Текст книги "Секрет покойника"

Глава 18

Константинополь, апрель 337 года

Я сижу на корме лодки. Над Константинополем солнце клонится к закату: дворец уже погружен в тень, а вот на противоположном берегу крыши Хрисополиса горят золотом. Я пребываю в скверном расположении духа. Я зол на самого себя за то, что поддался на провокацию Севера, но мой гнев скоро пройдет. Я знаю это, потому что такое случалось со мной и раньше. Внутри меня сидит что-то более глубокое и недоброе. Я его чувствую, но не в силах до него дотянуться. Пытаюсь вникнуть в суть нашего разговора.

Если Клавдий, старший сын Константина, отправил своего начальника штаба из Трира в Константинополь, значит, он беспокоится за отца. Скажем точнее: его беспокоит порядок престолонаследия. Как доказал сам Константин тридцать лет назад в Йорке, место сына – рядом с умирающим отцом. Когда корона соскальзывает с венценосной головы, сын должен быть рядом, чтобы ее подхватить. Мне страшно думать о том, что Константин, возможно, умирает. Впрочем, когда я видел его в последний раз, он был вполне здоров. Но я многого не знаю.

У Константина есть врачи и целители, которые внимательно изучают каждую каплю его желчи или крови. У него есть рабы, которые его обслуживают.

Появись в его выделениях кровь, странные пятна на коже или если его ночами до рвоты сотрясал бы сильный кашель, об этом наверняка стало бы известно. Подобные сведения в мгновения ока доходят до тех, кто готов дорого за них заплатить.

Почему Север так интересовался Александром? Я не верю, что у него было тайное завещание Константина. Будь это так важно, Константин перевернул бы весь город вверх дном, вместо того чтобы просить меня осторожно разузнать обстоятельства, при которых был убит епископ.

Александра окутывает плотная паутина загадок и недомолвок. Я мысленно пытаюсь изучить ее нити. Симмах, закоренелый адепт старой религии, и Евсевий, верховный жрец новой. Софист Астерий, жадно глядящий на храм, в который ему запрещено заходить. Дьякон Симеон. И вот теперь – Север и Урс.

Гонитель христиан Симмах, которому ничего не стоило убить Александра тридцать лет назад.

Астерий, предавший веру, в то время как Александр ее сохранил.

Евсевий, клирик, чьему повышению в церковном чине препятствовал Александр.

Симеон, который вечно оказывается не в том месте не в то время.

Ворон Север, ожидающий смерти и будущего.

И Александр – муха, угодившая в самый центр этой паутины, которая дергается из последних сил, видя, как к ней подкрадывается паук.

Лодка, пересекающая Босфор, – хорошее место для раздумий. Рабы старательно налегают на весла: лодка скользит по воде, но берег как будто застыл на месте и не становится ближе.

Я плохо сплю и просыпаюсь поздно. Сижу в пустом доме и просматриваю рукописи Александра, которые дал мне Симеон. Одна из них называется «Поиск истины». Что, если Симеон дал мне ее, чтобы посмеяться надо мной?

Нельзя обвенчать истину с насилием, как и справедливость с жестокостью.

Религию нужно защищать, не убивая, а умирая за нее; не жестокостью, но терпением и выносливостью; не грехом, а доброй верой.

Человечность надобно защищать, если мы хотим быть достойны имени человека.

Я откладываю книгу и сворачиваю ее в свиток. Мне не найти в ней истину, которую я желаю отыскать. Всё говорит за то, что ее автор – разумный человек, даже приятный. Так что совершенно непонятно, почему кому-то понадобилось его убить.

Религию нужно защищать, не убивая, а умирая за нее. От кого он защищал свою религию? От старого врага вроде Симмаха? От кого-то из своего же церковного круга? Или от человека вроде Севера, для которого религия и политика – две стороны одной монеты?

Увы, из могилы Александр не ответит на мои вопросы. Правда, он еще не нашел в ней последний приют. Его тело выставлено для прощания, чтобы те, кто оплакивает его, могли воздать ему последние почести. Меня охватывает нездоровое любопытство. Я не знал его в жизни. Возможно, я что-то узнаю, увидев его мертвым.

