Текст книги "Разорванный круг"

3

Вокруг такой, казалось бы, простой архитектурной детали, как колонна, возникла целая архитектурная наука с типологиями и таинственной лексикой.

Две мраморные колонны, вызвавшие мое восхищение, имеют ионический ордер, которому две тысячи пятьсот лет. Об ионических колоннах искусствовед скажет, например, так: «Закругленные окончания волют[34]34
  Волюта – архитектурный мотив, представляющий собой спиралевидный завиток с кружком («глазком») в центре. Является составной частью ионической капители.


[Закрыть] частично прикрывают эхин[35]35
  Эхин – часть капители колонны, являющаяся переходом от ствола колонны к квадратной верхней ленте капители абаку. В дорическом ордере эхин лишен декора и имеет выпуклую форму; в ионическом ордере он имеет фигурный профиль.


[Закрыть]» или «Основа колонны образована дугообразными утолщениями и углублениями». Вуаля! Каждая наука прячется внутри своей терминологии, в словах, пугающих несведущих людей. Все мы, непосвященные, стоим снаружи, широко открыв глаза.

Над колонной – фронтон, а в тимпане, треугольном углублении, резвятся вокруг даты «1900» херувимы и серафимы.

К кирпичной стене по обе стороны от входа прикручены латунные таблички, начищенные до такого блеска, что в них, как в зеркале, отражаются машины и двухэтажные красные автобусы, проезжающие у меня за спиной. Углубления букв залиты серебром. Никто не может обвинить Общество международных наук в чрезмерной бережливости.

Двустворчатая дверь – из красного бука. Дверной молоток напоминает посетителям, что по пустякам сюда не заходят. Справа от меня – двумя метрами ниже камеры слежения – в стену вмонтировано переговорное устройство из черного пластика. Чтобы компенсировать это ужасное нарушение единства стиля, звонок сделан в виде цветка (а может быть, солнца?) из чистого золота.

Я звоню. Гудит зуммер. Меня впускают, не задав ни единого вопроса.

Огромная приемная напоминает банк такого ранга, где нужно заранее договариваться о времени визита, если хочешь сделать вклад. Раздаются негромкие голоса, быстрые шаги. Нижние части стен закрыты темно-коричневыми панелями, над ними живописные полотна, вполне достойные Национальной галереи. На мозаичных керамических плитках пола блестит лак. Сквозь скошенную стеклянную крышу видны бегущие облака. В центре зала поднимается из квадратного отверстия в полу и тянется к небу высокая пальма. Похоже, она соскучилась по Сахаре.

Единственное, что нарушает целостность картины, – это бабушка.

За письменным столом, таким огромным, что на нем вполне можно играть в настольный теннис, сидит пожилая седая женщина. Она вяжет и смотрит на меня. Прелестная, как жаворонок. Вяжет и вяжет. Видимо, из-за того, что обстановка помещения плохо сочетается с обликом бабушки, я теряюсь.

– Чем могу вам помочь? – добродушно спрашивает она. Спицы позвякивают друг о дружку.

– Что вы вяжете? – вдруг вырывается у меня.

– Носки! Внуку. Он милашка! Чем еще вам помочь?

Вопрос с юмором. Я тут же влюбляюсь в нее. В руки человека с хорошим чувством юмора я безо всяких колебаний готов положить свое трепещущее сердце.

Я называю себя и говорю, что приехал из Норвегии.

– Страна полуночного солнца, – кивает она с улыбкой. – В таком случае вы знакомы с Туром Хейердалом[36]36
  Тур Хейердал (1914–2002) – известнейший норвежский историк, археолог, путешественник и писатель.


[Закрыть]? – Она смеется, раскатисто и звонко. – Какой обаятельный мужчина! Он частенько заезжает сюда. Так в чем же состоит ваше дело?

– Я надеюсь встретиться с Майклом Мак-Маллином.

Ее глаза увеличиваются. Она откладывает вязание.

Я чувствую себя человеком, которому отказывают в политическом убежище, а он все повторяет, что прибыл с планеты Юпитер, и просит разменять деньги, чтобы заплатить за парковку летающей тарелки.

– Боже милосердный…

– Что-нибудь не так?

– Но он… Боюсь, что мистер Мак-Маллин находится в зарубежной командировке. Мне очень жаль. У вас была договоренность о встрече?

– Строго говоря, нет. Когда ожидается его возвращение?

