Текст книги "Девилз-Крик"

– Хорошо, – сказал Райли. – Я переживу.

– Отлично, – улыбнулся Бобби. – Хочу, чтобы ты знал, что можешь поговорить со мной, сынок. Знаю, мы не во всем сходимся во мнении, и знаю, что не всегда даю тебе ответы, которые ты хочешь услышать, но я все равно буду тебя слушать.

– Пап, – сказал Райли, повторяя его жест и кладя ему руку на плечо. Ухмыльнувшись, мальчик посмотрел на него. Бобби хорошо знал этот взгляд и понимал, что его ждет. – Знаю. И если честно, ублюдок заслужил это.

Бобби шлепнул сына по губам, да так, что у того пошла кровь. Звук удара заставил их обоих вздрогнуть. Бобби отпрянул, ошеломленный своей реакцией. Однако Райли вытер рот и посмотрел на красную капельку на кончике пальца. Сморгнув слезы, он поджал губу, как раньше делала Джанет, когда сердилась.

– Я думал, что насилие – это не выход?

На ватных ногах и с разбитым сердцем Бобби Тейт вышел обратно в коридор. Он хотел извиниться, попросить у сына прощения, но огонь, бушующий глубоко внутри него, подсказывал не делать этого. «Ты заслужил это, маленький дерзкий говнюк».

Игнорируя это пламя, он протянул руку, чтобы утешить сына.

– Райли, я не… послушай, мне очень жаль. Я не должен был этого делать.

Но Райли не слушал его. Повесил рюкзак на плечо, выключил свет в своей спальне и, не сказав ни слова, побрел по коридору к лестнице. Бобби посмотрел ему вслед. Когда сын скрылся из вида, он тяжело вздохнул, чувствуя, как по щекам текут слезы.

Посмотрел на крест, висящий на стене, ища утешения у своего Спасителя, но у Иисуса были дела поважнее.

4

Райли снял рюкзак с плеча и бросил на ступеньки крыльца, посасывая рану на губе и очень надеясь, что не будет припухлости или синяка. Меньше всего ему было нужно, чтобы другие дети смеялись над ним все выходные, тем более что там должна быть Рэйчел Мэтьюз. Опять же, в старой поговорке про девчонок, которым нравятся шрамы, наверное, была доля правды. Он сел на ступеньки крыльца и принялся просматривать сообщения на телефоне.

Десять минут назад Бен написал ему: «Уже едем!». Сам он в это время собирался в дорогу, опасаясь попасться отцу на глаза. Их конфронтация была неизбежна, хотя все прошло не так, как он ожидал. Райли не думал, что отец когда-нибудь ударит его, но теперь, когда у него пульсировала от боли губа, не то чтобы удивлялся этому.

Все эти воскресные проповеди были пустым сотрясанием воздуха. Действия отца доказали то, что Райли всегда знал в глубине души.

И все же боль, которую он чувствовал, проникала глубже, за пределы опухшей губы. Она ранила его гордость, его сердце, и когда Райли оторвался от телефона, то обнаружил, что окружающий мир будто затуманен. Он сморгнул слезы, вытер их рукавом и шмыгнул носом, подавив нарастающее желание расплакаться. В октябре этого года будет три года, как не стало Джанет Тейт, и с каждым днем ее отсутствия Райан чувствовал себя все более одиноким, все больше похожим на чужака в собственном доме.

– Проклятье, – пробормотал он, снова вытирая глаза. Как бы он ни старался сдержать слезы, они текли у него по щекам.

Я очень скучаю по тебе, мама. Хочу, чтобы ты была рядом.

Джанет любили в общине, и ее потерю чувствовали все, но, возможно, никто так сильно, как ее сын. Когда отец был слишком занят в церкви, Джанет находила время, чтобы помочь Райли с домашними заданиями, разговаривала с ним о прочитанном. И хотя мать не разделяла его музыкальных вкусов, она, по крайней мере, пыталась их понять.

Отец же, напротив, не принимал пристрастий сына, считая их актами неповиновения, и подталкивал его к тому, чтобы он посвятил свою жизнь служению церкви. Всякий раз, когда отец пытался установить с ним мало-мальский контакт, он будто преподавал какой-то библейский урок. Бобби Тейт считал сына частью своей паствы, и этот факт беспокоил Райли больше всего на свете.

