Текст книги "Хромой странник"

Есть данность, тот мир и та реальность, которые я воспринимаю органами чувств. Все остальное – миф, иллюзия, морок! Мечты и воспоминания только собьют с ритма, а я по опыту знаю, что сбейся с заданного ритма хоть раз, потом очень сложно настроиться. Это как во время строевой подготовки на плацу. Тебя наказывают не за то, что ты плохо маршируешь, а за то, что учишься наверстывать общий ритм, вместо того чтобы идти со всеми в ногу. Тогда, в училище, я вовсе не понимал смысла строевой подготовки. И только сейчас, через пять лет до меня стало доходить, чего же от нас все-таки хотели. Общности, слаженности, универсальности, а не самодеятельности. Заданный ритм очень дисциплинирует, помогает сосредоточиться и не вываливаться из стройного марширующего ряда.

Мне одно время очень нравилось работать по ночам. Я приходил на работу в восемь вечера и уходил в шесть утра. А что, хорошо, никто не мешает, не лезет с вопросами, не рвется в мастерскую поглазеть с предлогом «погреться». Но такой ритм не типичен для города или для семьи, в которой я жил. Мне нравилось, что иду домой отдыхать как раз в то время, когда весь город только продирает глаза и собирается на работу. Но я был разбалансирован таким режимом, у меня был очень тревожный и неполный сон, я стал быстрей уставать, раздражался по пустякам. Родным приходилось днем вести себя тихо, с оглядкой на то, что я, видите ли, завалился спать! Вот почему пришлось вернуться к общему ритму. Как все, вставать утром, пусть и не очень рано, но все же идти на работу, вливаясь в обычный утренний человеческий поток, растекавшийся мелкими ручейками по своим ремеслам.

На рассвете я проснулся с четким пониманием того, где нахожусь и что надо делать. Мной руководили инстинкты, а не разум. Уставший от травяных отваров организм требовал еды. Нормальной, полноценной еды, чтобы забить стонущий желудок. Луком я решил заняться после завтрака, ну а на завтрак кроме вареных грибов и горсти еле поспевших орехов ничего не светило.

В свете дня, когда мое примитивное оружие было готово к испытаниям, я только порадовался тому, что этот «шедевр» не увидят мои знакомые. Показать эдакое творение было бы стыдно. Но сейчас мне было не до эстетики. Не сильно-то надеясь на хорошие боевые качества и запас прочности, я решил ограничить испытания. Разумеется, убить стрелой зайца вполне возможно, если попаду, но вот зверь покрупней от таких стрел не пострадает. Не говоря уже о человеке. При натяжении лук трещал, а тетива, сделанная из одного шнурка, норовила лопнуть. Стрела, выпущенная с двадцати шагов, не могла даже воткнуться в дерево, хоть я и думал, что делаю с запасом прочности.

Второй серьезной проблемой в добыче пищи стал удивительный факт того, что все звери, которые прежде то и дело попадались мне на глаза, словно почуяли неладное и странным образом куда-то исчезли. Даже те лесные пташки, которые все утро горланили в ветвях деревьев, будто испарились. Обойдя прилегающий лес, я понял, что ничего здесь не найду. Оставаться на берегу больше не было смысла. Я собрал вещи, прихватил найденный кувшин с отколотой горловиной и отправился дальше, вниз по реке.

Дикость и дремучесть леса, чистая вода в реке и в родниках, попадавшихся с завидным постоянством, все больше убеждали меня, что это несовременный, незнакомый мне мир.

Какая-то совершенно нейтральная, отстраненная часть мозга, не зависящая от эмоций, анализировала события с бесстрастностью компьютера. И в то же время в голове насмерть бились ужас и отчаянье, пусть еще не в самой критической форме, что походило на откровенный бунт сознания. Одновременно меня не покидало какое-то восторженное, фантастичное ощущение собственной избранности, эйфория от одной только мысли о том, что мне удалось оказаться в мире, за один только взгляд на который прочие исследователи отдадут жизнь не раздумывая.