– Не знаю. Мак-Маллнн – не какой-нибудь там… Но возможно, я смогу вам помочь чем-нибудь еще?

– Я археолог, – говорю я. Язык меня не слушается. По-английски в слове «археолог» слишком много согласных подряд. Rrr…chae…olo…gist. – Мак-Маллин принимает участие в одном проекте, связанном с раскопками в Норвегии.

– Неужели?

– Мне обязательно надо с ним поговорить. Можно его найти? По мобильному телефону?

Отчаявшись отделаться от меня, она тихо смеется:

– Сожалею. Это абсолютно невозможно. Вы думаете, что у Мак-Маллина здесь кабинет. Но ведь он уезжает и приезжает, ничего не сообщая об этом нам… – Она наклоняется ко мне и шепчет: – Нам, кто следит за всеми этими растяпами. Но быть может, вам будет полезен исполнительный директор?

– Разумеется.

– Мистер Уинтроп! Минуточку! – Она набирает на телефоне внутренний номер и объясняет, что мистер Болтоу из Норвегии приехал по делу к мистеру Мак-Маллину. – Да, конечно! Нет, без договоренности! Да, неужели нет? Можно ли ему встретиться с мистером Уинтропом?

Она несколько раз говорит «Да-да», благодарит и кладет трубку.

– К сожалению, мистер Уинтроп сегодня занят. Но в его приемной говорят, что он смог бы вас принять завтра. В девять часов утра. Подходит?

– Конечно.

– Проделать такой длинный путь из Норвегии – вот это да!

Хотя библиотека сегодня уже закрылась, бабушка дает мне разрешение заглянуть туда.

Библиотеки я люблю с детства. Местный филиал Публичной библиотеки Дейхмана был моим прибежищем после уроков, когда мама выгоняла меня на улицу к загорелым парням с хорошим зрением играть в футбол или бегать. Перед метрами библиотечных полок с корешками книг я преклоняюсь. Тишина. Алфавитные и тематические каталоги. Запах бумаги. Сказки, драматические произведения, приключения. Я часами мог бродить по библиотеке Дейхмана, вынимать книги, перелистывать их, присаживаться с заинтересовавшей меня книгой, перебирать карточки в длинных узких ящиках, вести поиск в компьютере.

В библиотеке СИС царит тот же необъяснимый покой. Как в церкви. Я стою в центре зала, скрестив руки на груди, и смотрю, впитываю впечатления.

– К сожалению, библиотека уже закрыта.

Голос – звонкий, немного язвительный. Я оборачиваюсь.

Видимо, она сидела тихо как мышь и наблюдала за мной. Очевидно, надеялась, что я сейчас же уйду. Лишь бы не подняла шум. Она устроилась недалеко от архивных шкафов. На коленях коробка с карточками.

– Женщина в приемной разрешила мне заглянуть сюда, – объясняю я.

– Тогда все в порядке!

От улыбки ее лицо сразу взрослеет. Наверное, ей около двадцати пяти. Волосы недлинные, рыжеватые. Проглядывают веснушки. Она очень мила. У нее необычные глаза. Как в калейдоскопе, мелькает ирис разных оттенков. Меня поражает, что есть цвета, которые известны только мне одному. Описать цвет невозможно. Ученый может сказать что-то о спектральном составе цвета, например, что красный имеет длину волны 723–647 нанометров. Но в конечном счете каждый цвет – это что-то субъективное. Поэтому вполне возможно, что все мы живем в мире своих собственных цветов. Привлекательная мысль.

Вот такие у нее глаза.

Девушка ставит коробку с карточками на передвижной стол. Она изящная, не особенно высокая. Ногти – очень длинные, заостренные. Маникюр темно-красного цвета, я раньше не мог себе представить ногти настолько чувственными. Смотрю на эти ногти и невольно представляю себе, как они гладят мою спину.

– Вам чем-нибудь помочь? – спрашивает она.

Интонация, взгляд, стройная фигурка – все это возбуждает меня, как будто внутри меня появилась заведенная тугая пружина, вроде той, которая заставляет тикать часы.

– Я не совсем понимаю, что мне нужно, – начинаю я.

– Да. Тогда искать будет трудно.

– Я хочу найти очень многое. Может быть, у вас уже есть наготове хороший ответ?

– А в чем дело?

– Не знаю. Но если вы найдете ответ, то я сумею точно сформулировать свой вопрос.