В Риме, который теперь не узнать, христиане превратили в свои церкви лавки, склады, даже частные дома. Когда Константин построил новый город, он одарил его множеством церквей, однако христианская конгрегация разрослась так быстро, что заполонила все вокруг и прибегла к старым хитростям. Церковь Святого Иоанна занимает первый этаж доходного дома близ городских стен. Раньше там находились общественные бани. Старые ванны закрыты досками. Тритона на стене лишили лица, нимф закрасили, хотя они держали в руках рыб. Кто бы ни решил, что Александр будет лежать здесь, он не хотел поощрять тех, кто станет его оплакивать.

В понедельник утром в церкви почти пусто. Я рад, что меня никто не видит. Я испытываю неловкость, без приглашения заходя в их святилище. Тело Александра лежит на носилках из слоновой кости в передней части храма. В четырех его углах горят свечи. Возле ног умершего стоит жаровня, над которой курится ладан. Покойный облачен в простое белое одеяние и лежит ногами к дверям. Его лицо накрыто белой тканью. Вспоминаю орудие, которым его убили, вспоминаю налипшие на маленький бюст кровь и волосы и невольно останавливаюсь. Раньше я спокойнее относился к таким вещам.

Приподнимаю ткань и невольно морщусь. Похоронных дел мастера постарались сделать свое дело как можно лучше, но получилось только хуже. Там, где наложили грим, на коже все равно проступают огромные кровоподтеки, а к бороде присохли капельки крови. Хуже всего досталось лбу. От удара он вдавлен внутрь. Один-единственный удар расколол череп и разорвал кожу. Видно, что на мертвеце пытались сшить лоскуты кожи, но затем отказались от этого намерения.

Двумя пальцами я осторожно оттягиваю веко. Вытекает прозрачная, похожая на слезы жидкость. Это бальзам, своего рода клей, при помощи которого веки удерживаются закрытыми. Я не могу избавиться от ощущения, будто два карих глаза удивленно смотрят на меня.

Неожиданно настает моя очередь удивляться. Я ведь давно знаю его! Знаю почти половину своей жизни! Это тот самый наставник, учитель, который на свадьбе увел мальчишку, забравшегося на брачное ложе. Во время похода в Италию он, сидя в палатке, учил того же мальчишку греческому языку, пока Константин размышлял о намерениях своего бога. Я десятки раз видел его среди домочадцев Константина, но не обращал на него внимания. Я даже не знал, как его зовут.

Если не ошибаюсь, он учил одного из моих сыновей.

Странно, как я мог забыть этого человека. Это все равно что перевернуть вверх дном весь дом в поисках потерянной монеты, а потом обнаружить, что она лежит в твоем кошельке.

От запаха ладана и бальзамирующего состава мне становится дурно. Перед глазами все плывет, мне не хватает воздуха. Оставив лицо Александра открытым, выбегаю наружу. В конце дороги я вижу площадь, а на ней высокий платан. Если я пару минут посижу в его тени, мне станет лучше.

– Гай Валерий?

Я не могу сделать вид, будто не вижу его, поскольку едва с ним не столкнулся. Я делаю шаг назад и вижу человека в церемониальном одеянии. Он улыбается слишком широко, что наводит на подозрения. Это человек, которого я встретил в саду Симмаха.

– Порфирий?

– Я пришел, чтобы отдать последние почести епископу Александру.

Он замечает мое посеревшее лицо и замолкает.

– Что с тобой?

– Мне нужно присесть.

Он подводит меня к своим носилкам. Я не ложусь на них из опасения, что у меня возникнет чувство, будто я на смертном одре, а лишь присаживаюсь на край в тени навеса. Один из рабов приносит воды из питьевого фонтанчика.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.

– Отдаю последние почести епископу Александру.

– Ты ходил в библиотеку на встречу с ним. – Мой голос слегка дрожит, я все еще нахожусь в плену воспоминаний. – Ты хорошо его знал?

– Он помог мне постичь суть христианской веры.

