Текст книги "Секрет покойника"

Глава 8

Константинополь, апрель 337 года

Я изрядно устал. Я несколько часов ходил пешком по городу, по жаре и пыли, но не нашел никого, кто знал бы хоть что-нибудь об убийстве в библиотеке. Было время, когда я мог прошагать за день сорок миль, но дни эти остались в далеком прошлом. Я нашел фонтан и ополоснул лицо. Затем, подойдя к стене, облегчился и сел. Дети, игравшие на улице, не видели меня, их матери, спешившие сделать до наступления темноты нужные дела, не обращают на меня внимания. Они не знают, кто я такой.

Осталось последнее место, куда мне сегодня предстоит зайти. Это недалеко отсюда, однако я едва не пропускаю нужный мне поворот. Я ищу статую, стоящую на углу, прекрасное бронзовое изображение морского бога, мчащегося на колеснице. Только сейчас, когда я сделал около полусотни шагов, мне становится понятно, что я забрел слишком далеко. Я возвращаюсь обратно и снова едва не прохожу нужный мне поворот. Статуи нет.

В этом весь Константинополь – город блуждающих статуй. Они смотрят на вас со своих пьедесталов, помещенные в ниши домов или установленные на крышах. Они превращаются в ваших спутников, друзей, провожатых. Потом одним прекрасным утром просыпаешься и обнаруживаешь, что их нет. Они куда-то исчезли. Остался лишь пьедестал – надпись на нем сбита зубилом, – который ждет, когда на него установят новую статую. О старой, конечно же, никто больше не вспоминает.

Десять лет назад здесь было множество пустых пьедесталов. Теперь большая их часть занята новыми изваяниями, однако я до сих пор скучаю по старым знакомым лицам.

Александр обитал в скромных комнатах над таверной. Расположенная слева от входной двери лестница ведет на верхние этажи. Поднимаюсь по ступеням и оказываюсь на лестничной площадке. Узнать дверь Александра несложно: на ней единственной начертана монограмма Хи-Ро. Здесь же и замок, который, впрочем, безнадежно испорчен. Дверь стоит открытой настежь, как будто распахнутая порывом ветра. Однако день сегодня безветренный, а для того чтобы сорвать такой замок, должна бушевать настоящая буря, достойная неистового гнева Юпитера. Я слышу внутри какой-то звук.

Внутренний голос подсказывает, что мне здесь не место. И пусть жить мне осталось недолго, у меня нет желания расстаться с жизнью слишком рано. Александр для меня – лишь ненужная головная боль. Я могу вернуться сюда утром, и никто об этом не узнает.

Но я упрямый и никогда в жизни не убегал от опасности. Прижимаюсь спиной к стене и заглядываю в открытую дверь. В комнате темно и, судя по всему, в ней царит полный разгром. Занавески сорваны и разодраны в клочья, полка перевернута, а горшки и прочая посуда разбиты вдребезги. Посреди всего этого хаоса застыла одинокая человеческая фигура. Незнакомец стоит за столом, заваленным бумагами, и неторопливо их перебирает.

– Симеон?

Он удивленно вскидывает голову и смотрит в мою сторону. Я остаюсь на пороге: хочу убедиться, что Симеон один и мне удастся отскочить, если он вдруг выхватит нож. Однако по нему не похоже, что готов на меня наброситься. Я бы даже сказал, что он напуган еще больше, чем я.

– Это ты сделал? – строго спрашиваю я. – Зачем?..

– Нет, не я. – Он испуганно смотрит на меня. – Здесь уже так было, когда я пришел.

– Когда?

– Недавно. Хотел вернуть на место книги Александра. Из библиотеки. – В его глазах я замечаю слезы. – Ему бы не понравилось, если бы они пропали. Для него книги были как дети.

Я жестом показываю на разгром в комнате.

– А это?

– Когда я пришел сюда… – повторяет Симеон и неожиданно показывает на сорванный замок. – Должно быть, кто-то самовольно вломился сюда.

