Текст книги "Шаг за край"

15

Просыпаюсь, плача, похоже, сны не отпустили меня. Остаюсь пока в постели: вставать еще слишком рано. Нахожу под кроватью старую газету, ту самую, из Кру, и с головой ухожу в судоку, трудное на сей раз, и у меня получается решить все до конца: слегка довольна собой, будто достижение какое свершила. Заставляю себя спуститься на кухню позавтракать, потом принимаю душ и одеваюсь в пикантно подправленный наряд, по-прежнему чувствуя стеснение: ну, не выглядит он во всем подходящим, не вполне он под стать Кэт, что бы это ни значило. Когда наконец-то выхожу из дома, настроение гнетущее, но, как всегда, мне лучше, когда я на свежем воздухе. Какая ж это отрада быть никому не известной, не тревожиться, что кто-то на тебя пальцем показывает, что о тебе перешептываются. Ангел посоветовала мне проехать подземкой до Ковент-Гардена, потому как оттуда легко пешком дойти до Шафтсберри-авеню и мне не придется пересадки делать. Она одолжила мне карманный справочник «От А до Я», так что сегодня чувствую себя увереннее, буду знать, куда идти.

Подземка (тут ее зовут «трубой») – это круто. Эта самая «труба» пропитана потом: свеженьким от перегревшихся конторских мальчиков, стоялым от людей, которым, наверное, приходится мириться с ванными вроде моей, а потому они и не мылись давненько, и густым, глубоко въевшимся, который много дней, месяцев и лет стекал на сиденья, а теперь снова воспарял в этой сумасшедшей жарище. Именно этот, последний, вызывает во мне наибольшее отвращение, так что решаю не садиться, хотя свободные места есть, и хватаюсь за желтый вертикальный поручень; моя рука находится рядом с рукой чернокожей обладательницы маникюрных бабочек на ногтях. Обладательница руки, похоже, взволнована (может, на работу опаздывает): постукивает кончиками пальцев, заставляя бабочек порхать, смотрит на часы на другой руке, слегка притоптывает правой ногой в изящной обуви, словно понукая поезд, чтоб еще быстрее мчался сквозь глубокую черную дыру.

Ищу взглядом интернет-кафе, где можно обновить мое резюме. Надо добавить мой новый адрес и новый номер мобильного телефона, сократить мое новое имя. Расстраиваюсь, что у меня нет доступа к Интернету, и жалею, что в магазине настаивала на самом дешевом мобильнике, надо было послушать того симпатичного продавца, а не вести себя как капризный ребенок. Отсутствие доступа к «Гуглу» воспринимается еще одной утратой, еще одной нехваткой, и я решаю: если удастся найти работу быстро, то непременно разорюсь на ноутбук или какой-нибудь навороченный телефон с Интернетом. «Если б только я могла спросить Бена, он бы знал, что подошло бы мне лучше всего». Обрываю себя. Спросить его я не могу.

Никак не найду интернет-кафе (а я-то думала, что это будет легко), потому пробую останавливать и расспрашивать людей, но никто не знает, большинству эти кафе до лампочки, у них дома и на работе есть свой проводной Интернет для подключения ко всему белому свету. Перестаю спрашивать и бреду по улицам наудачу, выискивая нескладно, бесцельно, слезы того и гляди опять польют. Вдруг вижу нескольких девиц со спутанными и грязными с виду волосами и кольцами в носу, в коротеньких плиссировках поверх легинсов и в кроссовках, не очень-то хочется, но все же обращаюсь к ним, они по-английски говорят не очень хорошо, зато знают, где такое кафе, и шлют меня обратно к Лестер-сквер.

