Текст книги "Академия мрака"

Калеб держал телефон в паре сантиметров от уха. Слабый и далекий голос что-то неразборчиво прошелестел.

– Есть… там кто-нибудь?

В груди шевельнулось что-то чешуйчатое, беспокойное.

– Эй! – почти крикнул Калеб. – Ну же, не молчите. Я слушаю!

Еще один странный всхлип – чуть более четкий, но все еще не отчетливый, все еще настолько далекий, что кончики ушей зачесались, когда Калеб напрягся, тщась разобрать и опознать этот звук. Язык прилип к небу, отказываясь выдавать новые слова.

«Призраки желали его смерти».

– Кто это? – шепотом спросил Калеб, думая о том, что дверь в комнату открылась слишком уж легко, и сознавая, что кто-то еще успел побывать в ней и ушел, не заперев.

Калеб швырнул телефон через все помещение. Трубка грянула о стену там, где сквозь тонкий слой персиковой краски проступали пятна крови.

3

Ему пришлось рискнуть и спуститься в подвал библиотеки при свете дня.

Не то чтобы кто-нибудь мог заметить, а если бы и заметил – кому какое дело, что какой-то парень прячется за завесой ветвей, чтобы проскользнуть в заляпанное грязью окно со сломанной защелкой? Что он собирался там красть – собрание сочинений Джордж Элиот? «Цветы зла»? Первое издание «Мертвого отца» Дональда Бартелми или его же «Белоснежку»? Едва ли кто-то сильно пекся о пыльном имуществе книгохранилища.

Да и потом, как-то раз в прошлом году, около четырех утра (стоял конец марта) Калеб проснулся от странного пыхтения и еще каких-то подозрительных звуков за окном (второго этажа), подошел туда, раздвинул шторы (снова снилась сестра, ее заляпанные кровью руки) и завопил, взвившись в воздух на добрую треть метра, – глазам его предстала млечно-бледная задница, ясно сияющая в лунном свете, все сто пятьдесят килограммов веса Лягухи Фреда, изображающего Человека-паука на стене (на самом деле, весьма проворно для парня его комплекции). Лягуха, встав на цыпочки на карниз и вцепившись в выемки между кирпичами, смахивал на скалолаза, только вдобавок был вымазан чем-то скользким и поблескивающим – может быть, детским маслом, или вазелином, или кленовым сиропом, или даже медом; как оказалось, эта туша взбиралась по стене, увитой густым плющом, для того, чтобы вернуться в запертое общежитие, – девчонка, у которой Фред остался на ночь, его прогнала, так как обещанный секс ей не перепал, а вот громкий храп заснувшего Лягухи она терпеть не захотела.

Пытаясь разбудить Фреда, девчонка натерла его разогревающей интимной смазкой.

Вот это уже по-настоящему странная фигня. Но даже полуголый Лягуха Фред, вися на стене посреди ночи, умудрился не наделать шуму. Значит, и у Калеба были все шансы остаться незамеченным.

И все-таки ему не нравилась идея лезть в подвал поутру. Плечи от нервного напряжения будто ярмом стянуло, воображение распалилось не на шутку. Снова пришла на ум сестра, а это никогда не было хорошим знаком. Уставившись на свои руки, Калеб все-таки продолжил идти. Едва уловимое, но сильное чувство страха кольнуло в живот, когда парень вышел из общежития и пересек широкую лужайку за зданием. Холодный февральский воздух омыл лицо.

Калеб не мог взять в толк, когда успел закрутить роман с мертвой незнакомкой и куда это новое увлечение могло завести. Чем больше парень надеялся облечь обстоятельства в слова, тем болезненнее становились мысли. Когда сам начинаешь подмечать такое – значит, дела, без шуток, плохи. Калеб всегда старался быть осторожным и не перегибать палку, когда дело касалось вопросов о некоторых семейных предрасположенностях. Жил ли он с этим? С потаенной нуждой в один прекрасный день залезть в полную ванну с чем-нибудь острым в руке?