– У тебя был ключ? – спрашиваю я, но уже знаю, точнее, вижу ответ на свой вопрос. Ключ висит на шнурке на его шее. Я снимаю его и засовываю в замочную скважину. Ключ подходит.

– Замок был новый?

– Он установил его месяц назад.

– Что-нибудь пропало?

Я вижу его удивленный взгляд.

– Не знаю. Может быть, какие-то бумаги. У него не было ничего ценного.

– А как же футляр с документами, который он брал в собой в библиотеку? Что было в нем?

– Он никогда мне его не показывал.

– Александр дал тебе ключ от своего дома, но никогда не показывал, что было в футляре?

Я наклоняюсь над столом и смотрю на беспорядочно разбросанные бумаги. Среди них выделяется кодекс, который Симеон принес из библиотеки. Некоторые страницы пропитались кровью и теперь как будто хранят какую-то частицу Александра. Я вспоминаю, что сказал мне Порфирий.

– Я слышал, что Александр писал некую хронику. Ее якобы заказал ему сам император.

У Симеона светлеет лицо.

– Да, «Хроникон». Историю всего сущего.

Он наугад открывает какую-то страницу и в очередной раз удивляет меня. Это так не похоже на сочинения Плиния или Тацита, которые мы изучали в школе. Скорее на счетную книгу. Я вижу параллельные колонки, состоящие из коротких параграфов. Поля испещрены греческими и римскими цифрами, цифры встречаются и в самом тексте.

Я наклоняюсь ниже и пытаюсь разобраться в написанном. Мне всегда плохо давался греческий, а здесь полным-полно варварских имен и экзотических географических названий.

– Александр придумал это, чтобы примирить историю евреев, греков, римлян и персов с начала времен, – пояснил Симеон. – Подробное разъяснение Божьего творения. Карта времен, призванная открыть его загадки.

Однако я не слышу его. Это книга времени, и каждая ее страница – дверь. Прочесть ее – значить войти внутрь.

В шестнадцатый год своего правления император Констанций умер в Британии, в Йорке.

Йорк, июль 306 года. Тридцать один год назад…

Когда мы въезжаем в Йорк, в воздухе висит кровь. Она сопровождает нас на каждом шагу нашего путешествия, на протяжении тысячи миль по всей империи. Кровь в конюшнях в ночь нашего отъезда. Наши длинные ножи испачканы кровью лошадей, которым мы перерезали сухожилия, чтобы не допустить погони. Наши колени, бедра, руки тоже истерты до крови; пятна крови на наших седлах. Тридцать семь дней тяжелого конного похода. Лишь когда перед нами замаячили белые утесы Британии, я наконец поверил, что мы добрались до цели.

Константин вот уже год живет в постоянном напряжении. Ситуация в империи сложная, но сводится к следующему: он хотел бы кое-кого убрать. В данный момент империю делят два императора. Галерий правит восточной половиной, тогда как отец Константина, Констанций, – западной. Константин живет при дворе Галерия в Сирмие в качестве заложника их сделки. Галерий знает, что нет ничего опаснее, чем наследник империи, который пребывает не у дел, но не может убить Константина, пока Констанций является его западным соправителем. Вместо этого он пытается пристрастить Константина к охоте на диких зверей в глухих лесах либо отправляет его воевать с варварскими племенами, известными своей свирепостью.

Но теперь Констанций при смерти. Это известие пришло в обеденное время тридцать восемь дней назад. Приди оно утром, и мы давно уже были бы мертвы. Но Галерий горький пьяница: все, что происходит после полудня, может подождать до утра. К тому времени мы были в сотне миль от Сирмия, оставив после себя конюшню с покалеченными лошадьми. И вот теперь мы в Йорке. Крепость высится на горе меж двух рек; квадратная башня принципии – штаба – венчает ее самую высокую точку. На дальнем берегу к склону прилепился город, который разросся вверх и в стороны от пристани и складов, где разгружаются суда.

При нашем приближении стража у ворот настораживается, но, услышав имя Константина, почтительно вытягивается по стойке смирно. Это хороший признак.