– Эта долбаная церковь заботит тебя больше, чем я, – прошептал он, сковыривая с ногтя большого пальца лишний лак. – Послушала бы мама. Ты только и делаешь, что говоришь.

Громкий гудок вырвал его из задумчивости. Райли поднял глаза и увидел, как голубой церковный автобус медленно поворачивает на подъездную дорожку. Сидящий за рулем старший брат Бена, Дэниел, несколько раз просигналил, когда Райли поднялся на ноги. Громкие гудки прогнали тягостные мысли, тучей висевшие над головой, дав ему столь необходимое ощущение легкости. Он даже сумел улыбнуться, пока шел к автобусу.

– Райли?

При звуке отцовского голоса у мальчика похолодела кровь. Он оглянулся.

– Да?

– Будь осторожен, сынок. Я… – Бобби замолчал, нахмурившись и обдумывая слова. Немного подождал, затем помахал. – Желаю хорошо провести время. Я люблю тебя.

Райли вздохнул, проглотив рвущиеся наружу саркастические возражения.

– Я тоже тебя люблю.

Эти слова оставили горький медный привкус на языке. Райли повесил на плечо рюкзак и зашагал к автобусу. Поднявшись в салон, изучил схему рассадки. Мальчики впереди, девочки сзади. Садясь рядом с Беном, он поймал взгляд Рэйчел. Она улыбнулась ему, и он ощутил внутри знакомый трепет. «Увидимся позже», – подумал он, втайне надеясь, что она его услышит.

– Что с твоей губой?

– Ничего, – ответил Райли. Это слово тоже имело привкус меди.

5

Двадцать минут спустя, когда автобус Первой баптистской церкви ехал в южную часть города по направлению к шоссе Камберленд-Фолс, Джек Тремли припарковал свою «мазду» через дорогу от местечка под названием «Дэвлинс-он-Мэйн». Машины Чака он не увидел, поэтому подождал несколько минут, проверяя сообщения на телефоне. «Все в порядке?» – спрашивала его агент.

Джек напечатал краткий ответ: «Похищен местными. Заставили выступать в шоу уродцев. Пришли помощь» – и отправил сообщение со смайликом.

Солнце садилось, и на машину опустилась длинная тень. Через несколько минут вывеска ресторана загорелась ярко-красным неоном, обещая изысканные блюда и крепкие напитки. Джек поднял глаза, ошеломленный внезапным красноватым сиянием. Он попытался вспомнить, как выглядела Мэйн-стрит по вечерам. В целом, она вымирала. Раньше большинство заведений в это время уже закрывались. Однако теперь многие витрины на главной улице Стауфорда не гасли, а двери открывались.

В «Дэвлинс-он-Мэйн» вошли две пары и группа молодых женщин. Навстречу им вышел молодой человек в черном фартуке; мгновение спустя он стоял под уличным фонарем на углу и курил.

Джек несколько минут наблюдал за официантом, заинтересовавшись контрастом красного сияния и фосфорного света и тем, как сигаретный дым походит на ленивое щупальце, тянущееся с неба. Он пожалел, что не взял с собой блокнот для набросков, поэтому сделал снимок на телефон, чтобы использовать в дальнейшем как референс.

Чак Типтри припарковал БМВ на открытом пространстве позади «мазды» Джека. Через минуту они вошли в ресторан. Пока ждали, когда их разместят, Джек разглядывал обстановку. Место казалось слишком модным для такого крошечного городка, как Стауфорд. Помещенные в ниши светильники создавали тусклые ореолы вокруг столов, украшенных свечами и красными скатертями. В дальнем конце помещения ансамбль играл медленную кавер-версию песни Роя Орбисона «Во снах», и Джек с удивлением увидел, как перед маленькой сценой медленно танцуют две пары. Барная стойка располагалась в центре зала, все стулья были заняты посетителями, которые потягивали напитки, угрюмо смотрели в свои телефоны, с горечью размышляя над очередной прошедшей неделей.