Я не скрываю своего удивления.

– Я думал… что ты, как друг Симмаха…

– Аврелий Симмах – стоик, – отвечает Порфирий и криво улыбается. – Материальный мир не способен прикоснуться к его душе.

– Тридцать лет назад он был другим.

– Мы все были другими. – Его взгляд на мгновение затуманивается, теряет фокус, затем снова его обретает. – Хочешь знать правду, Валерий? Тридцать лет назад я преследовал христиан столь же рьяно, как и Симмах. Так состоялась моя первая встреча с Александром, и я бы не сказал, что она была приятной.

В паутину, которую я сплел вокруг мертвого епископа, добавлена еще одна нить.

– Что заставило тебя переменить свое мнение?

– Я узрел знак божественной истины.

Невозможно понять, шутит он или говорит серьезно. Он не перестает улыбаться. Каждое слово, которое он произносит, слегка подрагивает и перекатывается у него во рту, как будто он пробует на вкус его звуки. Я пытаюсь представить себе это улыбающееся лицо над жаровней, увидеть, как он ковыряется железом в углях.

Порфирий пожимает плечами.

– В прошлом я был проконсулом, соскользнувшим с дороги чести, и отличался огромным тщеславием. – Он бросает на меня быстрый взгляд, желая убедиться, что я его понял. – Случился скандал… Ты, наверно, слышал о нем? Carmеn et error, стихотворение и ошибка, как некогда сказал Овидий. Не успел я понять, что, собственно, произошло, как обнаружил, что сижу в небольшом доме на краю мира, в тени Траяновой стены на Истре, печально размышляя над собственными ошибками. Я провел там десять лет. – Он вздохнул и снова пожал плечами. – Во всяком случае, я написал там много стихотворений. И встретил Александра.

– А как он оказался там?

– Из-за религиозных разногласий.

Порфирий поддает ногой лежащий на дороге камешек.

– Ты только представь себе, сколь ужасно это было, когда спустя столько лет жизнь свела вместе гонителя и его жертву. И все же мы подружились. Я понимаю, в это трудно поверить, но Александр был удивительным человеком. Я пытался сделать из него жертву, и вот теперь он стал святым. Он никогда не упоминал о том, что случилось. Я ждал, ждал долго, пока это не начало сводить меня с ума. Я размышлял над каждым его жестом, каждым произнесенным им словом. Мне казалось, что за всем этим кроется какая-то западня. Однажды я не удержался и задал ему вопрос. Я прямо спросил его, помнит ли он меня.

Голос Порфирия оборвался, но в следующее мгновение он заговорил снова.

– Он простил мне все. Нет, то не было полное неприязни прощение, какое можно услышать от друга, с которым ты дурно поступил и который как будто делает тебе одолжение. Нет, в его прощении не было ни упреков, ни нравоучений. Александр просто сказал: «я прощаю тебя», и это было все. Он больше никогда не упоминал об этом.

И посмотрите, чем это для него кончилось, злорадно говорит мой внутренний голос.

В моем сознании мелькает картинка: белое тело, лежащее на похоронных носилках. Я чувствую на пальцах бальзамирующий состав. Мне становится стыдно, и я злюсь на себя за стыд.

– Ты знаешь, что Александр написал в одной из своих книг? – спрашивает Порфирий. – Чтобы править миром, мы должны обладать совершенной добродетелью одного, а не слабостью многих.

– Он говорил о Константине?

– Он говорил о Боге. Но то, что истинно в Боге, служит Его творению. Слишком долго у нас было слишком много разных богов и слишком много императоров, и мы страдали из-за этого. С Константином мы имеем одного Бога, одного правителя и одну объединенную империю. Никакого разделения, никакой ненависти, никакой войны. Кто не смог бы поверить в это?

Я удивленно поднимаю брови.

– Никакой войны? А ты знаешь, что сейчас, когда мы с тобой разговариваем, Константин наращивает силы для похода против персов?

Я встаю с носилок. Мною движет гнев, который, как мне казалось, я научился подавлять.

