Текст книги "Про звезду (сборник)"

Детонатор

В начале был я.

И я был всем – и тьмой, и обжигающим светом, и пересохшей землёй в трещинах, и горькой водой.

Глазами, вытекшими из глазниц.

Горой из живого хрусталя.

Триллионом и единицей одновременно.

И нулём – тоже я. И бесконечностью.

Я был всем.

Всё было мной…

* * *

Тучи копились, слоились, выжимали слабых вниз – пока не устали бороться за небо. Обессиленные, тяжёлым туманом опускались на серый гранит, на мокрый асфальт. Пропитывали шерсть грустных собак и сизое оперение безучастных голубей.

Капельки висели в воздухе. Садились на лица, заглядывали в зрачки – и не видели там ничего.

Игорь Одинцов долго возился с заевшей молнией – так долго, что туман успел пробраться и под куртку, и под старенький свитер. Пригрелся на животе, уютно свернулся в подмышках.

Парень, наконец, вжикнул серебряной змейкой. Зябко сунул руки в карманы, пошлёпал по умершим листьям. Капюшон превратил мир в узкий тоннель; повёл, словно навигатор, привычным маршрутом – мимо ободранных девятиэтажек, мимо криво залепивших стены выцветших плакатов «Сплотимся!», «А ты записался в народные ратники?».

На трамвайной остановке толстая тётка хлопала себя по бокам, причитала:

– Что творят, ироды?! Наглядятся дряни, потом зассут всё вокруг.

Один – тощий подросток, растёкся по скамейке. Синеватое лицо, белые бессмысленные глаза. Обильная слюна бежит на подбородок, на грязную толстовку. Пальцы скребут по доскам, ищут.

Второй – покрепче с виду, но не усидел, упал на бетон. Лежит ничком, из-под живота вытекает мутный ручеёк.

Тощий, наконец, нащупал упавший вирлем. Прилепил к лицу: чмокнули присоски на висках, чмокнули синие губы, расплылись в блаженной улыбке.

Тётка, явно ища поддержки, обратилась к Игорю:

– Ты глянь! Посреди рабочего дня валяются уже. Раньше хоть по пьяни, а теперь – с этой срани виртуальной.

– А какая разница? – скривил губы Одинцов.

Пока поборница нравственности разыскивала аргументы, подошёл трамвай, скрипя ревматическими сочленениями.

Игорь переступил через вонючий потёк и поднялся в вагон, доставая из кармана «подорожник».

* * *

– Проректор сказал – решение уже принято. Досрочный выпуск через неделю, и всех – в армию. А кто тестирование не пройдёт – в обычные ратники.

– Да какие из нас вояки? – хмыкнул Игорь, – мы же гуманитарии. Нафиг нам это надо.

Олег передёрнул широченными плечами:

– Не соображаешь ничего? Сегодня ночью опять прорыв был, тысяч пятьдесят по Нарвскому мосту… Снесли погранцов вместе с пулемётами.

– Не слышал.

– Ты что, телевизор не смотришь?

– Нет, конечно.

Олег побагровел. Пробормотал сквозь зубы:

– Не понимаю, как так можно. С миром чёрт знает что творится, люди с ума сходят миллионами, а ты не в курсе. Странный ты.

– Ну да, странный. Телевизора у меня нет, шлема виртуальности – тоже. А ещё я не пью, не колюсь, в соцсетях не сижу и книжки читаю.

– Да причём тут книжки, – Олег, казалось, был готов расплакаться, – скажешь, тебе и сны не снятся? Мне вот опять. Будто тело расползается, как студень, кровь вытекает, а я ничего поделать не могу. Жутко. Проснулся и до утра кофе глушил, чтобы не заснуть. Год уже такая ерунда.

Игорь улыбнулся:

– Почему же? Мне снятся роскошные сны. Например, что я – огромная хрустальная гора. А потом что я – вселенная, все звёзды во мне. Греют изнутри, смеются. Щекотно так.

– Блаженный, – пробормотал приятель.

Подошёл хмурый официант:

– Будете заказ делать, молодёжь? Полчаса уже сидите.

– Мне пиво, – попросил Олег, – а вот этому идеалисту – чай. И сделайте телевизор погромче, пожалуйста.