Но что привлекло внимание Джека, так это изображение в рамке, висящее над одной из секций стойки, между меню напитков и серией фотографий различных знаменитостей. На репродукции была запечатлена бледная оглядывающаяся через плечо женщина, половину лица которой скрывали пряди красновато-каштановых волос. Накинутая на одну половину тела черная мантия была приспущена так низко, что на изгибе бедра виднелась татуировка с изображением щупальца. В одной руке женщина держала ярко-красное яблоко, которое протягивала падающей звезде, в то время как мир вокруг нее был охвачен пламенем.

Джек хорошо знал это изображение, так как неделями трудился над тем, чтобы уловить пропорции модели. Ее звали Одра Грей, и он спал с ней после каждого сеанса рисования столько раз, что уже думал, будто они что-то значат друг для друга. У него были целые альбомы с набросками ее спящей фигуры, запечатленной в ранние часы, когда кошмары заставляли его с криком пробуждаться ото сна. Она бросила его ради Западного побережья, обещающего ей славу, объяснив разрыв их отношений отсутствием у него успеха.

«Утренняя звезда» была его первой профессиональной продажей. Через шесть месяцев после этой сделки у него прошла первая выставка, он подписал контракт с Карли и стал вести переговоры о создании концепт-арта для будущего фильма ужасов. Последнее, что он слышал, это то, что Одра работала официанткой в клубе под названием «Гиады» на бульваре Сансет, но это было пару лет назад, задолго до того, как то место сгорело дотла. Снова увидев картину, с изображенной на ней грациозной фигурой Одры, он почувствовал горечь ностальгии – призрак душевной боли зазвенел цепями. «Надеюсь, у нее все в порядке», – подумал он.

Чак наклонился ближе и спросил:

– За столик или за стойку?

– За столик, – тут же ответил Джек. Он не ел с обеда, и от запаха еды на гриле у него заурчало в животе.

Когда они сели, Джек повернулся к Чаку и указал на картину.

– Похоже, здесь в городе у меня есть как минимум один поклонник.

Чак повернулся, оглядываясь на барную стойку.

– Да, действительно. Один из владельцев – твой фанат. Скоро она к нам присоединится.

– Она? – Джек удивленно выгнул бровь. – Я ее знаю?

– Спокойно, тигр. Ты не так все понял. И да, собственно говоря, ты ее знаешь.

– Действительно?

– Ага.

Джек улыбнулся.

– Ясно. Пока буду пребывать в напряженном ожидании. А что насчет другого владельца?

Чак просиял.

– Он прямо перед тобой.

Молодая энергичная официантка подошла к их столику.

– Здравствуйте, мистер Типтри. Сегодня вам как обычно?

– Конечно, Дарла.

После того как они заказали напитки, Джек откинулся на спинку стула и рассмеялся:

– Никогда бы не подумал, что ты предприниматель.

Чак пожал плечами.

– Каждый делает то, что может. Кстати, еда и напитки за счет заведения.

– Премного благодарен, – сказал Джек. – И давно ты владеешь этим местом?

– Уже несколько лет. Купил его у Здоровяка Рона Тасвелла, когда тот вышел на пенсию.

Хотя ресторан казался хорошим дополнением к городу, Джек почувствовал легкую грусть, узнав, что универмаг «Ронс» больше не работает. Раньше Бабуля Джини каждый август и январь возила его туда покупать одежду для школы. Он вспомнил, что у Большого Рона всегда была пригоршня соленых крендельков, и когда он говорил, изо рта у него во все стороны летели крошки. Если отбросить ностальгию, Джек не знал, что его больше удивило: то, что Здоровяк Рон Тасвелл не передал семейный бизнес своим сыновьям или то, что Чак Типтри стал владельцем ресторана.

– Примерно через год после того, как я купил его, нашел партнера, который помог руководить ремонтом. Мы открылись полтора года назад и с тех пор стабильно развиваемся. Тем более что местная общественность проголосовала за разрешение продажи спиртных напитков.

После того как Дарла принесла им напитки – «грязный мартини» для Чака и пиво для Джека – Чак придвинул Джеку листок бумаги.