За то время, что бродил по лесу, покинув уютное лежбище на берегу, я сделал десять выстрелов по мелькавшему в зарослях серому ушастому призраку. В трех из них я был совершенно уверен, но, увы, все десять оказались холостыми. Вконец обнаглевший заяц, похоже, принял охоту на него за игру, то и дело попадаясь на глаза с наглой и тупой мордой, совершенно невредимый. Ни моим обедом, ни ужином он не стал, как и фазан, трепавший мне нервы тем, что пару раз вылетал прямо из под ног как раз в тот момент, когда я уже и не надеялся его найти. Одним словом, охотник сегодня из меня получился аховый.

Злой и голодный, вспотевший от беготни за бестолковой живностью, никак не желавшей угодить мне на обед, я уже подыскивал грибные полянки и место для ночлега. Думал, что хорошо бы было все-таки вернуться в ту деревню, если еще не ушли вниз по реке торговцы, напроситься к ним, пусть хоть не за плату, за еду, но все равно шел не оглядываясь.

Если я буду держаться в стороне от людей, я ничего не выгадаю. Так и не научусь общаться, понимать их язык, если стану бродить по лесам. Рано или поздно мне придется искать поселок или город, караван торговцев, к которому я смогу примкнуть или хотя бы напроситься в попутчики. Мои познания в истории на поверку оказались ничтожными. Что я знал об этом мире? Ноль! Ничего! Я даже не знал, что это за мир! Какое это время, что за место? Одних собственных умозаключений явно недостаточно, чтобы выстраивать картину окружающего мира. Просто необходимо выйти к людям и наконец все для себя выяснить! Где я, какой год, кто тут главный и как мне дальше жить. Сейчас каждый шаг в любом направлении – это шаг в пустоту, в неизвестность. Еще повезло, что сейчас лето. Зимой бы давно уже дал дуба, скрючился бы безымянным «подснежником» у погасшего костра на радость падальщикам. Если бы судьбе было угодно уничтожить меня таким сложным, экстремальным, я бы даже сказал, экзотическим способом, она бы давно уже это сделала.

Но я еще жив, а следовательно, имею право жить дальше. Но мне нужна информация. Без данных о местности и ее обитателях я не смогу принимать правильных решений, и промахи, как в сегодняшней охоте, будут только учащаться.

Я просто в приказном порядке решил для себя, что эта ночь в таких бессмысленных и пустых скитаниях по дикому лесу станет последней. Надо вернуться на ту дорогу, вдоль которой я шел все это время, и добраться до людей. Сейчас подойдет любой населенный пункт. Деревня, город – не имеет значения. Мне нужно общение, сумма информации, в противном случае я просто откладываю неизбежное.

Увлеченный собственными мыслями, я вышел к низине, обильно поросшей ярко-зеленым мхом, пейзаж был колоритный, живописный, но я подумал, что в таких оврагах не ровен час угодишь в болото, и тут мне в спину уперлось что-то очень острое.

В первое мгновение я решил, что это ветка дерева, но, увы, когда сознание сконцентрировалось, я понял, что за спиной у меня кто-то стоит, и легкое покалывание между лопаток – не что иное, как оружие, нацеленное мне как раз под сердце. Удивляюсь, как незнакомец умудрился подобраться ко мне так незаметно и бесшумно.

Разведя руки, я отбросил бестолковый и ненадежный лук, сверток из фартука с пожитками и стрелы: сейчас свободные руки – самое проверенное оружие. Посох прислонил к бедру. В голове промелькнули даже не воспоминания, а какие-то рваные эпизоды рукопашной подготовки. Вечно красневшая рожа майора, который с остервенением швырял нас сначала на маты в зале, а потом на голый асфальт…