– Мой отец жив? – властно спрашивает он. – Мы не опоздали?

Стражник кивает. Константин поднимает голову к солнцу и касается рукой лба, благодаря небеса.

Наконец мы достигаем принципии. Чьи-то руки отрывают от меня Константина и уводят в какую-то комнату. Я остаюсь в коридоре и наблюдаю за происходящим. Стражи тащат к расположенному прямо перед плацом портику тяжелые дубовые лари; чиновники ведут им счет и заносят цифры в навощенные таблички. Похоже, здесь каждый точно знает, чем занимается.

Шум двора перекрывает поступь тяжелых шагов. Это из-за угла появляется Константин, в окружении генералов и вестовых в полной форме. Пока я стоял, он успел выкроить время, чтобы умыться и надеть позолоченную кирасу. Непривычно видеть его таким, как будто вернувшимся из прежней жизни. Последние месяцы мы прожили с ним бок о бок, сначала во дворце, а затем в дороге. Я оказался не готов к тому, что он переменится так быстро.

– Как твой отец? Он будет?.. – спрашиваю я, когда он приближается ко мне.

– Констанций умер два дня назад, – отвечает Константин, не глядя на меня и не замедляя шага. Свита окружает его плотным кольцом. – Префект преторианцев хранил это в тайне до моего прибытия.

Рядом с ним шагает и сам префект. Конский волос на плюмаже шлема столь же крепок, как и его тело. Лицо Константина непроницаемо. Невозможно понять, рад он или зол, что его так долго держали в неведении. С другой стороны, есть ли у него выбор?

Они проходят через двойные двери на плац. Я пристраиваюсь им вслед. Увидев Константина, легионеры приветствуют его радостным ревом. Он поднимает руку, призывая к тишине, но солдаты и не думают повиноваться. Они продолжают шуметь: выкрикивают его имя, топают ногами. Константин стоит, вскинув руки. Невозможно понять, кто над кем властвует. Я не помню точно, что сказал Константин, после того как наконец они угомонились. Наверно, сообщил о том, что его отец скончался полчаса назад; солдаты издают горестные звуки. Он говорит им, что он, Константин, не имеет положения в империи и что Галерий в должное время назначит Констанцию преемника.

Солдатам это не нравится, по строю пробегает недовольный ропот. Неожиданно человеческая масса приходит в движение и устремляется вперед. Стоящие перед Константином телохранители безуспешно пытаются сдержать напор человеческих тел. Десяток легионеров взбирается на помост. Они что-то кричат Константину. Это неслыханная дерзость, но он даже не шелохнулся. Даже тогда, когда его хватают за руки и тащат вниз, в толпу. Рев множества глоток подобен грому. Префект преторианцев берется за рукоятку меча, но не осмеливается даже пошевелиться.

Затем происходит удивительная вещь. Никто не видит Константина, но неким образом настроение толпы стремительно меняется. Лица проясняются, гнев испаряется. Злобные выкрики превращаются в триумфальные вопли. Голова Константина выныривает из толпы, как будто некая сила возносит его к небесам. Шум становится в два раза громче. Кто-то в толкотне умудряется набросить ему на плечи ярко-красный плащ. Его поднимают на щите. Щит раскачивается, пока его передают от человека к человеку, но Константин удерживает равновесие. Его воздетые к небу руки подрагивают, он улыбается, что-то кричит в ответ на ликующие восклицания своих солдат.

Не знаю почему, но в эти мгновения он напоминает мне Нептуна, мчащегося по волнам на морской колеснице. Константин выглядит величественно – этакое божество, неподвластное никаким стихиям. Но основание под ним зыбкое. Если он упадет, то наверняка утонет.

Константинополь, апрель 337 года

– Валерий?

Я не в Йорке. Я стою посреди разгромленной комнаты, пережившей своего хозяина. Дьякон Симеон ждет меня.

Я даже не заметил, как погрузился в воспоминания. Чтобы скрыть неловкость, я спрашиваю:

– Ты знаешь человека по имени Публий Порфирий? Бывшего префекта Рима?