– Вот номер подрядчика, о котором я говорил тебе ранее. Скажи, что ты от меня. Должен сделать тебе хорошую скидку за замену окон.

Джек взял записку и положил в карман.

– Спасибо, мужик. Мне удалось оттереть краску с облицовки и закрыть окна полиэтиленом, но не более того.

– Да, я так и думал. – Чак сделал глоток мартини. – Честно говоря, я немного удивился, когда ты позвонил. Мне показалось, что ты был расстроен. Все в порядке?

Джек провел кончиком большого пальца по горлышку бутылки, вспоминая мужчин в простынях возле бабушкиного дома. Это были воспоминания? Или полузабытые сны, искаженные течением времени, превращенные в тень, напоминающую реальность? Он не мог сказать. С той ночи прошло столько лет, за которые он совершенно забыл эту сцену. И ему уже казалось, что граница между сном и бодрствованием стерлась.

Ему хотелось верить, что это был сон ребенка с чрезмерно активным воображением, хотя в глубине души подозревал, что это не так. Детали были слишком яркими, воспоминания – слишком реальными.

– Джек? – Чак забарабанил пальцами по столу. – Ты со мной, дружище?

– Да, – ответил Джек, выходя из задумчивости. – Извини. Я был в другом месте.

– Я заметил. Спрошу еще раз: все в порядке?

Джек сделал глоток пива.

– Да, я в порядке. Тяжелый был день. Ты же знаешь, каково это. Долгая поездка, эмоционально истощающая процедура утверждения завещания, все, как обычно.

– Выпьем же за это, – сказал Чак, поднимая бокал. Они чокнулись и рассмеялись, но эта веселость не помогла погасить разгорающийся в Джеке страх. Страх, что ему рано или поздно придется вернуться в дом своей бабушки и перебрать ее вещи. От одной только мысли об этом он чувствовал себя упырем, грабящим могилы.

– Подожди, – сказал Чак, поднимаясь на ноги. – Привет, Стеф. Мы здесь.

Джек поднял глаза и увидел, что к их столику неспешно приближается знакомая кудрявая брюнетка. У нее были татуировки на обеих руках, пирсинг в бровях и носу, а губы накрашены помадой сливового цвета. Он узнал ее по рекламному щиту, который заметил по дороге в город. Они встретились глазами и смотрели друг на друга какое-то время, пока их не осенило. Он узнал ту ухмылку.

– Ни хрена себе, – пробормотал он. – Стефани? Это действительно ты?

– Привет, незнакомец. Обними меня.

Воссоединившиеся братья и сестры принялись вспоминать за едой и напитками события последних двадцати лет. Чак потчевал их рассказами о своей вакханалии в юридической школе, когда он сдал экзамен на адвоката штата со второй попытки, поскольку в первый раз пришел со страшного похмелья. У него было много подруг и ни одной жены, и этой статистикой он, похоже, гордился.

Стефани рассказывала про годы после колледжа, как изучала тележурналистику и мечтала открыть собственную радиостанцию. Казалось, у обоих дела идут неплохо, и Джек обратил внимание на этот факт. Стефани допила вторую порцию виски с лимоном и пожала плечами.

– Все относительно, Джеки. Сейчас рекламодатели нас любят, но все может резко измениться, понимаешь? Если «Бригада Иисуса» добьется своего, с «Рогами» будет покончено.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Джек.

– Они получают угрозы, – вклинился в разговор Чак.

Стефани стиснула челюсти и подняла палец вверх.

– Мы проповедуем дьявольское евангелие, развращаем невинных детишек музыкой Люцифера!

Чак рассмеялся.

– Как это написали в «Трибьюн»? «Сатанинская порнография» или что-то в этом роде?

– Дамы из Первой баптистской церкви выкупили в газете целую полосу, в попытке заручиться поддержкой голосов, чтобы закрыть нас. Но это не сработало. Детишки любят нас!

Джек улыбнулся, вспоминая утреннюю шумную проповедь Рут. Он хотел уже рассказать о ее комментариях Стефани, но передумал и вместо этого сменил тему.

– Что насчет Бобби? Или Зика?