Брюнетка на экране, одетая в хаки, строго сказала:

– Правительство Китая ужесточило меры против употребляющих вирлемы, официально признав их виртуальными наркотиками. По данным независимых экспертов, количество расстрелянных за нарушение превысило два миллиона. В городах Гуанчжоу, Шаньдун и Пекин объявлено чрезвычайное положение.

Побежали кадры – воющая толпа на площади, какие-то рукописные плакаты с иероглифами, бьющиеся в судорогах люди… Бронетранспортёр, врезающийся на полной скорости в людскую стену.

Игорь недовольно скривился, демонстративно пересел, чтобы телевизор остался за спиной.

Официант поставил кружку на стол, щёлкнув манипулятором протеза. Кивнул на экран:

– Правильно косоглазые всё делают. Стрелять их, ублюдков. Тут надо всем вместе, а они, гады, наслаждаются.

Олег уважительно спросил:

– А это у вас – ранение?

– Да, – нахмурился официант, – три года во внутренних войсках. Такого навидался. То Смоленск целиком свихнулся, то на казахской границе. Работу бросают, семьи – и идут. Глаза выпучат, сопли текут. Не жрут неделями, по лесам, по болотам – пешком. Упавших – давят. Стволы не успевали у пулемётов менять – перегревались. У нас ротный командовал-командовал, потом – как завоет. Гляжу – тоже, того. Поехал башкой. Ну, я его вязать, а он мне успел в сустав выстрелить. Ладно, кореш не растерялся, жгут наложил. Оцепление снесли, конечно. Пока меня до госпиталя довезли, пока хирурга трезвого нашли… Ампутация, короче. Так что крепитесь, салаги. На вашу долю тоже этого дерьма хватит.

– А эти, сумасшедшие – из-за вирлемов, что ли?

– Ни фига подобного, – покачал головой ветеран, – просто как эпидемия. Раз – и целый город. Ладно, позовёте, если надо чего.

Телевизионная брюнетка уже общалась с толстым улыбчивым дядей в клетчатом пиджаке и бабочке. Титры сообщили: «профессор, доктор психологии Туманов М.М.».

– Матвей Матвеевич, неужели мировая наука за три года так и не приблизилась к разгадке происходящей с человечеством катастрофы?

– Голубушка, я бы не ограничивал проблему тремя последними годами, – профессор вальяжно откинулся в кресле и улыбнулся, – я бы сказал, что всё началось с массового проникновения интернета в нашу жизнь, а особенно – с увлечения социальными сетями. Это ведь спровоцировало формирование коллективного бессознательного на совершенно новом качественном уровне. Всё человечество вдруг превратилось в гигантскую коммуналку… Кстати, вы знаете, что такое «коммуналка»? Это когда на десять семей – общий унитаз, общая ванная, когда за картонными стенами соседи занимаются сексом или скандалят, и вы невольно становитесь участником чужой жизни. Когда на кухне кипит кастрюля с борщом, а в ней – украденная с соседской полки в холодильнике свёкла. Да ещё другая соседка, чокнутая бабушка, улучив момент, в этот борщ плюнула. Так что – никакой индивидуальности, знаете ли. Этакий человеческий муравейник. С приведёнными к среднему арифметическому эмоциями, мыслями, физиологическими процессами вплоть до менструальных циклов.

– Подождите, профессор, но ничего подобного нынешним случаям массового безумия тогда не случалось, не так ли?

– Если считать стартовой точкой странные болезненные сны и необычные расстройства психики, то отсчёт идёт примерно с четырнадцатого-пятнадцатого годов. А появление и небывалый коммерческий успех шлемов виртуальной реальности, или, как говорит молодёжь, вирлемов, несомненно, ускорило лавину. Правда, тут тоже многое не ясно. Практикующие вирлемы вовсе не обязательно заболевают. И, наоборот, в ряде случаев эпидемия начинается там, где эту дорогую игрушку и не видели. Возьмите ту же Африку. Хотя бы «синдром Моисея»

– А! Это в Алжире, да?

– Ну что вы, милочка, библейская история ничего не говорит об Алжире, – профессор осуждающе покачал головой, – это случилось в Египте, когда более миллиона человек пошли на северо-восток, бросились переплывать Красное море и практически все погибли. Тогда произошёл первый случай, а после него – множество повторений. И в Австралии, и на американском континенте. Таковое прискорбное явление имеет и второе название – «синдром леммингов».

