Текст книги "Главная тайна Библии. Смерть и жизнь после смерти в христианстве"

Я надеюсь, что наш краткий обзор в первых двух главах дает хотя бы набросок той сумятицы представлений, с которой мы сталкиваемся на каждом углу в мире и в церкви. Настала пора сформулировать ключевые вопросы, на которых построена вся эта книга, и дать представление о том, что мы будем рассматривать и какие решения искать в последующих главах.

Первые два вопроса невольно напоминают о себе, хотя им не посвящена особая глава. Во-первых, откуда мы черпаем знания обо всем этом? Я принадлежу Церкви Англии, которая входит в состав Всемирного сообщества англиканских церквей, и моя церковь утверждает, что ее учение основано на Писании, традиции и разуме, смешанных в нужной пропорции.²⁷ Я подозреваю, что во многом наши нынешние представления о смерти и загробной жизни никак не связаны с этими тремя составляющими, но их корни – в окружающей культуре, и это породило полухристианские (в лучшем случае) неформальные традиции, которые необходимо пересмотреть в свете библейского учения. Фактически Писание содержит такие истины о будущей жизни, о которых большинство христиан и почти все нехристиане ничего не знают. Разумеется, любые свидетельства парапсихологии и подобных знаний или так называемых переживаний смерти могут иметь определенное значение, но их часто смешивают с накопленной народной мудростью. Нас же заботит то, что лежит дальше этих знаний, а потому нам предстоит обратиться к забытым богатствам самой христианской традиции, в центре которой стоит Писание.

Во-вторых, есть ли у нас бессмертные души, и если есть, то каковы они? И опять многие христиане и приверженцы околохристианских традиций считают, что у нас есть «души», которые надо «спасать», и что «душа», обретшая «спасение», – эта та «часть» человека, которая «идет на небо после нашей смерти». Однако все эти мнения почти никак не подтверждает Новый Завет, и в частности – учение Христа. Иисус изредка мог употребить слово «душа», но вкладывал в него смысл еврейских и арамейских слов, которые указывают не на бесплотную часть, скрытую под внешней оболочкой временного тела, но скорее на то, что мы назвали бы всем «человеком» или «личностью» – тем, кто встречается с Богом. Что же касается бессмертия, в 1 Тим 6:16 утверждается, что бессмертен только Бог, а в 2 Тим 1:10 сказано, что оно возникло совсем недавно и потому доступ к нему дает преимущественно Евангелие. Другими словами, представление о том, что каждый человек имеет бессмертную душу, которая составляет самую существенную его часть, не находит поддержки в Библии.

В-третьих, отправной точкой для размышления христианина по всем этим вопросам должно стать воскресение Иисуса. Но чтобы понять, каков смысл этого события, что оно значило для первых учеников и почему они сделали из него именно такие выводы, нам нужно рассмотреть представления о жизни после смерти в среде Иисуса, то есть представления иудаизма I века, с его ветхозаветными корнями и на фоне окружающей его римской и греческой культуры. Поэтому в третьей главе мы рассмотрим представления античного мира о жизни после смерти, а в частности, радикальную и революционную природу иудейской веры в воскресение, которая была широко распространена в дни жизни Иисуса; этот контекст позволит нам в четвертой главе обратиться к вопросу: что можно сказать о воскресении Иисуса?

Это подведет нас ко второй, и центральной, части книги, где я буду рассматривать вопрос, в чем же состоит окончательная христианская надежда – как для всего мира, так и для нас. В этом вопросе три отдельные темы, внутри которых также существуют собственные подразделы: во-первых, что мы можем сказать о будущем всей вселенной; во-вторых, что мы имеем в виду, когда говорим, что Иисус «снова придет судить живых и умерших»; и в-третьих, что для нас означает вера в «воскресение тела и вечную жизнь». С этим связан еще один вопрос, но он показался мне столь важным, что я посвятил ему отдельную маленькую книжку:²⁸ где находятся умершие сейчас, особенно умершие христиане? Что можно сказать о них теперь? Надо ли молиться за них или, вероятно, даже молиться им? Можно ли установить с ними контакт? Что такое «сообщество святых»? И наконец, еще один немаловажный вопрос: как христиане должны оплакивать умерших? В данной книге я посвятил всем этим темам главу, куда также входит раздел о вечной погибели.

