Текст книги "Орли, сын Орлика"

– Гри-и-иць!!!

Не помня себя, горемычная Ганна бросилась следом. Несколько обозленных мамлюков с большим трудом удержали и остановили женщину, которая безуспешно пыталась помочь сыну. Только тогда Ганна в конце концов поняла, что грудное дитя куда-то исчезло, поблизости также нет ни Килины, ни Насти с Варкой.

– Де-е-ети-и-и! Де-точ-ки-и-и-и! – заголосила она и с новой силой забилась в державших ее руках турок. Оглянулась на лачугу: окна и двери распахнуты настежь, из окон на снег вылетают какие-то пожитки, на крыльце – толпа мамлюков.

Но дочерей и старой служанки там не было… Может, все-таки убежали?

Снова поглядела в глубь переулка – и помертвела: отчаянно жестикулируя, поминая «шайтана» и другую нечистую силу, мамлюки смотрели, как один из них обматывал ноги Григория возле лодыжек крепкой веревкой, другой конец которой был приторочен к седлу всадника. Тот белозубо скалился, наблюдая за ужасными приготовлениями.

– Гри-и-иць!!! Гри-и-и-и-иць!!! Не-е-е-ет!!!

Кто-то ударил Ганну по лицу. Во рту появился солоноватый привкус крови, но она продолжала отчаянно вырываться и вопить под довольный смех мамлюков.

Совершенно неожиданно гам толпы перекрыл мощный властный окрик, и солдаты мигом умолкли. Женщина оглянулась на голос и увидела между двух домишек молодого турка в богатой одежде, а с ним…

– Сенатор Сапега! Сенатор, помогите!

Важного вида поляк изумленно осматривал сцену, открывшуюся его взору. Тем временем знатный турок что-то зло выкрикивал, обращаясь к мамлюку, связывавшему Грицю ноги. Тот кричал в ответ, тыкая пальцем в сторону раненного мальчиком товарища, лежавшего неподалеку на снегу. И без толмача можно было понять, о чем они спорят.

– Сенатор! – снова отчаянно вскрикнула Ганна и попыталась вырваться из рук схвативших ее. И тут же молодой человек размахнулся и с такой силой ударил мамлюка в ухо, что тот повалился в снег просто Грицю под ноги. А всадник, невозмутимо наблюдавший за спором, вдруг взмахнул нагайкой. Вороной заржал, вздыбился, рванулся вперед, веревка натянулась, мальчик завалился на спину…

– А-а-а!!! – закричала Ганна, у которой все поплыло перед глазами.

– А!.. – дружно выдохнули мамлюки.

И грянул выстрел, конь захрипел, передние ноги подломились, всадник вылетел из седла и кубарем покатился по примятому снегу.

– Э-э-э!.. – разочарованно откликнулись турецкие воины.

В предсмертных судорогах молотил копытами вороной. Рядом корчился Григорий, напрасно стараясь если не распутать, то хотя бы ослабить веревку. А над ними стоял довольный собственной меткостью сенатор Сапега с пистолем в руке. Стоял и весело улыбался.

В самом деле, теперь мальчику ничто не угрожало. Возможно, чтобы лишний раз продемонстрировать благосклонность к Григорию, молодой турок лично разрезал его путы и помог встать. Мамлюки неохотно отпустили Ганну, горемычная женщина мигом бросилась к мальчику, обняла и расцеловала его.

– Не надо, мама… Ну не надо же, прошу! – Сын явно стеснялся того, что мать ведет себя с ним, словно с маленьким. В конце концов мягко, но настойчиво отстранился от нее и спросил по-турецки: – А где моя сабля?

Молодой турок, все еще стоявший рядом, грозно позвал мамлюков. Те вмиг принесли клинок. Григорий хотел было взять его, но знатный молодой человек отрицательно мотнул головой и забрал саблю себе. Григорий сердито дернул плечом и обратился к Ганне:

– Кстати, мама, познакомьтесь: это принц Калга-Султан, сын его величества.

Пока Ганна порывисто целовала принцу руки, а тот принимал знаки признательности с горделивым величием, Григорий добавил по-турецки:

– Это мать моя, благородная Ганна Орлик, жена его светлости казацкого гетмана Пилипа Орлика, благородного моего отца.