– Да-да! – брюнетка скосила глаза в листок с текстом, – все мы знаем позицию учёных Йеллоустонского университета. Человечество достигло порога перенаселения, и включились защитные биологические механизмы, приводящие к массовым самоубийствам.

– Вовсе нет! – Туманов наклонился вперёд и замахал руками, – грубейшая ошибка. Люди не стремятся погибнуть. Они двигаются в совершенно определённом направлении. Просто если по пути вдруг оказывается море, река или ущелье – да, последствия фатальны. Но когда перед мигрирующими безопасная равнина – они преодолевают огромные расстояния иногда. И здесь только одно ограничение – границы, заслоны военных. Ну, и физические возможности человека, конечно. Идут, пока хватает сил. Идут и идут.

Дикторша отложила листок, удивлённо посмотрела на собеседника:

– Куда идут, Матвей Матвеевич?

– Отличный вопрос! Вот здесь и кроется сенсация!

Одинцов вздохнул:

– Олежка, тебе не надоело этот бред смотреть? Давай попросим на футбол переключить.

– Погоди!

На экране появилась карта мира. Профессор пояснял:

– Мы пренебрегли единичными случаями заболевания – они вообще не поддаются учёту и не носят системного характера. Определение «эпидемия» так же некорректно: люди не заражаются друг от друга, нет никакого инкубационного периода, просто в какой-то момент на какой-то территории все до одного человека одновременно становятся неадекватными. Смотрите, красным цветом обозначены районы массового помешательства. Видите, они разбросаны совершенно хаотично? Но! Случаи учащаются, три года назад – всего четыре, а с начала этого года – уже более тридцати. А вот сейчас. Видите стрелки? Это – направление миграций. Его не всегда можно точно определить, конечно. Но теперь, когда набран достаточный статистический материал, ошибок быть не может. Векторы движения сходятся в одном районе планеты.

– В каком… В каком же? – голос брюнетки сорвался от волнения.

– Смотрите сами.

Олег отвалил челюсть и выпучил глаза:

– Ого!

Игорь не выдержал, обернулся.

Красные стрелки со всего свихнувшегося земного шара сходились на его родном городе.

На Санкт-Петербурге.

* * *

Солнце, измученное долгой полярной зимой, с трудом вскарабкалось над тундрой – да так и застряло, отдуваясь.

По серым камням, по тёмным пятнам ягеля двигался живой ковёр, шурша миллионами лапок. Серые, пёстрые, белые спинки длиной в ладонь. Маленькие круглые уши.

Глаза, полные тоски.

Игорь сидел на холодном валуне у самого края обрыва, ждал.

Толстый пожилой лемминг поправил бабочку. Попросил:

– Спаси…

Одинцов улыбнулся, протянул руку. Взял тёплый комок, погладил мягкую клетчатую шёрстку.

Подмигнул солнцу.

Светило, будто собравшись с духом, подмигнуло в ответ и прыгнуло в зенит.

Теплый, ласковый свет залил пространство, превращая ноздреватый снег в изумрудный луг. Лемминги счастливо смеялись, и лезли, лезли на руки – всем хватало места, потому что Игорь вдруг стал огромным, а его ладони – с футбольное поле.

И никому не пришло в голову прыгать с обрыва.

* * *

Смертельно уставший офицер снял очки, потёр красный след от дужки на переносице. Пролистал дело.

– Итак, товарищ Одинцов, третий курс, истфак. Где желаете служить?

– Вы не поверите, господин офицер, – Игорь выделил «господин» в пику «товарищу», – нигде не хочу. Если бы хотел – поступал бы в военное училище. Или давно бросил универ – и в народные ратники. Там, говорят, сто грамм выделяют. Ежедневно.

Майор сарказма не оценил, ответил вполне серьёзно:

– Сто граммов полагаются только на период участия в операциях.

– Не, такое не устраивает, – запротестовал Игорь, – а в остальное время – что, трезвым ходить?

До офицера, наконец, дошло. Посмотрел зло:

– Что, пацифист? Или просто – придурок?

– А вы оценки посмотрите. И заключение психиатора.

Майор вновь поскрёб подковку от очков. Задумчиво протянул:

– Да с этим у тебя всё в порядке – и с баллами, и со здоровьем. Вообще в первый раз такое вижу за три года: «полное отсутствие расстройства сна». С таким счастьем – и на гражданке.