– Хочешь знать, почему я не обратился в новую религию, когда это сделали все, от императора и до последнего посетителя бань?

Порфирий вежливо ждет моих дальнейших слов. От этого я злюсь еще больше.

– Лицемерие. Вы проповедуете мир, прощение. Вечную жизнь. А потом все заканчивается так, как случилось с Александром. Теперь он лежит в церкви на каменной плите, и глаза его склеены с помощью бальзама.

Порфирий смеется. Смеется долго. Кажется, будто он не может остановиться.

– Ты думаешь, что закончишь жизнь по-другому?

Глава 19

Приштина, Косово, наши дни

Эбби перешла железнодорожные пути, перерезавшие город в самой низкой его части, и зашагала в гору. В это раннее воскресное утро улицы были пусты: ни машин, ни играющих детей.

Над долиной повисли низкие облака, и воздух сделался молочно-белым. Ночь Эбби провела в отеле, в котором иностранцы останавливались нечасто. И каждый раз испуганно вздрагивала, когда приходил в движение расположенный рядом с ее номером лифт. Как только ей удалось убедить себя, что все нормальные люди уже встали, она выскользнула из отеля через заднюю дверь.

Левин. OMPF. Так было написано в записной книжке Майкла. Управление по поиску пропавших лиц и судмедэкспертизе. Так это учреждение называлось раньше, но год назад было преобразовано в Управление судебной медицины. Впрочем, Майкл не относился к числу тех, кто обращал внимание на подобные бюрократические перетасовки. Левин, догадалась Эбби, это Шай Левин, главный судмедэксперт. Они десятки раз встречались с ним за последние годы – при разных обстоятельствах, в разных уголках земного шара. Правда, Эбби сомневалась, что он ее помнит.

Вместе с Майклом она была на вечеринке в его доме, которая состоялась в июне. Левин жил на только что отремонтированной вилле – одной из тех, что прилепились к склону горы. Здесь, на противоположной стороне от главной части города, обитали иностранные проконсулы, смотревшие сверху вниз на город, которым управляли. Чем выше вы поднимались, тем красивее становились дома и тем более импозантными были посольства.

На самой вершине холма, скрытый горным хребтом от зорких глаз дипломатов, раскинулся главный орган власти Косова: Кэмп-Филм-сити, штаб-квартира миссии НАТО, главного хранителя мира в этой неспокойной провинции. В общем, иерархия говорила сама за себя.

Эбби прошла мимо стоявших у тротуара машин с дипломатическими номерами, поднялась по лестнице к вилле и позвонила в дверь. Хотелось надеяться, что это правильный адрес.

– Чем могу вам помочь?

В дверях стоял Шай Левин – в белой рубашке навыпуск с закатанными рукавами, хлопчатобумажных брюках и босиком.

У Левина была оливкового оттенка кожа, черные кудрявые волосы и добрые темные глаза, глядя в которые невозможно догадаться о тех ужасах, которые ему приходилось видеть каждый день. Манеры вежливые и спокойные; легкий, не режущий ухо акцент. В среде сотрудников международных организаций по оказанию гуманитарной помощи Левин считался своего рода легендой. Те, кто его не знал, часто называли его святым, на что он неизменно отвечал улыбкой и говорил, что он иудей.

– Я Эбби Кормак, – представилась она. – Из миссии Евросоюза.

Интересно, подумала она, насколько широко распространилась моя дурная слава? Впрочем, ей было достаточно всего раз посмотреть на лицо Левина, чтобы получить ответы на все свои вопросы.

– Вы были вместе с Майклом Ласкарисом, из таможни, верно? Извините… я слышал о том, что произошло.

Что еще вы слышали?

Над домом кругами пролетел серый вертолет KFOR[13]13
  Kosovo Force (англ.) – международные миротворческие силы в Косове под руководством НАТО.


[Закрыть], заходя на посадку в Филм-сити. Эбби шагнула ближе к двери.

– Я просматривала вещи Майкла. Насколько я понимаю, он встречался с вами незадолго до смерти.

Левин кивнул.

– Да, верно.

– Я пытаюсь выяснить, почему его убили.