Шагая по тропинке под неспокойным, напоминающим разодранную белую марлю небом, Калеб думал: «Таких, как я, запирают в палатах с мягкими стенами».

Через какое-то время мысль развилась:

«Да, но вся беда в том, что нас не держат там вечно. Нас всегда выпускают».

Знай Джоди больше о теме его диссертации, она бы завалила терминологией: навязчивый невроз пространственных табу, биполярность «тревога-истерия», стрессовый энурез, либидинозный катексис[5]5
  Термин греческого происхождения, введенный английскими переводчиками трудов Зигмунда Фрейда для передачи смысла обиходного немецкого слова Besetzung, не имеющего удовлетворительного английского эквивалента. Хотя Фрейд никогда не давал определения понятию Besetzung, он часто использовал его при формулировке представлений о психической энергии, способной к возрастанию и уменьшению, смещению и разрядке; понятие не относилось к какой-либо реально измеряемой силе, отражая скорее относительную интенсивность бессознательных психических процессов. Катексис, таким образом, – интерес, внимание или эмоциональный вклад; либидинозный катексис – эротический интерес к определенному лицу или действию.


[Закрыть] кастрата… или еще чего похуже.

Она бы сделала Калеба главной темой одной из своих статей по патопсихологии. Взяла бы интервью, записав разговор на диктофон, заставила бы смотреть на чернильные кляксы, по форме напоминающие задницы девочек-подростков. Потом Калеба показали бы на местном утреннем шоу, ну а впоследствии Джоди возила бы парня по стране в клетке, вырядившись в цилиндр и помахивая хлыстом, а детишки кидали бы ему, лежащему на охапке сена, нечищеный арахис…

Нет, все-таки Калеб зашел слишком далеко, чтобы бросить. Диссертация переросла в книгу, а книга обрела собственную причудливо-загробную жизнь. Та затхлая комната, спрятанная в извилистых темных недрах подвальных туннелей библиотечного хранилища, стала частью Калеба, и та девушка – тоже.

Ветер подул сильнее, и парень поглубже засунул руки в карманы, сжимая клочья рваной подкладки со сложенными заметками и бумажками. Часы на башне пробили один раз.

Половина десятого.

Сильвия Кэмпбелл умерла в возрасте восемнадцати лет.

Убита шесть недель назад во время зимних каникул, в комнате Калеба, под окном, куда переставила кровать – вероятно, чтобы волны жара от радиатора не мешали спать. Сам Калеб ничуть не возражал против того, чтобы горячий воздух обдувал ночь напролет, но по какой-то причине оставил кровать на том же месте, куда ее сдвинула девушка.

«И кто же?..»

Удобства ради, университет оставил открытыми на полный рабочий день только два общежития – этого вполне хватало, чтобы разместить четыре сотни студентов, посещавших зимние курсы, которые проходили в течение пяти промежуточных недель между осенним и весенним семестрами. Калеб подумывал о том, чтобы отчислиться или сменить общежитие – ну или просто выкинуть какой-нибудь фортель в пику миру. Парень съехал и сложил свои пожитки в кладовку, задаваясь вопросом, вернется ли когда-нибудь за ними.

За четыре года Калебу ни разу не доставалось одной и той же комнаты дважды. Ему это даже нравилось – так в жизни были хоть какие-то перемены, – но в последний семестр парня не стали переселять. Не по его желанию – просто новую комнату назначить не удосужились. Все свелось к тому, что на время зимних каникул в его комнате поживет кто-то еще. Ничего хорошего… но, по сути, плевать. Не стоит беспокойства.

«Зачем же столько лжи?»