Затем в третьей, и последней, части книги мы вернемся от прошлого (Часть I) и будущего (Часть II) к настоящему, чтобы задаться вопросом: как нам прославлять эту весьма конкретную надежду и как жить ею сегодня в нашей культуре? Что она означает, в частности, для миссии церкви и ее труда в мире? На что похожа эта «надежда», если мы увидим ее не в будущем, но в настоящем? Какие сюрпризы она в себе таит?

Таким образом, вся эта книга представляет собой размышление над молитвой Отче наш, где говорится: «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе». Это одно из самых мощных и радикальных утверждений из всех, что мы знаем. Как я понимаю, великим ответом на эту молитву был день воскресения Христа, а еще один полный и окончательный ответ прозвучит тогда, когда в Новом Иерусалиме небеса соединятся с землей. В день воскресения Христа сама Надежда, в буквальном смысле обретшая человеческое лицо, потрясла весь мир, потому что она явилась из будущего в настоящее. Окончательная надежда не перестает нас удивлять отчасти потому, что мы не знаем сроков ее осуществления, а отчасти потому, что у нас есть для нее только образы и метафоры, но мы полагаем, что эта реальность превзойдет наши ожидания и будет еще удивительнее. Есть надежда и в промежуточном периоде – то, что происходит сегодня как осуществление воскресения Христа и предвкушение Последнего дня; она также удивительна, потому что без нее мы остаемся в царстве энтропии и молчаливо соглашаемся с настроением большинства, глядя, как многое меняется к худшему, а мы ничего не можем с этим поделать. Но мы ошибаемся. Наша задача в теперешнее время – ия надеюсь, если это угодно Богу, данная книга тоже способствует ее осуществлению – стать людьми воскресения между первой Пасхой и Последним днем, чтобы наша христианская жизнь, как общественная, так и личная, наше поклонение Богу и наша миссия стали знаком первого события и предвкушением второго.

3. Надежда первых христиан в историческом контексте

В пятницу 25 октября 1946 года в 20:30 в большом зале Королевского колледжа в Кембридже состоялась первая – и последняя – встреча двух величайших философов XX века. Эту встречу нельзя назвать теплой. Через какое-то время люди, присутствовавшие на встрече, стали сравнивать свои отчеты о ней и так и не смогли прийти к согласию относительно того, что же именно там происходило.

Философов звали Людвиг Витгенштейн и Карл Поппер. Витгенштейн уже был окружен атмосферой почитания, многие поддались чарам его революционных идей. Он был председателем Кембриджского клуба моральных наук (в Кембридже под «моральной наукой» понимали философию). Однако многие философы, включая Поппера, относились к нему с большой подозрительностью. Поппер только начал свое восхождение к славе и недавно опубликовал английский перевод своего шедевра «Открытое общество и его враги».¹ Оба философа были ассимилированными евреями, оба выросли в довоенной Вене: Витгенштейн рос в богатой семье, так что весь мир лежал у его ног, Поппер – в куда более скромной обстановке. Поппер желал продемонстрировать несостоятельность методов Витгенштейна и получил такой шанс. Он приехал в Кембридж сделать доклад, в котором мог непосредственно напасть на великого коллегу. Вечер был холодным, в камине горел огонь, Витгенштейн сидел возле камина. Многие из присутствовавших уже были на тот момент или стали позже знаменитыми философами: Бертран Рассел, Питер Гич, Стивен Тулмин, Ричард Брэйтвэйт. Иные же потом выбрали другие профессии, например стали юристами. Многие из присутствовавших на встрече двух философов еще живы и прекрасно помнят об этом событии. По крайней мере, они так утверждают.