Сижу за одним из экранов в глубине рабочего зала, полного компьютерных терминалов и роботоподобных людей, и гадаю, что за жизнь ведут они в своем киберпространстве, насколько отличается она от их реальности из крови и плоти. И как это только в последние десятки лет история настолько быстро дошла до создания всего, связанного с человеческим взаимодействием, как это скажется в будущем? Зачем мне даже думать об этом? Мне всегда не нравились интернет-кафе. Начать с того, что само название обманчиво, внутри даже не предпринимаются попытки сделать обстановку приятной, кофе подать некому, а в этом я вообще себя чувствовала как в каком-то научно-фантастическом фильме о светопреставлении. Глухое буханье перекрывает низкое жужжание жестких драйверов и клацанье клавиатур, я вздрагиваю, но, оказывается, бухнула банка «коки», которую кто-то купил в стоящем в углу автомате. Мое резюме содержится в единственном сообщении (помимо всякого спама), которое я получила на свой новый электронный адрес, тот самый, что сама же завела для Кэтрин Браун, еще будучи Эмили. Как-то ночью я не ложилась допоздна, чтобы напечатать резюме, а Бену сказала, что хочу послать несколько писем: одна ложь в ряду многих, сказанных мною ему в последние недели перед побегом. (И подумать только, что до того мы всегда были так открыты, так свободно рассказывали друг другу о чем угодно.) Я отправила резюме прикрепленным файлом от самой себя старой себе самой новой, а потом удалила вордовский файл и отправленное сообщение, очистила корзину и уничтожила все сведения о них. Пара щелчков мышью – как легко избавиться от следов! Я сама себе была ненавистна.

Я поискала какое-нибудь солидное агентство по трудоустройству и нашла одну контору в Холборне, на тот случай, если ничего не выйдет с приятельницей Долорес: эта ниточка не внушала мне доверия, хотя попытаться следовало непременно, Долорес была так настойчива, так старалась помочь мне. Заканчиваю работу над резюме, жму «сохранить», а потом отправляю файл снова себе, чтобы был под рукой. Жму на «печатать» и печатаю десяток копий. Обходится это очень дорого, зато, по крайней мере, какое-то время больше не придется заходить в такое «кафе», а если повезет, то и вообще больше никогда. Слежу за тем, как машина втягивает в себя чистые белые листы бумаги и выдает их заполненными красиво составленной ложью, потом плачу парню на кассе, от которого несет табачищем с травкой и который даже не взглянул на меня, давая сдачу.

Мой «От А до Я» шлет меня по Чаринг-Кросс-роуд, а потом налево в узкую улочку, пропахшую спертым воздухом воздушных кондиционеров и китайской пищей. Уже почти полдень, хочется есть (я теперь, похоже, всегда испытываю голод), но я решаю пойти и покончить с делом, пока я еще не растеряла остатка храбрости. Отыскиваю на улочке нужный мне дом и нужную дверь, солидную, металлическую, с разными звонками с правой стороны. Средняя кнопка гласит: «Мендоса медиа рекрутмент», – должно быть, оно и есть, так что жму ее и жду.

Чувствую, меня пробирает дрожь. Я бросила свою семью. Мое резюме сплошная выдумка. Я переменила имя, профессию, место работы. Представления не имею, как управляться с коммутатором.

– Поднимайтесь, – доносится голос с сильным акцентом, жужжит замок, я толкаю дверь, а она, выясняется, тяжелая. Оказываюсь в обшарпаной прихожей: налево дверь с поблекшей покоробленной вывеской «Смайл телемаркетинг», а прямо передо мной серые крашеные ступени, – по ним и ступаю, поскольку ничего другого не остается. На следующей площадке меня поджидает темноволосая девушка.

– Вы в «ММР»? – спрашивает она, и у меня в голове мелькает мысль: что за странная аббревиатура, которая вызывает легкий укол боли, но я киваю. – Вам назначено?

– Нет… меня приятельница послала, сказала спросить Ракель.

– Лады, как мне вас представить? – спрашивает девушка. Она немного полновата, и юбка с блузкой ей тесны, но мордашка у нее приятная и, по-моему, она моложе, чем кажется.

– Кэт Браун, – произношу уверенно. – Прислала меня Долорес.

– Долорес… какая? – спрашивает она, а я фамилии не знаю, и девушка закатывает глаза, так, слегка, но я замечаю. Она права: я идиотка. Девушка проводит меня в небольшую приемную с некогда бывшим в моде серым диваном и низеньким стеклянным столиком, посредине которого стоит увядающий папоротник. Все это как-то не вяжется у меня со средствами коммуникации, о которых, говоря честно, мне мало что известно. Девушка жестом приглашает садиться, и я послушно сажусь, а она исчезает за дверью позади меня.