– У Бобби, по большей части, все хорошо, – ответил Чак. – Сейчас он настоятель Первой баптистской церкви. Вот только с Райли у него полно хлопот. С тех пор как умерла Джанет.

Джек моргнул, воздух вышел из него, как из проколотого воздушного шара.

– Джанет умерла?

– Рак, – вздохнула Стефани. – Бедняга воспринял это спокойно, но без нее он превратился в пустую оболочку. Я изредка помогаю с Райли, но Бобби почти не разговаривает со мной, поскольку считает, что я оказываю на его сына дурное влияние. Чак тоже поддерживает связь.

– Пытаюсь, – сказал Чак, – но иногда до него трудно достучаться. Парень зарывается в своей церкви. Вы же знаете, как это бывает.

Все мрачно кивнули и слегка отстранились от столика, собираясь с мыслями. Джек подумал о покойной жене Бобби, Джанет, и выпил пива в память о ней. Они никогда не встречались, но он слышал о ней и о том, как счастлив был с ней Бобби. Новость о ее смерти все равно стала для Джека ударом.

Его мысли вернулись к Зику, и он снова спросил. Стефани и Чак переглянулись, словно спрашивая друг друга: «Ты ему скажешь или я?»

Наконец, Стефани заговорила, доставая стебелек от вишенки из пустого бокала.

– У Зика плохи дела. Наркотики. Мет, по-моему. С тех пор как он связался с Вэйлоном Парксом…

– С Вэйлоном Парксом? – усмехнулся Джек. – Господи, этот парень еще жив?

– Угу, – ответил Чак. – Трудно поверить, не так ли? Этот парень нюхал кокаин, когда учился в начальной школе. И Зик, ну, ты же знаешь, он никогда не отличался умом…

Джек кивнул.

– Да, парень всегда ходил в летнюю школу, чтобы не остаться на второй год. Он же жил со Сьюзан какое-то время?

– Да, это так, Джек. – Сьюзан Прюитт подошла к их столику, появившись из толпы посетителей. На ней был вечерний наряд – узкое черное платье и высокие кожаные сапоги. Джек взглянул на нее, ошеломленный столь внезапным появлением. Чак поднял свой бокал.

– Добрый вечер, Сьюзан.

– Не знала, что будет вечеринка, – улыбнулась она и бросила на каждого холодный взгляд, словно проверяя их решимость и смотря, кто сникнет первым. – Наверное, я пропустила приглашение.

– Все не так, – сказал Джек, сдвигаясь в сторону. – Присоединяйся.

– О, все в порядке, Джеки. Я здесь все равно не одна.

Прежде чем он успел спросить, высокий парень в темно-синей полицейской форме подошел к ней и обнял за талию. Падающий сверху свет попал на его нагрудный значок, высветив написанную заглавными буквами фамилию «БЕЛЛ». Джек какое-то время смотрел на значок, прежде чем его взгляд пополз вверх, по бочкообразной груди человека, которого он когда-то считал неадекватным.

С возрастом Оззи Белл не стал другим, разве что над ремнем у него теперь нависало огромное пузо. Дерзкая ухмылка, казалось, зацементировавшаяся на лице за счет жесткой линии подбородка, заостренный нос и ледяные глаза совершенно не изменились и пугали так же, как и в последний раз, когда Джек видел его. Тот факт, что кто-то счел нужным избрать этого человека главой полицейского управления Стауфорда, пугал не меньше. И Джек представил, что Оззи будет смотреться так же естественно в черной форме с железным орлом и свастикой. Зиг хайль, герр Белл.

Только эта форма давала власть придурку, терроризировавшему и покалечившему несчетное количество одноклассников Джека. Глядя на него снизу вверх, Джек снова почувствовал себя пятнадцатилетним беззащитным подростком и пожалел, что не может улизнуть незамеченным.

– Добрый вечер, – сказал Оззи, кивая Чаку и Стефани. Когда его взгляд упал на Джека, он замер. – Будь я проклят. Джек Тремли. Со школы тебя не видел. Ты по-прежнему «пачкун»?