Поппер мог не подозревать о том, что не в обычае Витгенштейна выслушивать весь доклад целиком, или что тот славится грубостью и высокомерием, или что он нередко покидает такие встречи, не дожидаясь их завершения. Как бы там ни было, в тот вечер – и здесь начинаются расхождения в показаниях очевидцев – Витгенштейн прервал Поппера, и философы начали обмениваться язвительными репликами. В какой-то момент Витгенштейн взял кочергу из камина и помахал ею. Вскоре он покинул комнату и не возвращался на это собрание.

Очень быстро мир наполнился слухами о том, что же там случилось. Поппер получил письмо из Новой Зеландии, где его спрашивали, правда ли, что Витгенштейн угрожал ему раскаленной кочергой. Великие умы, присутствовавшие на той встрече, до нынешнего дня так и не могут определить, что же там произошло. Одни говорят о раскаленной кочерге, другие уверяют, что она была холодной. Одни утверждают, что Витгенштейн махал кочергой, чтобы подчеркнуть значимость своих слов (и это вполне в его стиле); другие, включая самого Поппера, – что тот таким образом угрожал оппоненту. Одни говорят, что Витгенштейн ушел после гневного спора с Расселом и что когда тот вышел из комнаты, Поппер предложил как пример очевидного морального принципа такой: «Не следует угрожать приглашенным докладчикам кочергой». Другие же, включая Поппера, уверяют, что Витгенштейн вышел, когда услышал эти слова. Одни говорят, что он хлопнул дверью, другие утверждают, что он вышел тихонько. Это удивительная история, и недавно она стала основой для популярной книги.² Главный вывод ее авторов сводится к тому, что, вероятнее всего, Витгенштейн вышел прежде, чем Поппер сделал свое замечание. Возможно, Поппера подвела память: для него ставка была слишком велика – как на личном, так и на профессиональном уровне, – и ему уж очень хотелось, чтобы эта история закончилась блестящей победой над Витгенштейном. Вскоре он действительно одержал такую победу, а потом стал верить в собственную версию событий.

Многие люди не могут прийти к согласию относительно простых и ясных мелочей. Однако никто не сомневается в том, что данная встреча действительно состоялась. Никто не сомневается в том, что Витгенштейн и Поппер были там главными противниками, а Рассел играл роль главного судьи. Никто не сомневается в том, что Витгенштейн действительно размахивал кочергой и что он внезапно покинул встречу.

Я привел эту историю с очевидной целью. Среди юристов принято говорить, что, хотя свидетели представляют различные версии события, это не значит, будто события не было. И особенно интересно такое расхождение показаний, когда все свидетели – высокообразованные люди, профессионально занимающиеся такими предметами, как познание и истина. Но в данном случае это им не помогло. Новый Завет говорит о важнейшем событии, без которого не был бы возможен сам Новый Завет, и это событие произошло где-то за пятьдесят лет до того, как о нем появились первые подробные рассказы, причем их детали не полностью совпадают. Некоторые люди говорят, что это заставляет усомниться в том, что то событие в первый день Пасхи вообще произошло. Четыре евангелия, а также письма апостола Павла и Деяния – это свидетели, правда древние, так же, как и свидетели события с Витгенштейном и кочергой. И тогда перед нами встает очевидный вопрос: что же там произошло? И насколько пустой оказалась гробница тем пасхальным утром?

Новый Завет говорит о важнейшем событии, и это событие произошло где-то за полвека до того, как о нем появились первые подробные рассказы, причем отличающиеся друг от друга.