Минут через двадцать я готова уйти. Девушка не вернулась, Ракель не появилась, а я сижу тут голодная, взбудораженная, чувствую, что оборачивается это пустой тратой времени. Только я собираюсь встать, как слышу внизу звонок, тяжелый топот по ступенькам и наконец вижу, как на площадку выходит, тяжело дыша, очень крупная женщина. На ней длинное нарядное платье в восточном стиле, кожа отсвечивает апельсином (скорее всего, результат всяческих притираний и солярия), а волосы у нее длинные и белокурые с платиновым отливом – совсем не подходят к раскраске ее лица. Женщина приглашает меня к себе в кабинет, где над столом висит большой обрамленный портрет ее самой, но гораздо более молодой: обычный постановочный снимок, она на нем стройная и красивая, – и я сажусь напротив, скорбя по ее утраченному облику и теряя сочувствие. Изо всех сил гоню из мыслей всякие ассоциации с кукольными зверушками из «Маппет-шоу» и вручаю женщине свое резюме.

– Вы, значит, знаете Долорес, да? – говорит она с едва уловимым акцентом, и я думаю, что она с Ближнего Востока, может, израильтянка.

– Я живу в одном доме с ее приятелем, – призналась я. – Я только что переехала в Лондон, ищу работу референта в приемной.

Женщина спрашивает, что мне больше всего нравится в работе референта, как я справляюсь с трудными посетителями, как поспеваю, когда сразу пять вызовов на связи, и всякое такое. Стараюсь забыть, что лгу, что все это звучит намного труднее корпоративного права, и изо всех сил стараюсь отвечать получше. Женщина листает какие-то бумаги на столе и говорит, что на данный момент у нее ничего нет, но она возьмет меня на учет. Я уже встаю, наполовину огорченная, наполовину успокоенная, когда на столе звонит телефон, женщина, подняв трубку, слушает и хмурится, пальчиком с ярко-розовым ноготочком указывает мне: останьтесь – и говорит в трубку, что перезвонит.

– Вы завтра свободны?

У меня внутри от страха все заходится.

– Да.

– Только что место объявилось, на пару недель, рекламное агентство в Сохо. – Она с сомнением разглядывает меня, останавливая взгляд на шарфике со скелетом. – Полагаю, вы подойдете. У вас есть рекомендации?

У меня готовы две отпечатанные рекомендации, обе от солидных фирм в Манчестере, где я никогда не работала. Исхожу из того, что проверять Ракель не станет, и выдавливаю из себя самую лучезарную улыбку, на какую способна.

Ракель берет трубку:

– Привет, Миранда, да, у меня есть кое-кто на завтра… Да, ее зовут Кэт Браун… Да, верно, Кэт. Восемь сорок пять? Супер… Она придет. Бай-бай, пока.

Ракель сообщает подробности про рекламное агентство «Каррингтон, Свифт, Гордон, Хьюз», входящее в десятку лучших и расположенное на Уордур-стрит в Сохо. Я покидаю ее кабинет, ошарашенная, пораженная тем, до чего ж легко (во всяком случае, с практической точки зрения) это, оказывается, устраивается.

16

У Эмили после того, как они наконец-то сошлись с Беном, на работе все валилось из рук. То он будоражил ей мысли в самое неподходящее время, то она замечала, что улыбается ни с того ни с сего, а то и вовсе в самый разгар важных совещаний, где требовалась сосредоточенность, мысленно уносилась далеко прочь. У нее было такое чувство, будто на нее озарение сошло. Прежде все происходившее в ее жизни виделось словно бы через вуаль, будто немного не в фокусе. Бен сделал жизнь для нее ослепительной и четкой, а от этого повседневные деловые заботы адвоката стали неудобством, помехой. Ей пришлось отговорить его вести переписку в конце рабочего дня, поскольку ее сосредоточенность полностью исчезала, пока она отстукивала остроумнейший ответ, а потом ждала, что он на это скажет, а потом, спустя несколько минут, снова отвечала, после чего минуты три ждала его следующего сообщения, чувствуя, как от возбуждения всем этим у нее в животе желудок делает сальто. Хотя они редко встречались за обедом (Эмили не нравилось выставлять отношения напоказ), она все равно обыкновенно уведомляла его по электронной почте, когда собирается спуститься в столовую, а он, будьте уверены, находил случай пройти мимо, перекинуться парой фраз и улыбнуться своей застенчивой улыбкой – и это придавало ей сил на целый день. В конце концов она, разумеется, успокоилась, вновь обрела способность видеть четко, но уже так и не вернула себе былую страсть к работе, которой отдала когда-то столько сил и трудов.