Она наклоняет голову и смеется. Я полностью очарован. Как мало для этого надо.

– Откуда вы взялись?

– Из Норвегии.

Ее брови взлетают вверх.

– Что-что? Ниоткуда?[37]37
  Английские слова «Норвегия» и «ниоткуда» схожи по звучанию.


[Закрыть]

Я произношу раскатистое «р»:

– Nor-way! I’m an… – Я делаю разбег, чтобы выговорить все правильно: – Archae-olo-gist[38]38
  Норвегия! Я – археолог! (англ.)


[Закрыть].

– На службе у СИС?

– Как раз нет. Наоборот, можно сказать. – Я делано смеюсь.

– Вы занимаетесь здесь исследованиями?

– Я приехал поговорить с Майклом Мак-Маллином.

Она с изумлением смотрит на меня. Хочет что-то сказать, но раздумывает.

– О! – произносит она наконец. От этого звука ее маленькие губки становятся еще более очаровательными.

– У меня к нему несколько вопросов.

– У нас у всех тоже.

Я улыбаюсь. Она улыбается. Я краснею.

– А что есть в вашей библиотеке? – спрашиваю я.

– В основном научная литература. История. Теология. Философия. Археология. История культуры. Математика. Физика. Химия. Астрономия. Социология. География. Антропология. Архитектура. Биографии. И так далее…

– А, – вздыхаю я. – Тривиальности жизни.

Она снова смеется и с любопытством разглядывает меня, видимо, хочет понять, что я собой представляю, кто меня вскормил и отправил в полет.

– А вы библиотекарь? – спрашиваю я.

– Одна из них. Диана!

Она протягивает руку с красными ногтями. Я пожимаю ее:

– Я – Бьорн.

– Как теннисист? Борг?

– По-вашему, похож?

Она измеряет меня взглядом, берет в рот карандаш.

– Ну хорошо, – она решает подразнить меня, – в нем, пожалуй, чуть-чуть больше цвета, чем в вас.

4

Я обедаю в излюбленном месте лондонских вегетарианцев. Распалившись, я выбираю одно из самых дорогих блюд – из красной капусты, шампиньонов и спаржи с соусом из сливок и чеснока.

Мне надо думать о ларце. О наглых махинациях Ллилеворта. Размышлять о загадочном Чарльзе де Витте. Надо позвонить Грете. Она, конечно, все сумела бы объяснить. Возможно, де Витт здесь больше не работает. Визитная карточка выглядит далеко не новой.

Вместо этого я думаю о Диане.

Я представляю своей возлюбленной и будущей женой каждую женщину, поэтому я так легко влюбляюсь. Улыбка, голос, прикосновение… Меня нельзя назвать отталкивающим. Я бледный, но не отвратительный. Говорят, у меня добрые глаза. Добрые красные глаза.

Размышляя о загадках своей натуры, я съедаю капусту, шампиньоны, спаржу и выпиваю графин вина. Рыгнув напоследок, ухожу.

5

Учительница норвежского языка однажды задала мне вопрос.

– Если бы ты был не человеком, а цветком, Бьорн, каким цветком ты хотел бы быть?

Она любила задавать странные вопросы. Мне кажется, ей доставляло удовольствие играть со мной. Я был благодарной жертвой. Мне было семнадцать лет. Ей вдвое больше.

– Цветок, Бьорн? – повторила она. Голос нежный, веселый. Она наклонилась над моей партой. Я долго помнил ее аромат – теплый, пряный, полный чарующих тайн.

В классе тишина. Все ждали, какой цветок выберет Бьорн. Или же надеялись, что я запнусь и покраснею, как это часто бывало, когда она наклонялась надо мной со всеми своими ароматами и колышущимися прелестями.

Но в виде исключения у меня был готов ответ на этот вопрос.

Я рассказал ей о цветке «серебряный меч».

Он растет на Гавайях в кратере вулкана. В течение двадцати лет он представляет собой невзрачный шарик, покрытый серебристыми ворсинками. Он набирается сил. Но однажды летом происходит взрыв, пышное цветение, поток золота и пурпура вырывается на свободу. После этого он погибает.

Мой ответ изумил ее. Она долго стояла около моей парты и смотрела на меня.

Интересно, какого ответа она ожидала от меня. Что я – кактус?