Итак – разворот через левое плечо, рука вниз, правой в челюсть или в кадык. Перехват оружия, удар коленом в грудь, добивание локтем или оружием на поражение – зависит от ситуации… но почему-то не решаюсь. Нет, не страшно, как-то непривычно, неправильно. Вот так вот, сразу, с оттягом и… в челюсть. Ни здрасьте, ни до свиданья, хлоп – и готово. Хотя с какой стати я буду здороваться? Тем более когда тычут чем-то острым в спину. Секунды отщелкивались огромным маятником, медленно, неспешно. Если это просто грабитель, то действует он очень неверно. Нож, если это его лезвие прижалось к моей спине, так не приставляют. Если сабля или копье, то с ним еще хуже. Оружие громоздкое, в ближнем бою бестолковое. Надо полагать, что незнакомец хочет пообщаться, а оружие, приставленное к спине, не больше чем способ привлечь внимание. Будь я на месте грабителя, с любым оружием в руках, используя тот факт, что смог подобраться незамеченным, я бы просто бил. Без затей, не спрашивая имени и звания, на поражение. А этот даже кольнул как-то не сильно, словно бы нерешительно.

– Вицу рыть! Зинуть нать або диво, щербота козарьская!

От этой фразы мне стало только смешно. Хоть я и понял всего два слова. Больше веселила именно серьезность и тон, которым незнакомец произнес ее. Во мне совершенно не дрогнула ни одна клеточка, даже эффект неожиданности не заставил меня напрячься. Видимо, я был просто рад тому, что встретил в этой глуши человека, пусть и такого агрессивного, который при первой же встрече наставил на меня оружие. Наверное, здесь так принято. Не было сомнений в том, что я быстро отучу его от этой дурной привычки. Однако нельзя быть таким самонадеянным. Ведь застал же он меня врасплох. Сейчас главное, что это живой человек и, похоже, один, с которым можно пообщаться без лишних глаз, не стесняясь свой чуждости.

– Меня зовут Артур! Я здесь грибочки собираю, и мне очень не нравится, когда на меня наставляют оружие…

Сказав это, я мгновенно развернулся, как и планировал, резко, с перехватом оружия противника, но без продолжения, в смысле без последующего удара в челюсть.

Оружием, которое я отвел от себя, была сулица – короткое метательное копье или дротик. Надо быть опытным воином или охотником, чтобы использовать такое оружие. Это, конечно, не копье, но и не стрела, так, нечто среднее. Всегда удивлялся, как такой хлипкой штуковиной можно было добиться результата в бою или на охоте.

Человек, держащий ее, был коренаст, чуть выше тех, с кем мне уже приходилось встречаться, но все равно невысокий. Полтора метра с хвостиком, но широкий, почти квадратный.

Увидев улыбку на моем лице, незнакомец отпрянул, но его оружие, которое я крепко удерживал левой рукой, мешало отодвинуться дальше, чем на длину древка.

– Ты что же, мил человек! Грабить меня собрался?! Или у вас так принято с незнакомцами разговор заводить?!

– Волыкай! – ляпнул незнакомец и еще больше отшатнулся, безуспешно пытаясь выдернуть свое оружие.

Я уже слышал это слово в мой адрес от недавних знакомых, вот только не знал, что оно означает. Может какое-то особое прозвище для незнакомцев. Хотя сами-то они откуда? Чай, тоже не местные – босота казанская!

В глазах мужика читались испуг и гнев. Странный сплав чувств. Он понимал, что соперник на полметра выше и явно сильней. Догадывался также, что без боя я своих скромных пожитков не отдам, да и убежать от меня он так просто не сумеет. Без сомнений, во мне читалось намерение хорошенько навалять задире, а то и самого же его ограбить. Незнакомец то ли силы свои не рассчитал, то ли меня посчитал калекой убогим, не знаю, но он явно жалел о таком опрометчивом поступке.

Бить его я не собирался. Ну если только рыпнется, так, для профилактики, чтобы расставить акценты.