И тут мы ввязываемся в дискуссию, которая в западных церквах ведется уже более ста лет. Архиепископ Кентерберийский Вильям Темпл откладывал свое рукоположение до момента, пока не разобрался со своими представлениями и не пришел к выводу, что верит в телесное воскресение Иисуса. Позже священники и даже епископы не всегда следовали его примеру: так, Дэвид Дженкинс породил бурные споры, высказавшись о пустой гробнице, костях Иисуса и хитрых обманщиках – хотя, как и встреча Поппера с Витгенштейном, эти слова получили интересную иную жизнь в устной и письменной традиции. Что мы должны думать о воскресении Иисуса и почему?

Этот вопрос часто смешивали с некоторыми родственными, но совершенно другими вопросами, так что сегодня бывает трудно очистить сознание людей, чтобы сосредоточить внимание на главной теме. Это не вопрос, все ли, что написано в Библии, правда. Это не вопрос, существуют ли чудеса. Это не вопрос, верим ли мы в то, что называем «сверхъестественным». Это не вопрос, жив ли Иисус сегодня и можем ли мы Его познать. Если мы будем рассматривать событие Пасхи просто как показательный пример для одного из перечисленных вопросов, то мы рискуем потерять направление.

И мы не вправе утверждать, хотя многие пытались это сделать, что поскольку нам известны законы природы, а в I веке люди о них мало что знали, то, значит, Иисус не мог воскреснуть из мертвых. В другой книге я подробно рассматривал этот вопрос и мог показать, что в Древнем мире совершенно никто – за исключением евреев – не верил в то, что умершие возвращаются к жизни, а евреи не верили, что кто-либо уже воскрес или что кто-либо может воскреснуть в одиночку, опережая всеобщее воскресение.³ Но даже если мы разобрались бы с этим, перед нами остается множество других серьезных вопросов. Во что именно верили первые христиане? Почему, говоря о своей вере, они упоминали воскресение? Можно ли рассматривать вопрос о пустой гробнице и телесном воскресении исторически – или же тут можно либо верить, либо не верить? Чем в этом нам поможет история, какую роль здесь играет вера и как эти две вещи сочетаются между собой? Это не просто вопрос, что мы можем знать, но и как мы получаем такое знание; и тогда – это вопрос о самом процессе познания.

Эдмондс и Айдинау, авторы книги о встрече Поппера с Витгенштейном, пользовались в своем исследовании двумя основными методами. Во-первых, они опросили очевидцев, чтобы убедиться, что в их распоряжении свидетельства из первых рук. Во-вторых, авторы реконструировали контекст этой встречи – образ жизни и планы двух ее основных героев. А затем они постарались создать связное историческое повествование, не утверждая, что оно абсолютно верно, но что это наиболее правдоподобная версия, которая позволяет объяснить расхождения в показаниях.

Нам предстоит сделать нечто подобное в вопросе о пустой гробнице и самом событии Пасхи. Свидетели – если они таковыми были – перед нами. Их представляет нам Новый Завет. Мы можем достаточно полно восстановить контекст: представления и ожидания иудеев той эпохи, общественную жизнь Иисуса, верования и надежды его первых последователей. Правда, тут есть третий элемент, который отличает событие I века от встречи, произошедшей в 1946 году в Кембридже. Философские вопросы, которые там обсуждались и которые вызвали горячий интерес, принадлежали тому времени и потеряли свою остроту. Поппер все больше «устаревает»; блестящее наследие Витгенштейна глубоко неоднозначно. Мы не можем сказать, изучая труды последующих философов, кто же «одержал победу» в том споре, да и можно ли вообще говорить о победе. Даже если сегодня кто-то утверждает, что один из соперников превосходит другого, это не проливает свет на десятиминутный горячий спор в Кембридже. Но с пасхальным событием все обстоит иначе. Что бы там ни произошло, оно породило нечто совершенно новое, и это новое всегда указывает на данное событие как на момент своего рождения. Поэтому нам придется рассмотреть процесс зарождения христианства и подумать, что же послужило для него толчком. Пусть версии наших свидетелей расходятся в деталях, но все равно – что-то ведь там должно было произойти.