– Я посылать мамлюк арестовать его светлость гетман Орлик на приказ повелитель правоверни, пусть делать Велики Аллах длинные-длинные его дни, – сказал в конце концов Калга-Султан на ломаном польском, – а потьом пойти сам след в след вместе с сенатор Сапега. И мамлюк все делать не так, шайтан их забирать!

Принц грозно смотрел на притихших воинов, которые под его суровым взглядом мигом упали на колени, словно подкошенные.

– Да, мамлюки в самом деле немного… м-м-м… перестарались, так как не имели никаких указаний относительно семьи светлейшего пана гетмана, – подтвердил сенатор, подойдя ближе. – Но, насколько я понимаю, произошло это из-за юного нашего пана гетманыча…

Под его пренебрежительно-насмешливым взглядом Григорий потупился и неохотно пробормотал:

– Как только я увидел воинов, то сразу решил, что…

– Мамлюк вас не надо трьогать, нам надо арестовать гетман Орлик, – повторил Калга-Султан.

– Как видите, благородного моего отца, пана гетмана Пилипа Орлика, здесь нет, – с неожиданным в такой ситуации достоинством возразил Григорий.

– Ну вот, так я и знал! – всплеснул руками Сапега. – Говорил же, что пан гетман скорее всего помогает королю Карлу обороняться.

– Ну, тогди мы пойти, мамлюк тоже пойти, – решил принц. – Мы ничего не брать, кроме все оружие.

– Но как же!.. – горделиво задрал голову Григорий.

– Сынок! – попробовала урезонить его мать.

– Оружие оставаться у нас, пока гетман Орлик не присягать имя свой Бог, которые не оборонят круль Карл здесь, а идти с круль Карл в Стокгольм прямо. Тогди отдавать весь оружие, который забрать. Так. А панна… госпожа Ганна Орликивна пусть быстро собирать далекие-далекие дорога Стокгольм. Собирать все, что иметь в свой дом…

Здесь Ганна неожиданно ойкнула:

– Дети! – и стала взволнованно озираться кругом. Однако Григорий с неожиданной твердой уверенностью взял ее за руку и сказал тихо:

– Не волнуйтесь, мама, с ними все хорошо.

– Ты уверен? – Несчастной женщине как-то не верилось. И к тому же она почувствовала, до чего холодно здесь, на улице. А они же повыбегали из дома, не надев теплых вещей!

Дети…

Что с детьми?!

– Мама, пожалуйста! – Григорий изо всех сил дернул ее за руку, а затем обратился к Калга-Султану: – Итак, как видите, светлейшего пана отца здесь нет. Есть ли у вас еще какие-то дела?

Не сказав ни единого слова, принц подал знак мамлюкам, и те пошли прочь, забрав с собой раненого. Сенатор Сапега подкрутил ус, бросил коротко:

– Честь! – и пошел следом. Только тогда Григорий потянул мать за собой в дом. Внутри было все вверх дном. Очевидно, что исчезло не только все оружие, еще несколько минут назад висевшее на стенах, но и многое другое. Однако не это волновало сейчас Ганну, не это грызло ее душу более всего.

Дети! Что с детьми?!

Пройдя через весь дом к черным дверям, Григорий вывел мать наружу. За сотню шагов от дома начинался негустой лесок, куда они и направились по полузаметенной тропке, протоптанной в снегу.

– Грицю, ты уверен?..

– Ну так смотрите сами, мама, если не верите, – пожал мальчик плечами и вдруг дважды свистнул так резко, что аж в ушах заложило. Где-то по правую сторону раздался ответный свист, женщина поглядела туда… и вскоре увидела Мишуньку, в руках которого поблескивали две детские сабельки – и его собственная, и Грицька. Вслед за ним по неглубокому снегу брели четверо дочерей, а позади всех – старая Килина с грудным ребенком на руках. Не помня себя от счастья, Ганна бросилась к детям, начала всех обнимать и целовать. Впрочем, Марта поторопилась сразу пожаловаться:

– Ма-а-а, а Мишунька нас бабаем пугал, вот!

– Да-а-а, пугаа-а-ал!.. Стла-а-асно-о-о!.. – захныкала сразу самая маленькая Марусенька.

– Мишунька, ну как тебе не стыдно?! – сказала женщина, захлебываясь слезами счастья, потоки которых невольно текли из глаз.

– И ничего мне не стыдно. Просто так надо было, вот и все.

– Зачем?..