Несколько месяцев спустя однажды ранним утром в понедельник Бен с Эмили сидели в столовой, пили отвратительный кофе, каким столовая и славилась. Оба чувствовали себя усталыми: в выходные в Пик-Дистрикт[13]13
  Возвышенная местность в центральной и северной Англии, где расположен национальный парк.


[Закрыть] они забрались на две самые высокие вершины, а между восхождениями почти не спали, потому как шел дождь, палатка их протекла, а кроме того, восторженность прямо-таки переполняла их. Они удобно устроились за столиком у выхода, у всех на виду: они давно уже перестали притворяться, будто они не парочка, и, по счастью, народ давным-давно перестал подтрунивать над этим, предостерегать их от как бы чего не вышло, ахать по поводу того, как здорово, что они влюбились друг в друга (ха – зевок – ха – зевок – ха). Теперь же их воспринимали как влюбленных, даже звали их Бемили, и они, в общем-то, не возражали: в те дни они были слишком счастливы, чтобы возражать против чего бы то ни было.

Впрочем, сегодня Эмили вновь полнилась смущением, и хотя обычно держала кружку двумя руками, уперев в них подбородок, а локти – в меламиновую поверхность столика, в это утро она упрямо прятала левую руку из виду.

– Ну же, похвастайся, – зашептал Бен. – Давай покончим с этим раз и навсегда.

Она опустила взгляд туда, где колени ей озаряло искристое сияние, и в очередной раз не смогла сдержать пустившееся вскачь сердце. Потом она вспомнила, что не рассказала еще даже своей сестре, может быть, стоит подождать, пока она ей сообщит, а потом уже позволить узнать всем остальным. Она подняла взгляд. Бен все еще смотрел на нее выжидательно, и ей не хотелось, чтобы он подумал, будто она из каприза упирается… в конце концов, Кэролайн можно было позвонить и попозже.

– Почему, скажи, я должна сделать это? – выговорила она наконец. – Это же чертов сексизм какой-то! Я не твоя собственность или еще что. Ты меня не в лотерею выиграл.

– У-ху-ху, маленькая мисс Недотрога, – покачал головой Бен. – Что ж, тогда давай его мне.

И она сняла кольцо, сделала вид, будто швыряется им в него, но он ловко, прямо над чашкой с кофе, поймал, потом насадил себе на мизинец левой руки так туго, что могло и застрять, а Бен вскочил, вприпрыжку пронесся вдоль стойки с завтраками, по-киношному потряхивая широко разведенными руками. Он тогда стал куда менее сдержанным.

– Сядь же ты, идиот несчастный, – зашипела Эмили, лишь наполовину в шутку, но было уже поздно: пара их коллег как раз завтракали и одна из них закричала:

– Это именно то, о чем я думаю?

А потом босс Эмили тоже услышал, он стоял у автомата с тостами… Не успела она опомниться, как вокруг нее с Беном собралась целая толпа из ахавших и охавших по поводу кольца, поздравлявших и обнимавших их, и, хотя Эмили не хотела оказаться в центре внимания, в тот раз она, честно признаться, нисколько не возражала.

17

В первый день на своей новой работе я опять в черном платье: больше ничего подходящего для рекламного агентства у меня нет, и Ангел вновь предлагает мне воспользоваться ее аксессуарами, больше того, говорит, что могу оставить их себе, но я прошу ее не быть такой безрассудной. Встала я рано, но все равно пришлось дожидаться очереди в ванную: Эрика меня опередила. Когда она наконец-то выходит, в ванной стоит пар и из нее несет серой и зубным эликсиром, а я гадаю, такая ли Эрика ядовитая изнутри, какой кажется снаружи. Хотя я стараюсь улыбаться, она все равно бычится на меня, быстро проходит мимо и кутается в коротенькое линялое полотенце, из-под которого видны ее стройные ножки.