По опыту знаю, что любой острый предмет в руках даже полного профана – вещь очень опасная. И как несостоявшийся офицер десантных войск, и как кузнец я был великолепно осведомлен о свойствах и возможностях практически любого холодного оружия. Сулица в руках незнакомца в этом смысле ничуть не противоречила моим знаниям. Оружие крайне опасное. Достаточно острое, чтобы вспороть незащищенное тело, и легкое в применении. Проще говоря – небольшой нож на длинной палке. Еще не копье, но уже не стрела. Странно, почему он промедлил?

– Послушай-ка меня, мордатый! Если ты сейчас же не уберешь оружие, мамой клянусь, я тебе так наваляю, всю жизнь помнить будешь! – припугнул я зависшего было налетчика.

Он не понимал моих слов, я это видел, но вполне четко и однозначно уловил интонацию. Короткий дротик тут же принял вертикальное положение. Я еще раз демонстративно развел руки, показывая, что совершенно безоружен.

– Что означает слово «волыкай»? И не щурься! Я ведь знаю, что ты меня понимаешь!

– Волыкай, на язык косой! С раменья схожий.

– С раменья! – ухмыльнулся я – Кто бы говорил про дремучий лес, пугало ты косматое! Это я-то из дикого леса?! Ты когда в зеркало последний раз смотрелся?! Шиш ты кудлатый.

На лице незнакомца наметилась улыбка. Понял, гад, что я его высмеиваю. А коль понял, то все не так уж плохо. Значит, можно найти общий язык.

– И давно ты за мной хвостом увязался, шиш?

– Петр, – сказал охотник и стукнул себя в грудь кулаком.

Затем он оттянул ворот рубахи, демонстрируя мне нагрудный крестик. Довольно увесистый, бронзовый, грубо отлитый или выкованный в штампе.

– Рязанский? – спросил я, даже не ожидая, что тот мне ответит внятно.

На этот вопрос Петр только засмеялся и махнул рукой.

– От Славутича иду, высокой водой, семь зим как.

– От Славутича? – удивился я, не помня, где уже слышал это слово.

– От Киева шел в Новоград. В Суздале Мурома баять добрый лес аж по самый Этиль.

– Так, все, хватит! – возмутился я. – И, вроде, по-русски говоришь, а один черт – ни хрена не понятно! Меня зовут Артур. Я пришел издалека! Поможешь мне?

На мое счастье, парень попался сообразительный. Возможно, он даже понимал часть сказанного, но по-своему. В любом случае, оружие он опустил острием вниз и прошел чуть вперед. Дождался, пока я возьму обратно свои пожитки, и махнул рукой, предлагая следовать за ним.

Лес Петру был знаком как свои пять пальцев, ориентировался он так, будто в нем и родился. Прокладывая путь через заросли, он без умолку говорил, благо что не одна из его фраз не заканчивалась вопросительной интонацией. Он просто вещал, не очень-то надеясь, что я его понимаю. К счастью, я понимал примерно треть из всего сказанного. Интонация, знакомые слова и жесты руками значительно помогали в осмыслении безудержного потока информации.

Я узнал, что Петр пришел из Киева. Были какие-то весьма веские причины на то, что он, крещеный человек, чему он придавал очень большое значение, был вынужден покинуть теплые края и отправиться на север, в Новгород, если я правильно все понял. Затем он скитался в верховьях реки Этиль, возможно, что это просто неизвестное мне название реки. По всей видимости, судоходной, ведь я слышал уже это название возле пристани в поселке, куда пришли ладьи купца. В здешних лесах Петра привлекали, как я понял, огромное количество пушного зверья и вольница. Мол, «пока бояре овцу делят, половец стадо взял», примерно так я для себя перевел его высказывание. Речь Петра, такую знакомую и такую чуждую одновременно, действительно приходилось переводить, словно иностранную. Но надо отметить, что в его рассказе слышалось многим больше знакомых слов, чем даже в стане у лодочников, приютивших меня на ночь. Хотя они люди пришлые и общались в основном на своем языке. С жителями деревни я так и не успел пообщаться, так что словарного запаса для нормального общения не хватало.