По лицу Левина пробежала тень, как будто ему только что сообщили давно всем известный, но тщательно скрываемый диагноз. Он на секунду задумался, но затем распахнул дверь, впуская гостью в дом.

– Входите.

Левин провел Эбби в просторную гостиную с дорогими полированными полами и огромными, от пола до потолка, окнами, из которых открывалась панорама города. Комната Эбби понравилась сразу, и, сидя на обтянутом кожей диване, она с восхищением разглядывала ее, пока хозяин готовил чай. Даже ее, незваную гостью, комната приняла с гостеприимным спокойствием. Левин поставил две чашки с чаем на кофейный столик из красного дерева.

– Вы обращались в полицию?

– Еще нет, но обращусь.

Лгать Левину было тяжело, словно богохульствовать в церкви. Она знала этого человека только по его репутации, но и этого было достаточно. Камбоджа, Гаити, Босния, Руанда, Ирак – везде, где мертвых грудами сваливали в безымянные могилы, Левин всегда брался за лопату, чтобы люди могли остаться людьми до конца, обретя достойное человека последнее пристанище.

– Почему Майкл хотел встретиться с вами?

– Мы подружились с ним в Боснии. Еще в 1998 году. Там один землевладелец не давал согласия проводить раскопки на его земле, хотя мы точно знали, что там место массового захоронения. Майкл добился разрешения. После этого наши пути пересекались довольно часто – в разных странах, в разных ипостасях. Мир тесен, вы знаете, как это бывает.

– О чем он хотел поговорить с вами в последний раз?

Левин заметно смутился.

– Эбби, я понимаю, что мой совет вам не понравится, но вам все-таки стоит обратиться в полицию.

– Неужели они считают, что я имею к этому какое-то отношение? Но ведь это не так, – добавила она. – В меня же стреляли.

Ей не хотелось продолжать эту тему. Но неожиданно ее посетила одна мысль.

– Скажите, полицейские разговаривали с вами?

– Мне задали всего несколько вопросов. Я ответил им, что Майкл был хорошим человеком. Я не очень близко его знал.

– Но ведь незадолго до смерти он приезжал именно к вам. – Сколько еще раз мне придется произносить эти слова? – Я всего лишь пытаюсь выяснить правду. Я думала, что вы поможете мне.

Левин смотрел в окно на простиравшийся внизу город. Затем отвернулся, и их взгляды пересеклись. В его глазах она прочла печаль и сочувствие.

– Майкл приехал ко мне в лабораторию. У него было кое-что, по поводу чего он хотел проконсультироваться со мной. Ему требовался профессиональный совет.

Она знала, каковы профессиональные интересы Левина.

– Труп?

– Я бы так не сказал.

– Ради всего святого! – взмолилась Эбби. – Вы занимаетесь поисками погибших людей. Даете ответы. Вы каждый день сталкиваетесь с вдовами и сиротами, которые хотят знать, что случилось с их близкими. Отнеситесь ко мне так, будто я одна из них.

– Существуют каналы, – пробормотал Левин, адресуя ответ скорее себе, чем гостье. Он помешал в чашке чай и встал, как будто принял решение. – Будет проще, если я вам это покажу.

Они вместе вышли из дома, и он отвез ее в госпиталь. Даже в воскресное утро улицы были забиты транспортом.

– Скорее всего, вы не помните, но я была в Ираке одновременно с вами, Махавил. – Эбби застенчиво улыбнулась, как невзрачная девушка, разговаривающая с капитаном футбольной команды. – Мы пару раз встречались.

– Я помню. Вы были в группе расследования военных преступлений. Я слышал о вас много хорошего. Сейчас вы работаете в EULEX. Что все-таки случилось?

Этот вопрос не отличался новизной, и на него у нее имелась масса готовых ответов. Хочется попробовать себя в чем-то новом, хочется перемен, новых горизонтов.

Но Эбби знала, что Левин не купится на такое. Ей же не хотелось оскорблять его банальностями.

– Устала.

– Ирак?

Эбби отрицательно мотнула головой.