– Он был другом Александра.

– Сегодня он был в библиотеке. Он сказал, что Александр просил его о встрече. Ты никогда не видел их вместе?

– Большую часть дня я провел, выполняя данные мне Александром поручения. В библиотеке меня, можно считать, не было.

– Что за поручения?

– Нужно было доставить из кладовой бумаги и чернил. Принести книги, которые он переписал, и кое-какие документы из императорского архива, которые были ему нужны для работы над хроникой. Передавал его записки. Так что в ту минуту, когда он умер, я находился в другом месте.

– Куда ты ходил?

– Александр отправил меня за епископом Евсевием из Никомедии.

Вот уже второй раз за день я слышу имя Евсевия.

– Почему ты раньше не сказал о нем?

Мой вопрос повергает его в растерянность.

– Он так и не пришел.

– Симмах утверждал, что Евсевий там был.

Лицо Симеона говорит мне о том, что он думает по этому поводу.

– Евсевий – епископ.

Я не могу точно понять – он нарочно провоцирует меня или проявляет наивность? Я вспоминаю слова Симмаха. Христиане – темная, злобная секта.

Каков же ты? – думаю я. Темен или злобен?

Глава 9

Трир, наши дни

Эбби с трудом узнавала себя на фотокарточке паспорта. Посольство выдало его, чтобы переправить ее из Черногории домой. Как оказалось, ее старый паспорт бесследно исчез где-то на пути между виллой и больницей. Дело даже не в фото, которое, кстати сказать, было жутким, а в зияющих пустотой страницах. Ее предыдущий паспорт был выдан восемь лет назад, и в нем на всех страницах стояли визы или штампы пограничного контроля.

– Твоя жизнь – сплошная бюрократия, – часто поддразнивал ее Майкл. И вот теперь та жизнь осталась в прошлом.

С новым паспортом было все в порядке, и его оказалось достаточно, чтобы скучающий контролер на вокзале Сент-Панкрас жестом разрешил ей пройти через рамку металлоискателя.

Через шесть часов, сменив три поезда, Эбби оказалась в Трире, мучаясь мысленным вопросом, все ли в порядке с ее головой. Решился бы нормальный человек проехать половину Европы, следуя какой-то необъяснимой прихоти? От долгого сидения в поездах ныло плечо. Она весь день провела в дороге. С тем же успехом она могла пробежать марафонскую дистанцию.

В Трире Эбби сняла номер в отеле «Рёмише Кайзер», расположенном по другую сторону улицы от Порта Нигра, – тех самых Черных Ворот, которые были изображены на открытке Майкла.

Кстати, открытка до сих пор вызывала у нее массу вопросов.

Ты видел их? – мысленно спросила она Майкла, продолжая диалог, который вела с ним всю дорогу из Лондона. – Скажи, ты останавливался в этом же отеле? Когда ты приезжал туда?

По крайней мере, ответ на последний вопрос у нее был. Письмо из музея было датировано июлем, за месяц до смерти Майкла. Помнится, тогда Майкл неожиданно отбыл на конференцию пограничных агентств Евросоюза в Саарбрюккен. Эбби казалось, что она помнит тогдашний разговор: мол, неожиданно изменились планы: в последнюю минуту коллега не смог поехать, и вот теперь он был вынужден ехать вместо него. Майкл тогда привез ей немецкой колбасы и бутылку рислинга – по его рассказам, единственное, что было хорошего на конференции.

Но о поездке в Трир он не обмолвился даже словом.

По мнению Эбби, большая часть современных городов стоит на фундаментах прошлого. В Трире прошлое и настоящее уживались, причем вполне гармонично. Последнее тысячелетие показалось ей чем-то вроде протертого до дыр ковра, наброшенного на древнеримский город, который проглядывает в эти дыры почти на каждом углу. Черные Ворота – громадина высотой с четырехэтажный дом – остались в целости и сохранности. Современный автодорожный мост через Мозель стоит на опорах, первоначально сооруженных римскими фортификаторами. Высокие кирпичные стены базилики в романском стиле, рядом особняк из розоватого кирпича, выглядящий карликом на ее фоне. За ним, на другом берегу озера, расположился музей.

