Текст книги "Ворону не к лицу кимоно"

Переодеваясь, Асэби выбрала наряд «Молодой клен» [9]9
  В многослойных нарядах японской аристократии сочетания цветов должны были соответствовать сезону. Цветовые комбинации имели соответствующие названия.


[Закрыть]. Если на однослойное хитоэ

ярко-алого цвета надеть бледно-зеленое утики [10]10
  Хитоэ, утики, карагину, мо, уваги – названия разных слоев одежды. Хитоэ – тонкое однослойное кимоно без подкладки, как правило, нательное; утики – нижние кимоно, их может быть несколько; карагину – верхняя накидка (в Японии – китайского типа); мо – шлейф, подвязывавшийся к талии; уваги – верхнее кимоно.


[Закрыть], то создавалось ощущение, будто тело обернуто в молодые, только что проклюнувшиеся листочки. Можно было не наряжаться так, как для представления ко двору, поэтому вместо венца она воткнула в волосы нежно-розовый цветок пиона и выглядела невинно и свежо.

Асэби поспешила на площадку. Там уже было приготовлено место для молодого господина – в центре, а вокруг, лицом к нему – сиденья и бамбуковые занавеси. Как только Асэби села на указанное место, тут же прибыла Сиратама. Ее черные волосы, как и у Асэби, украшал живой цветок – рододендрон, а с него свисали усыпанные жемчужинами [11]11
  Сиратама – букв. «белые драгоценности», одно из названий жемчуга.


[Закрыть] ленты. Ее верхняя накидка светло-голубого цвета – карагину – была расшита белыми нитями, так что одежда выглядела изысканно и создавала ощущение прохлады.

Однако она как будто была напряжена: несмотря на румянец, лицо сохраняло застывшее выражение. Со строгим лицом Сиратама рассматривала место молодого господина.

Асэби прекрасно понимала, о чем думает девушка: ее мысли были как на ладони. Она и сама думала о том же. Одна из них войдет в дом Сокэ супругой наследника, а остальные, вполне вероятно, останутся глотать слезы. В груди остро кольнуло от внезапного осознания нынешней ситуации, которой Асэби до сих пор не замечала. Наверное, только она находилась в неведении, а вот Сиратама, видимо, с момента представления ко двору испытывала эту боль. Она сидела, слегка наклонив голову, а тем временем одна за другой прибыли Масухо-но-сусуки и Хамаю.

Масухо-но-сусуки облачилась в наряд «Цветок мандарина», в котором тона нижних кимоно переходили от белого и желтого к оттенкам молодой листвы, а верхняя накидка-карагину была цвета темно-розовой цезальпинии с вышитым на ней водопадом. На шлейфе-мо тоже красовался водопад, словно продолжающий узор накидки, а волосы украшала заколка с цветами дейции, сделанная из серебра и кристаллов. Хамаю же дерзко оделась не по этикету: на белое хитоэ было наброшено терракотовое верхнее платье уваги, а вместо верхней накидки-карагину – тонкий шелк светло-зеленого цвета. Это было похоже на крылья цикады.

Все три девушки выглядели совершенно по-разному, но все они были очаровательны. Асэби не смогла сдержать вздох восхищения.

Самомо, конечно, утешала ее, но, если только не случится чего-то непредвиденного, у Асэби не было шанса стать супругой молодого господина. Непредвиденного… Ну, например, наследник вдруг полюбит ее.

Как только Асэби подумала об этом, в ней, совершенно нелогично, возникло, взметнулось что-то сверкающее. Это была какая-то неизведанная ею до сих пор радость. Такая, которую ей, выращенной в изоляции, в отдельном павильоне Восточного дома, раньше испытывать не доводилось. Асэби уговаривала себя, что это невозможно, что этого никогда не случится, и все же в ней ширилась какая-то сладкая боль, доходящая до каждого уголка тела.

На мгновение в памяти мелькнула улыбка молодого господина, которую она видела когда-то, такая милая, что при воспоминании о ней в груди что-то начинало петь. Честно говоря, в тот момент она сама…

– Госпожа Асэби, пожаловала госпожа Фудзинами. – Укоги окликнула Асэби, и та, подняв голову, заметила, как Фудзинами в темно-лиловом кадзами [12]12
  Кадзами – верхнее кимоно парадной одежды девочек из благородных семей.