Пришлось рассказать все.

Оказывается, когда Григорий подслушал прощальные слова отца, то сразу начал составлять план действий, как он выразился, «на всякий случай». План этот ребята обсуждали шепотом все утро после завтрака. Едва лишь со стороны лагеря короля Карла послышались выстрелы, Григорий приказал Килине, Насте и Варке одеваться, тогда как Мишунька прихватил обе детские сабельки и срочно повел Марточку и Марусеньку к сокровенному тайнику, где они игрались в Полтавскую битву.

– Во что вы там игрались? – не поняла Ганна.

– В Полтавскую битву. Я, конечно, за казаков и шведов был, а Мишунька – за московитов. И наши казаки всегда побеждали, – не моргнув глазом сказал Григорий. – Хотите посмотреть, как там все устроено?

Сбитая с толку женщина кивнула. Тоном сурового главнокомандующего мальчик обратился к брату:

– Отдай же в конце концов мое оружие. Поведи матушку к тайнику и покажи там все, что надо…

Мишунька отдал Грицю сабельку и повел мать на опушку. Там показал полуразрушенную землянку, продемонстрировал, как пройти к ней с другого края таким образом, чтобы следов не было видно со стороны селения. Здесь же рассказал, как, заведя младших сестер в тайник, решил на всякий случай вернуться к Григорию. Чтобы Марта и Марусенька вдруг не выбежали наружу, хорошенько напугал их «злым голодным бабаем, который питается хорошенькими маленькими девочками». И побежал назад, к дому.

И хорошо, что так – ведь Килина не повела Настю и Варку к черным дверям, а вопреки приказу пошла за Григорием, который убеждал мать срочно убираться подальше от опасности. Тут и появились мамлюки… Решив, что над всеми женщинами нависла смертельная угроза, Григорий сорвал со стены одну из отцовских сабель (так как свою отдал брату) и побежал оборонять жилище. Когда турки пленили Григория, мать мигом передала младенца служанке (как Ганна ни напрягала память, но припомнить этого так и не смогла) и бросилась за сыном. Глупая Килина едва не подалась вслед за хозяйкой… не говоря о том, что Настя и Варка тоже готовы были бежать брату на выручку. Но Мишунька не позволил – почти силком потянул всех к тайнику, где ныли напуганные рассказами о бабае сестрички – насилу их утихомирили!

Хорошо, что все кончилось именно так, а не иначе…

Под вечер домой вернулся понурый, покрытый грязью и копотью отец в сопровождении таких же хмурых казаков. С болью в голосе гетман рассказал, как мужественно защищали они короля Карла, как турецкие мамлюки все же пленили его и повезли в Демюрташский замок. Казаков же заставили поклясться, что те более не станут медлить, а как можно скорее оставят Бендеры и подадутся куда угодно – хотя бы в ту же Швецию.

Затем выслушал отчет Григория о не очень удачной схватке и обороне жилища. Сначала похвалил обоих сыновей за сообразительность, но потом наморщил лоб и долго думал, прежде чем сказать:

– Впрочем, ты, Григорий, повел себя сегодня слишком безрассудно. Этого нельзя, никак нельзя позволять, если отвечаешь не только за самого себя, но и за других. Наказывать тебя, сынок, не стану – ты и без того натерпелся вдоволь. Но скажи мне вот что: ну разве нельзя было вести себя немного спокойнее?! Это дало бы тебе шанс оценить ситуацию более трезво, а затем, возможно, и не рисковать жизнью. Ведь не вы им нужны были, а я… Подумай над этим, сынок. Хорошенько подумай и в следующий раз не спеши ставить на карту жизни и покой своих близких. Это, Грицю, штука такая: голову потерять легко – вернуть назад на плечи невозможно. Подумай над этим.

– А вы, отец?..

– Что – я?

– Разве можете сказать вы, что всегда и своевременно делали верные ставки? И разве вы сами никогда не рисковали жизнью не только своей, но и моей, например?