Поскольку я подробно уже рассматривал все эти вопросы, мы можем сразу перейти к основной теме. В данной главе я хочу найти место представлений первых христиан о жизни после смерти на карте представлений античного мира – как язычников, так и иудеев. Мы получим удивительные результаты, которые позволят нам в следующей главе вернуться к самим повествованиям о воскресении, и мы сможем свежими глазами взглянуть на их характер и происхождение, а также задуматься о том, какие возможности это открывает перед историком.

Итак, начнем с вопроса: как Древний мир представлял себе загробную жизнь? Тут я кратко суммирую массу свидетельств, которые подробно описаны в другой работе.

Согласно представлениям древних язычников, по дороге в подземный мир можно было двигаться лишь в одном направлении. Смерть всесильна, от встречи с ней невозможно уйти, а попав в ее царство, оттуда не выбраться. Каждый понимал, что это – неразрешимая проблема. В общем можно сказать, что в античном язычестве было два направления: одни, подобно теням у Гомера, хотели бы получить новое тело, но знали, что это невозможно; другие же, например последователи Платона, не хотели снова жить в теле, потому что быть бесплотной душой намного лучше.

В этом мире слово «воскресение» – звучало ли оно на греческом, латинском или еще каком-то языке – никогда не обозначало «жизнь после смерти». «Воскресение» всегда указывало на новую жизнь в теле после «жизни после смерти» любого рода. Когда древние люди говорили о воскресении – неважно, отрицали они его (как все язычники) или утверждали (как многие иудеи), – они говорили о двухэтапном событии, где собственно воскресению, то есть новой телесной жизни, предшествовал промежуточный период, когда тело было мертво. Таким образом, «воскресение» для них не было красивым и полным драматизма выражением, каким можно было бы обозначить то, что происходит с человеком сразу после смерти. Оно описывало то, что может произойти (хотя большинство людей отрицало такую возможность) через какое-то время после этого. Именно такой смысл имело слово «воскресение» в античном мире, пока, уже после появления христианства, не было переиначено гностиками во II веке. Большинство древних людей верили в загробную жизнь; у многих существовали на этот счет сложные и четкие представления, о чем тут нет возможности говорить; однако за пределами иудаизма и христианства (возможно, также зороастризма, хотя датировка этого явления вызывает споры) никто из них не верил в воскресение.

По сути слово «воскресение» относилось именно к тому, что происходит с телом; отсюда позднейшие споры о том, как Бог совершит это: начнет ли Он с сохранившихся костей или создаст новые, и тому подобное. Такие разговоры могли вести только те, кто верил, что в итоге получится нечто, как бы мы сказали, осязаемое и физическое. Древние люди верили в существование призраков, духов, видений, галлюцинаций и тому подобного. Большинство древних в это верили. Но они ясно осознавали, что такие феномены не имеют отношения к «воскресению». Когда говорится, что Ирод думал, будто Иисус – Иоанн Креститель, восставший из мертвых, он не представлял его в виде призрака.⁴ Слова о воскресении – слова о теле. Это чрезвычайно важно понять, учитывая, что многие современные авторы продолжают ошибочно использовать слово «воскресение» как точный синоним для «жизни после смерти» в популярном значении данного выражения.

Древние слова о воскресении – слова о восстании тела из мертвых в буквальном смысле.

Из этого можно сделать один важный вывод. Когда первые христиане говорили, что Иисус воскрес из мертвых, они понимали, что говорят о событии, которое никогда ни с кем иным не происходило и которого никто не мог ожидать. Они вовсе не утверждали, что душа Иисуса отправилась вкушать блаженство на небесах. Они также не говорили, что Иисус стал божеством. Это просто не входит в значение слова «воскресение»: ни в иудейском, ни в языческом мире не существовало представлений о том, что воскресение как-либо связано с обожествлением. Когда древние римляне провозглашали, что недавно умерший император взошел на небеса и стал божеством, никому в голову не приходило, что кесарь восстал из мертвых. Исключение подтверждает правило: люди, которые верили, что Нерон вернулся к жизни (можно думать, что это в чем-то близко к вере в возвращение Элвиса к жизни, несмотря на то, что его могила всем известна и привлекает к себе почитателей), не думали, что он сейчас обитает на небесах.