[Закрыть] занимает свое почетное место.

Оглядев всех, Фудзинами многозначительно улыбнулась:

– Пока не пожаловал братец, у нас есть немного времени. И я хотела попросить одну из присутствующих кое о чем.

Услышав эти неожиданные слова дочери правителя, придворные дамы переключили свое внимание на нее, не понимая, чего ожидать. Фудзинами, убедившись, что все внимательно ее слушают, перевела взгляд на Асэби:

– Госпожа из Весеннего павильона, я бы хотела услышать твою игру на кото.

Кто-то из дам ахнул от изумления:

– Госпожа из Весеннего павильона?

– Может быть, госпожа из Осеннего павильона, нет ли здесь ошибки?

Многие придворные дамы, услышав просьбу Фудзинами, фыркнули, будто высмеивая Асэби. Девушка попыталась было обратиться к Фудзинами, но та сделала вид, что не слышит:

– Нет, я хочу, чтобы нам сыграла хозяйка Весеннего павильона. Я так решила.

– Кото уже подготовлено, – прозвенел голос Укоги.

Асэби посмотрела на нее: и когда успела?! Но у той за спиной действительно лежал нагон Укигумо. Асэби почти насильно усадили перед инструментом, спиной к цветущим ирисам. Масухо-но-сусуки, кажется, удивилась размерам кото, лежащего на ковре.

– Мне такого видеть не доводилось. Это не «ва-гон», не «со» [13]13
  Виды струнных инструментов, родственных кото.


[Закрыть].

– Вы правы. Пишут два знака: «длинный» и «кото», а называют это «на-гон». Такие есть только в Восточном доме, это большая редкость.

Асэби, покорившись, несколько суетливо настраивала инструмент, поэтому за нее объясняла Укоги:

– На нагоне играют, пользуясь кобылками [14]14
  Кобылки – деталь струнных музыкальных инструментов, струнодержатель.


[Закрыть] и одновременно прижимая струны. Инструмент сложно изготовить, непросто на нем и играть. Даже в Восточном доме немногие умеют пристойно музицировать на нем.

«Это она так говорит… – подумала Асэби, быстро подтянула струны и вздохнула. – Не так уж это и сложно». Ей было приятно, что Укоги старалась превознести свою госпожу, но с такими преувеличениями все только снова отвернутся от нее. Она попробовала вернуть себе чуть испорченный хороший настрой и решительно посмотрела на любимый инструмент. Садиться за него в расстроенных чувствах ей совсем не хотелось.

Придворные дамы пристально разглядывали Асэби, как бы говоря: «Ну же, продемонстрируйте нам свое искусство». Их глаза смотрели насмешливо. Асэби опустила веки, словно пытаясь укрыться от этих наглых взглядов.

Тишина.

Только легонько хлопали веера.

Нет, еще слышалось щебетание птиц да журчание воды меж ирисов и камней.

Шептал ветерок, колебля молодую листву, словно зеленые капли.

Начнем. Асэби резко открыла глаза и кивнула.

В следующий миг, когда Асэби опустила глаза, все вокруг переменилось.

* * *

Она сама не поняла, почему это произошло. Просто в тот миг, когда она сосредоточилась на музыке, взгляд Масухо-но-сусуки будто пригвоздили к Асэби.

Сначала инструмент Асэби звучал тихо. Безыскусная, спокойная, неторопливая – мелодия была незнакомой, однако плавные простые звуки были приятны для слуха, создавали ощущение узнавания.

Придворные дамы вокруг обескураженно переговаривались: надо же, а играет она неплохо. Однако с такими лицами они сидели совсем недолго.

Звонкий наигрыш, заставивший ощутить ароматы начала лета, постепенно смягчил и оживил атмосферу в зале. Все почувствовали, как их окутывает приятный свежий летний ветерок, но вдруг…

Инструмент зазвучал по-другому. Теперь это была совсем другая мелодия: темп оставался быстрым, мягкость она не потеряла, но текла легко. У Масухо-но-сусуки закружилась голова. Исполнителю со средним умением такое ни за что не сыграть. А если бы и получилось, не хватило бы техники, непременно возникло бы ощущение спешки, и все было бы испорчено. Мелодия была столь сложна, что девушка мгновенно осознала: сама она так не сыграет. Однако игра Асэби вовсе не создавала впечатления, будто исполнительница выкладывается, прилагая все усилия. Напротив, ее десять пальцев двигались, словно живые существа с собственной волей, а управлявшая ими Асэби явно чувствовала себя совершенно свободно, не испытывая никакого напряжения.