6

Сообщение написано школьным почерком со множеством завитушек и финтифлюшек на гостиничном листке под готическими буквами «Сообщения для наших гостей»:

То Mr. Bulto, room 432

Pleese call Ms Grett Lindwoyen imidiatlyl

Linda/Reception/Thursday 14:12 PM[39]39
  М-ру Балтоу, номер 432. Пожалста, позвоните м-с Грет Линдвайен нимедлинно! Линда/Портье/Четверг 14:12 (англ. с ошибками).


[Закрыть]

– Это вы Линда? – спрашиваю я девушку-портье.

– К сожалению, нет! Линда сменилась в три часа.

Значит, Линда – это длинноногая из семейства кошачьих, которая принимала постояльцев, когда я въезжал. Линда, хорек для охоты на лис. Вполне возможно, что в ней много хорошего. Наверняка она добрая и ласковая. Симпатичная. В руках опытного палача мне бы пришлось сознаться, что ее попка привлекла мое внимание. Но правила орфографии – не самая сильная ее сторона.

Держа в руке сообщение и карту-ключ, я поднимаюсь по лестнице и отпираю свою дверь.

Набираю номер, в трубке долго звучат длинные гудки.

Звуки за окном изменились. От проходящего автобуса, а может быть, грузовика оконные стекла вибрируют. Я сижу на кровати. Солнечные лучи косо падают на обои. Я сбрасываю ботинки, снимаю носки и начинаю массировать ноги. Между пальцами скопилась грязь.

Трубку снимают. Длительное время тишина.

– Грета? – спрашиваю я.

– Алло? – раздается голос Греты. Далекий, неприветливый.

– Это Бьорн.

– Да.

– Я только что получил твое сообщение.

– Да. – Она вздыхает. – Надеюсь, что я не… – Она опять вздыхает.

– Грета? Что случилось?

– А? Нет, ничего.

– Ты словно не в себе.

– Это из-за таблеток. Ты можешь перезвонить позже?

– Здесь написано, что дело срочное.

– Да. Но я… Сейчас неудачный момент.

– Грета? Кто такой Чарльз де Витт?

Она начинает кашлять. Кашель с хрипом. Она бросает трубку на стол. Я представляю себе, как кто-то стучит ей по спине. Через какое-то время она поднимает трубку и шепчет:

– Перезвони позже.

– Грета, тебе плохо?

– Ни-че-го, пройдет.

– У тебя кто-то есть?

Она не отвечает.

– Позвони врачу! – настаиваю я.

– Все – прой-дет.

– Кто у тебя?

– Малыш – Бьорн, – я – не – могу – сейчас – говорить.

Она кладет трубку.

Жизнь научила меня всегда быть настороже. Погруженный в себя альбинос умеет воспринимать тончайшие оттенки интонации. Даже сквозь потрескивание телефонной линии, которая проходит от Бейсуотера в Лондоне до улицы Томаса Хефтю в Осло по подземным кабелям и через телекоммуникационный спутник на стационарной орбите, я ощущаю страх Греты. Она мне лгала.

Я ложусь на кровать и включаю телевизор. С помощью пульта переключаю каналы.

Час спустя я звоню Грете еще раз. Она не отвечает. Я принимаю душ, смотрю по телевизору конец старинного сериала «Старски и Хатч»[40]40
  «Старски и Хатч» – знаменитый детективный американский сериал (1975–1979).


[Закрыть], потом еще раз набираю номер. Насчитываю двадцать гудков.

Целый час читаю книгу, которую написал папа вместе с Ллилевортом и де Виттом. Это плохое снотворное. Их выводы настолько ошеломляют, что я начинаю сомневаться, всерьез ли это. В конечном счете, утверждают они, если будет обнаружен Ларец Святых Тайн, общественный порядок на земле переменится. Но, соблюдая обычную осторожность ученых, они добавляют столько оговорок, что их рассуждения теряют всякий смысл.

Когда я дохожу до страницы 232, из книги выпадает письмо. Написано от руки. Дата – 15 августа 1974 года. Подпись отсутствует. И нет указаний, кому оно адресовано. Сначала мне кажется, что письмо от отца. Почерк такой же, как у него. Но неужели это возможно? Впрочем, я узнаю его обычные закругления под буквами g и j и характерную черточку над и. В своем письме он сообщает о планах экспедиции в Судан. И все же я чего-то не понимаю. Почему папино письмо попало в книгу, которая двадцать пять лет простояла на полке у Греты?

В ночи что-то есть.