Я никак не удосужусь купить шлепанцы, зато начинаю привыкать к тому, как надо вести себя в ванной: стараюсь ни до чего не дотрагиваться, уворачиваться от плесневелой, липнущей к телу занавески в душе, а потом, уже вымытая, стоять на одной ноге, держа ручку душа, чтобы сполоснуть подошву другой ноги, вытираю ее полотенцем, которое заранее вешаю на перекладину душа, так чтобы оно не касалось никаких поверхностей, вдеваю вытертую ногу в поджидающую меня тапочку, потом вторую ногу, стоя наполовину в ванне, наполовину рядом с нею, вытираю и скольжу ею во вторую тапочку. Уверена, в конце концов привыкну ко всему, умерю свои претензии, но пока обхожусь таким способом.

Брэд и Эрика на кухне, он вполне дружелюбен, она – нет. Отчего такой приятный парень связался с такой, как она? Стараюсь не давать ей повода беспокоить меня, я должна бы привыкнуть к такому, вырастая рядом с Кэролайн, сижу себе тихо за столом с мисочкой мюсли и кружкой крепкого сладкого чая, каким когда-то поила меня мама.

Ухожу раньше, чем нужно: опоздать я права не имею, – ехать мне лишь по одной линии до Оксфорд-Серкус, что занимает всего полчаса. Шагаю по Оксфорд-стрит, потом поворачиваю направо на Уордур-стрит и выясняю, что контора находится в сотне метров справа. Время 8.25: я пришла слишком рано. Разглядываю блестящие оконные стекла, за которыми видна мебель в форме внутренних органов, на изысканную вывеску над двойными дверями и осматриваю свое убогое платье, наводящие тоску балетки на ногах и понимаю: вид у меня неважнецкий. Сегодня пятый день, пятница, моей первой недели в Лондоне, а я стою рядом с сияющей данью самолюбию четырех людей и чувствую, что хочу повернуться и бежать… вот только куда? Может, мне следовало бы отправиться к морю, где мне когда-то сильно понравилось. «Возьми себя в руки. Ты уже убежала, это нельзя повторить. Хватит уже». Отгоняю свои воспоминания о более счастливых временах, оглаживаю платье, поправляю шарфик и жду снаружи еще несколько минут, пока не настает пора войти внутрь.

18

Кэролайн в последний раз поправила на Эмили фату, и обе они глянули в зеркало, откуда на них смотрели две очень разные девушки. У невесты было открытое лицо, держалась она естественно, насколько позволяла высокая прическа из темно-русых волос, поднятых над стройной шеей. На ней был белый атласный жакет с вшивными рукавами и крошечными пуговичками впереди. Юбка особого кроя из той же ткани заканчивалась прямо у колен, туфли на высоком каблуке по моде сороковых годов. Короткая фата завершала наряд, и Кэролайн подумала, что никогда не видела свою сестру-близняшку такой чарующей. Эмили волновалась из-за того, что платье ей шьет сестра, честно говоря, она не была уверена, можно ли той доверять, однако Кэролайн, похоже, была охвачена таким рвением, что сказать «нет» было бы грубостью, в конце концов она – дизайнер, а кроме того, могла бы плохо воспринять отказ и всерьез огорчиться. Но волноваться Эмили было незачем: она осталась в восторге от того, что получилось. На Кэролайн был ярко-розовый наряд, дерзко укороченный, к которому не очень подходили яркие темно-рыжие волосы, подстриженные в геометрический пучок с густой бахромой, такой она ходила, когда ей было три годика. Макияж она навела ослепительный. Трудно было сказать, что девушки были сестрами.