Несколько раз Петр останавливался, чтобы осмотреться. Теперь он становился все дружелюбнее, видя во мне не проявление агрессии, а только искреннее желание общаться. Может, я очень наивный человек, но хотелось верить, что не ошибаюсь в своих предположениях, и эпизод с копьем, приставленным к моей спине, как-то быстро ушел на второй план.

В животе урчало от голода. Мне даже идти становилось все труднее. Мало того, что голодный как собака, да еще и совсем охромевший. Не знаю, с чего так разболелась нога – вроде и шваркнулся на землю не сильно. Однако, преодолевая боль, словно привязанный невидимой веревкой к неторопливо шагающему впереди коренастому силуэту, продолжаю идти неизвестно куда. Мы прошли по густеющему лесу примерно километров пять или шесть. Вот тут я позавидовал Петру с его небольшим ростом. Корявый крепыш так ловко подныривал под стволы поваленных деревьев, протискивался под кустами, перепрыгивал какие-то овражки, да так непринужденно и легко, что я диву давался. На его фоне я смотрелся просто неуклюжим медведем. Мало того, что не получалось вспомнить дорогу, по которой мы шли все это время, я еще и расцарапал себе лицо, промочил ноги и, похоже, обломал лбом все низкие ветки. В какой-то момент подумалось, что такое явное дружелюбие может быть с подвохом, и на самом деле меня просто уводят подальше от свидетелей. Либо волокут к ловчей яме, либо в лапы товарищей, притаившихся в условленном месте. Эта мысль возникала в моей голове не раз и не два, но я всячески гнал ее прочь.

Разглядывая одежду Петра, я подумал об универсальности. Даже на первый взгляд все было необычным. Костюм, словно бы специально созданный для долгой жизни в лесу. Штаны войлочные, потертые, засаленные, но еще прочные. Онучей, обмоток он не носил, вместо лаптей на ногах красовались легкие кожаные туфли на тонкой подошве. Не знал, как они называются, но уж не лапти, это точно. Поверх грубой полотняной рубашки, совершенно потерявшей цвет, была надета меховая жилетка и кожаная куртка, причем, если не ошибаюсь, то кожа была рыбья. Городские красотки удавились бы от зависти к такому прикиду. Голову Петра нелепой нашлепкой покрывала плетеная из обычной коровьей кожи шапка, так же, как и штаны, давно потерявшая и форму и цвет. Петр был хоть и крепкий, но сутулый, ростом примерно метр шестьдесят, если бы выпрямился. Руки грубые, бугристые, пальцы сбиты, ногти содраны, обломаны. Жиденькая борода сплетена в тоненькую косичку где-то на уровне кадыка, волосы посеченные, кое-как подрезанные, словно подпаленные. На вид ему было лет сорок, может, чуть больше. Глаза большие, карие, очень подвижные. Огромные уши, мясистый нос, широкая переносица. На правой стороне лица, возле рта, заметный старый шрам, кривой, грубый. Если судить по повадкам и внешним данным, мужик был не робкого десятка, но и такой, что без надобности в драку не полезет. С оружием, коротким дротиком, управлялся умело, привычно. Нож на поясе был тоже странный. Про такой так и хотелось сказать – якутский. Короткий, широкий и в потертых меховых ножнах. Рукоятка ножа была костяной, с каким-то резным орнаментом.

Мы вышли к болоту. Самому натуральному болоту, с трясиной и гнилыми остовами давно поваленных деревьев. Комары, мошка, лягушки, запах тины. Петр остановился на опушке, вытаскивая из кустов длинный шест. По всему видно, этой дорогой он ходил не раз и не два, а чуть ли не каждый день.