– С Ираком у меня проблем не было. Это была катастрофа таких масштабов, что трудно обвинять кого-то конкретного в том, что случилось. Я имею в виду тех, кто там был. На то они и политики, чтобы все испортить.

Левин ждал, что она скажет что-нибудь еще. К своему удивлению, Эбби поймала себя на том, что ей хочется добавить кое-что еще. С ним было очень легко разговаривать.

– Это произошло в Конго, – тихо произнесла она и, повернувшись к окну, посмотрела на треугольную вышку Косовского радио и хорошо одетых молодых косоваров, вышедших на воскресную прогулку в парк. – Деревня называлась Кибала. Я находилась там, когда однажды ночью туда нагрянул отряд хуту. Это богатый полезными ископаемыми край, там много редкоземельных металлов. Банды хуту контролируют торговлю, чтобы финансировать себя.

Левин кивнул.

– Так вот, бандиты решили, что жители деревни платят им слишком маленькую дань. Представители ООН знали, что там творится, и послали туда батальон корейских миротворцев, чтобы те присматривали за порядком. Я отправилась на их базу и попросила, точнее, умоляла командира миротворцев обеспечить охрану деревни. Тот наотрез отказался и велел мне остаться у них, сказал, что возвращаться в деревню слишком опасно. – Голос Эбби дрогнул. – Эти миротворцы были прекрасно обучены и вооружены до зубов. У бандитов же были только мачете и кокаин. Миротворцы могли прогнать их за пять минут. Вместо этого они бросили деревенских жителей на произвол судьбы. Главным образом женщин и детей, потому что все мужчины работали на рудниках. Мне оставалось лишь слышать их крики.

– Дайте угадать, – произнес Левин. – Об этом никто не услышал.

– Кто-то утверждал, что причины были чисто экономические. Металлы, которые добывают в этих краях, нужны, если не ошибаюсь, в производстве мобильных телефонов. Наверно, корейцы получили приказ не прерывать цепочку поставок. – Эбби пожала плечами. – Может, да, а может, нет. Разумеется, люди стали задавать вопросы, как такое могло случиться. Но всегда найдется миллион причин ничего не делать. И совсем необязательно быть продажным, трусливым или неумелым. Просто останься в постели и закрой дверь на замок. Стоит это сделать один раз…

– …как потом это входит в привычку, – докончил за нее Левин. – Знаю.

Он свернул направо. Эбби посмотрела в зеркало заднего обзора, чтобы убедиться, что за ними никто не следит.

– Как вам это удается? – спросила она. – Не опускать руки и делать свое дело? В мире столько зла и как бы мы ни пытались сдержать его, дать ему отпор, оно постоянно возникает снова. Вам это никогда не приходило в голову?

Левин продолжал смотреть за дорогой и ничего не отвечал.

– Ну, рассказывайте, – настаивала Эбби. – Я с вами своей историей поделилась.

– У меня нет истории.

– Тогда откройте вашу тайну.

– И тайн никаких нет. Просто я думаю, что… – Он уступил дорогу машине «Скорой помощи», ехавшей в сторону госпиталя. – Если не хоронить мертвых, то они будут разгуливать повсюду.

– Мы ведь с вами говорим не о призраках? – попыталась пошутить Эбби, но Левин ответил ей совершенно серьезно.

– Это вам не подростки в белых простынях, резвящиеся в хеллоуин. Но если что-то существует в сознании, оно все-таки существует, верно я говорю? – Он нахмурился, явно недовольный собственными доводами. – Если мы не хороним мертвых должным образом, без почтения к ним, они начинают преследовать нас. Вспомните мировую историю. Мы первая великая цивилизация, которая не знает, как обращаться со своими мертвецами. Для нас это всего лишь проблема логистики: главное – чтобы они не занимали слишком много места. Земля ведь очень дорого стоит, верно? Но человеческая личность существует не только в собственном теле. Часть ее растворена в каждом, кто ее знает. И не умирает вместе с телом. И если мертвых людей не хоронить должным образом, эти частички начинают преследовать вас. – Левин негромко рассмеялся. – Возможно, вы подумаете, что я рассуждаю как пьяный. Дам короткий ответ: если вы работаете с мертвыми, не обманывайте себя, не пытайтесь убедить себя в том, будто эта работа когда-нибудь закончится. Наверно, только благодаря этой мысли я и не опускаю руки.