В комнату вошла Фрэнсис и увидела обеих своих девочек, стоявших рядом, заметила, какой у обеих счастливый вид, и, да, обе даже похожи, как близняшкам полагается, и у матери появилась надежда, что, может, и станут они наконец-то более пристойной семьей. Даже Эндрю, кажется, в те дни уделял им чуть больше времени, был чуть-чуть менее отрешен. Грех так думать, но, наверное, пребывание Кэролайн в больнице для всех так или иначе обернулось благом. Персонал сотворил чудо, вновь наставив Кэролайн на путь здравомыслия, ну и настойчивость Фрэнсис в том, чтобы дочь переехала на время домой, дала поразительный результат. После изначального шока от громко орущей музыки, свинства в ванной и природной несносности Кэролайн всем как-то полегчало. Впервые за все время вместе оказались только Фрэнсис, Эндрю и Кэролайн. Эмили уже переехала жить в свою крохотную квартирку на другом конце Честера, и Кэролайн больше незачем было чувствовать себя соперницей сестры-близняшки, во всяком случае повседневно, и это стало для нее благом. Она жила у родителей уже больше года: никто и подумать не мог, что это протянется хотя бы близко к этому, – и, по видимости, сделалась мягче, считала Фрэнсис, наконец-то выучилась, как быть полюбезней к людям. Она заняла руководящий пост в доме моды в Манчестере, и, похоже, дела у нее шли хорошо, – Фрэнсис от нее была в восторге. В то время Кэролайн, похоже, даже Эмили ненавидела чуточку меньше, а нынче, вон, какую красавицу из нее сделала. Фрэнсис неожиданно почувствовала, как слезы наворачиваются ей на глаза, и взяла себя в руки: как бы ненароком макияж не испортить.

За час до церемонии Бен наряжался в предназначенном для шафера номере, который располагался в глубине гостиницы и был одним из немногих, откуда не открывался вид на морской простор. Его приятно удивляло, что все шло так гладко: ужин вчера вечером прошел без сучка без задоринки, не произошло совершенно ничего предосудительного, – и все же волнение не оставляло, он хорошо понимал, что надеяться на то, что торжественные события в семействе Браунов обойдутся без скандала, не стоило. Он все еще считал Кэролайн колкой, у нее прямо-таки способность была ввергать людей в такое нервное состояние из-за сказанного ими, что они говорили глупости, которые она затем с удовольствием высмеивала. Впрочем, она определенно стала лучше, в частности, ничего из сказанного или сделанного ею в связи со свадьбой никому не доставило огорчений. Она даже пошила свадебное платье Эмили, и это в глубине души вызывало у него тревогу, но Эмили, кажется, оно понравилось, так что нечего было волноваться. Бен не понимал, откуда берется такое волнение. Ведь этот день должен быть счастливейшим в его жизни, они сочетаются браком в самой романтической гостинице на свете, с ее пьянящим расположением и невероятной историей, он знал, что Эмили для него самая невероятно идеальная девушка. В дверь постучали. Отлично, должно быть, это Джек с жилетом, подумал Бен. Открывая дверь, он заканчивал завязывать галстук и заправлять сорочку в брюки.

– Оп. Приветствую, – сказал Бен. Было в Кэролайн что-то такое, что всякий раз вызывало в нем ощущение неловкости, а сейчас, увидев, как вызывающе оперлась она о дверной косяк, он невольно заметался взглядом: от ее поразительно голубых глаз к ярко-розовым губам, вниз по всей длине шелкового платья и гладких обнаженных ног – прямо в пол.

– Прошу, малыш Бенни, – произнесла Кэролайн, протягивая скроенный ею для него пурпурный жилет. – Извини, что припоздала, просто под конец надо было кое-что подправить.

Бену жилет не очень понравился, но он рад был надеть его ради Эмили, коль скоро, по ее мнению, тот отлично смотрится. С неохотой позволил он Кэролайн помочь ему надеть жилет, а потом она настоятельно принялась застегивать на нем все крошечные пуговички, утверждая, что он своими чересчур неуклюжими пальцами пятна на шелке оставит. Казалось, это заняло целую вечность, а когда она все застегнула, то неспешно оглядела его сверху донизу, будто он голый был.