Тропинка через топь, вопреки ожиданиям, оказалась легкой, даже не пришлось лезть в воду. Перебрались на другую сторону по довольно устойчивым и твердым кочкам, словно бы островкам или камням, торчащим из воды. Был бы я без проводника, то, разумеется, не нашел бы этой тропинки, но с таким уверенным и ловким провожатым путь показался нетрудным. Дальше были очень густой ельник, небольшой подъем по заметной тропинке и опять поляна, со всех сторон, как частоколом, окруженная елками. На окраине поляны стояла хижина. Это был не дом, но и не землянка. Срубленная из толстых бревен, довольно капитальная избушка с покатой крышей, выложенной землей и травой. Впечатление было такое, что из поляны вырезали часть почвы вместе с луговыми травами и постелили на крышу, как платок. В хибаре была одна единственная дверь и ни одного окна. В тесной комнате я мог стоять в полный рост, но только потому, что там не было потолка, а последний венец сруба приходился мне как раз на уровне плеча.

Увидев в углу комнаты лавку, я сел на нее, не спрашивая разрешения. Петр стал греметь какой-то посудой, плошками, деревянными мисками, снял с полки кузовок, в котором была какая-то крупа. Мысль о еде выветрила из головы все вопросы и темы для разговоров, но я все же отвлекся и спросил:

– Какой сейчас год?

Охотник смотрел на меня с удивлением и недоумением. Возможно, что он не понял самого вопроса или слов, но я попытался повторить:

– Год? Век? Столетие? От Рождества?

В голове мелькнула странная мысль. Если после нескольких объяснений и попыток Петр так и не сможет ответить на этот вопрос, то вся моя теория о том, что я попал в прошлое, а не в параллельный мир, просто отваливается за ненадобностью.

Но, к счастью, Петр понял и стал методично загибать пальцы, видимо, сам для себя ведя подсчет. Но я даже не напрягался, чтобы его понять. Сам же буквально на днях, если можно так выразиться в моем положении, читал блог в интернете, где несколько специалистов обсуждали этот вопрос. В подтверждение моих мыслей Петр макнул в керамическую лампу пальцем и написал на посеревшем от копоти бревне невнятные каракули, лишь отдаленно напоминающие буквы. Хорошо хоть грамотный попался. Судя по всему, охотник не прост. Как он сам сказал – пришел из Киева, крещеный. Бубнил какие-то псалмы или молитвы, следовательно, читал. Но вот я на его фоне совершенно безграмотный человек. Я не умею читать даты, записанные буквами.

Вот ведь нелепость! Благо хоть буквы на русские похожи, но что с них проку. Придется выяснять дату каким-то другим способом.

Ну что ж, дату я пока узнать не могу. Определю хотя бы местоположение. С новым знакомым общаться показалось гораздо проще, чем даже с кузнецами или людом на пристани.

– Далеко ли до Рязани? Знаешь, где она находится?

В ответ на это Петр только утвердительно кивнул, сдерживая кривую ухмылку. Наверняка моя обычная речь казалась ему чуждой, непривычной, смешной.

У Петра в хижине на болотах, скрытой от посторонних глаз, было более чем скромно. Но жить можно. Без излишеств, но весьма терпимо. Из его кучерявой и шипящей речи я понял, что он еще ночью заприметил мой огонь у реки и решил проследить. Петр сказал, что он охотник, и наверное не меньше получаса демонстрировал мне свои охотничьи трофеи, состоящие в основном из беличьих и лисьих шкурок – их он считал самыми ценными. Мех кроликов, волков, бобров ценил чуть ниже. Также из разговора я понял, что именно за белок и бобров платили больше всего. На мое счастье, Петр трепался без устали, давая мне пищу для размышлений.