Вздохнул и вдруг сказал тоскливо:

– Каждую ночь, студент. Ползу по болоту, в говне по глаза. Жижа ноздри заливает, задыхаюсь. А голову боюсь поднять – уверен, что оторвёт. И автомат волоку, хотя точно знаю – ствол дерьмом забит, заржавело всё. И конца не видно – ползу, ползу. Второй вариант – ещё хуже. Психи меня окружают, бельма вместо зрачков, костлявые руки тянут – я начинаю стрелять. И вижу – пули их рвут и они все в мою жену превращаются. В мёртвую. Она у меня – того. Тоже свихнулась. Я на службе был, а она в одной ночнушке на улицу пошла. Нарвалась на ратников, они её… Потом в морге. Сорочка разорвана, то, что только мне предназначено – наружу, всем видно. И – дорожки от слёз, засохшие. Эх.

Майор встал, повернулся к окну. Плечи его тряслись.

Сказал, не оборачиваясь.

– Мне пофиг, кто ты там по жизни. Пацифист, анархист или вообще филателист. И на веру твою плевать – хоть зороастриец, хоть иудей…

– Я агностик.

– Говорю – насрать. Пройдёшь тест на реакции и психоэмоциональную устойчивость, а там решим, куда тебя.

* * *

Треугольник основанием вверх – так иногда обозначают дверь в мужской туалет. Адам?

А рядом – наоборот, основанием вниз. Фигура плавно покачивала тяжёлыми бёдрами.

Проникли друг в друга под нежную мелодию, слились в шестиконечную звезду Давида. Музыка стала громче, зазвенел металл – то ли оркестровые тарелки, то ли римские латы, то ли молоток по гвоздям, проходящим сквозь страдающую плоть. Треугольники раздвоились, сошлись вершинами, похудели – получился крест.

Вот уже – поющий, как ветер пустыни, муэдзин. Символ оброс качающимися над пустотой полумесяцами.

Всё быстрее ритм, всё богаче мелодия, всё сложнее фигура.

Языки пламени, колесо сансары, змеиные извивы ома.

Хор то плачет, то стонет, то поёт осанну.

Разноцветный клубок превратился, наконец, в огромную бабочку. Взмахнул нежными крыльями и доверчиво сел Игорю на плечо.

* * *

Сержант выдвинул нижнюю челюсть. Покачался на каблуках. Пробормотал сквозь зубы:

– Нагонят ублюдков, а мне воспитывай.

Подошёл к Олегу, ткнул кулаком в солнечное сплетение:

– Брюхо втяни, бугай. Вчера опять на полосе препятствий не уложился в норматив, урод. Будешь каждый день бегать. До отбоя. После отбоя. Вместо отбоя!

Рыжему попенял за плохую стрельбу. Посмотрел в глаза Одинцова – ничего не сказал, отвёл взгляд. Набрал воздуха:

– Группа, равняйсь! Смирно. Я, тля, не знаю, какому умнику пришло в башку направить ваше стадо в штурмовую пехоту. Из вас штурмовики – как из полового хрена штык-нож. Потыкать можно, а зарезать – никак. Кто там ржёт?! Заткнитесь и слушайте. Тема шесть, занятие два – «Бой штурмовой группы в городе». Экипировка – полная, патроны – боевые. Так что если кому-то придёт в голову подстрелить товарища, я возражать не буду – одним придурком меньше станет. Но! Возражать будет военный прокурор. Противник – роботизированные мишени, у каждой – калька с интеллекта реального человека. Зачем? А затем, что бы вы привыкали: нет двух одинаковых врагов, каждый своеобразен. Чтобы победить – надо перехитрить, передумать. Хотя, кому я это говорю? Людям, которых выгнали из школы для умственно отсталых за неуспеваемость?

Сержант сплюнул, растёр берцем.

– Первый этап – индивидуальный. Каждый – по своему коридору, внутри здания. Те, кто меня удивит и его пройдёт, дальше должны дейстовать совместно, группой. Конечная задача – помещение, в котором террористы и заложники. Зацепите гражданского – дисквалификация всей группы. Ясно? Не слышу.

– Так точно, господин сержант! – хором.

– Командиром группы назначаю Одинцова. Держи. Это – боевой планшет.