Гетман лишь молча посмотрел на сына и растер покрытое копотью лицо, на котором пот со лба уже успел пробороздить несколько светлых дорожек. Что он собирался ответить, так и осталось неизвестным: в двери постучал посланец Семена Пивторака, который пришел узнать, все ли обстоит благополучно с семьей Орликов. Причина такого беспокойства была понятной: Пивторак давно уже договорился высватать Софийку – одну из своих дочерей – за Григория. Ждал лишь, когда оба подрастут настолько, чтобы гетманыч заслал сватов. Молва о сегодняшнем «подвиге» Григория уже облетела все Бендеры – значит, о судьбе будущего зятя беспокоится…

– Пошли, сынок, гостя принимать, – сказал Пилип, поднимаясь на ноги. – А о том, что произошло днем, договорим после.

Гетман взлохматил волосы на макушке сына и добавил тише:

– После, не сейчас…

Глава 2. Долги и любовь

Январь 1759 г. от Р. Х.,

Российская империя, Санкт-Петербург

Ле-Клерк недолго пробыл в насквозь пропитанном влагой темном подвале, но успел замерзнуть так, будто все это время простоял на пронзительном ветру в одном лишь исподнем. Врач оторвал глаза от поросшей темно-зеленым мхом стены и посмотрел на следователя. И как этот горемыка умудряется просиживать здесь целыми днями?

Следователь расценил взгляд подследственного по-своему, как-то очень специфично, поскольку сказал презрительно и немного насмешливо:

– Так что, мусью дохтур в конце концов будет рассказывать все-все?

– То есть? – Врач посерьезнел, поджал губы. Но на следователя это не произвело никакого впечатления, и он продолжил общение в том же презрительно-насмешливом тоне, каким говорил и прежде:

– Итак, мусью дохтур продолжает играть в молчанку? Хорошо, хорошо…

Ле-Клерку начала надоедать эта комедия. Кроме того, сколько еще можно мерзнуть в проклятом подвале?! И он решил ускорить развитие событий:

– Послушайте, господин… как вас там звать…

– Для тебя, мусью дохтур, я – самый кошмарный ужас, вот кто я для тебя такой! – попробовал было перейти в наступление следователь. Тем не менее, на столь грубую провокацию Ле-Клерк не поддался:

– Послушайте, драгоценный мой ужас, вы знаете, кто я такой?

– Это я и стараюсь выяснить у тебя, жабоед, вот уже битый час…

– Итак, драгоценный мой, знайте, что я – Николя-Рафаэль Ле-Клерк, личный врач ее императорского величества Елизаветы Петровны, тогда как вы…

– Та-та-та! Пошло, поехало…

– Послушайте, уважаемый господин!..

– Нет, это ты, послушай, жабоед!..

Около минуты они пожирали друг друга глазами, изо всех сил стараясь даже не моргнуть.

– Между прочим, вы отвлекаете меня от исполнения весьма важных обязанностей при высокородной особе ее императорского величества, – в конце концов процедил сквозь зубы Ле-Клерк.

– На что имею полное и законное право, – не растерялся следователь.

– Сомнительно что-то…

– Сомневайся, жабоед, сомневайся, если хочешь.

– Разве вам неизвестно, что ее императорское величество чувствуют себя плохо?

– Тебе, небось, тоже несладко сидеть в моем подвале, – криво ухмыльнулся следователь, отводя таки глаза. – Но ты, мусью дохтур, учти, что по-настоящему я за тебя еще даже не брался. Итак, сознавайся лучше сейчас…

Вдруг Ле-Клерк догадался кое о чем.

– Послушайте, уважаемый, – сказал он по возможности проницательнее, – у вас что, ревматизм?

Следователь нервно дернулся, зыркнул на императорского врача из-под нахмуренных бровей, но ничего не ответил.

– Ну, разумеется, – Ле-Клерк вздохнул с сочувствующим видом. – Заработаешь ревматизм в этакой сырости конечно же…

– Это тебя не касается, дохтур, – пробурчал следователь, но уже без всякой насмешливости или презрительности.

– А хотите помогу?

– Я тебя, жабоеда, спросил, кажется…

– Нет, правда-правда, помогу!

– Послушай-ка, ты!

Впрочем, следователь хорошо понимал, что плохого врача к царственной особе и на пушечный выстрел не допустят. Поэтому после столь привлекательного предложения мастера своего дела кричать на него… как-то, знаете, не к лицу… Даже прирожденному хаму.

– Итак, дохтур, я тебя в последний раз по-хорошему спрашиваю: к какой масонской ложе ты приписан? Отвечай честно и откровенно, словно своему духовному отцу. И по-хорошему, иначе я возьмусь за тебя по-плохому…

– Не принадлежу ни к одной.