Что же происходило в иудейском мире? Одни евреи думали так же, как те язычники, которые отрицали будущую жизнь вообще, особенно жизнь в теле. Всем известно, что такого убеждения придерживались саддукеи. Некоторые евреи соглашались с теми язычниками, которые говорили о прекрасном, хотя и бесплотном, состоянии душ после смерти. Ярким примером такого направления был философ Филон Александрийский. Но большинство иудеев того времени верили в будущее воскресение: Бог будет заботиться о душе умершего до Последнего дня, когда даст своему народу новые тела и когда Он будет судить и преобразовывать весь мир. Именно в этом смысле Марфа поняла слова Иисуса по поводу смерти Лазаря, потому что она отвечает: «Знаю, что [Лазарь] воскреснет в воскресение, в последний день».⁵ Вот что означало тогда слово «воскресение».⁶

В короткий период своего общественного служения Иисус просто подтверждал, что согласен с представлениями иудеев о воскресении. Он придал новый смысл многим понятиям того времени – не в последнюю очередь это касается идеи «царства Божьего». С помощью многочисленных загадочных притч и символических действий Иисус хотел сказать, что верховное правление Бога уже устанавливается в мире, хотя не так, как себе представляли или как того желали его современники. Но непохоже, чтобы он пытался придать новый смысл воскресению. А когда Иисус вскользь упоминал о воскресении, его ближайшие последователи, как мы вскоре увидим, не понимали, о чем он говорит.

В одном споре о воскресении, когда саддукеи задали ему хитроумный вопрос, который должен был выставить эту идею на посмешище, Иисус отвечает в самой традиционной манере. Возможно, он ответил более удачно, чем это сделали бы фарисеи, но в целом его слова не выходят за рамки обычных иудейских представлений.⁷ Иисус говорил о «воскресении» как об определенном событии в будущем, когда все праведники восстанут к жизни; он также дал понять, что после воскресения некоторые вещи изменятся, так что там не будет иметь никакого значения, кто с кем состоял в браке в земной жизни, – именно последним вопросом хотели поставить его в тупик саддукеи. [Замечу попутно, что, вопреки распространенному толкованию слов Иисуса, Он не говорил, что после воскресения праведники станут ангелами, но лишь то, что в некотором смысле они будут подобны ангелам (Матфей, Марк) или равны ангелам (Лука).] В евангелиях, если не считать этого спора, практически единственное указание на «воскресение» есть у Матфея (13:43), где Иисус утверждает, что в последний день праведные воссияют подобно солнцу в Царстве Отца. Это место перекликается с Книгой пророка Даниила (12:3), а потому можно предполагать, что речь тут идет о воскресении. Когда Иисус говорит о награде, ожидающей народ Божий, он просто упоминает «воскресение праведных» в обычном для иудеев смысле (Лк 14:14). Одно речение, приведенное в Евангелии от Иоанна (5:29), посвящено грядущему воскресению как праведных, так и нечестивых.

Это полностью соответствует представлениям иудеев I века. Иисус придал новый смысл представлениям о Царстве и мессианстве, но как будто ничего принципиально нового о воскресении не говорит.