Управление судебной медицины располагалось в приземистом коричневом здании, затерявшемся среди многочисленных строений госпитального комплекса. Эбби вылезла из машины и огляделась. Ее старый офис, штаб-квартира EULEX, располагался недалеко отсюда, по ту сторону чахлой рощицы. Даже сейчас, в воскресенье утром, оказавшись поблизости от работы, она нервно поежилась. Мимо прошло несколько врачей в белых халатах, и Эбби поспешила отвернуться. Левин это заметил, но ничего не сказал.

Он проводил ее внутрь здания, где они по лестнице спустились в подвал.

Желудок тотчас стянуло узлом. Здесь все было слишком знакомо: облупившаяся краска, выщербленная плитка на полу, запах табачного дыма и карболки, прочно въевшийся в стены. Ей тотчас вспомнилось пробуждение в Подгорице. Откуда-то из глубин госпиталя донеслось монотонное пиканье кардиомонитора, похожее на звук капающей из плохо закрытого крана воды. Или это у нее разыгралось воображение? Если что-то существует в сознании, оно все-таки существует, верно?

Левин открыл тяжелую металлическую дверь. В ноздри тотчас ударил сильный запах хлора, как в бассейне. По крайней мере, здесь Евросоюз заплатил за ремонт. Новенькая блестящая белая плитка, после тусклого света в коридоре яркие лампы под потолком больно резали глаза. Вдоль стены протянулись ряды металлических дверок, от которых доносится тихое гудение. Натянув на руки пару латексных перчаток, Левин открыл одну из дверок и вытащил наружу длинный лоток из нержавеющей стали. Эбби сосредоточила взгляд на стене, а затем осторожно опустила глаза ниже и только тогда увидела то, что там лежало.

Это оказалось отнюдь не то, что она ожидала увидеть. Скелет, вытянувшийся во всю длину. Кости рук вытянуты вдоль того, что раньше было туловищем. Череп пустыми глазницами смотрит в потолок.

Кости были сухими, карамельно-коричневыми от старости. Скелет скорее походил на музейный экспонат, чем на жертву военных преступлений.

– Это то, что привез вам Майкл?

Кивок вместо ответа.

– Он сказал, зачем ему это нужно?

– Он хотел знать, что я скажу по этому поводу.

– И?

– Это останки пожилого человека. По всей видимости, когда он умер, ему было лет шестьдесят-семьдесят. Ростом примерно шесть футов, хорошо сложенный. Его убили.

Эбби невольно вздрогнула. Она на мгновение представила себе останки Майкла, лежащие где-нибудь на столе морга, где патологоанатом бесстрастно описывает его убийство – очередной факт, который требуется зафиксировать в документах.

Левин этого не заметил. Наклонившись над скелетом, он указал на грудную клетку.

– Видите это? Травма от удара острым предметом. Четвертое ребро отколото, вот здесь. – Он ткнул затянутым в перчатку пальцем. – Вот линейный дефект на задней стороне ребра. Здесь лезвие рассекло попавшуюся ему на пути кость и вышло наружу.

– Что это значит?

– Вероятнее всего, его убили ударом в сердце. Судя по направлению удара – спереди. Убийца воспользовался длинным ножом или мечом.

Заметив, что Левин улыбается, Эбби опешила.

– И что в этом смешного? – не удержалась она.

– Для него ничего смешного не было. Но мы не будем открывать дела об убийстве.

– Почему? – растерянно спросила Эбби.

– Потому что он умер примерно тысячу семьсот лет назад.

Левин подошел к стене, снял перчатки и вымыл руки. Когда он повернулся к Эбби, улыбки на его лице как не бывало. Равно как и ответов в его глазах.

– Майкл привез вам скелет человека, убитого тысячу семьсот лет назад? – спросила она.