Над столиком повисла тишина. Оскорбление Оззи будто высосало из всех воздух. Джек медленно выдохнул через нос и, улыбаясь, кивнул. Он услышал у себя в голове голос своего агента: Не надо, Джек. Забудь.

Только он не сможет. Прошло двадцать лет, а этот парень все еще пытался доказать свое превосходство над ним, как в старые времена? Нет. Уже нет.

– Ага, Оз, – ответил он. – Я по-прежнему «пачкун». А ты, я вижу, по-прежнему имбецил. Рад, что ты нашел себя. Кстати, фашизм тебе идет.

Лицо у Оззи вспыхнуло, щеки покрылись красными, похожими на кровоподтеки пятнами. Он улыбнулся, открыв рот, чтобы ответить, но Сьюзан положила руку ему на плечо.

– Брось, – сказала она. – Давай оставим их в покое. Все равно я уже слишком много выпила. Ты же отвезешь меня домой? – Встав на цыпочки, она чмокнула Оззи в подбородок, и щеки у него посветлели.

Чак снова поднял бокал.

– До скорого, шеф.

Глядя им вслед, Джек закусил губу, чтобы не сказать чего-то еще. Стефани наклонилась вперед и смущенно улыбнулась.

– А ты по-прежнему бузотер, Джек Тремли. И мне это нравится. Добро пожаловать домой.

6

Зик пожалел, что не остановил своего друга у моста. Конечно же, он сомневался в невежестве Вэйлона. Но Зик был взрослым человеком, а монстр, преследовавший его во сне, давно умер. Меньше всего он хотел выглядеть в глазах друга трусливым слабаком. Да и что плохого в том, если они разобьют лагерь на старом участке? Что такого, если проведут пару дней в лесу возле места страшного массового самоубийства? В любом случае, все то дерьмо, которое случилось в его детстве, вероятно, было чередой ночных кошмаров. Возможно, в их основе была доля правды. Но детское воображение – существо дикое и жестокое, способное утащить невинную правду в темноту, чтобы сожрать ее.

Эта ложь не могла прогнать холодок, постоянно пробегающий по коже, пока они шли пешком в заброшенную деревню. Даже когда они обустраивали кухню в одной из хижин, даже когда пот катился по его шее, спине и затекал между ягодиц, этот холод проникал глубоко в мозг. Зик дважды останавливался из-за неконтролируемой дрожи. Случись такое в другой день и в другом месте, он подумал бы, что заболел.

«Тебе страшно, мальчик. Точно так же, как тогда, когда ты просыпался ночью, промокший от пота и кричащий, что пастор идет за тобой, чтобы скормить своему богу. Его бог был голоден, всегда искал тебя в темноте, полз к тебе, пытаясь лизнуть своими многочисленными языками, пытался вгрызться в тебя своими многочисленными зубами…»

Зик вздрогнул, прогнав от себя голос своего деда, собрался с мыслями и сосредоточился на работе. Они с Вэйлоном следовали инструкциям, найденным в Интернете, работали при свете фонарика, когда остались без солнечного света. И хотя мыслями Зик был где-то в другом месте, дрожь не прекращалась.

Когда все было настроено, Вэйлон предложил сделать перерыв перед тем, как включить горелку.

– Дай мне фонарик, – сказал он, – мне нужно пойти отлить.

Зик замешкался. Холодный шип вонзился ему в живот, наполнив таким страхом, от которого сжался кишечник и съежились яички.

– Не уходи далеко, – сказал он и тут же почувствовал себя глупо.

Вэйлон поднес фонарик к лицу и высунул язык.

– Спасибо, папочка. Постараюсь не попасться страшилищу.

Зик издал легкомысленный смешок, но когда Вэйлон вышел из хижины, оставив его сидеть одного в темноте на старом складном стуле, страх усилился. Минуту спустя он услышал, как Вэйлон ругает мух, забредая все глубже в деревню.

А затем наступила тишина, лишь жужжали вдали ночные насекомые да шелестели на слабом ветру листья деревьев. Зик ждал, пока глаза привыкнут к темноте, следя за контурами гнилой, грубо сколоченной двери, косо висящей на петлях. Пол был покрыт землей и листьями, а время от времени усиливающийся ветерок доносил прелый запах звериного помета. В дальнем углу хижины лежал старый матрас, покрытый темными пятнами и смердящий плесенью.