Игорь повертел тяжёлый гаджет. Спросил:

– А как…

– Сколько долбить, воин?! Сначала – «господин сержант», а потом – «а как».

– Так точно. Говорю – а как с ним работать? Вы же не учили…

– Конечно, не учил. Куда вам, соплякам, уметь обращаться с тактическим боевым планшетом? Командиру группы положено, вот и даю. Там будет расположение своих бойцов, обнаруженных целей, ориентация по спутнику. Разберёшься, если масло есть в башке. Получить оружие и снаряжение, пять минут на экипировку.

Напоследок сказал:

– Если группа выполнит задачу, все получите увольнение. До вечерней поверки. Надеюсь, не успеете в сопли нажраться.

Рыжий хохотнул и хлопнул Одинцова по плечу. Радостно гудя, пошагали на старт.

Сержант проводил глазами, хмыкнул:

– Вот салаги.

Оператор спросил:

– Не жирно этим духам – в увал всего через месяц учебки?

Сержант рассмеялся:

– Не бзди. Ставь им четвёртый уровень сложности, как для настоящих штурмовиков. Они хрен из коридора вылезут. Лазарет им, а не кабак.

Оператор оскалился и застучал по клавиатуре.

* * *

Не успел. Очередь всё-таки зацепила хвостом, ударила в бронежилет, опрокинула на спину. Сверху сыпалась какая-то дрянь, бетонная крошка била в блистер шлема.

Игорь повернулся на бок, застонал. У противника пули керамические, заряд уменьшенный. Но врезало всё равно – будь здоров.

Попробовал вздохнуть, успокоился: рёбра целы.

Как там учили? Сначала в помещение заходит граната, и только потом – сам. Дамы – вперёд.

Вырвал кольцо. Бросил, прижался спиной к стене. Грохнуло, повалили белые клубы – выскочил, дал полмагазина наугад. Движение справа поймал даже не боковым зрением – шестым чувством. Развернулся, успев опередить тёмный силуэт на полсекунды.

Присел, отдышался. Протёр перчаткой замазанный извёсткой шлем. Прислушался к себе.

Когда взорвалась граната, и потом, когда завалил второго – ощутил что-то странное. Внешняя, чужая боль коснулась, перехватила дыхание. Прошептал:

– Отставить глюки, курсант Одинцов. Ещё половину коридора идти.

Выдохнул, прыгнул в проход, перекатился. Получалось здорово – будто чувствовал, куда ударят пули и за мгновение уходил с линии огня. Стрелял, не целясь – но точно знал, что попал.

Потому, что сердце вновь замирало, сбивалось с ритма – словно страдало вместе с очередным уничтоженным.

На последнем участке увидел яркую вспышку. Не думая, ушёл кувырком в какую-то каморку, вжался в пол. Грохнуло так, что даже в шлеме заложило уши. Планшет сорвало с крепления, раскололо об стену.

Ответил из подствольника – коридор распух чёрно-красным цветком, ударило тёплой тугой волной.

И стало темно. Совсем.

Фонарик включать остерёгся. Вспомнил про гаджет, начал ощупывать пол. Облегчённо вздохнул, найдя тяжёлый прямоугольник. Снял перчатку, провёл дрожащими пальцами по поверхности. Какие-то точки, линии…

Прикрыл глаза.

Увидел, как застрял Олежка, не в силах высунуться из-за угла – пулемёт выжигал прямой, как та кишка, коридор.

Как плачет от бессилия рыжий, пытаясь вытащить полураздавленную ногу из-под рухнувшей бетонной плиты.

Как картавый из Петрозаводска роется окровавленными ногтями в острой щебёнке, пытаясь найти последний магазин…

Прижал ларингофоны к горлу, прохрипел:

– Олежка, это я. Как ты?

– Жопа, как. Не высунуться.

– У него лента сейчас кончится. Пока будет менять – у тебя есть пять секунд. Слышишь?

– Понял, брат.

Потом успокоил рыжего. Подсказал картавому, где искать магазин.

Вышли все.

Рыжему наложили шину. Оставили у выхода из коридора его и второго, с оторванным пальцем. Остальные пошли, рассыпавшись цепью.

Игорь видел всё.

Вовремя укладывал группу и заставлял ползти по-пластунски. Вовремя отправил снайпера на фланг – нейтрализовать крупнокалиберный.