– Мне стало любопытно, и я провел общий изотопный анализ его коренных зубов и бедренных костей. Согласно химическим характеристикам, человек этот вырос в здешних краях, на территории бывшей Югославии, но жизнь провел в основном на побережье Восточного Средиземноморья. Его питание было разнообразным, так что, скорее всего, это был состоятельный человек.

Левин указал на сероватые пятна на костях рук и ног, не гладкие, а крапчатые вроде коралла.

– Видите, это регенерированные участки кости, которые нарастают на месте ран и ушибов. Этот человек прожил суровую жизнь, но всегда залечивал раны – до тех пор, пока кто-то не ударил его ножом в сердце.

Левин подошел к металлическому офисному шкафу и достал из него папку, из которой затем извлек стопку бумаг и небольшой буро-коричневый предмет в пластиковом пакетике.

– Там было еще и вот это. – Вытащив предмет, Левин положил его на стол под увеличитель. – Это пряжка от поясного ремня. Взгляните.

Эбби приникла глазом к окуляру. Видно было плохо – нечто размазанное, коричневато-бурое, как ковер опавших осенних листьев. Тогда она подвигала лупой вверх-вниз по штативу, пока изображение не сделалось четким. Как только она добилась резкости, стали различимы буквы, стертые и неполные, но все равно читаемые.

LEG IIII FELIX

– Это название римского легиона, – перевел Левин. – «Счастливый четвертый». – Поймав на себе вопросительный взгляд Эбби, он счел нужным пояснить: – Я смотрел в Интернете. Скорее всего, легион размещался на территории современного Белграда, недалеко отсюда. Если вы посмотрите на часть пряжки под надписью, то увидите легионерский гребень.

Эбби прищурилась. Ржавчина искажала изображение, но теперь она смогла различить гравировку. Тощий лев с пропорциями борзой и разметавшейся по спине гривой.

– Парни из НАТО – не первые оккупационные силы на этих землях, – сказал Левин. – Думается, этому солдату просто не повезло.

Эбби вспомнила его слова.

– Вы сказали, что его убили? Почему? Ведь если он был воином, он вполне мог получить удар мечом во время сражения?

– Вполне. Но я подумал, что шестьдесят лет – это не тот возраст, в котором люди размахивают мечом на поле боя. Кроме того, рана была слишком чистой и глубокой, из чего напрашивается вывод, что на нем не было доспехов. Но это всего лишь гипотеза.

Эбби перевела взгляд с пряжки на лежащий на столе скелет. Пустые глазницы черепа как будто буравили ее взглядом. Царапина на лбу почему-то показалась ей похожей на задумчивую морщину. Казалось, будто вытащенный на свет мертвец сощурился, пытаясь ее рассмотреть.

Кто ты? – мысленно спросила она.

А ты кто? – как будто спросил в ответ череп.

– Майкл говорил вам, где он нашел этот скелет?

– Сказал, что к северу отсюда, почти на самой границе с Сербией. Бандитский край. Я не стал спрашивать, с какой стати ему вздумалось поиграть там в Индиану Джонса. Подозреваю, что здесь не обошлось без высокого покровительства, потому что он приехал на «Лендкрузере» армии США. Какой-то американский солдат помог занести останки ко мне в морг.

– Как его звали?

– Он расписался в бумагах. Майкл заставил его подписать документы и добавил, что будет лучше, если его имя не будет нигде официально фигурировать.

Левин перебрал документы из папки.

– Вот, нашел. Рядовой – специалист армии США Энтони Санчес.

– Вы знаете, где его можно найти?

– Насколько мне известно, все американцы базируются под Феризаем, в Кэмп-Бондстил. – Он мгновенно понял ход ее мыслей. – У вас есть желтый значок?

Желтый значок – это пропуск на базы сил KFOR. Их выдавали лишь персоналу НАТО, но Майкл каким-то образом его себе раздобыл. Он частенько заезжал на базы, где отоваривался в военных магазинах безакцизными сигаретами и алкоголем. Этично ли подобное для сотрудника таможни? – спрашивала она его. Майкл лишь улыбался в ответ.