Она с удовольствием касалась инструмента, всем свои телом дыша ощущением радости от встречи с летом. На ум приходила мысль о чистом горном источнике: каждый раз, когда пальцы Асэби дотрагивались до струн, возникала иллюзия выступающих из земли прозрачных капель, похожих на драгоценные камни. Сверкающие капли отражали сияние летних лучей, а этому свежему блеску отвечали радостные голоса распускающейся мягкой молодой зелени.

Тело Асэби само будто испускало свет, и Масухо-но-сусуки, глядя на нее, невольно затаила дыхание.

Она не сразу поняла, что незнакомое чувство, охватившее ее, – это ревность. Асэби закончила играть и подняла голову, глаза девушек встретились. И в тот миг, когда Асэби улыбнулась ей, Масухо-но-сусуки с изумлением поняла, что все это время не могла отвести взгляда от исполнительницы.

– Превосходно! – Бесхитростное восклицание Фудзинами заставило дам очнуться и захлопать глазами. Придворные дамы из Весеннего павильона искренне радовались и осыпали Асэби бурными аплодисментами. Укоги смотрела на всех гордо, будто спрашивала: «Ну как? Потрясающе, правда?»

Сиратама и женщины из Зимнего павильона будто застыли. Среди недоуменно шумевших дам Осеннего павильона, словно не веривших в то, что произошло прямо перед ними, угрюмо молчала Масухо-но-сусуки, не сводя глаз с Асэби.

– Вы только поглядите, ну и вид у нашей несравненной красавицы!

Масухо-но-сусуки оглянулась, услышав откровенно насмешливые слова: рядом сидела подобравшаяся к ней Хамаю. Увидев ее спокойное лицо, Масухо-но-сусуки закусила губу:

– Ты знала, да?

– Ну, как «знала». Всем известный факт: в Восточном доме много замечательных исполнителей, – с некоторым удивлением – мол, что уж теперь говорить – заметила Хамаю. – Теперь-то ты поняла, что опрометчивые высказывания наносят ущерб твоему собственному достоинству? Впрочем, тебе это только на пользу.

– Не твое дело.

Сама же Асэби вовсе не выглядела торжествующей и с улыбкой беседовала с Фудзинами. Масухо-но-сусуки злилась на себя, потому что с ненавистью смотрела на девушку, в поведении которой не было ничего заносчивого.

* * *

После этого благополучно началась церемония, и все уже ждали, что вот-вот объявят о прибытии молодого господина. У всех в мыслях было только одно: «Когда же? Когда же?» – так что время, казалось, ползло крайне медленно.

Однако придворные дамы уже закончили все приветствия, все подношения богу Ямагами-сама были совершены, а молодой господин так и не появился. Теперь уже никто не мог сказать, что это им кажется: молодой господин опаздывал к назначенному времени. Дамы, и так взвинченные донельзя, сначала сердились на наследника за его отсутствие. Но время шло, и многие ощутили растерянность.

«Молодой господин не прибудет», – зашептались придворные дамы. Фудзинами за своим занавесом ощутимо нервничала.

Однако церемония уже подошла к концу, настала пора снова подавать напитки и закуски, а молодой господин так и не появился.

– Что же это значит? – обеспокоенно спросила Самомо, оставившая Хамаю и подобравшаяся к Асэби и окружавшим ее дамам. – У молодого господина не в обычае пропускать церемонии без особых на то причин.

– Ты хочешь сказать, что с молодым господином что-то случилось?!

На вопрос Укоги Самомо ответила, что не знает, но на лице ее сохранялось беспокойство.

– Я кое-что странное слышала…

– Кое-что странное? – Асэби сама чувствовала неописуемое беспокойство из-за того, что молодой господин не появлялся.

Самомо коротко кивнула и переглянулась с Асэби.

– Мы, придворные дамы, служившие в доме Сокэ, даже после того, как нас отправили прислуживать четырем другим домам, иногда собираемся в павильоне Глициний за чаем. И одна из девушек, оставшихся в доме Сокэ, рассказала, будто слышала, как Госпожа в лиловом говорила вот что…

– Госпожа в лиловом? Что же?