Дошли без потерь.

Осталось здание с заложниками. Одинцов сказал:

– Дальше я сам.

Скинул всю сбрую, бронежилет и шлем, отдал автомат. Достал потёртый «макаров». Лязгнул затвор – словно секундомер нажали.

Сказал Олегу:

– Махну рукой – дадите залп световыми гранатами. В каждое окно и в проход.

Друг хотел что-то возразить. Потом покорно кивнул, протянул широченную ладонь:

– Удачи.

Игорь подобрался ближе. Звуки были вполне натуральными: грязная ругань террористов, женские всхлипывания. Плач ребёнка ударил в уши – и оборвался.

Дал сигнал. Крепко зажмурил глаза, но даже сквозь веки ослепительные вспышки световых гранат жгли сетчатку.

В проходе были двое: один не успел автомат скинуть с плеча; второй юркнул за колонну и начал лупить из пистолета. «Стечкин, – понял Игорь, – магазин на двадцать».

По стенам метались чёрные тени – в главном помещении ослеплённые враги орали бессвязно, бестолково паля во все стороны. Но скоро зрение у них восстановится, и тогда – конец.

Одинцов трижды подряд выстрелил в колонну, пугнув стрелка, рванулся вдоль стены. Прыгнул, перевернувшись в воздухе на спину. Выкатился за колонну – и выстрелил в упор снизу.

Робот застонал и рухнул, облив чем-то горячим. Кровью? Маслом? Или показалось?

Вновь накатило жуткое чувство чужой боли.

Сбросил с себя тело. Поднялся. Шатаясь, вошёл в комнату.

Один держал лезвие у шеи беленькой девчонки. Шея была хрупкая, как стебелёк ландыша. Второй упёр ствол в живот толстого старика, взглянувшего на Игоря. В глазах его не было страха – только смертельная усталость.

Одинцов увидел их всех – злых, решившихся, напуганных. И где-то там, снаружи – волнующегося Олега, бессильно сжимающего автомат.

Сказал:

– Всё, ребята, хватит. Не хочу вас убивать.

Секунда длилась вечность.

Потом загрохотало роняемое на бетонный пол оружие.

* * *

– Так я-то причём, голубчик?

– Полковник срочно отправил к вам, профессор. Это – по вашему ведомству. Вы же сами предупреждали: любые отклонения, странности, загадки – чтобы немедленно.

Туманов поморщился, пробормотал:

– Угораздило же меня именно сегодня приехать в этот учебный центр. Что у вас может быть странного? Случаи энуреза у штурмовиков? Пьяные галлюцинации? Ладно, сержант, излагайте подробно.

Выслушал, постукивая карандашом по столешнице. Хмыкнул:

– Хорошо, давайте по порядку. Чего удивительного в том что этот ваш… Одинцов, да. Что он связался с товарищами по группе по время прохождения коридора и руководил их действиями?

Сержант сглотнул комок:

– В коридорах не работает радиосвязь. И не должна. Они специально экранированы, чтобы бойцы проходили первый участок индивидуально.

Профессор наклонился вперёд, поправил бабочку:

– Что вы говорите! Ага, ага. А если ментальная… Так. Но вот потом, уже снаружи – группа прошла без потерь участок, и освободила заложников – это, конечно, выдающийся результат, но ведь его вероятность – выше нуля, не так ли? Там ведь всё было легче, голубчик? Одинцов имел тактический планшет, на котором, если я правильно понимаю, отражается обстановка. Ну, свои, чужие, их расположение и число.

Сержант кивнул:

– Да, примерно так. Если бы не одно «но». Планшет был уничтожен ещё при прохождении коридора прямым попаданием осколка.

Туманов вновь поправил бабочку, растерянно покрутил головой:

– Не понимаю! По какому прибору тогда этот ваш Одинцов руководил подчинёнными, видел обстановку?

– А вот по этому.

Сержант злорадно смотрел, как у профессора вылезают глаза из орбит от удивления.

На столе лежал неровный обломок большой кафельной плитки.

* * *

– Давай, за Игорёху.

– Ага, ну ты, Одинцов, и дал сегодня.

– За лучшего командира пехотной штурмовой группы!