Я всегда стараюсь быстро заснуть, чтобы скорее наступило утро. В темноте все пропорции искажаются. Я чувствую себя больным. Дневные заботы предстают в виде неразрешимых проблем.

Я должен чувствовать усталость. Истощение сил. А я лежу, широко раскрыв глаза, и вглядываюсь в темноту гостиничного номера. За окном тянется непрерывный поток машин. Громко кричат гуляющие туристы. Я думаю о Грете. Я думаю о ларце, который спрятал у Рогерна. Я думаю о профессоре Ллилеворте, профессоре Арнтцене и Майкле Мак-Маллине. Я думаю о папе и маме.

Но больше всего я думаю о Диане.

В половине третьего ночи я внезапно вскакиваю и зажигаю настольную лампу. Еще не проснувшись совсем, я набираю номер Греты.

В маленькой стране, в маленьком городе, в квартире района Фрогнер без конца звонит и звонит телефон.

7

Есть приятные пробуждения. От поцелуя в щеку. От пения птиц. От звуков скрипичного квинтета Шуберта до мажор. От пыхтения лодочного двигателя.

Но в большинстве случаев причины пробуждений неприятные. Вроде звонящего телефона.

Хватаю телефонную трубку.

– Грета? – бормочу я.

На часах четверть девятого. Я проспал.

– Мистер Белто? – спрашивает женщина.

Ее голос мне смутно знаком, но я не успеваю сообразить, чей он.

– Да?

Она выжидает.

– Я из Лондонского географического общества.

Голос напряженный, холодный, недружелюбный. И в ту же секунду в голове возникает образ злой фурии за письменным столом. Любительница садомазохистских развлечений оставила кожаную юбку и хлыст дома, облачилась в шикарный секретарский костюм и снова обрела командирские ноты в голосе.

– Да?

Она опять выжидает. Этот разговор ей неприятен.

– Похоже, возникло недоразумение.

– Неужели?

– Это вы спрашивали о… Чарльзе де Витте?

Злобная ухмылка появилась на моих губах.

– Я ужасно сожалею… – Она произносит это так сухо, что слова ее можно резать на части, а буквы превращать в порошок. – Похоже, что у нас в действительности работает один Чарльз де Витт.

– Да что вы говорите? – Я наслаждаюсь ее унижением, разыгрывая изумление.

Она стиснула зубы и шумно втягивает воздух. Я в восторге.

– Вероятно, вы забыли о нем? – спрашиваю я.

Она слегка покашливает. Я прихожу к выводу, что рядом кто-то стоит и слушает.

– Мистер де Витт хотел бы с вами встретиться. К сожалению, его нет в Лондоне в настоящий момент, но мы ожидаем его возвращения утренним самолетом. Он попросил меня договориться с вами о встрече.

– Как приятно. А может быть, и вам принять участие во встрече? Заодно и вы бы с ним познакомились? – Это моя беда. Иногда я становлюсь слишком саркастичным.

Она пропускает последнюю реплику мимо ушей.

– Не могли бы вы прийти в…

– Секундочку! – перебиваю я. Хочу, чтобы мою скромную персону оценили. Иногда в меня словно бес вселяется. – Мистер де Витт может связаться со мной, когда приедет. Я очень занят.

– Мистер Белто! Он настаивал, чтобы я с вами до…

– Вы ведь будете так любезны, что дадите ему номер гостиничного телефона. Я буду дома во второй половине дня или вечером.

– Мистер Белто!

– Портье примет сообщение.

– Но…

– И пожалуйста, передайте от меня привет! Я с нетерпением жду от него весточки.

– Мистер Белто!

С громким смехом я спускаю ноги на пол. В чемодане нахожу трусы, носки и рубашку. Одеваюсь, потом звоню Грете. Меня больше не удивляет, что она не отвечает.

Иду в туалет. В моче чувствуется запах спаржи из вчерашнего ужина. Я очень удивился, когда узнал, что очень немногие могут заметить запах спаржи в моче. Я с удовольствием отмечаю все черты, которые делают меня уникальным.

8

– А! Загадочный мистер Болто!

Энтони Лукас Уинтроп-младший – невысокий толстяк с круглой, как шар, лысой головой. Булькающий смех делает его похожим на клоуна, которого наняли развлекать избалованных детишек на дне рождения в высшем свете. Он протягивает мне руку. Коротенькие пальчики напоминают мохнатые сардельки с золотыми кольцами. Глазки весело подмигивают мне, лицо источает сердечность и отеческую заботу.