– Ого, а выглядишь ты что надо, – сказала она. – Моя дорогая сестричка точно джекпот сорвала. – Он, смущенный, двинулся было в сторону, но тут она к нему прильнула и прошептала: – Удачи, Бен, надеюсь, вы с Эмили будете счастливы вместе, – и, не успел он ее остановить, поцеловала его – прямо в губы, очень нежно, и на какую-то наносекунду Бен ощутил, как его тело ответило, и тут же отстранился, пробормотал «спасибо», и закрыл за нею дверь. Бен надел новые туфли, те жали немножко, щеки у него пылали, но он был готов. Его шафер, Джек, просунул в дверь голову:

– Почти готов, дружище? Слушай, вид у тебя ужасный, ты в порядке?

– Да, хотя нервничаю напоследок.

– Ну, тогда все классно, регистратор уже тут, я только что видел Фрэнсис с Эндрю, оба нарядные, народ начинает подъезжать. Музыку я гостиничным отдал, все работает. Все пройдет отлично.

– Надеюсь, – проронил Бен.

– О боже! Уж не на попятный ли ты надумал? Надо дать тебе выпить.

– Нет-нет, не в том дело. Что до Эмили, то я убежден, просто в семейке ее не уверен.

– Так радуйся, что так, а не наоборот, – со смехом сказал Джек. – Давай. Нет ничего, что не утряслось бы с пивом. – Он взял Бена за руку, и они вдвоем пошагали к бару.

Эндрю заметил Даниель еще вчера вечером, едва они прибыли. Кэролайн все ныла и ныла, что у нее нет приятеля, кого она могла бы пригласить, как ненавистно ей являться на такие торжества в одиночестве, и всякое такое, так что в конце концов Эмили с Беном попросили ее, если хочет, пригласить кого-либо из подруг. С Даниель она сошлась в Лондоне: как раз Даниель и звонила Фрэнсис в тот вечер, когда у Кэролайн случился «эпизод», как теперь это называлось, если вообще возникала необходимость это поминать.

Даниель по-прежнему жила в Лондоне, но проделала весь путь до Девона и теперь, попав сюда, была рада, что не пожалела сил и времени. Гостиницу она нашла великолепной, эдакая готическая феерия с громадной наполненной цветами террасой, откуда открывался вид, ради которого умереть не жалко. В громадном зале гостиницы даже в летний день было так прохладно, что по обеим его сторонам в чудовищных каминах горел настоящий огонь. Скрипящие кожей кресла «честерфильд» с трех сторон отгораживали место у каждого камелька, тяжелые шторы цвета тины обрамляли окна, сохраняя в помещении уютный полумрак. Широкая лестница вела на хоры, окружавшие поверху весь зал, как раз на них и выходили все 12 гостиничных номеров. Сами опочивальни ни в чем не походили на громадный зал: яркие, солнечные, насыщенные морем, с голубино-серыми стенами и белыми египетского хлопка простынями и наволочками на подушках-валиках, с туалетными комнатами, где чудно пахло какое-то необыкновенное мыло, а тяжелые ванны впивались в пол когтями серебряных ножек-лап. Даниель пребывала в совершенном восторге, тут все были к ней так внимательны, а в случае с Эндрю – малость излишне внимательны, но Даниель привыкла обходиться с такого рода вещами, а потом мужчина он был вполне вкусненький для своего возраста. Она была из тех девушек, кого мужчины находят привлекательными, хотя женщины зачастую этого не находят, была весела и открыта, что, как ей было известно, порой производило неверное впечатление, но такая уж она была – и не видела причин меняться.