За день до Сочельника, примерно через час после своего последнего экзамена, Калеб поцеловал Джоди на прощание и ушел, сказав, что останется на каникулы у школьного друга в Монтане. Ни в Монтане, ни где-либо еще школьных друзей у Калеба не было, но он не хотел, чтобы девушка его жалела, и еще сильнее не хотел провести целый месяц с ее семейкой. Калеб уехал с мыслью побродить по стране в стиле Джека Керуака, может, найти себе непыльное дельце и не нарваться в процессе на какого-нибудь маньяка. Парню казалось, что он все еще переполнен подростковым энтузиазмом и стремлениями, оставшимися от бурного пубертата, превозмочь которые, похоже, уже никогда не получится.

Путешествуя автостопом по автомагистралям между штатами, Калеб узнал, что даже водители грузовиков в наше время неохотно подбирают попутчиков. Он их не винил. В конце концов Калеб взял напрокат старую «Мазду» и пронесся мимо всех мест, которые, по его мнению, могли показаться интересными. Умудрился застрять на Западном побережье аж на две недели, хотя планировал посетить Новую Англию. «Мазда» сломалась в Аризоне, и парень оказался на заднем сиденье пикапа с примерно пятнадцатью индейцами навахо. Высадила его эта ватага в городке под названием Синева – местечке, от края до края насчитывавшем метров пятьдесят. Калеб с трудом понимал, как кривая вывела его в такую глушь.

Запои начались, когда Калебу было пятнадцать, но вот уже как два года в его горле не было ни капли спирта – ну или так казалось. Парень не мог вспомнить, чтобы делал хоть глоточек, но дыхание с тех пор постоянно пахло ромом.

Отчаяние вновь приняло в свои шелковистые объятия, приветствуя радостным смехом. Прежде его заслоняли гротескные родительские фигуры – и вот оно вновь на коне или, если точнее, на двухголовом теленке. Чтобы добраться до калифорнийских пляжей, у Калеба ушла неделя, и к тому моменту он проспиртовался до такой степени, что пот стал вонять как выпивка. Когда слабость или боль обгоревшей кожи не доканывали слишком сильно, Калеб открывал ноутбук и пробовал писать. Зеркало периодически сообщало, что волосы у парня на голове выгорели до тусклого песочного оттенка.

Калеб пришел в себя в середине января с вывихнутыми коленями и осколками от разбитой бутылки рома Bacardi 151, застрявшими в руках после падения кувырком с насыпи у Спаркса, штат Невада. Три дня прошли как в бреду, а потом парня подобрали и спровадили в бесплатный травмпункт. Медсестры там Калеба игнорировали, а врачи относились с нескрываемым пренебрежением. Почти никто не удосужился сказать ни слова, о чем бы Калеб ни спрашивал. Что с ним было до этого, он толком вспомнить не мог, а то, что всплывало в памяти, хотелось поскорее забыть.

Веселое зимнее приключение закончилось тем, что Калеб на костылях, забинтованный с головы до пят и прихрамывающий, добрался до полуразваленного крыльца Джоди. Ее брат Рассел листал черно-белые фотографии, посмеиваясь про себя. Джонни ошивался на поляне неподалеку – красил свои новые четыре «Тойоты» в лимонно-желтый цвет, вооружившись ведерком эмали и малярной кистью. Умственно отсталые малыши ползали и мяукали во дворе. Воинственный отец и пьяная мать трясли перед лицом Калеба дробовиками. Такое внимание к его скромной персоне даже льстило. В конце концов парню разрешили разбить лагерь на заднем дворе, где Калеб каждый день нянчился с ребенком, страдающим гидроцефалией. Джо лишних вопросов не задавала. По-своему это было как лучшей, так и худшей частью происходящего.

Почти исцеленный – по части ног – Калеб вернулся в универ и обнаружил, что стены комнаты недавно покрасили в персиковый цвет, который едва скрывал факт, что недавно здесь кого-то жестоко убили. Тяжелый затхлый дух стоял в помещении, даром что все окна были раскрыты настежь, да и холодно было – как в мясной лавке.

Пока Калеб разглядывал пятна, вошел Вилли, чтобы спросить, как прошла поездка в Новую Англию. Калеб промолчал – знай себе таращился на стену.