Бар шумел, шумел в крови спирт, и стены уже начинали уютно покачиваться. Рыжий прислонил к стойке костыль, наклонился к Игорю:

– А научного руководителя моего звали Матвей Матвеевич Туманов. Непререкаемый авторитет в области эзотерической психологии и прочей неимоверной хрени.

– Ну да, где-то я слышал про него.

– Ещё бы! Он сейчас вплотную психами занимается, говорят. И на армию поэтому работает. Мы с ним чего только не изучали, аж башка кругом.

– Например?

– Ну-у. Вот, например, все знают, что человек использует возможности мозга в лучшем случае на десять процентов. Но чем занимаются остальные девяносто процентов? Или – геном человека. Два с половиной миллиарда пар оснований, десять процентов служат для передачи наследственной информации. А какую информацию несут остальные? Так вот, он считает, что разум – явление для Вселенной абсолютно исключительное, единичное. И без него Вселенная как бы и не существует.

– В смысле?

– В прямом. С точки зрения лишайника, муравья или куска антрацита нет ничего, кроме тепла или, там, капли сиропа на полу. Они не способны осознать ни структуру мира, ни его предназначение – это прерогатива Разума. Когда-то он существовал в полноценном виде, поэтому и смог придумать, и, значит, создать эту Вселенную.

– Пургу какую-то гонишь, рыжий. Нас на планете – восемь миллиардов.

– Не-е, погоди. По теории Туманова мы – не разумные существа. А только лишь осколки того, истинного Разума. Ну, вот как кирпичи. По отдельности они, вроде, самодостаточные – тяжёлые, крепкие. Однако дом – это совокупность кирпичей, а не каждый поодиночке. Отдельный кирпич не понимает, что это такое – дом.

– Я тебе одну мудрую вещь скажу, – встрял Олег, – кирпич вообще ничего не соображает. Даже если им умную голову разбить.

– Так и я про то. Просто когда-то произошла катастрофа, и этот единый Разум…

– Всё, хватит мозг выносить, – решительно сказал Олег, – у нас сегодня праздник. Разрешается дуреть только от водки, а не от твоих сказок идиотских.

– Ну и пожалуйста, – надулся рыжий и поковылял за соседний столик.

Олег протянул стакан Одинцову:

– Давай, братище. За тебя. Честно говоря, я удивился, когда ты тоже в пехоту пошёл. Ты же не хотел категорически.

– Понимаешь, Олежка, мне вдруг стало так… не знаю. Стыдно, что ли. Или жалко.

– Кого? Того майора, что тебя тестировал?

– Всех. Вообще всех. Людей, зверей, камни, звёзды.

Олег почесал лоб:

– Ни хрена не врубился, но всё равно – восхищаюсь. Вот ты – настоящий штурмовик. Мне лишь бы с тобой вместе по выпуску попасть, в одно подразделение. Мы тогда таких дел наворочаем! Героями станем. Психов – перемочим. Всех!

– Ты не понял, брат. Психов мне жалко больше всего. Понимаешь, я чувствую – они ищут. И никак не могут найти. Они ведь никакого вреда не приносят никому, просто – идут. А их – огнемётами…

Сирена разорвала перепонки, Олег выронил стакан от неожиданности. Рупор под потолком гарнизонного кабака заревел:

– Боевая тревога! Нападение на периметр учебного центра! Всем немедленно прибыть в свои подразделения. Это – не учения. Боевая тревога!

* * *

– Оружие – к бою!

Защелкали присоединяемые магазины, загрохотали затворы.

Кто-то во второй шеренге объяснял вполголоса:

– Там райцентр, население – под сотню тысяч. Все снялись и попёрли. На Питер идут. Если мы их не остановим, то городу – кирдык.

– Да как остановим-то? Тупо патронов не хватит…

– Прекратить разговоры в строю!

Олег толкнул локтем, протянул сигарету:

– На, дёрни. По три тяжки.

Игорь затянулся, пряча огонёк в рукаве бушлата. Хмель уже почти выветрился, начала пробирать ночная сырость.

Ослепительная шпага прожектора прочертила верхушки деревьев. Потом опустилась ниже, заливая опушку мёртвым пламенем…

Шеренги вздохнули, качнулись:

– Идут…

Накатывались, как море, белое в свете прожекторов.

Кое-как одетые, безмолвные; шагали, покачиваясь, даже не жмурясь и не пытаясь прикрыть глаза.