– Искренне тебе советую, жабоед!

– Да я же искренне повторяю: я не принадлежу ни к одной тайной ложе вольных каменщиков.

Пару-тройку минут помолчали, потом следователь спросил:

– Ты хорошо подумал?

– Конечно.

– Ну так как же?

– Что именно?

– То, о чем спрашиваю: масон ты, жабоед, или нет?!

– Я же сказал…

– А ты еще, еще раз повтори, дохтур.

– Зачем?

– Потому что я так приказываю.

– Я уже ответил…

– Повтори, жабоед.

– Понятно и недвусмысленно…

– Я не расслышал.

– Разве?

– Оглох вдруг, знаешь… На один-единственный миг.

– Я не принадлежу ни к одной тайной ложе вольных каменщиков.

– Так-таки ни к одной?

– Абсолютно.

Снова помолчали.

– Не передумал?

Ле-Клерк зажмурился и глубоко вздохнул. Будто не понимая, к чему клонит следователь, врач сказал по возможности спокойнее:

– Послушайте…

– Так что, сознаешься в конце концов?

– Послушайте, уважаемый, если я не успею своевременно заказать все необходимые компоненты для лекарства ее императорского величества…

– А мне, знаешь, не нужно, чтобы какой-то там жабоед отравил ее императорское величество Елизавету Петровну, дочь нашего славного императора Петра Великого! Ты меня хорошо понял?!

– С чего это вы взяли, что я собираюсь отравить ее императорское величество?! Что за чушь?!

– Потому что ты, жабоед – проклятый масон. Масон и прусский шпион.

– Но ведь это идиотизм!

– Эй, дохтур! Легче, легче!

– Полнейшая глупость – вот что такое ваше предположение!

– Я т-тебе!..

– Так что, вы и далее будете оставлять ее императорское величество без лекарства? Значит, пусть ее императорское величество и дальше страдает от мигрени?[1]1
  Елизавета Петровна в самом деле очень страдала от жестоких приступов головной боли, вызванных, по некоторым сведениям, врожденным сифилисом, унаследованным от ее отца – Петра I. Долгое время императрица спасалась от мигрени токайским вином (здесь и далее – прим. авт.).


[Закрыть]

Они уже в который раз скрестили взгляды. В подвале воцарилась напряженная тишина, только время от времени потрескивал свечной фитиль.

– Едва лишь вернусь ко двору, сразу же доложу ее императорскому величеству, кто именно заставил меня задержаться. Воображаю, как разгневается высокородная Елизавета Петровна…

Здесь следователь наконец опустил глаза, резко выдохнул и вытер рукавом вмиг вспотевший лоб. Ле-Клерк в душе обрадовался: значит, он таки победил этого негодяя!

– Повезло тебе, дохтур, что нет сейчас в Санкт-Петербурге графа Бестужева, – процедил пренебрежительно следователь. – Он бы уж точно…

– Если хотите знать мое мнение, то с графом Бестужевым-Рюминым ваше ведомство явно перестаралось, – ехидно улыбнулся врач.

– Ты откуда знаешь? – насторожил уши следователь.

– Ведь, насколько мне известно, окончательно доказать факт прусского масонства графа Бестужева-Рюмина так и не удалось.

– Это ты от своих побратимов узнал, от вольных каменщиков?

– Да оставьте вы! Пс-с-с! – Ле-Клерк презрительно выпустил воздух сквозь сцепленные зубы.

– Так откуда?

– От светлейшего господина Разумовского, ясное дело! Вы же знаете, что я был его личным врачом, на протяжении пяти последних лет проживал в его имении, что в малороссийском поселке Батурине. А уже потом именно он дал рекомендацию ее императорскому величеству.

– То есть это от господина Кирилла Разумовского…

– Естественно, от него.

– А может, ты все-таки прусский масон? А, дохтур?

– Я все-таки француз, прошу не забывать! – с достоинством ответил врач.

– Это ничего не означает. Франция и Пруссия слишком долго были симпатиками, поэтому вполне возможно…

– Но сейчас Франция воюет против Пруссии вместе с Россией! И неужели вы думаете, что, проведя рядом с его светлостью Кириллом Разумовским целых пять лет…

– Хорошо.

Ле-Клерк решил, что допрос наконец-то завершен, но следователь наклонился в сторону, покопался там и бросил на стол несколько бумажек, которые в мерцающем сиянии одинокой свечки казались желтовато-блеклыми.