– Что нынче во время представления ко двору между нами затесался… ворон-таю.

– Ворон-таю?! – повторила, как попугай, ничего не понимающая Асэби, но Укоги, напротив, ахнула.

– Ворон-таю во время представления ко двору?! Так сказала Госпожа в лиловом?

Укоги вытаращила глаза, губы у нее дрожали: явно стряслось что-то необычное. «Что же это за “ворон-таю”», – хотела переспросить Асэби, но тут раздался звук, будто треснула ветка. Повернувшись на неожиданный звук, Асэби увидела, что дерево, словно покрывавшее собой огромный камень на вершине скалы, которая находилась прямо напротив площадки, неестественно трясется.

– Кто там? – строго крикнула Укоги и хотела уже позвать людей, как вдруг над площадкой разнесся громкий визг. Придворные дамы вскочили с мест, и почти в тот же миг из ветвей вылетела черная тень. Величиной почти с человека, она рухнула вниз на глазах у Асэби и других дам, роняя огромные перья.

Увидев, что на ирисы упал огромный ворон, Самомо подняла крик.

Дальше все произошло очень быстро. Дамы вопили, началась суматоха, все пошло кувырком. Самомо съежилась рядом с Асэби, а прямо перед ними бросались вперед придворные дамы из дома Сокэ.

– Вор!

– Зовите людей!

Женщины в беспорядке сбрасывали кимоно и в черных одеяниях налетали на пришельца, не обращая внимания на то, что их ноги пачкаются в грязи.

– Госпожа! Уходите, пожалуйста!

Асэби застыла при виде внезапной перемены, происшедшей с придворными дамами дома Сокэ, но от крика Укоги, пытавшейся ее укрыть, пришла в себя:

– Но, Укоги…

– Не волнуйтесь о придворных дамах дома Сокэ. Это отряд Фудзимия-рэн, их работа – защищать благородных девиц.

Поверх плеча Укоги Асэби увидела, как взлетает выбравшийся из воды ворон, ускользнув от рук Фудзимия-рэн. Он неожиданно искусно уворачивался от дам, и в погоне за ним одна из придворных дам оттолкнулась ногой от земли.

«Он ведь летит. Что она собирается сделать?» – подумала Асэби с сомнением, но в этот момент тело придворной дамы, облаченной лишь в черное хитоэ, вдруг мягко изогнулось, словно фигурный леденец.

В первый миг Асэби не поняла, что случилось. Она замерла в изумлении – у нее на глазах одна из дам Фудзимия-рэн в мгновение ока обернулась птицей. Она тоже стала трехногим вороном. Остальные женщины, будто следуя за первой, одна за другой превращались в воронов и гнались за нарушителем.

Это не иллюзия. Придворные дамы действительно обратились птицами.

В шоке от увиденного, Асэби потеряла силы и рухнула на землю. Вокруг нее плавно опускались на землю черные перья, которые роняли вороны.

– Госпожа, что с вами?!

– Укоги! Что?.. Что это было?! Почему придворные дамы стали конями? – Дрожа, Асэби ухватилась за Укоги.

– Успокойтесь, пожалуйста. Все хорошо. Они тоже… Они ятагарасу, такие же, как мы.

– Что ты говоришь?!

За ветвями деревьев было видно, как пять огромных воронов вели в небе великолепную битву. Ворон-нарушитель казался меньше своих преследователей и проворно уворачивался от них. Пока Асэби затаив дыхание следила за боем, появился еще один ворон, крупнее обратившихся Фудзимия-рэн.

– Прибыл гвардеец Ямаути-сю. Теперь все будет хорошо, госпожа.

Все были уверены, что от ворона, которого назвали гвардейцем Ямаути-сю, нарушителю не приходится ждать ничего хорошего, но Асэби показалось, что тот сам подлетел к гвардейцу. Заметив, что нарушитель замедлил движение, на него бросились птицы из отряда Фудзимия-рэн.

Ужасный крик долетел даже до Асэби. Ворон, видимо, смирился со своей участью, и придворные дамы из Фудзимия-рэн вернулись к остальным, таща его за собой. Теперь они превращались из птиц обратно в людей, но, став людьми, продолжали удерживать ворона-нарушителя. Тот, кого они поймали, действительно был совсем маленьким. Придворные дамы крепко прижимали его к земле, а его клюв наполовину погрузился в воду.