Я ему не верю. Из-за голоса.

Бабушка с вязанием проводила меня по широким мраморным лестницам на третий этаж и привела в длинный коридор с колоннами, где гулко раздавались шаги и негромкие голоса. За углом приемная Уинтропа.

Он встречает меня и проводит в свой кабинет.

Это не кабинет. Это вселенная.

Вдали, у арочных окон, я различаю контуры письменного стола. В другом конце, у двери, стоит гарнитур мягкой мебели. А между ними плавают туманности, кометы и всякие черные дыры.

– Неужели вы вообразили себя Господом Богом? – спрашиваю я с язвительной усмешкой.

Он неуверенно смеется:

– Я астроном. По профессии.

Он взмахивает руками со смущенным выражением лица, пытаясь объяснить, почему его кабинет превратился в модель космоса.

Не так давно я прочитал в одной газете заметку об интернациональной группе астрономов. Они открыли при помощи радиотелескопа странное небесное тело на расстоянии тридцати тысяч световых лет от Земли. Довольно далеко, одним словом. Это тело, по-видимому, испускает материю, передвигающуюся со скоростью, которая выше скорости света. Если их наблюдения соответствуют истине, то это разрушает наиболее абстрактный принцип современной науки – превышение скорости света невозможно. Эта новость стала сенсацией на конгрессе в Гамбурге. Но так как для газет такая абстрактная вещь, как скорость света, не очень интересна, об этом больше не писали.

Мы бредем по Солнечной системе и углубляемся в дальний космос, минуем созвездие Кентавра и туманность Андромеды и подходим к его письменному столу. От моих шагов галактики начинают дрожать и позванивать на нейлоновых нитях.

– Я слышал, что вы сегодня встречаетесь с Чарльзом де Виттом?! – спрашивает он.

– О, разве в этом мире еще остались тайны?!

Нервно посмеиваясь, Уинтроп усаживается на неожиданно высокий конторский стул. Я опускаюсь на стул, столь же неожиданно низкий. С таким же успехом я мог бы сесть на пол. В припадке злости размышляю о том, что за блестящим письменным столом даже клоун может возвыситься до Бога.

– Мистер Болто! – восклицает он в восторге, покачиваясь на стуле и хлопая ручонками, как будто ждал этого дня всю свою жизнь. – Что мы можем для вас сделать?

– Я ищу кое-какие сведения.

– Это я понял. Но что привело вас в СИС? И к Майклу Мак-Маллину? Как вы поняли, его здесь сейчас нет.

– Мы кое-что нашли.

– Вот как?

– Я думаю, что Мак-Маллину что-то известно об этом.

– Неужели? И что же вы нашли?

– Мистер Уинтроп, – говорю я преувеличенно вежливо, – давайте не будем заниматься ерундой.

– Простите, что?

– Мы оба умные люди. Но плохие актеры. Давайте не будем играть в игры.

Его настроение претерпевает не очень большое, но все-таки ощутимое изменение.

– Все в порядке, мистер Болто. – Его голос стал деловым и подозрительным.

– Вы знаете, конечно, кто я?

– Преподаватель университета в Осло. Норвежский контролер на раскопках профессора Ллилеворта.

– И вы, конечно, знаете, что мы нашли?

Он поежился. Уинтроп не из тех, кому нравится, когда на него давят.

Я помогаю ему:

– Мы нашли Святой ларец.

– Я так и понял. Какая прелесть!

– Вы можете рассказать мне о Ларце Святых Тайн?

– Боюсь, что знаю не слишком много. Я – астроном, а не историк или археолог.

– Но вы слышали эту легенду?

– Как часть Договора. Ларец Святых Тайн? Послание? Манускрипт? Не более того.

– Но вы, конечно, помните, что Ллилеворт искал именно Ларец Святых Тайн.

– Мистер Болто! СИС не занимается суевериями. Ллилеворт вряд ли мог надеяться найти именно этот предмет.

– А если речь идет не о суеверии? А, например, о золотом ларце?

– Мистер Болто! – Он вздыхает и протестующе поднимает вверх обе связки сарделек. – Вы взяли с собой артефакт? Сюда? В Лондон?

Я отрицательно пощелкиваю языком.

– Надеюсь, он находится в надежном месте?

– Естественно.

– Дело ведь в деньгах, не так ли? – начинает он издалека.

– В деньгах?