– Это мы отобрали у тебя, когда задержали. Твои это бумажки, жабоед?

– Да, мои.

– Ты не возражаешь?

– Разумеется, нет.

– А теперь сознавайся честно: что это такое?

– Как это – что?! – искренне изумился врач. – Это рецепты лекарств ее императорского величества.

– Точно?

– Конечно!

– А что это за язык такой странный?

– Латынь. Вы знаете латынь?

В глубине глаз следователя что-то блеснуло, однако ответил он довольно уверенно:

– Да, знаю.

– Не знаете вы латыни, не врите, – скривил губы Ле-Клерк.

– Знаю, знаю. Это легко. Вот выучил же я твой лягушачий язык, сумел…

– Кстати, акцент у вас просто ужасный! И все же выучить устный язык – это одно, а выучиться и писать вдобавок – совсем другое.

– Ничего, ничего, не я, так другие знают твое тарабарское письмо…

– И что, другие разве не подтвердили, что это рецепты лекарств, написанные обычной латынью?

– А зачем ты, жабоед, пишешь эти так называемые рецепты на чужом языке? Почему это тебе не хватает нормальных русских слов?

– Так между учеными людьми заведено, спросите кого угодно.

– Подозрительно оно как-то. Очень подозрительно.

– Ничего подобного. На латыни пишутся все рецепты…

– Вот я и говорю: все это – ваша прусско-масонская тайнопись.

– А я говорю, что вы очень рискуете. Так как если ее императорское величество своевременно не получат лекарства…

– Прежде ее императорскому величеству хватало доброго токайского вина, лишь бы утихомирить головную боль.

– Теперь уже не хватает. Поэтому ее императорское величество и попросила его светлость господина Разумовского приставить к ее особе меня, так как мой предшественник не знал никаких других рецептов, кроме доброго старого токайского.

– А ты свои масонские тайнописи здесь сразу начал разводить…

– Я лишь облегчаю страдания ее императорского величества. И все это – для блага Российской империи, не забывайте.

Следователь глубоко вздохнул. Ле-Клерк с удовлетворением отметил про себя, что он почти готов сдаться. Однако не все было так просто…

– А почему это ты так странно ведешь себя, дохтур?

– То есть?

– Не понял разве, о чем это я спросил?

– Нет.

– Тогда специально для всяких разных жабоедов объясняю. За последнюю неделю ты дважды посещал аптеку госпожи Зоненфельд, теперь собираешься туда в третий раз.

– Ну и что в том странного?

– Тем не менее, тем не менее…

– Я врач – она аптекарша…

– Ты посещал ее учреждение лично. Во-первых, можно было послать кого-то из твоих помощников… Надеюсь, у тебя, дохтур, есть помощники?

– Конечно, есть. Тем не менее, когда речь идет о здоровье ее императорского величества, можно и лично похлопотать…

– Ты хочешь сказать, что это весьма важно?

– Ну да! А вы разве не считаете, что…

– Ну, предположим. Но ведь, во-вторых, можно было вызвать госпожу Зоненфельд ко дворцу. Зачем же тебе самому?..

– Я состою при особе ее императорского величества недавно, сейчас выбираю поставщика лекарств, поэтому и хотел лично убедиться, как выглядит учреждение госпожи Зоненфельд.

– А что, жабоед, у тебя есть какие-то сомнения?

– Нет-нет, не то чтобы сомнения, но…

– Что же тогда?

– Госпожа Зоненфельд – честная вдовушка, ее учреждение пользуется доброй репутацией. И все же когда речь идет об августейшей особе, одних лишь слов мало. Надо проверить все на месте, причем лично. Вы должны меня понять… хотя бы в силу ваших же служебных обязанностей.

– Ты на что намекаешь, дохтур?

– А хотя бы на настоящую проверку.

Следователь вздохнул, сделал вид, что уже в который раз перечитал написанное в рецептах, потом спросил:

– А может, ты того…

– Что именно? – не понял врач.

– Может, тебя привлекает не учреждение госпожи Зоненфельд, а сама его хозяйка, а?

– Ну, знаете… – Ле-Клерк невольно улыбнулся.

– Знаю, жабоед, знаю. Ты холостой – она вдовушка. Ты врач – она аптекарша. Общие интересы, общие чувства… Да?

