, – думал Кути, – она следила за мной? Как раз на рассвете, когда вместе с тухлым дождем с неба посыпались мертвые воробьи, я действительно видел старика, приставлявшего к кирпичной стене большое зеркало в золоченой раме и смотревшего на меня в отражение. Было это вроде бы перед китайским рестораном, а не отелем или монастырем… Хотя вообще-то рядом находился магазин под названием „Нефритовый кладезь“ с большой нефритовой черепахой в витрине. Это было рядом с улицей Игроков… Вашингтон и Стоктон».

Еще продолжая раздумывать, как бы выбраться обратно на улицы настоящего Сан-Франциско, он услышал неровное жужжание автомобильных шин по мокрому асфальту и, сделав шаг вперед и посмотрев налево, увидел тускло окрашенные автомобили, пересекавшие переулок слева направо. Настоящая улица! «Ищи и обрящешь», – сказал он себе.

Он подумал о старике с зеркалом… и о женщине в белом дождевике.

Святая подвижница (или проститутка).

Анжелика увидела бы в этом приглашении опасность, причем не столько бытовую угрозу, сколько мистическую. «Не все, пользующиеся магией, обязательно плохи, – многократно убеждал он себя за последние два года, – но это занятие всегда вредит им самим: даже если ты маскируешься и работаешь на благо других или для самозащиты, это огрубляет и пачкает твою душу».

Кути плелся к перекрестку, не отрывая взгляда от зрелища проносившихся машин, но ни на секунду не забывал о бумажке, зажатой в кулаке. Анжелика посоветовала бы ему бежать сломя голову от того, что могла предлагать эта записка, – бежать в католическую церковь или даже в полицию; идеальным для нее вариантом было бы, конечно, если бы он поскорее вернулся к ней и Питу, если сможет их найти.

Но ведь он знал, что означали симптомы психической контузии, которые он ощутил сегодня утром. Как сказал недавно Мавранос, Кути теперь принадлежал к магической армии Скотта Крейна – и он знал, вернее, чуял нутром, и спинным мозгом, и самой примитивной частью подкорки, что в последний час их армия перенесла нечто вроде ядерного удара.

Своими оглушенными чувствами он воспринимал лишь боль и пустоту. Попытка вернуть к жизни Скотта Крейна, несомненно, провалилась. Мавранос, Пламтри и Кокрен, по всей видимости, погибли.

Когда же Кути пытался думать о своих приемных родителях, его мысли попросту хаотически разбегались. Он не мог поверить, что Пит и Анжелика мертвы, но он также знал, что его личная способность к вере ни на что не влияет. Его кровных родителей замучили до смерти лишь немногим более двух лет назад, и теперь чета беглецов, которая приняла его и заботилась о нем, и любила его, тоже вполне могла быть мертва.

Пока что он мог лишь отбрасывать от себя эту мысль.

Пока что Кути был один – и очень заметен – во враждебном проснувшемся городе.

«49 80, – думал он. – 12».

Он наконец вышел из полумрака переулка; его кроссовки теперь шаркали по мокрому бетону уличного тротуара, и проезжающие автомобили были настолько реальными, что он даже мог разглядеть узоры протектора, мгновение сохраняющиеся на мокром асфальте, когда те проезжали мимо, так близко от него, что он видел лица за стеклами, испещренными дождевыми каплями. Эта улица называлась Стоктон. Вашингтон-стрит, вероятно, следующая, слева.

Он сунул скомканную бумажку в карман джинсов. Ноги дрожали, и он даже скосил глаза вниз, чтобы убедиться, что его ремень не перекручен лентой Мёбиуса (нет, не перекручен), и, вздохнув, поплелся дальше на юг, к Вашингтон-стрит.

Синий грузовичок, за которым «Гранада», виляя из ряда в ряд, следовала по рассветным улицам района Ричмонд, не останавливался на красный. Он притормаживал перед перекрестками, но тут же устремлялся в первый же разрыв поперечного потока машин, как будто перед ним были не красные огни светофоров, а всего лишь предупреждения о пересечении с главной дорогой. Кокрену требовалось все его водительское умение, чтобы держать машину в поле зрения, оставляемом мотающимися по стеклу дворниками, и все равно ему тоже пришлось пару раз проскочить на красный, отчаянно ругаясь и обливаясь потом. Анжелику он попросил убрать ружье под сиденье – на случай, если их остановит полиция.

На протяженном отрезке уходящей на запад Гири-стрит Кокрену удалось ненадолго поравняться с мчащимся синим пикапом слева, и Пит встал почти во весь рост на пассажирском сиденье «Гранады», высунув голову и плечи из окна; когда же он вновь шлепнулся на сиденье и посмотрел на Анжелику и Кокрена, его мокрое от дождя лицо было бледным.

– Он лежит на сиденье, – глухо сказал Пит, – лицом вниз, и кровь течет из-под головы. – Кокрен сердито зашипел: пикап вновь прибавил скорость. Обе машины временами разгонялись до пятидесяти, а то и до шестидесяти миль, пролетая по эстакадам на перекрестках, подпрыгивая на нагруженных рессорах при съезде на спусках, и оставалось радоваться, что китайские рестораны и магазины бывшей в употреблении одежды еще закрыты, а на улицах пока мало машин.

– Так кто ведет-то? – спросил он.

– Никто, – ответил Пит. – Машина.

– Я не… – начал было Кокрен и осекся. – Черт возьми, ты хочешь сказать, что машина едет сама? Сама собой управляет?