В некотором смысле он не мог отвести от нее взгляд до сих пор.

Калеб подставил лицо пронизывающему ветру, когда выходил с поля.

Девять сорок три.

Порванные клочья подкладки карманов налипли на вспотевшие ладони.

Джоди была прямо-таки раздавлена, когда узнала, что ярмарку в тот вечер закроют из-за сильной метели. О ярмарке девушка трещала всю минувшую неделю, исполненная той легкомысленной блажи, какую Калеб редко за ней замечал. Это почти пугало – возможно, в Джоди Калеба привлекала как раз чрезмерно серьезная сторона, уравновешивающая хаос в его душе.

Было настоящим облегчением обнаружить, что их нежное взаимопонимание никуда не исчезло и нет-нет да и давало о себе знать и что Калебу не всегда приходилось любить Джоди вопреки неизбежному, точно прилив, расставанию.

– Выиграешь мне мягкую игрушку? – спросила она вчера.

– Конечно, не вопрос, – ответил Калеб, а что еще оставалось? Он никогда прежде не выигрывал мягкую игрушку для девушки, и его беспокоила мысль, что он забыл учудить нечто подобное в принципе. Ведь каждый парень должен хоть раз в жизни выиграть симпатичной девчонке игрушку на ярмарке. Метко выстрелить, лихим броском набросить обруч на палку, сбить бейл с крикетной калитки – и вот он, приз, огромный розовый слон.

«Интересно, – подумалось Калебу тогда, – а моих-то предков не такая вот оказия вместе свела? Надеюсь, что нет».

Калеб трусцой сбежал вниз по крутому склону, который переходил в овраг, и вышел на крошащуюся мощеную дорожку с северной стороны библиотеки. Ухватившись за сетку забора, окружавшего заднюю часть здания, парень подтянулся. Холодный металл обжег ладони.

Если идти через парадную дверь с другой стороны библиотеки, придется миновать турникет на пути к книжным полкам, столам с микрофильмами и справочной службе. Двери в подвал, три штуки, держались запертыми.

Поскольку библиотека и культурно-спортивный комплекс соединялись «мостом» – поперечным крытым переходом, встроенным в склон крутого холма, – Калеб уже сошел ниже уровня земли. Несколько общежитий были возведены таким же образом, да и в целом кампус заполняли выступы и уклоны, перелески и луга, порой – довольно дикие на вид. Цветущая пасторальная местность была здешним предметом гордости и упоминалась чуть ли не в каждой брошюре учебного заведения.

Вскарабкиваясь, Калеб наблюдал за студентами, проходящими перед окнами над ним. На вершине забора он перекинул ноги, готовый спрыгнуть вниз, но в середине прыжка пальто зацепилось за колючку, и Калеб брякнулся оземь. Он на мгновение задумался, не пил ли снова, сам того не сознавая. Попытавшись встать, Калеб припал на травмированное колено, придушенно вскрикнул и рухнул лицом на холмик влажной земли.

– Эй! – окрикнул его кто-то.

Сердце Калеба ушло в пятки. Он сразу же пожалел о том, что его физическая форма оставляет желать лучшего – ни тренированных мышц, ни ловкости, ни скорости. Господи Иисусе, упитанный Лягуха Фред забрался по стене на высоту третьего этажа, будучи целиком перемазанным скользкой жижей, и умудрился ни разу не потерять опору. Стоило взять у этого пройдохи пару уроков. Пусть покажет, как правильно распределять вес, куда ставить ноги.

– Эй!

Черт возьми, что происходит? Калеб снова почувствовал вкрадчивый интерес мертвых к нему. Сердито, по-лошажьи, фыркнул и чуть не прикусил язык. Воображение последние полчаса рисовало самые мрачные картины: ЦРУ, Моссад, семерка ангелов из Откровения Иоанна Богослова, кто еще у него на хвосте? Чей голос взывает к нему сейчас?..