– Барышни, он вас не поранил?

– Спасибо за службу. Все целы, – ответила Хамаю. Остальные придворные дамы пытались прикрыть своих хозяек, и только Хамаю осталась стоять, не выказывая никаких признаков замешательства. – Так что же? Почему вы не передали его Ямаути-сю?

– Он вторгся во дворец Окагу. Эта территория находится в ведении Фудзимия-рэн, не Ямаути-сю.

– И все же мне кажется, не стоит приводить в Окагу того, кого сочли опасным.

Фудзимия-рэн чуть заметно кивнули:

– Но мы не сочли его опасным.

– Что это значит?

– Это подтвердил гвардеец, который был здесь. Он один из пажей молодого господина.

Придворные дамы, окружившие их на некотором расстоянии, одновременно с удивлением взглянули на ворона:

– Но как это возможно?! Ведь не может прислужник во дворце обращаться в птицу!

Воцарилось молчание, и Хамаю, пристально рассматривавшая ворона, наконец со вздохом сказала:

– Отпустите его для начала, а то здесь и помрет.

Глядя на пузырьки, вырывавшиеся из погруженного в воду клюва, Такимото скривила губы и недовольно пробурчала:

– Как велела госпожа Летнего павильона, отпустите его. Будет глупить – сразу схватите.

Повинуясь приказу Такимото, остальные члены отряда, державшие нарушителя, обменялись взглядами и неторопливо опустили руки. Помятый ворон встряхнулся и взглянул на Хамаю круглыми, похожими на желуди глазками. Он коротко каркнул, словно благодаря ее, и тут…

С громким треском его крылья стали видоизменяться. Широко раскинутые, они вдруг превратились в человеческие руки, на которых развевались черные рукава. Черный клюв прямо на глазах уменьшился, перья на затылке превратились в пышные черные волосы, а покрывавшие лицо черные перья – в здорового цвета кожу. И нескольких секунд не прошло, как огромный трехногий ворон стал мальчиком в черном кимоно.

– Госпожа Летнего павильона, спасибо вам большое! – почесывая растрепанную голову, сказал мальчик, чье лицо все еще было по-детски невинным. Однако Такимото беспощадно отвесила ему пощечину.

– Глупец! Показаться в виде птицы благородным девушкам, да еще и на глазах у них обернуться обратно! До чего вульгарно!

– Простите! – Мальчик, спохватившись, пал ниц, но тут вокруг стали собираться придворные дамы, явно сообразившие, что опасности нет.

– Ты действительно прислуживаешь молодому господину?

– Это не ошибка?

Придворные дамы холодно смотрели на мальчика, только что бывшего вороном. Под их откровенно презрительными взглядами он съежился.

* * *

– Прошу меня простить!

В центре залы для приемов в павильоне Глициний, среди окружавших его бамбуковых занавесей, сидел, согнувшись в поклоне, юноша из гвардии Ямаути-сю. Юноша держал за загривок слугу, и тот так рьяно кланялся, что ткнулся лбом в дощатый пол.

– Ты Сумио из Ямаути-сю? – Вопрос с почетного места тихим голосом задала срочно вызванная из дворца Токагу Госпожа в лиловом. – Несмотря на то, что мальчик несовершеннолетний, он пробрался во дворец Окагу, хотя мужчинам вход запрещен везде, кроме павильона Глициний. Вина его велика. Он не мог не понимать, что подвергнется суровому наказанию, и все же вышло именно так. Почему?

Мужчина по имени Сумио, которого вызвали из Ямаути-сю в связи с недозволенным вторжением слуги, был смуглый, слишком мелкий для гвардейца, однако взгляд у него был острый, такой, какой и должен быть у военного. В ответ на слова Госпожи в лиловом он коротко кивнул и без всяких признаков смущения начал свои объяснения.

– Прошу вас поверить, что у этого слуги не было злостных намерений. Это происшествие, неудачное и для дворца Окагу, и для Его Высочества молодого господина.

– Что значит «происшествие»?

– Сейчас он сам объяснит.

Мальчик послушно кивнул, услышав слова Сумио. Для пажа наследника он был не слишком миловиден и нельзя сказать, чтобы чересчур опытен: он явно конфузился из-за неожиданного поворота дел.