Иногда я соображаю медленно. Он смотрит мне в глаза. Я – ему. У него серо-голубые глаза и очень длинные ресницы. Я пытаюсь прочесть его мысли.

– Сколько вы собираетесь попросить? – спрашивает он.

И тут я вспоминаю, где я слышал этот голос. Я разговаривал с ним по телефону. Два дня назад. Когда он назвался доктором Розерфордом из Королевского Британского института археологии.

Я начинаю смеяться. Он растерянно смотрит на меня. Потом присоединяется ко мне со своим клоунским смехом. Так мы сидим и хихикаем, нисколько не доверяя друг другу.

Позади нас, в противоположном конце Вселенной, открывается дверь. Вплывает ангел с серебряным подносом, на котором стоят две кружки и фарфоровый чайник. Не говоря ни слова, разливает чай и исчезает.

– Прошу, – предлагает Уинтроп.

Я опускаю в чай кусочек сахара, но не трогаю молока. Уинтроп поступает наоборот.

– Почему вы отказываетесь вернуть артефакт? – спрашивает он.

– Потому что это собственность Норвегии.

– Послушайте, – раздраженно произносит он, – мистер Болто, ведь профессор Арнтцен – ваш начальник?

– Да.

– Почему же вы не подчиняетесь распоряжениям вашего начальника?

Распоряжения, предписания, декреты, приказы, законы, правила, инструкции, повеления… большинству британцев всяческие указания придают уверенность в жизни. У меня же они вызывают только протест.

– Я ему не доверяю.

– Вы не доверяете своему отчиму?

По спине у меня бегут мурашки. Даже это им удалось выяснить.

Уинтроп подмигивает и прищелкивает языком. Глаза хитрущие.

– Скажите, мистер Болто, у вас, случайно, нет мании преследования?

Меня не удивит, если окажется, что он читал мои медицинские документы. И дневник. Иногда и параноики бывают правы.

– Что находится в ларце? – спрашиваю я.

– Я уже говорил, мистер Болто, и позвольте напомнить вам еще раз: вы обязаны вернуть то, что вам ни в коей мере не принадлежит.

– Я верну…

– Великолепно!

– …как только выясню, что находится там внутри и почему так много людей жутко заинтересовано в нелегальном вывозе ларца из Норвегии.

– Мистер Болто, позвольте!

– Я был контролером на раскопках!

Уинтроп причмокивает:

– Совершенно справедливо. Но ведь никто вам не рассказывал, что, собственно говоря, было предметом поисков?

Я выжидаю. Догадываюсь, что он хочет сделать меня соучастником истории, которую мне не положено знать. Но понимаю и то, что он подсунет мне хорошо обдуманную ложь, заманчивую дорожку, ведущую в тупик.

– Карта кладов? – предполагаю я.

Его брови приобретают форму двух перевернутых букв V.

– Карта кладов, мистер Болто?

– Вы недавно были в Рене-ле-Шато?

– Где? – Он глядит на меня невинными глазами.

Я произношу отчетливо:

– Рене-ле-Шато! Ну знаете, средневековая церковь? Карта кладов?

– Мне очень жаль. Я действительно не понимаю, что вы имеете в виду.

– Расскажите мне, что же такое они искали?

Поежившись, он понижает голос:

– У них была теория.

– Теория?

– Ничего другого. Всего лишь теория.

– Которая гласит, что?..

Уинтроп делает странную гримасу. Возможно, она должна была отразить всю глубину его мыслей, но в результате осталась лишь странной гримасой. Он говорит:

– Разве не удивительно, что древние цивилизации были вовсе не так примитивны, как мы о них думаем?

– Возможно.

– Они обладали знаниями в области техники и философии, которых у людей на этом этапе развития, вообще-то, не должно было быть. Они знали Вселенную лучше, чем многие современные астрономы-любители. Они были знакомы с высшей математикой. Были замечательными инженерами. Владели основами терапии и хирургии. Умели точно устанавливать расстояния и пропорции.

Я испытующе смотрю на него. Стараюсь прочитать по выражению его лица и глаз то, что он пытается от меня скрыть.

– Вот один пример. Вы когда-нибудь размышляли, зачем были построены пирамиды? – спрашивает он.

– По правде говоря, нет.

– Но вам это известно?

– Ради погребальных камер? Для прославления фараонов в веках?

– Представьте себе пирамиду Хеопса, мистер Болто. Зачем примитивная цивилизация начала такое грандиозное строительство почти пять тысяч лет назад?