– Эй.

Повернувшись, Калеб увидел девушку, подмигнувшую ему сегодня утром на уроке этики. Она стояла, небрежно привалившись к забору.

– Привет, – сказала она и состроила насмешливую гримасу. – Ты в порядке? Головой не стукнулся?

– Ага, – сказал Калеб ей. – Ну, то есть… Я в порядке. Мне не больно.

Девушка продела пальцы одной руки в проволочные клеточки забора, другой помахала Калебу.

Темные волосы, подстриженные «под кувшин», идеально обрамляли ее луноподобное личико. Вполне себе милая брюнетка, миниатюрная, с мелкими губами и карими глазами, на диво выразительными. Над уголком левой брови была родинка, еще сильнее подчеркивающая пристальность взгляда; хоть куда смотри – все равно «магнитит» назад, к зрачкам. Девушка моргнула, и Калебу показалось, будто он слышал щелчок хлыста от ударивших по воздуху длинных ресниц. Голос у нее звучал чуть грубовато, с щепоткой кремня – когда к тебе таким обращаются, не проигнорируешь.

– Что ты там делаешь? – спросила девчонка.

– А…

– Крутое ты сальто выписал, – сказала она и тихонечко усмехнулась.

– Научился всему, что знаю, у летучей семейки Валленда[6]6
  В 1960-х годах члены семьи Валленда были одними из самых известных акробатов-канатаходцев в мире. Нередки были случаи их гибели во время выступлений в силу излишней рискованности номеров.


[Закрыть], – пояснил Калеб, надеясь, что на лице не проступает адский напряг. Парень приподнял брови, убедившись, что не щурится, и добавил: – Но не у тех ее членов, что расшиблись в лепешку.

– О как. Ну славно.

Калеб не мог уловить, что незнакомка о нем думает.

– Только не говори мне, что с пары сегодня отпустили пораньше. Она закончилась всего десять минут назад. Ты бы не успела сюда добежать из другого корпуса. Да и потом, Йоквер любит тянуть свое шоу до последней минуты.

Девушка пожала плечами. Края волос коснулись ее подбородка.

– Я его шоу больше не смотрю. Бесит неимоверно. Я ушла из класса сразу после тебя.

– Не шутишь? – Калеб искренне удивился. – Я думал, мне одному Йок не по душе.

– Да все остальные – просто терпилы. От его занятий никакого прока. – Она поджала губы и рассеянно облизала их, видимо, пытаясь подобрать слова. Их влажный блеск точно понравился бы Йоку – столь же чувственный, как отблескивающий лак на розовых ногтях Кандиды Селесты, теребящей передок блузки. – Сам по себе курс слишком уж, как бы это сказать… детсадовский. Для тех, кто не хочет напрягать мозги до обеда. Можешь считать меня предвзятой…

– Я и сам предвзят, – сказал Калеб абсолютно искренне.

– Думаю, на занятиях я все время чувствовала то же, что и ты, просто никак не могла решиться. Йоку если что и нужно, так только чтобы в классе находились какие-то тела. Если им нечего спросить у него, нечего обсудить или добавить – ему по барабану. Пустая трата времени – эти его занятия. Просто перейти с курса на курс – всегда морока, а если на тебя уже накатила апатия, просто думаешь: ладно уж, досижу, чем-нибудь себя займу. – С губ девушки срывались маленькие белые облачка пара – по форме точь-в-точь «пузыри» для выражения мыслей собачки Снупи из комикса. – Повезло тебе все-таки, что не свернул шею. Зачем ты туда полез, не скажешь?

– Подумал, что срежу дорогу до студсовета, – ответил Калеб, глядя на ее родинку.

– Это ты зря. Тут же тупик. Обойди корпус с другой стороны, через холм.

– Я не знал, что здесь тупик.

– Теперь знаешь.