У нее была договоренность, но у стойки регистрации ей сказали, что доктор Грубер на совещании, которое слегка затянулось. Эбби купила входной билет и, чтобы скоротать время, прошлась по залам музея. В длинной полукруглой галерее выстроились ряды массивных скульптур. Прочитав подписи, она поняла, что это надгробные памятники.

– Чтобы достичь живых, плыви средь мертвых.

Эбби обернулась. К ней сзади подошел худощавый мужчина в синем костюме. У него были редеющие волосы, открывающие массивный выпуклый лоб. Костистое лицо. Усы щеточкой, которые вышли из моды лет этак семьдесят назад.

– Миссис Кормак?

Его слова привели Эбби в замешательство. Даже в годы замужества она никогда не воспринимала себя как «миссис».

Она пожала протянутую руку.

– Доктор Грубер?

– Римляне считали, что мертвые оскверняют живых. И потому хоронили покойников за городскими стенами. Было невозможно попасть в римский город, не пройдя мимо склепов, которые порой тянулись на несколько километров. Именно это мы и пытаемся воссоздать здесь.

Грубер открыл дверь без таблички и по лестнице провел Эбби в свой кабинет. На столе у стены стоял какой-то аппарат бежевого цвета. Позади стола – высокие окна, в которых виднелся парк и высокое кирпичное здание на другой стороне озера.

– Вы знаете, что это? – спросил Грубер.

– Базилика императора Константина, – ответила Эбби. Она прочитала о ней в туристическом буклете, который нашла в отеле.

– Это был тронный зал дворца Константина Великого, когда тот правил империей отсюда, из Трира. Великий кайзер Константин, – пояснил Грубер, вертя в пальцах ручку. – Конечно, если сегодня спросить у людей, кто такой кайзер, они назовут вам футболиста Беккенбауэра.

Эбби улыбнулась, сделав вид, будто понимает его.

– А что это за здание рядом с вами?

– Там располагается местная администрация.

– Звучит не столь внушительно, как римский император.

– Но функционально – то же самое, разве нет? – Грубер прикоснулся к усикам. – Есть места, которые будто магнитом притягивают к себе власть. Тысячу семьсот лет назад Константин построил здесь свой дворец. С тех пор кто только не занимал его: и франкские графы, и средневековые архиепископы, и курфюрсты, и прусские короли, и вот теперь наша нынешняя местная администрация. Каждое поколение власти непременно занимает это место. Неужели они думают, что история упрочит их легитимность? Или в нас живет некое животное чувство, и мы помимо нашей воли невольно реагируем на такие места? Что греха таить, в них есть своя притягательность.

Эбби не раз слышала рассуждения мужчин о животном чувстве. Правда, обычно они имели в виду нечто другое.

Она плотнее натянула на груди кардиган и заставила себя посмотреть в глаза собеседнику.

– Вы сказали, что Майкл приезжал сюда, чтобы встретиться с вами.

Ручка в пальцах доктора Грубера замерла.

– Верно.

– Вы сказали, что могли бы сообщить мне о том, что он хотел.

– Я сказал, что не могу сообщить вам об этом по телефону.

– Он вам что-то привозил… фрагмент папируса. Хотел, чтобы вы провели анализ текста. Я читала письмо, которое вы ему отправили.

Во время работы в Косово она выучила несколько десятков немецких фраз. Это, а также интернет-переводчик и англо-немецкий словарь позволили ей понять в целом содержание письма. Из него следовало, что фрагмент папируса неизвестного происхождения получен и будет проведено его микрокомпьютерное сканирование. Результаты будут храниться в строгой тайне и о них сообщат только владельцу названной вещи.

– Если вы читали письмо, то знаете, что оно носит конфиденциальный характер. Результаты исследования я могу передать только мистеру Ласкарису.