Нового знакомого удивляла моя одежда. Он говорил, что никогда прежде не видел такой. Удивлялся он и тому, что я совершенно безоружен и не могу объяснить, откуда взялся в этих краях. Из обрывков фраз стало ясно, что христиан в этих местах не жаловали, и потому, показывая мне свой нательный крестик, Петр сильно рисковал нарваться на бурную теологическую беседу с рукоприкладством. Я напряженно слушал его, силясь понять, а сам думал о том, что из всего сказанного вырисовывается очень сложная, многослойная картина. Я не специалист по истории: школьный курс и десяток сомнительных статей, пара экскурсий в краеведческий музей – вот, собственно, и все мои познания. Но я точно знал, что недавно, в конце девяностых годов моего времени, праздновалось тысячелетие крещения Руси. Плюс к этому мне известно, что Рязань старше Москвы и основана еще до крещения. Про Москву Петр знал, но вспомнил с трудом или я неправильно произнес название. Возможно, что прежде были другие. Если здесь не любят христиан, значит, крещение произошло сравнительно недавно. Я вспомнил тот странный столб в деревне, где на меня бросились мужики с вилами, признав во мне половца. Камни вокруг этого столба – наверняка какое-то языческое капище, местный алтарь. Логично, что он находился на тропинке, ведущей из деревни. Язычники живут по соседству с христианами. Не знаю, как первые уживаются со вторыми, но уверен, что без конфликтов не обходится. Ох уж мне эти религиозные конфликты! В моем времени весь мир на них помешался. Тут еще не хватало вляпаться в какие-нибудь разборки в стиле джихад.

А как же тогда торговцы на пристани в деревне? Эти явно были с юга. Если поднимались вверх по Волге, то, стало быть, из самой Золотой Орды! Стоп! Какая, к черту, Золотая Орда! Если я все правильно помню, Батый напал на Русь в тринадцатом веке. Вырезал всех, кто вел себя сильно независимо. Прошел саранчой до Дуная, развернулся и с теми же дурными манерами двинулся обратно, подчищая те города, что в спешке завоевания проскочил стороной. Судя по официальной истории, тогда от Рязани камня на камне не осталось, один большой могильник. А Петр говорит, что с городом все в порядке. А при словах «татары», «монголы», «Батый» и «Орда» только пожимает плечами! Выходит, что в первых своих прикидках я дал серьезную промашку. Это не шестнадцатый век, как я предполагал вначале, это промежуток между десятым и тринадцатым. Промежуточек, конечно, не мелкий, но более точно я пока определить не могу. Я не знаю имен князей, бояр, не знаю дат и событий. По каким признакам еще я могу определить дату? Войны, затмения, засухи? Вилами на воде писаны все мои догадки. Откуда мне знать, где я на самом деле? Очевидно, это особенность сознания. Опираясь на привычные и знакомые понятия, даты и события, человек, попадая в подобные ситуации информационной блокады, защищает свой разум от сумасшествия.

Мне стало грустно. Ужасно захотелось домой в свой любимый, уютный город, к друзьям, к родным. Машина времени в виде подковки на большой железной подставке осталась единственной надеждой на возвращение. Если я смог запустить этот механизм, артефакт, раритет или как там его, один раз, то со второй попыткой тянуть не стоит. Мне нужно всего лишь воссоздать условия, которые были у меня в мастерской до того, как я принес это адское устройство. Следовательно, мне нужна кузница. В месте, где железо ценится и добывается с трудом, устроить свою собственную мастерскую будет очень непросто! Даже обладая знаниями, я окажусь беспомощен, потому что большую часть времени буду занят только выживанием.

Петр как раз приготовил в очаге пару куропаток, довольно мелких и костлявых, но сейчас я был рад и такому угощению. Если этот доброжелательный на вид человек поможет мне освоиться в новом для меня мире, то, наверное, с течением времени я смогу чего-то добиться. Разберусь в нюансах и тонкостях, смогу занять достойное место, научусь понимать, о чем со мной говорят. Пока мне с трудом дается язык и здешний уклад жизни. Но я должен привыкнуть! Должен сделать все возможное, чтобы еще раз попробовать запустить таинственный камертон. Даже не хочу думать о том, что случится, когда он вдруг опять сработает. Вернет ли он меня в то время, откуда взял, отбросит еще на тысячу лет назад или вовсе уничтожит – я никогда этого не узнаю, если так и буду сидеть, ничего не делая.