Калеб одернул полы пальто, убедился, что записи на месте, и перелез через забор во второй раз. Не торопясь, осторожно – не хотелось снова выставить себя неуклюжим олухом, да и как-то боязно было за ушибленные коленки. Девушка подняла большой палец, когда Калебу удалось аккуратно спрыгнуть наземь:

– Вот это я понимаю – грация.

Калеб поклонился, она одарила его шутливыми аплодисментами. На ее улыбку ну никак нельзя было не ответить – и плевать на дурное настроение. У людей вроде нее самый банальный позитив превращался в реальную силу – поди воспротивься такой.

Калеб протянул незнакомке руку:

– Я Калеб Прентисс.

Без предупреждения девушка ухватила его за запястье и притянула слишком близко, подавшись вперед, пока их носы не соприкоснулись. «Ну дела», – подумал Калеб, приоткрывая губы для поцелуя и гадая, как так вышло, что они с незнакомкой миновали все условности и сразу запрыгнули на столь высокую ступеньку межличностного общения. Язык парня свесился изо рта, когда ожидаемого соприкосновения не последовало.

– Кальвин! – выпалила девушка. – Мистер Пр-р-рентис-с! Теперь я вижу, из какого теста вы слеплены. Куда-то торопитесь, хм-м? Хм-м! ХМ-М-М?!

Калеб разразился смехом, больше похожим на рев слона, прозвучавшим странно и по-идиотски, но, по крайней мере, это было забавно. Озорница, тоже посмеиваясь с ним на пару, прислонилась спиной к забору, сжала руку парня в своей и произнесла:

– Меня зовут Мелисса Ли.

– Прекрасная имперсонация. Ты, часом, не дочка Йока?

– Она самая, – выдала девушка серьезно, убирая краешек черного локона от рта.

Калеб застыл соляным столбом, чувствуя, как краснеет. «Она не шутит, что ли?»

– Только не хватайся за сердце. Шучу я, шучу. Моя фамилия – Макгоуэн. Да что с тобой? Расслабься немного.

Да уж, стоило хоть попытаться.

– Подленькая шуточка, – пробурчал Калеб, потирая шею.

– Я смотрю, профессор Йоквер тебя порядочно запугал, – заметила Мелисса Ли.

Почему до сегодняшнего дня она не попадалась ему на глаза? Почему он не познакомился с ней раньше? Неужто Йок и впрямь так тяжко оттоптался на душевном равновесии?

«Я что, до такой степени уязвимый?..»

– Не припомню, чтобы ты много говорила на занятиях, Мелисса.

– А что, хоть кто-то у Йока трещал без умолку?

Она была права. Никто никогда много не говорил – даже тот одержимый писаниной новичок, которому занятия по этике были будто бы взаправду небезразличны.

– Хотя от других студентов в сторону Йока я не слышала ничего, кроме лести, – тем временем продолжила Мелисса Ли. – Мол, оценку получаешь с феноменальной легкостью, за здорово живешь. Стоило уже тогда понять, что дело – пшик. Мне говорили, что его признали самым популярным преподавателем за последние шесть-семь лет, но уже после первых пар поняла, что захватывающий курс философии утащит мой и без того паршивый средний балл в канаву.

– Пошла бы сразу к декану…

– Вот этого точно не хотелось. Сама не знаю почему. Этот тип меня бесит больше, чем Йоквер. Есть в нем что-то… в том, как он смотрит на людей. Будто у него всегда что-то еще на уме, понимаешь?

– О да.

– Не слушает тебя – и ты хоть раз слышал, чтобы он говорил? Жуть как раздражает.

Калеб тоже чувствовал это всякий раз, когда приходилось иметь дело с деканом. Они с девушкой двинулись назад к корпусам и плацу. Ее улыбка, как он подметил, уже не была наполнена лишь мимолетной иронией. Кажется, эта подруга к нему чуть оттаяла.