– Мои личные чувства никого не касаются, кроме меня самого, – с достоинством ответил Ле-Клерк.

– А вот и ошибаешься, дохтур. Когда речь заходит о ее императорском величестве – касаются.

– Насколько я понял, вы спрашивали, принадлежу ли я к какой-либо ложе прусских масонов?

– А что, ты в конце концов сознаешься? – оживился следователь.

– В таком случае учтите: я – француз, госпожа Зоненфельд – австрийка. Франция, Австрия и Россия вместе воюют против Пруссии. Так вы даже после этого хотите сказать, что я – прусский масон?!

Следователь промолчал.

– Тем более, госпожа Зоненфельд – женщина. Насколько я знаю, среди масонов женщин нет.

– Откуда тебе это известно? – следователь так и прикипел глазами к Ле-Клерку.

– Так ведь масонов называют вольными каменщиками, тогда как о каменщицах я никогда и ничего не слышал. А вы слышали хотя бы что-нибудь?..

В таком же духе спор продолжался еще с полчаса. В конце концов следователь не выдержал и отпустил Ле-Клерка. В самом деле, а как еще он мог поступить – не оставлять же ее императорское величество без лекарства от ужасной мигрени… Она же действительно могла рассердиться на слишком старательного следователя. Вот если бы он вытянул из врача признания… А так – далее задерживать француза в подвале не было никакого смысла.

Забрав рецепты, довольно прохладно распрощавшись со следователем и напоследок напомнив, что лечение ревматизма – штука несложная, Ле-Клерк наконец оставил сырой подвал. Возле выхода его ждала карета на полозьях. Даже не оглянувшись назад (и без того понятно, что ищейка вскочит на задок, едва лишь они отъедут), приказал кучеру гнать коней к аптеке госпожи Зоненфельд без малейшей задержки.

Как и в прошлые два раза, вдовушка-аптекарша была кротка и вежлива. Ле-Клерк передал ей все три рецепта, попросил не медлить. Намекнул, что может похлопотать перед ее императорским величеством, чтобы госпожа Зоненфельд получила монополию на поставку лекарств к императорскому двору. Хозяйка так и расцвела, мило улыбнулась. Она в самом деле еще ничего, подумал Ле-Клерк. Может, над словами следователя стоит задуматься? Так вот не знал, не знал – и вдруг угадал!..

Да, служба у ее императорского величества – дело почетное. Выполнение обязанностей перед хозяином – тем более. И все же жизнь – это жизнь, рано или поздно она берет свое…

На этом Ле-Клерк и оставил гостеприимное учреждение госпожи Зоненфельд, сопровождаемый кротким взглядом хозяйки. На улице незаметно огляделся по сторонам и увидел, что ищейка прячется за углом. Наверное, зол, как черт, – ведь озяб на пронзительном ветругане. Ну, ничего, ничего – у каждого своя работа!

А над словами следователя подумать следует. Бесспорно, следует…

Февраль 1759 г. от Р. Х.,

Франкфурт-на-Майне, ул. Олений Брод,

ставка военного губернатора французов графа

Теа де Тораса де Прованса

– У меня хорошая новость из Московии, маршал.

– В самом деле, генерал?

– Да, наш друг Ле-Клерк прислал важную весточку.

Де Брольи сразу оживился:

– Ну-ка, ну-ка, интересно! И о чем же он пишет?

– О своем повышении.

– То есть?

Левая бровь маршала вопросительно выгнулась.

– Он уже более не является личным врачом его светлости Кирилла Разумовского.

– Вон как? Кем же он стал – может, управляющим имением Разумовского?

– Выше берите, маршал!

– Выше? Что вы имеете в виду, де Лазиски? Объяснитесь, прошу.

Генерал аж просиял, затем протянул маршалу один из «рецептов», три недели назад переданных Ле-Клерком кроткой аптекарше, и провозгласил торжественно:

– По рекомендации его светлости месье Разумовского наш агент Николя-Рафаэль Ле-Клерк стал личным врачом ее императорского величества Елизаветы Петровны.

– Что-о-о?!