Однако здесь есть одно исключение: когда Иисус говорит ученикам, что ему надлежит умереть, а через три дня воскреснуть. Конечно, многие ученые утверждают, что это «поддельное» пророчество, вложенное в уста Иисуса церковью позднее, задним числом. Я подробно разбирал этот вопрос и объяснял, почему придерживаюсь противоположного мнения: человек, который делал то, что делал Иисус, и мысливший так, как Он мыслил, вероятнее всего должен был предвидеть свою смерть, говорить о ней языком апокалиптических образов и метафор и придавать ей, как то раньше делали маккавейские мученики, какой-то важный с точки зрения спасения смысл. В том мире любой человек, размышляющий о подобных вещах, просто не мог не сказать в конце: «И Бог оправдает меня после смерти». И оправдание, на которое там надеялись, безусловно заключалось в воскресении – об этом опять же нам говорит Вторая книга Маккавейская.

Но ученики, как это описано в евангелии, просто не могли понять, о чем говорит Иисус. Его загадочные слова, опирающиеся на апокалиптическую метафору о Сыне Человеческом, явно содержали какой-то смысл, и ученики старались его расшифровать, но у них ничего не получалось. Менее всего они были готовы поверить в то, что возвестивший наступление царства Иисус, в котором они уже готовы были увидеть Мессию от Бога, будет казнен руками оккупантов-язычников. Абсолютно никому не приходит в голову мысль: «Ну да, все нормально – Он должен пойти на смерть, чтобы нас спасти, а вскоре затем снова воскреснет». Поэтому когда Иисус, похоже, действительно пытается придать новый смысл иудейским представлениям о воскресении, намекая на то, что это событие произойдет с ним одним, ученики совершенно не понимают, о чем идет речь. Когда Он просит их никому ничего не рассказывать о преображении, «пока сын человеческий не будет воздвигнут из мертвых», озадаченные ученики начинают размышлять между собой о том, что это значит – «будет воздвигнут из мертвых».⁸ Нельзя сказать, что они ничего не знают о воскресении. Но им не могло прийти в голову, – несмотря на то, что Ирод мог подумать подобное относительно Иоанна Крестителя, – чтобы, как на то намекали слова Иисуса, подобное могло произойти с отдельным человеком прежде всеобщего воскресения. Это наиболее правдоподобное объяснение поведения как Иисуса, так и учеников. Оно прекрасно вписывается во все, что мы знаем о культурном контексте, об их мышлении и мотивациях.

И тогда становится очевидным, что распятие Иисуса разрушало все их надежды. Никто из них не мог бы сказать: «Все в порядке – Он вернется к нам через пару дней».⁹ Равным образом никто не мог бы сказать: «Что же, зато Он теперь на небесах у Бога». Их не интересовало «царство» такого рода. Прежде всего, сам Иисус учил их молиться о том, чтобы это царство наступило «и на земле, как на небесах». Они должны были говорить (и эти слова также точно соответствуют тому, что мы знаем о I веке) примерно так: «А мы надеялись, что Он есть Тот, Который должен избавить Израиля» (Лк 24:21), – и должны были сделать вывод: «Но они Его распяли, значит, наши надежды были ошибкой». Надо заметить, что крест уже тогда имел определенное символическое значение в Римской империи, и лишь потом христианство наделило его новым смыслом. Крест как бы говорил: мы, римляне, распоряжаемся в этой стране, и, если вы окажетесь на нашем пути, мы вас уничтожим, причем самым ужасным образом. Распятие означало, что царство Бога не пришло. Распятие того, кто претендовал на роль Мессии, означало, что Он вовсе не Мессия. И когда Иисуса распяли, каждый ученик понимал это однозначно: мы надеялись на него напрасно. Мы проиграли. Каковы бы ни были их ожидания и что бы ни говорил им Иисус, для них надежда обернулась прахом. Они были рады уже тому, что им удалось скрыться, спасая свою жизнь.

Когда Иисуса распяли, для каждого ученика это стало поводом разочароваться в нем – Иисус не оправдал надежд.

Вот в каком мире на сцену неожиданно выходит христианство – нечто новое и в то же время не совсем новое.

Что же мы увидим, если попытаемся найти место для этого внезапно возникшего движения на карте представлений тогдашнего иудаизма в более широком контексте язычества?