– Им больше нечем было заняться в своей пустыне, – пытаюсь я сострить.

Он вознаграждает меня смешком.

– Выдвинуто много теорий. Возьмем самую известную из роскошных погребальных камер. Естественно, это захоронение в пирамиде Хеопса, высота которой составляет сто сорок четыре метра. Археологи и древние грабители в поисках сокровищ обнаружили залы для погребения фараона и царицы, шахты, галереи, узкие проходы. В совокупности установленные пустоты составляют около одного процента от общего объема пирамиды. Понимаете?

Я понимаю.

Он наклоняется ко мне над столом:

– Ученые с помощью современных технических средств начали просвечивать пирамиды. Они вскоре установили, что пустот гораздо больше, чем было замечено ранее. В действительности их там до пятнадцати процентов от всего объема.

– Ничего странного.

– Да, это так. Но ведь пятнадцать процентов, мистер Болто, – это очень много. И это еще не все: высокоточное оборудование выявило большой металлический предмет семью метрами ниже основания пирамиды.

– Клад?

– Я вижу, вас интересуют только клады. Вы, конечно, можете возразить, что все содержимое пирамиды, по определению, является кладом. Присутствие металла в египетской пирамиде, вообще-то, никого не удивляет. Но здесь ведь речь идет не о саркофаге из золота или какого-нибудь сплава. Размеры металлического объекта оказались таковы, что исследователи были вынуждены несколько раз проводить повторные измерения, чтобы избежать ошибок. Они сумели установить общий вид металлического объекта. То есть его очертания.

– И что же это такое?

Уинтроп понимается и подходит к шкафу, в который вмонтирован сейф. Он набирает код. Дверь с шумом открывается. Уинтроп вынимает черную папку и направляется к письменному столу.

– Это контур объекта, обнаруженного под пирамидой, – сообщает он.

Листок лежит внутри прозрачной пластиковой папочки, которую он протягивает мне. С первого взгляда рисунок напоминает космический шаттл.

Потом я прихожу к выводу, что это действительно шаттл.

Удлиненный корпус, небольшие крылья, хвостовые рули.

Я бросаю быстрый взгляд на Уинтропа.

– В прошлом году мы дошли до галереи, в которой находится этот корабль, – говорит он.

– Но что это?

– Вы не видите?

– Похоже на шаттл.

– Это космический корабль.

– Космический корабль?

– Именно так.

– Подождите. Космический корабль, который получил повреждения, потому что застрял под пирамидой Хеопса при неудачном приземлении в пустыне? – язвительно спрашиваю я.

– Нет-нет, вы заблуждаетесь. Это космический корабль, над которым позднее надстроили пирамиду Хеопса, – отвечает Уинтроп.

Я окидываю его печальным взглядом разочарованного пса: «И вы хотите, чтобы я поверил в этот вздор?» И глубоко вздыхаю.

Он говорит:

– Возможно, вам известны непризнанные теории швейцарского ученого Эриха фон Деникена?

– Конечно. О пришествии на Землю инопланетных существ в далеком прошлом?

– Совершенно верно.

Я смотрю на листок бумаги с изображением космического корабля, напоминающего шаттл. Потом поднимаю взгляд на Уинтропа.

– Вы это серьезно?! – восклицаю я.

Из черной папки он извлекает схемы со множеством математических формул:

– Это расчеты. – Он протягивает мне листочки. – В НАСА просчитали аэродинамические характеристики этого корабля. Расчеты будут использоваться при создании шаттлов в будущем.

Я прижимаю руки к груди. Мне плохо. Не потому, что я ему верю. А потому, что начинаю понимать, как страшна должна быть тайна, которую пытаются скрыть за такой чудовищной ложью.

– Космический корабль под пирамидой Хеопса, – усмехаюсь я. Но мой саркастический тон не производит на Уинтропа никакого впечатления.

– В это нелегко поверить, – соглашается он. Как будто он меня уже убедил.

Я поворачиваю голову налево. Потом направо. Словно у меня затекла шея. Отпиваю чай. Чуть теплый, как у богатого бедуина в шатре среди пустыни.

– Вы хотите убедить меня, что пирамиду Хеопса соорудили над доисторическим шаттлом? – Я нарочно растягиваю слова.

– Я повторяю – над космическим кораблем. Мы предполагаем, что это космическая кабина, которая была послана кораблем-маткой с околоземной орбиты.