– Ну, я, честно говоря, перед тем, как попасть сюда, был вместе с молодым господином. Мне доверили сопровождать его на церемонию, которую назначили на время после обеда.

При этих словах Фудзинами как будто вспомнила что-то:

– А где сейчас братец? Ведь в это время ему уже пора явиться сюда!

– Вот об этом я и говорю. Я прибыл к барышням с посланием от него. Он сказал, что известие срочное, вот я и полетел в облике птицы, но я пока плохо летаю… Присел отдохнуть, а это оказалась уже территория дворца Окагу. Прошу меня простить.

Сумио, словно дополняя рассказ уже почти плачущего мальчишки, добавил:

– Он не заметил. Еще до того, как мы получили сообщение из Окагу, нас известили из дворца молодого господина: мол, наш паж полетит в Окагу, не схватите его по ошибке. Если бы он вошел через ворота Межсезонья, ничего бы не случилось. Прошу вас о снисходительности.

Однако интерес всех присутствовавших в павильоне Глициний был направлен вовсе не на чумазого мальчишку.

– Так что с посланием от братца? Ты ведь его не потерял?

При этих словах мальчик торопливо покачал головой.

– Нет! Оно лежало в ящичке, так что вода не должна была его повредить. Вот оно. – И мальчик протянул длинный, покрытый лаком ящичек, перевязанный лиловым шнурком. Такимото безмолвно взяла его, зашла за занавес и передала Фудзинами.

Фудзинами открыла ящичек – там лежал лист бумаги нежно-лилового цвета. Девушка некоторое время изучала его, а потом печально воскликнула:

– Братец не сможет быть на церемонии!

– Ах, какая жалость!

Это была первая после представления ко двору возможность увидеть молодого господина, а раз он не придет, то и смысла в церемонии не было. Мальчик робко поглядывал на дам из павильона Глициний, разом растерявших весь пыл.

– Простите, а что теперь со мной будет?

При виде совершенно несчастного лица мальчишки кто-то вздохнул – это была сама Госпожа в лиловом.

– Официальный посланник наследного принца, да еще и несовершеннолетний, не прошедший церемонию гэмпуку [15]15
  Церемония покрытия главы, которую проводили по достижении мальчиками совершеннолетия (в промежутке от 11 до 16 лет): им делали новую прическу, надевали головной убор и присваивали истинное имя вместо детского.


[Закрыть]. Вина за небрежность в передаче послания лежит на принце, не на тебе. Нельзя подвергать телесному наказанию несмышленое дитя. Передай Его Высочеству, что за ним долг.

Мальчик, застывший в напряжении, облегченно выдохнул. Придворные дамы тоже, узнав обо всех обстоятельствах дела, уже начали жалеть, что ему придется понести суровое наказание, поэтому теперь не стали возражать против такого послабления.

– Я все понял. Прошу прощения за все причиненные неудобства. – Мальчик снова поклонился и вместе с Сумио покинул Окагу.

– Кто бы мог подумать, что такое случится, – обронила Укоги и, обернувшись на Асэби, сидевшую все с тем же замершим выражением лица, глубоко вздохнула. – Не хотела я вам рассказывать, но теперь ничего не поделаешь.

Пока мальчик был там, Асэби не проронила ни слова и сидела, словно застыв, но теперь она в страхе подняла глаза на Укоги:

– Что случилось? Почему кони становятся людьми, а люди – конями? И все – вороны ятагарасу. Что все это значит?

– Госпожа, – начала Укоги с печальным видом, – кони когда-то так же принадлежали роду ятагарасу, как и мы.

– Что?!

– Аристократы могут провести всю жизнь, не принимая птичьего облика, но для большинства простых людей это невозможно. Кроме гвардии Ямаути-сю и отряда Фудзимия-рэн, которые только в критических обстоятельствах принимают облик птиц для сражения, есть люди, которые не в состоянии обеспечивать себя, поэтому им приходится работать конями. Вот поэтому для того, чтобы оскорбить человека более низкого происхождения, стали использовать слово «конь».

Асэби была потрясена. Она-то всегда думала, что кони – это кони, ятагарасу – это ятагарасу.

– Неправда! Как же можно стать птицей?

– И ты можешь стать птицей, если захочешь.