– Именно это он и говорит, – вмешалась Анжелика, сидевшая перед тем, закусив костяшку пальца. – Если он остановится… если машина остановится, допустим, на светофоре, Пит сможет вылезти и сесть за руль.

– Похоже, что на это рассчитывать не стоит, – мрачно ответил Кокрен. – Разве что бензин кончится.

Обе машины уже миновали заключительную дугу авеню Пойнт-Лобос и теперь находились на шоссе Грейт-хайвей и направлялись под светлеющим серым небом на юг, вдоль побережья, промчавшись мимо развалин Купален Сатро и ресторана «Клифф-хаус».

«На той неделе мы видели нагой призрак Крейна на этих самых прибрежных скалах, – думал Кокрен, вводя машину в изгиб дороги. – Сегодня мы гонимся за самодвижущимся автомобилем, в котором трясется скелет Крейна, мальчишка, Кути, сбежал, а Мавранос, вероятно мертв. Королевскую армию стерли в порошок!»

Теперь впереди легли идеально ровные полосы Грейт-хайвей, справа от которых раскинулось темно-серое море, а слева вздымались зеленые холмы парка «Золотые Ворота», увенчанные громадой старинной ветряной мельницы. Перед «Гранадой», твердо держась в одном ряду, катил угловатый грузовичок.

На лбу Пита Салливана выступил обильный пот.

– Пристройся к нему вплотную, – сказал он Кокрену, – и выключи дворники. Верхняя створка задней двери так и осталась открытой?

Кокрен выключил стеклоочистители и осторожно подвел машину так, что нос оказался в нескольких дюймах от подскакивающего впереди бампера. Под гул двух моторов под колеса уносился пунктир разметки. Поднятое горизонтальное окно пикапа покачивалось на своих опорах.

– Будем надеяться, он не тормознет, – сказал Кокрен сквозь зубы, – а не то…

– Пит, что ты затеял! – перебила его Анжелика. – Ты не сможешь!

– Я не смогу, – согласился Пит Салливан, сгибая и разгибая кисти рук и глядя сквозь залитое дождем ветровое стекло на близкую корму грузовика, – а вот Гудини наверняка сможет. – Он повернулся к Анжелике. – Возможно, Арки там сейчас умирает.

– Или уже умер, – взвизгнула она, – и ты тоже можешь умереть на этом шоссе! Под колесами этого самого автомобиля, в котором я еду! Пит, ты не сможешь. Пусть у тебя руки Гудини, но у тебя нет… остального его тела! – Кокрен краем глаза видел, как она потрепала Пита по колену, как бы давая понять, что говорить больше не о чем. – Дождемся, пока в машине кончится бензин. Давай-ка, – обратилась она к Кокрену, – чуть притормози, а то мы наденемся на его выхлопную трубу. И включи дворники.

Тут сиденье содрогнулось (это Пламтри сзади вцепилась в спинку), и Кокрен поспешно убрал ногу с газа, чтобы от этих толчков и впрямь случайно не врезаться в грузовичок. Пламтри, похоже, хотела перебраться на переднее сиденье, а потом ухватилась за раму открытого окна, как будто хотела вылезти из мчащейся машины.

– Мы захватим, – громко провозгласила она, – с собой этих крыс – сусеки грызть. Почтеннейшие бунтари! Я вижу, как ваша храбрость расцветает в вас. Пожалуйте за нами!

Пит Салливан разжал ее мокрые пальцы.

– Я пойду, – внятно проговорил он, глядя в ее пустое лицо. – Я пойду. А ты останешься. – Он с видимым усилием толкал ее назад, пока она снова не уселась в напряженной позе на заднем сиденье.

В зеркальце Кокрен видел, как она откинулась на спинку, не сводя глаз с Пита.

– Подтягивайся, – велел Пит Кокрену, вновь повернувшись вперед и вглядываясь сквозь мутное от дождя стекло. – Вплотную. Анжи, тебе хорошо бы помолиться… Огуну, верно? – Он с силой выдохнул, как будто хотел расхохотаться. – Это ведь ориша металла (надеюсь, хеви-метала!) и покровитель погибших в транспортных авариях, верно?… Попроси его пока не вмешиваться.

Анжелика подняла руку, которую продолжала грызть, и Кокрен увидел кровь на костяшках пальцев.

– Попрошу, – сказала она. – В крови есть металл – железо. Но… ты нужен Кути! Ты нужен мне, черт возьми!

Пит мотнул головой в сторону заднего сиденья.

– Представь себе, что тут будет, если я этого не сделаю. К тому же, все получится.

Анжелика кивнула и снова прикусила палец. Потом отняла руку от лица и проговорила:

– Вижу, тебя не отговорить. Если ты погибнешь… Слушай меня внимательно! Если ты сейчас погибнешь, я тебя не прощу.

Пит подтянул колени к груди и скорчился на сиденье.

– Я не собираюсь погибать. – Он бодро взглянул на Кокрена. – Следи за мной и машиной. Подстраивайся.

У Кокрена слегка кружилась голова от осознания того, что иного выхода из ситуации просто нет.

– Раньше начнем, раньше закончим, – с натугой выговорил он и осторожно надавил на акселератор, чтобы машины почти соприкоснулись бамперами. Он не отрывал взгляда от ужасающе близкого заднего окна машины и не видел спидометра, зато краем глаза видел дорожную разметку и мог сказать, что машины делают порядка шестидесяти миль в час.