Зик задался вопросом, как, черт возьми, кто-то мог обитать здесь, в лесу, без водопровода и электричества. Конечно, люди жили так тысячи лет, но лишь потому, что у них не было выбора. Тот момент, когда человек получил в свое распоряжение свет и свежую воду, чтобы, когда нужно, он мог помыть себе задницу, стал настоящей поворотной точкой в истории цивилизации.

– И все же мы годами жили здесь. Мама, ты выжила из ума.

Воспоминания Зика о матери напоминали выцветшие снимки, окаймленные темными виньетками и обгоревшие по краям. Она так часто избивала его, что он думал, будто она его ненавидит, хотя говорила обратное. «Ты особенный, – всегда говорила она ему. – Ты – один из избранных Господом».

Он не чувствовал себя избранным. Его жизнь была нарезкой колоссальных провалов, чередой тихих трагедий. Все остальные выжившие дети из «Стауфордской шестерки» пошли дальше и чего-то добились. Но не Зик. Вместо того чтобы гулять в городе с девушкой или быть дома с семьей, он сидел на корточках в заброшенной хижине посреди глуши, готовясь варить партию «грязного» метамфетамина. Если и он должен был сделать что-то важное, то опоздал на этот автобус как минимум на пару часов.

«Один из избранных Господом, – подумал он. – Пошло все на хрен».

Как все эти люди могли быть такими невежественными? Он едва помнил их лица, но не забыл их беззаветную преданность, их радость и блаженство всякий раз, когда его отец говорил перед толпой. Он задавался вопросом, как столько людей смогло отказаться от всего, доверившись слову простого смертного.

Вот только, Эзикиел, это был не простой смертный. Это был твой отец. Твой спаситель. Он был словом, голосом и рукой Господа. Был. И есть. Однажды наступит расплата, о да, поскольку твой отец не закончил свои дела. Прямо сейчас он выбирается из ада и как спаситель еретиков возвращается домой, чтобы освободить свой народ.

Рассудок Зика погружался во тьму, и его воображение снова стало играть с ним злые шутки. Это призрачное поселение тревожило его, заставляло нервничать как никогда раньше. Он чувствовал себя нарушителем, забравшимся на кладбище. Люди, которые снялись с насиженных мест, распродали все свое имущество и отдали вырученные деньги отцовской церкви за обещание построить посреди леса утопию, все они умерли здесь. Их духи будут бродить здесь всю оставшуюся вечность, рука об руку, снова и снова проигрывая последние мгновения своей жизни.

– Хватит, – произнес Зик, не обращая внимания на стук своих зубов. – Ты пугаешь сам себя.

Возможно, дело в темноте. Возможно, в том, что он в пустой деревне мертвецов. Возможно, в том, что его друг до сих пор не вернулся.

Вот дерьмо.

Зик встал и осторожно подошел к дверному проему. Выглянул наружу. Лунный свет сочился сквозь деревья, освещая тропу, проходящую через заброшенный лагерь.

– Вэйлон? – Лес шелестел и дышал вокруг него. Зик прочистил горло и позвал громче: – Вэйлон, хватит валять дурака, мужик.

Лес не ответил, его друг тоже молчал. Холодок снова пополз по нему, заставив дрожать целую минуту, пока он не взял себя в руки.

«Это глупо, – подумал он. – Ты пугаешься на ровном месте. А тот придурок спрятался где-то там и смеется над тобой. Он с самого начала знал, что́ это место значит для тебя, и привез тебя сюда, просто чтобы поиздеваться над тобой».

– И у него получилось, – пробормотал Зик. Лес впитал голос, заглушив первобытными звуками природы – стрекотом сверчков, писком грызунов в кустах ежевики, шелестом листьев на ветру, слишком холодном для этого времени года. Он снова окликнул Вэйлона и подождал, слушая тяжелый стук сердца у себя в груди.

Раз одна тысяча.

Два одна тысяча.

Три одна тысяча.

Четыре одна тысяча.