Это сказала подошедшая Хамаю. Асэби удивленно взглянула на нее, и та легонько пожала плечами:

– А почему мы рождаемся в яйцах, как думаешь? Ясно же: потому что мы принадлежим не к четвероногим животным, а к птицам.

Так вот почему тех, кому доверяют выкармливание и воспитание благородных воронов, называют наседками-кормилицами! Они насиживают яйца и охраняют их!

– Но это… я… я ничего этого не знала.

– Что ж, ведь далеко не все аристократы желают признавать, что отчасти они птицы. Можно понять тех, кто это скрывает. – Хамаю с сожалением смотрела на потерявшую дар речи Асэби. – По-моему, ты что-то не так понимаешь. Золотой Ворон, занимающий верховное положение у ятагарасу, – это не просто имя, обозначающее главу рода. Настоящий Золотой Ворон, который должен был стать старейшиной, не родился, поэтому так стали называть того, кто занимает его место. Нынешнего правителя официально называют «Воплощение Золотого Ворона».

Асэби не знала, что и думать.

– «Золотой Ворон, который должен был стать старейшиной» – что это значит?

Хамаю улыбнулась и заговорила, отвечая на ее вопрос:

– Золотой Ворон не ятагарасу. Это совершенно другое существо. По крайней мере, в это верил «предыдущее Воплощение Золотого Ворона».

– Совершенно другое существо?

Оказалось, что ятагарасу принадлежат к племени солнца. Когда солнце садится, они не только теряют способность обращаться, но еще и плохо видят, если встретят ночь в облике птицы. И только Золотого Ворона это не касается. Говорят, что и ночью он может летать свободно. Если верить книгам, Золотой Ворон рождается в доме Сокэ раз в несколько поколений. В этом случае – неважно, является ли его родная мать только наложницей правителя, есть ли у него старшие братья, – определено, что он наследует положение главы рода. Но сейчас настоящие Золотые Вороны перестали рождаться, и уже давно считается, что этого правила нет. Это было до тех пор, пока не родился нынешний молодой господин.

– Так, значит, брат нынешнего молодого господина отрекся от престола…

– Потому что считается, что молодой господин – «Истинный Золотой Ворон».

– Как же ты собиралась стать супругой молодого господина, если ты даже этого не знаешь, Асэби?!

Услышав этот холодный удивленный тон, Асэби, точно ее кто-то дернул, подняла голову:

– Госпожа Масухо-но-сусуки?

– Благородные вороны – это одно, вороны-простолюдины – это другое. Не понимать разницу между ними для благородного ворона очень странно.

Масухо-но-сусуки явно пыталась уколоть Асэби. Что же ей не понравилось? Теряясь в догадках, Асэби робко возразила:

– Но разве кони не такие же, как мы?..

– Как только они хоть раз превратились в птиц – конечно же, они стали отличными от нас существами, – повысила голос Масухо-но-сусуки, нахмурившись. – Уж это-то нужно понимать, это самое меньшее, что должен знать приличный благородный ворон! Прости за грубость, Асэби, но, по-видимому, ты не обладаешь воспитанием и образованием, которое соответствовало бы положению молодого господина.

– Госпожа из Осеннего павильона! – Взгляд Сиратамы, в голосе которой звучало обвинение, тоже был поразительно суров. – Не слишком ли сильно вы выражаетесь?

– Нет, госпожа Сиратама. Хозяйка Осеннего павильона изволила выразиться верно. Кажется, она действительно ворон-таю, – фыркнув, вышла вперед Тя-но-хана, и Асэби еще больше сконфузилась.

– Но что такое «ворон-таю»?

– Это просто сказка, – сердито глядя на Тя-но-хану и Масухо-но-сусуки, тихо ответила Хамаю. Она выставила палец и указала куда-то на потолок.

– Видишь там изображения? Это рассказ о происхождении Окагу.

– О происхождении?

Это случилось давным-давно, еще до того, как был построен дворец Окагу. Одна обедневшая благородная девушка подобрала раненого ворона и выходила его. Ворон, выздоровев, в благодарность спросил девушку, чего бы та хотела, и она пожелала хоть раз встретиться с молодым господином, которого ей когда-то довелось увидеть. Когда девушка купалась, ворон унес в клюве ее одежду, специально пролетев при этом перед молодым господином. Молодой господин удивился и последовал за вороном, где и увидел девушку, которая вытирала волосы. Молодой господин влюбился с первого взгляда и тут же предложил ей стать его женой.