Впрочем, шифровка была у него в руках. Перегнув «рецепт» пополам, так, что латинские слова остались на левой части, а на правой – только столбик чисел, де Брольи внимательно пробежал по нему глазами. За много лет работы в тайном кабинете Луи XV «Секрет короля» маршал выучил шифр почти наизусть, поэтому читал разнообразные числа, словно это были обычные слова. Вот впереди указан личный номер адресата шифровки – «1265», что означает «его светлость граф Орли». Далее – по тексту…

Дочитав до конца, де Брольи только подбородок потер. Вне всяких сомнений, так оно и есть: агент сообщил о своем новом назначении и давал краткую информацию о военных планах русских на ближайшие месяцы. Вот только здесь непонятно… Причем именно там, где речь идет о запланированном на лето наступлении! А это же самое интересное…

– Любезный мой граф, подскажите, пожалуйста, что означают эти два предлинных числа?

– Разве вы не видите, что оба начинаются с нуля?

– А-а-а, так, так.

– В таком случае, нужно воспользоваться латинской частью рецепта.

Де Брольи разогнул бумагу и, согласно указаниям генерала, начал отсчитывать слова, выбирать из них буквы и составлять название населенного пункта:

– К-у-н-е-р-с-д-о-р-ф… Кунерсдорф?

– Да, маршал, речь идет именно о Кунерсдорфе[2]2
  1 августа 1759 года под Кунерсдорфом прусская армия (около половины от общей численности войска короля Фридриха Великого) была наголову разгромлена русскими и австрийцами, сам Фридрих едва избежал плена (см. Хронологическую таблицу).


[Закрыть].

– Благодарю, генерал!

– Пожалуйста.

– Итак, летом русские и австрийцы планируют наступление в направлении Кунерсдорфа?

– Именно так.

– Но в то же время ваш агент сообщает, что его светлость месье Салтыков не намерен рисковать русской армией ради успехов австрийцев?

– Да, маршал.

– Ну хорошо, пусть грызутся. Нам же со своей стороны следует активизировать боевые действия. Например, во второй половине лета.

– Именно так.

Маршал прошелся туда-сюда по комнате, остановился посредине, звякнув шпорами, крутнулся на каблуках.

– Прекрасная работа, граф! Как вашему агенту такое удалось? – де Брольи не скрывал откровенного удивления.

– С самого начала я придерживался мысли, что Ле-Клерк очень способный, даже талантливый разведчик. Даром, что ли, лично порекомендовал его вам, как считаете?

– Ну-у-у что вы, что вы, граф! Конечно же, недаром!

Маршал снова прошелся по комнате и вдруг спросил:

– Каким образом Ле-Клерк присылает вам сообщения?

Генерал вновь молча поклонился. Маршал уныло вздохнул:

– Послушайте, де Лазиски, я хочу знать всего лишь, насколько надежными являются люди, которые помогают нашему врачу?

Маршал лагеря ничего не ответил, только молча поклонился.

– Снова эти ваши тайны!

– Вы же, наверное, знаете, как мне удалось сохранить по сей день столь разветвленную агентурную сеть, которая четко работает везде и повсюду, у врагов и у друзей, от Санкт-Петербурга до Османской империи?

Де Брольи поморщился, поскольку догадывался, каким будет ответ.

– Верно, маршал, абсолютно верно: моя агентурная сеть – это мое личное дело. Я никогда и никому не передоверяю информацию о своих агентах, потому к ним и подобраться невозможно.

– Но никто из нас не вечен, генерал…

– Уверяю, что в случае моей гибели Кароль передаст лично вам все сведения о моих агентах.

– Только в случае вашей гибели?

– Только тогда, маршал. И только вам лично.

– Но ведь…

– Не будем затрагивать столь деликатный предмет, как жизнь месье Николя-Рафаэля Ле-Клерка и других разведчиков: предположим на миг, что вам безразлично, живы они или умерли, подвергают пытке наших людей сейчас, чтобы вытянуть из них любые сведения, или нет.

– Но ведь!..

– Я говорю лишь – допустим. На самом деле речь идет о другом: неужели и вам лично, и его величеству Луи XV совсем не нужны самые точные сведения из Санкт-Петербурга, Варшавы, Стокгольма, Копенгагена, Рима, Лондона, Вены, Берлина, Порты и Бахчисарая? Неужели вас не интересует, насколько преданы нам союзники и что именно замышляют враги?

– Вы правы, генерал, – согласился в конце концов де Брольи.

– Если так, тогда разрешите мне и в дальнейшем самому руководить своей агентурной сетью по собственному усмотрению.