Раздались заупокойные звуки «Есть огонь, во веки не гаснущий» в исполнении «Смитов», когда Эмили появилась на дорожке выходящего к морю сада и пошла по проходу, сооруженному между рядами обтянутых кремовой тканью стульев. Фрэнсис сочла выбор музыки странным, но только Эмили с Беном была понятна ее значимость: именно она звучала, когда соединились они в первом робком объятии и испытали счастье. Они решили, что свадьба будет небольшой, всего человек сорок, где все, кого они пригласят, будут рады за них, где не будет досужих пересудов по поводу невестиного платья или о том, что долго этот брак ни за что не протянет. Поначалу Эмили даже подумывала, а стоит ли куда-то убегать и устраивать свадьбу где-то на берегу моря, как она говорила, ей не хотелось расстраивать Кэролайн, но Бен в тот раз все ж проявил твердость. Он напомнил ей о поразительной гостинице на утесе в Девоне, о том, как они говорили, какое это чудесное место для свадьбы, как оба понимали, но еще не смели себе признаться, что говорят о собственной свадьбе. Кэролайн прекрасно к этому отнесется, уверял он, не их вина в том, что до сих пор она никого не встретила, и в любом случае в последнее время она гораздо лучше воспринимает подобные вещи. И ведь пока что Кэролайн вела себя более чем прекрасно: она, похоже, и в самом деле радуется за них, и это прелестно.

Эндрю с Фрэнсис стояли рядом, наблюдая за тем, как их старшая дочь давала брачные клятвы, и это наводило на воспоминания о дне их собственной свадьбы, о том, как давно это было. Искренен ли был Эндрю в своих клятвах тогда, думали они оба, и ни он, ни она не знали ответа, и каждый из них полагал, что теперь это несущественно. Обратившись лицом к морю, нынче неподвижному, как озеро, Фрэнсис позволила своим мыслям унестись к давним временам, к их медовому месяцу, к трудным родам, к изматывающим первым годам жизни их дочерей… к тому, как удивилась она, когда Эндрю не бросил ее, как только близняшки подросли, ведь она все это время знала, что у него была другая. Эндрю думал о том, какой иной могла бы быть его жизнь, женись он на Виктории, если бы он раньше ее встретил, и в тысячный раз ломал голову над тем, почему же он не решился оставить семью – ведь любовь важнее? Теперь уже поздно. Он думал о том, как пытался усидеть на двух стульях – и Викторию удержать, и сохранить семью, Сейчас он понимал, что это делало их всех скорее ущербными, чем счастливыми. Виктория, должно быть, считала, что ею только пользуются, под конец этой истории нервы у нее были на пределе, и он это знал. Когда она наконец совсем порвала с ним, он сделался до того одинок, что ничего другого не оставалось, как завести лишенные души отношения и побираться разовыми ночевками. Тогда он и понял, что Фрэнсис все ж ему нужна, он нуждается в ее постоянстве и покое, нуждается в ней как в той, к кому, несмотря ни на что, возвращаются домой.

А чем Фрэнсис могла оправдаться, что не ушла? Сейчас, находясь рядом с Эндрю, она желала, чтобы он взял ее за руку, зная: невзирая на всю ложь и извороты своего мужа, она все еще любит его. Он во многом человек достойный и до сих пор так хорош собой… а потом, как бы она одна со всем справлялась?

– Итак, объявляю вас мужем и женой, – возгласил регистратор, мягкоголосый валлиец, сумевший придать краткой свадебной службе высокий смысл. Легкий бриз, казалось, подхватывал сказанное им и не спешил уносить прочь. – Можете поцеловать невесту.

Когда Бен склонился и коснулся губ Эмили нежнейшим из поцелуев, Кэролайн заерзала на стуле и зевнула.

Свадебный завтрак подавался на свежем воздухе на разномастных фарфоровых тарелках и состоял из простого обжаренного мяса с кровью и огромного целого лосося с восемью различными салатами и молодой картошкой. Сдвоенный пудинг послужил свадебным тортом, на нем расположено было такое количество пирожных, какого Эмили не видывала; получилось даже лучше, чем она себе представляла. Погода была безупречная, а поскольку стоял июль, она даже не предприняла никаких мер на случай непогоды – настолько была уверена, что солнце будет сиять над нею и Беном, над их счастьем. Эмили только того и хотелось, чтобы все ели прекрасно приготовленную еду, пили шампанское и наслаждались видом на море, а обо всем прочем она не слишком-то и хлопотала. «Люди какие надо, место что надо… как у нас может что-то пойти не так?» – говорила она, и Бен еще больше любил ее за то, что она не была из тех женщин, кто надоедают своими свадебными планами, бьются в истерике из-за цвета ленточек на отпечатанных меню или цветов в букетах для украшения стола.