Захлёбывались пулемёты на вышках, пустели магазины автоматов, расшивая ночь жалами трассеров.

А они шли. Переступая, а потом уже – перелезая через бесчисленных убитых.

Падали. Снова вставали. Не плача, не жалуясь – шли.

Молча.

Грохот выстрелов заложил уши, глаза стрелявших тоже стали мёртвыми, стеклянными. Кто-то кричал, перекосив рот. Кто-то выронил автомат и упал на колени, обхватив голову руками.

Передние психи упёрлись телами в колючую проволоку. Сзади давили; и передние, разрывая кожу и аорты о ржавый металл, заливались чёрной кровью. Опускались на колени, заваливались набок – и на их место приходили следующие.

Проволока заскрипела – и лопнула, как перетянутая гитарная струна. Всхлипнув, выскочили из земли колья.

– Отходим!

Ревя двигателями, лязгая гусеницами, рвали грунт бронетранспортёры. Пулемётные башни тыкались рыльцами пламегасителей, искали цели.

– Брат, ты куда?!

Одинцов уронил в грязь автомат – раскалённый ствол злобно зашипел в луже. Боль переполняла его. Сердце уже не могло – оно умерло тысячи раз за несколько последних минут.

Он шёл навстречу стреляющим, раскинув руки, как Сын Его на кресте – будто пытался принять все пули в себя, и кричал:

– Остановитесь! Хватит! Сколько можно?

Железные динозавры испуганно пятились и отворачивали смертоносные хоботы.

Свои замирали, увидев его. Бросали оружие.

А за ним, покачиваясь, шагали психи.

Нет.

Тоже – свои.

* * *

– И сегодня у нас в гостях – самый, пожалуй, популярный человек последней недели, профессор Туманов. Матвей Матвеевич.

– Да, голубушка, благодарю. Попробую кратко, мазками. Итак, наша Вселенная создана Разумом – и, увы, это единственное, по-настоящему мыслящее, что есть во Вселенной. Всё остальное, кроме него – просто материя. Более или менее живая, или совсем уж мёртвая и косная. Но – неспособная ни осознать себя, ни создать что-либо принципиально новое. Действующая, скажем так, строго в рамках установленных Разумом законов.

Нам не дано знать, что именно произошло два или три миллиона лет назад. Но Разум потерпел некую катастрофу, распался на множество составных частей. И, по неизвестной причине, это произошло в нашей Галактике, в нашей Солнечной системе. В северном полушарии.

– Планеты Земля?

– Видите ли, сударыня, тогда она ещё не имела имени. Как впрочем, не имело имени ничего. Имя планете, Солнцу, животным и растениям дал человек. Который получился как результат катастрофического распада Разума на составные части. Все эти миллионы лет происходил процесс реабилитации самоосознания Интеллекта. Поначалу он шёл довольно-таки медленно, но по мере накопления знаний, а главное – по мере накопления добра, это восстановление шло всё быстрее.

– Мне очень трудно согласиться с вами, будто добра становится в этом мире больше.

– А зря, милочка! Для наших предков было совершенно нормальным убить и сожрать себе подобного просто ради пищи. Наконец, немалым шагом вперёд стали инстинктивные попытки сформулировать мысли о некоем Создателе. Вся история человечества, вот эти империи, революции, президенты – жалкие попытки неосознанно симулировать Истинную, Тайную Власть. Которая призвана управлять не жалким человеческим сообществом, но – всем Универсумом. Следующий шаг, спровоцированный интернетом, вирлемами, позволившими миллиардам индивидуумов общаться напрямую – физическое сближение, объединение составных частей. То, что мы ошибочно приняли за эпидемии безумия, на самом деле – самое что ни на есть разумное явление.

– Подождите, так получается, что психи… то есть, люди с отклонениями – излечимы?

– Боже, сколько радикальных ошибок в одной короткой фразе! Во-первых, они – уже не люди. Берите выше. Они – заготовки для воссоздания Разума. Во-вторых, этот процесс необратим. Более того, мы все – будущие психи. Раньше или позже. А тело, даже такое прелестное, как ваше – всего лишь устройство для движения в пространстве. Потом в нём отпадёт необходимость – и перемещение, и получение энергии будут происходить на совершенно ином уровне и по иным принципам.