– Майкл умер.

– А вы его душеприказчик? Наследница? У вас есть документы, подтверждающие это?

– Я была его партнером.

– Извините. Он ничего не говорил о вас.

Эбби немного подалась вперед.

– Доктор Грубер, я вынуждена сообщить вам, что Майкл был убит при чрезвычайных обстоятельствах. Причем на моих глазах. Я не знаю, что он вам рассказывал обо мне.

Грубер вытащил пачку сигарет и закурил.

– Он очень скупо рассказывал даже о себе.

– Майкл работал на Европейский союз, и его убийство получило международный резонанс. Полиция продолжает расследование. Я уверена, что они проследят все передвижения Майкла за неделю до его смерти и выяснят, что он встречался с вами и передавал некий предмет. Какой именно, это они тоже выяснят.

– Вы говорите это так, будто мы здесь неким образом связаны с преступным сообществом, – нахмурился Грубер, дабы показать, что он не то чтобы оскорблен, а просто ожидал более справедливого к себе отношения. – Я представляю государственное учреждение с безупречной научной репутацией, самое известное в своей области. Если полиция придет сюда и будет задавать вопросы, мы, естественно, охотно на них ответим.

В свое время Эбби доводилось иметь дело с людьми куда более трудными в общении, нежели доктор Грубер, и она прекрасно знала, как вести себя с ними. Сигарета с невероятной быстротой догорала, превращаясь в столбик пепла. Судя по всему, Грубер сейчас лихорадочно соображает. В письме было сказано: фрагмент папируса неизвестного происхождения. Иными словами, если никто не предъявит на этот артефакт права, он останется у доктора Грубера. Который определенно не хочет с ним расставаться

– Я всего лишь хочу посмотреть. Кстати, папирус был не единственным артефактом. Майкл оставил мне кое-что еще. Возможно, после того как я взгляну на рукопись, вы проконсультируете меня.

Покажи мне, что у тебя, и я покажу, что у меня.

Сигарета догорела до фильтра. Грубер затушил ее в бронзовой пепельнице, встал и вынул из кармана внушительную связку ключей. Открыв вместительный ящик шкафа позади письменного стола, он извлек из него металлический чемоданчик с кодовым замком. Палец немца застыл над колесиками с цифрами.

– Буду признателен вам, если вы сохраните нашу встречу в тайне. Анализ еще не завершен до конца. Мне бы не хотелось, чтобы недостоверная информация вызвала ложные суждения в прессе, прежде чем она будет опубликована в соответствующих научных изданиях.

– Разумеется.

Грубер открыл чемоданчик. Внутри оказалась мягкая подкладка из оберточной бумаги и ваты. В центре покоился короткий, темно-коричневый предмет, формой похожий на массивный клык животного. Он напомнил Эбби обломок окаменевшего дерева, виденный ею в каком-то музее. Грубер достал пару белых хлопчатобумажных перчаток и выложил загадочный предмет в белый контейнер, похожий на гипсовую форму-изложницу.

– Вы знакомы с работами, что ведутся в нашем институте?

– Читала на вашем сайте в Интернете.

– Микрокомпьютерное сканирование. Точнее, микрокомпьютерная томография. Многократное рентгеновское сканирование, позволяющее создать полную цифровую трехмерную модель исследуемого предмета с разрешением в двадцать пять микрон. – Заметив выражение ее лица, он добавил: – Очень точную модель.

– Понятно.

Грубер поставил изложницу в плексигласовый контейнер и, пройдя через всю комнату, подошел к стоявшей на столе машине, которую Эбби заметила сразу, как только вошла: нечто среднее между микроволновой печкой и допотопным компьютером образца 1980-х годов. Небольшой отсек с прозрачной дверцей между двумя угловатыми блоками из бежевого металла. В углу желтый значок, предостерегающий о радиоактивной опасности.

– Это и есть ваш аппарат?