Утробный крик разорвал ночь, уничтожая всякую надежду на то, что это была шутка. С бешено колотящимся сердцем, ковыляя на ватных ногах, Зик выбрался из хижины под искаженный лунный свет. Он снова позвал Вэйлона, но друг молчал. Лес поглотил его крики так же легко, как и рассудок. Тусклый свет луны спроецировал на подлесок призрачные, похожие на марионеток тени. Все шевелилось вокруг, движимое ветром, а постоянный шелест листвы наполнял голову змеиным шипением.

Растерянный, с сердцем, охваченным ледяным ужасом, который он не испытывал с детства, работая ногами как поршнями, Зик Биллингс заставил себя двинуться в темноту. Он проследовал по смутным очертаниям тропы через центр деревни, мимо дюжины заросших построек, чьи грязные окна были заполнены лицами мертвецов. Он видел их краем глаза, пока бежал, говоря себе, что их там нет, что это игра лунного света и древесных ветвей, дополненная бурным воображением.

Его стремление найти Вэйлона подпитывалось желанием покинуть это место, навсегда забыть безмолвные воспоминания о рабстве и проклятии, отбросить их обратно в темные залы своих кошмаров.

Поэтому он бежал. Бежал, пока призрачная рука не сдавила ему ребра, сжимая их все сильнее с каждым шагом. Бежал, пока сердце не начало дымиться, а легкие не объяло огнем. Обливаясь слезами, он несся к прогалине. Каждый шаг давался труднее, чем предыдущий. И когда ноги запнулись о гнилую кору лежащего на пути бревна, он с удовлетворением воспринял свое падение. Твердая, пахнущая плесенью почва и мягкая трава соприкоснулись с его лицом.

Оттолкнувшись от земли, Зик поднялся на колени. Вытер глаза, и, когда зрение, наконец, прояснилось, сердце у него ушло в пятки.

– Нет, нет, нет, только не здесь. Где угодно, только не здесь…

В центре прогалины возвышался холм Кэлвери-Хилл, старая каменистая тропа на его склоне заросла сорняками. Церковь, конечно же, давно исчезла, сгорела дотла несколько десятилетий назад, но ее призрак остался стоять в окне его воображения.

На небе, прямо над холмом, словно немигающее Божье око висела полная луна. Его голову заполнили слова Сьюзан, воспоминания из того далекого времени, когда мир еще имел для него какое-то подобие смысла. Сегодня полнолуние.

Зик стоял на коленях, таращась на безмолвный монумент из своего детства, недоверчиво наблюдая, как дышит лунным светом земля. Он был настолько зачарован этим зрелищем, что не заметил у края зоны видимости какое-то движение.

За спиной у него раздалось хлюпанье. Чавканье, треск и хруст. Шип страха впился ему в живот, наполняя парализующим холодом, высасывая последнюю каплю решимости. Зик медленно повернул голову на звуки, сердце у него снова бешено забилось, когда он увидел огромную тень, склонившуюся над мертвым стволом.

Тень сдвинулась с места, позволив лунному свету упасть на бревно, и Зик замер от ужаса.

На траве, распластавшись, лежал Вэйлон. Одна нога вывернута под неестественным углом назад, остекленевшие глаза устремлены в безразличное небо, а на лице застыла причудливая гримаса агонии. Рубашка у него была разорвана, а в груди зияла кровавая дыра. От теплых внутренностей поднималась тонкая струйка пара.

Тень сунула руку в зияющую полость, отломила одно из ребер и принялась высасывать костный мозг.

– О боже, – пробормотал Зик. Его слова скорее походили на хрип, и тень услышала его. Она подняла голову и повернулась к нему, явив лицо, заляпанное грязью и кровью. В сальных волосах твари копошились черви, ползали по лбу вокруг старой огнестрельной раны. Хрустя ребром Вэйлона, тень посмотрела на Зика. Глаза у нее светились – две сапфирных сферы, парящих в темноте.

Зик Биллингс воочию встретился с лицом из своих кошмаров и пронзительно закричал.

Джейкоб Мастерс сверкнул мрачной улыбкой и прохрипел:

– Мой маленький агнец.