– Но, увидев красиво наряженную для церемонии бракосочетания девушку, ворон забыл о том благодеянии, которое она ему оказала, и пожалел о том, что устроил эту свадьбу. Он решил расстроить брак, которому сам же и поспособствовал.

Превратившись в прекрасную девицу, ворон попытался соблазнить молодого господина, чтобы девушка возненавидела его. Однако молодой господин уже так полюбил свою невесту, что не обратил никакого внимания на ту, в которую обернулся ворон, да и сама девушка, от всего сердца полюбившая сына правителя, не верила ни единому плохому слову, услышанному о нем от ворона.

– В конце концов ворон похитил возлюбленную и попытался сбежать с ней, но молодой господин связал ему крылья и сбросил его со скалы. А дворец, построенный для невесты на вершине той скалы, и стал впоследствии дворцом Окагу.

– Правда?

– Так вот, вороном-таю называли ворона, когда он обратился в девицу. У простых людей даже есть представление об этом – это известная старая песня.

Масухо-но-сусуки, скорчив уродливую гримасу на своем красивом личике, будто увидела нечто мерзкое, прикрыла рот веером.

– Ты ведь все равно этого не знаешь? Объясню тебе, так и быть. «Ворон-таю» означает того, кто принял красивый облик, но не имеет сущности благородного ворона и все время выдает себя, показывая свое подлинное лицо. В представлении это знаменитая смешная сцена, где он странным образом отвечает на вопросы молодого господина, на это стоит посмотреть.

Пока Масухо-но-сусуки говорила, прямо перед Асэби встала Тя-но-хана.

– Хоть ты и умеешь немного играть, но в целом ты та же самая ворон-таю. Молодой господин на тебя и смотреть не будет, так о чем же ты размечталась? Тебе бы тоже посмотреть «Ворона-таю», – сквозь зубы процедила Тя-но-хана. – Полезно будет, чтобы понять, где твое место.

Хлоп! – это Укоги выбила веер из рук Тя-но-ханы. Та вытаращила глаза, когда веер вылетел из ее толстых пальцев, и оскалилась:

– Что это ты делаешь?!

– Это я хотела спросить! Как ты смеешь говорить такое! Извинись перед моей госпожой!

– Она сама виновата: деревенщина, а смеет соперничать с госпожой Сиратамой! Ты что, не знаешь, что Госпожа в лиловом сама сказала, будто среди тех, кто был представлен, есть ворон-таю? Я всего лишь произнесла вслух то, что она подумала. Ничего неправильного я не сказала.

– Успокойтесь, обе! – встала между готовыми сцепиться дамами-нёбо Кикуно.

– Госпожа в лиловом хочет что-то сообщить, – как-то устало произнесла Хамаю, и Тя-но-хана с Укоги пришли в себя. Они поспешно повернулись к почетному месту, где неторопливо двигалась тень веера.

– У вас получилось гораздо более захватывающее представление, чем «Ворон-таю», – со смехом сказала Госпожа в лиловом, и щеки дам запылали. В особенности умирала от стыда перед Госпожой в лиловом Тя-но-хана.

– Ах, что вы такое говорите…

– Это ты что такое говоришь, Тя-но-хана! Не смей упоминать мое имя в ваших низменных спорах.

Тя-но-хане, чьи возражения прервали на полуслове, ничего не оставалось, кроме как замолчать.

– Я ничего, кажется, не говорила о том, что ворон-таю – это Асэби. Возможно, ворон-таю – это твоя госпожа, а ты смеешь болтать такую чушь!

У Тя-но-ханы отвалилась челюсть, она уставилась на Госпожу в лиловом:

– Что вы сказали?

– Не заставляй меня повторять. И подумай над моими словами. – Она легко встала и беззвучно покинула зал, направляясь в Токагу.

– Подождите, госпожа!

– Госпожа!

Дамы пытались остановить Госпожу в лиловом, но та даже не обернулась. Все переглянулись и тут наконец заметили, что кто-то исчез.

– А где госпожа Асэби? Госпожа Асэби, куда вы подевались? – взволновалась Укоги, а Хамаю равнодушно тряхнула головой, указывая подбородком в сторону Весеннего павильона.

– Как только вы начали ссориться, она и ушла. Бедняжка.