– Майкл Ласкарис поступил необычно, привезя к нам папирус. Большая часть таких вещей должна сканироваться непосредственно в тех библиотеках, где они хранятся. Этот аппарат – портативный, его легко перевозить с места на место.

Грубер поставил контейнер с папирусом вертикально и закрыл дверцу. Затем нажал кнопку. Вспыхнул белый свет и высветил контейнер, который начал медленно вращаться.

– Простите мое невежество, но в чем тут смысл? Вы пытаетесь прочитать рукопись при помощи рентгеновских лучей?

– В конечном итоге, да. Но прежде всего мы должны, так сказать, развернуть папирус. Ведь этот свиток находился в свернутом состоянии в течение долгих столетий. Со временем папирус пропитывается влагой и сплющивается. Если его развернуть механическим способом, то он рассыплется в прах. Мы используем рентгеновские лучи для создания трехмерной модели свитка на микроскопическом уровне. Затем благодаря мощным алгоритмам компьютер выдает нам один лист в том виде, в каком он был когда-то написан человеческой рукой.

– И тогда его можно прочитать?

– Пожалуй. Примерно в трехсотых годах нашей эры чернила имели в своей основе углерод. Для получения черных чернил использовали сажу. Однако затем наши предки перешли на железистые чернила. Их получали путем взаимодействия кислоты и сульфита железа. Их главная особенность в том, что они дольше сохранялись. Поскольку в таких чернилах содержатся мельчайшие частички железа, они легче поглощают свет. Поэтому их следы проще выявить при сканировании.

На широком экране, установленном на стене над сканером, появилось монохромное изображение свитка, вращающегося в виртуальном пространстве. В черно-белом виде он напоминал кусок угля. Стоило Груберу прикоснуться к картинке, как она как будто полетела им навстречу и вскоре заняла весь экран. Затем она повернулась концом вперед, открыв взгляду крошечные концентрические завитки.

– Это спирали свитка, – пояснил доктор Грубер.

– Вы можете прочитать текст?

Грубер прикоснулся к углу экрана, и изображение померкло.

– Само по себе сканирование – несложный процесс. Но вот развертывание… – Немец вздохнул. – Представьте себе, что вы разрезаете луковицу на мельчайшие, насколько это возможно, частички. Затем представьте, каково это – заново соединить их, чтобы получить луковицу в ее первозданном виде. Для этого требуются огромные аналитические мощности. А это – неофициальный проект. Если я берусь за анализ, то должен заниматься им, когда наша компьютерная сеть не используется для обычных служебных нужд.

Надежда на успех тут же увяла в душе Эбби. Но все-таки зачем Майклу понадобился этот древний свиток?

– Он говорил вам, откуда у него этот папирус?

Грубер сел и, предварительно предложив Эбби сигарету, закурил снова. Эбби не стала отказываться.

– Мистер Ласкарис был… как это поточнее сказать? – не слишком многословным, верно? Нет, он не сказал нам, где нашел эту вещь. Как не сказал и о том, как она попала к нему в руки. Ваш друг даже отказался сообщить род своих занятий, хотя было сразу видно, что он далек от мира науки. Я надеялся, что когда вы приедете, то дадите мне ответы на кое-какие вопросы. – Грубер стряхнул пепел в пепельницу. – По крайней мере, теперь я знаю, что мистер Ласкарис дипломат.

Эбби затянулась сигаретой. В эти минуты никотин был как нельзя кстати.

– Жаль, но я ничем не могу помочь вам.

Грубер прищурился.

– Вы сказали, что можете что-то показать взамен.

– Да, верно. – С этими словами она вынула из сумочки золотое ожерелье и передала его своему собеседнику. Тот, не снимая перчаток, взял его двумя пальцами и принялся рассматривать в увеличительное стекло, которое взял со стола. Эбби показалось, что его глаза сейчас вылезут из орбит.

– Он нашел это вместе со свитком?

Эбби выпустила длинную струйку дыма. Она не курила уже много лет, и теперь у нее слегка кружилась голова.

– Я узнала о свитке от вас. До этого я понятия не имела о его существовании.