– Итак, – продолжила Мелисса Ли, – когда ты утром высказал этому индюку все как есть, я чуть взбодрилась и взглянула на вещи в перспективе. До меня дошло, что вот за это я плачу деньги. Ну я и побродила немного по кампусу, подумала… Знаешь, возможно, это мой шанс отправиться куда-нибудь еще.

– А куда?

– Кто знает? Я еще не решила. – Девушка продолжала улыбаться, но на ее лицо пала тень. Оно и понятно, переход в новый университет – задачка почище эмиграции в другую страну. Снова становишься чужаком, приходится разучивать новый сложный язык, знакомиться с новым укладом. Именно это останавливало и самого Калеба.

– Ну, вообще, мне пора в общежитие. Реферат по «Эпиталамиону» сам себя, увы, не допишет. – Будто извиняясь, девушка забавно развела руками.

– Специализируешься на английской литературе? – спросил Калеб.

– Да, и немного – на испанском. Besa mi culo![7]7
  Поцелуй меня в задницу (исп.).


[Закрыть]

– Ясно. «Эпиталамион»… это же Спенсер[8]8
  Эдмунд Спенсер (1553–1599) – английский поэт, старший современник Шекспира, наиболее известный благодаря «Королеве фей», эпической поэме, воспевающей династию Тюдоров и Елизавету I. Часто считается одним из величайших английских поэтов.


[Закрыть], да? Он мне никогда особо не нравился.

– Да и мне. Да и никому, в общем-то, так что, возможно, профессору не придется читать девять других работ на ту же тему, как это было с «Кубла-Ханом» Кольриджа, «Одой греческой вазе» Китса и «Вороном» Эдгара По.

Говард Мурхед, преподаватель английской литературы, ценил сонеты Шекспира превыше всего, а о них никто никогда не писал, так как все они были обманчиво друг на друга похожи. Калеб хотел обсудить это с девушкой, одолжить пару книжек, поделиться некоторыми соображениями, но она, похоже, торопится, а он ее зазря тормозит.

– Что ж, тогда – удачной работы. Было приятно с тобой пообщаться.

– Взаимно. Бывай.

Он смотрел, как девушка пересекает поле высохшей травы скорой, но несколько тяжеловатой, лишенной воздушности поступью. Ее волосы чуть трепал ветерок. Тут Калеб понял, что уже довольно долго думает кое о чем, и голос разума тут же взялся осаждать: «Нет-нет, не делай этого, чувак, ты опять сядешь в глубокую лужу», – но голос был всего лишь голосом – ничто другое не препятствовало. Поэтому, когда уже пятьдесят добрых метров разделили парочку друг с другом, Калеб окликнул:

– Эй, Мелисса, раз завтра у нас нет занятий, не хочешь позавтракать вместе?

Она повернулась к парню лицом и отступила еще на несколько шагов.

– Ладно, я согласна! Сможем вдоволь поговорить о джихадизме, порнографии, Руби-Ридж, цензуре и карликах.

– Ну да. Значит, в кафетерии – в восемь?

Она махнула рукой в знак согласия, будто говоря: «Бог с тобой».

Когда Мелисса Ли скрылась из виду, Калеб полез в карман пальто, чтобы убедиться, что записи не потерялись. Бумаги агрессивно зашуршали от прикосновения. Он сложил их еще тщательнее, чем прежде, снова медленно перебрался через забор, остерегаясь на сей раз колючек, и осторожно приземлился с другой стороны.

Прячась за тонкими ветвями, Калеб прокрался к грязному окну. Ладони снова вспотели, и парень понюхал свои руки, чтобы убедиться, что они не смердят этиловым спиртом. Прижавшись всем весом к краю рамы, Калеб надавил на петли. Защелка, которую он сломал неделей ранее, открылась.

Переступив с ноги на ногу, Калеб сел на корточки и уставился в темноту уединенной комнаты, располагавшейся внизу, впервые ясно осознав, насколько же она смахивает на склеп.

«Ну, что же сегодня снится ангелам?»