– Вы знаете, что это?

– Старый христианский символ.

– Это разновидность христограммы – монограммы императора Константина. Вам известна эта история? Перед решающей битвой у Мульвиева моста ему приснился вещий сон. Он увидел ангела, который показал ему этот символ. Две греческие буквы: «Хи», «Ро». Это две первые буквы слова «Христос» на греческом языке. Константин велел изготовить ювелирное подобие этого символа, так называемый лабарум. Во время битвы император нес его как свой личный штандарт. Он победил в этом сражении, и с тех пор христианство распространилось по всей Европе. Таким образом все мы стали христианами.

– Ожерелье может иметь отношение к свитку?

– Христограммы широко использовались и после Константина. Вы можете пойти в любой собор в Трире и увидеть их там. Что касается ожерелья, то, на мой взгляд, оно изготовлено в период поздней Античности.

– А чернила? Вы сказали, что они содержат железо, которое стали использовать лишь начиная с четвертого века.

– Предварительный анализ дает основания полагать, что это разновидность железистых чернил. И, кроме того, язык. Большинство дошедших до наших дней свитков из папируса имеют тексты на греческом. Этот – на латыни, из чего явствует, что он написан в четвертом веке нашей эры. В это время Римская империя начинает меняться. – Грубер указал в окно на базилику. – К сожалению, Трир не пользовался любовью императора Константина. Он построил новую столицу, Константинополь, ныне Стамбул, своего рода новый Рим для новой христианской империи.

Впрочем, лекция доктора Грубера по истории была Эбби не интересна. Ее сердце было готово выскочить из груди от охватившего ее волнения.

– Откуда вы знаете, что текст на латыни?

– Простите?

– Вы сказали, что рукопись написана на латыни. Но в то же время признались, что не до конца проанализировали результат сканирования. Откуда у вас такая уверенность, что именно на этом языке написан текст?

Грубер встал.

– Благодарю вас за проявленный интерес, фрау Кормак, но мне кажется, что вам пора идти. Я занятой человек, я и так уделил вам достаточно времени. – С этими словами Грубер обошел стол и открыл дверь. Эбби встала у него на пути, загораживая ему подход к сканеру, и положила руку на прозрачную дверцу.

– Если вы выставляете меня за дверь, то я забираю с собой эту вещь.

Грубер подергал усиками.

– Это кража.

– Тогда прямо сейчас звоните в полицию.

– Но вы не сможете прочесть рукопись. И даже если попытаетесь это сделать, то уничтожите свиток.

– Ваш аппарат не единственный, я обращусь к кому-нибудь еще.

Когда она проходила профессиональные тренинги для дипломатов, такое поведение называли манипулированием, однако ее коллеги между собой называли это «прессовать уродов».

Грубер отошел назад и присел на край стола.

– Вы думаете, что кто-то согласится помогать вам? Какой-то женщине с улицы с древним свитком, который, скорее всего, был украден? Даже если вы принесете свою находку в какой-нибудь университет в Штатах, американцы тотчас же ее конфискуют. Затем они упрячут манускрипт в запасники, где нет устройств, контролирующих температуру и влажность, и лет через десять-двадцать, если кто-то и пожелает взглянуть на рукопись, то не увидит ничего, кроме горстки пыли.

Эбби взяла со стола пачку и предложила ее же хозяину сигарету. Тот со вздохом закурил от огонька зажигалки, которую Эбби услужливо поднесла ему.

– Danke.

Эбби последовала его примеру и, сделав глубокую затяжку, подумала: неужели это войдет в привычку?

– Почему бы нам не начать с правды?

– То, что я сказал, – правда, – ответил Грубер и, поймав на себе колючий взгляд собеседницы, сделал выразительный жест. – Для расшифровки действительно понадобится огромная компьютерная мощность. На это может уйти несколько недель машинного времени. Даже если мы получим изображение, то все равно просто прочитать текст, как обычную книгу, нам не удастся. Каждую букву следует расшифровать, проверить, исправить.