Текст книги "Симон Визенталь. Жизнь и легенды"

2. Роковая ошибка

Хеншель Визенталь погиб не за ту армию: Галицию оккупировали русские и, подобно большинству других жителей Бучача, Роза Визенталь вместе с родителями и двумя маленькими сыновьями вынуждена была из города бежать. Сначала – во Львов, а потом – в Вену. Они поселились на «Острове мацы». Так жители Вены окрестили еврейский квартал в районе Леопольдштадт, располагавшийся между Дунайским каналом и Дунаем. В квартале проживали несколько десятков тысяч евреев – как урожденных венцев, так и приезжих. Многие из них были беженцами с востока.

В городе мощенных булыжником тротуаров, которые, как пишет Агнон, «были непривычны для жителей маленьких городков, тем более для тех из них, кто привык к бычачской грязи», Визенталю все казалось новым и интересным. В Вене были просторные парки, роскошные дворцы и бульвары, многоэтажные дома, большие магазины, кафе и автомобили. Уроженец маленького городка, только что потерявший отца, он пошел в школу, и это тоже стало для него совершенно новым переживанием. Школа была еврейская, но уроки велись на немецком.

Визенталь помнил, как в ноябре 1916 года их отпустили с уроков поглазеть на похороны императора Франца-Иосифа. Однако среди десятков тысяч детей, столпившихся вдоль дороги, по которой шла похоронная процессия, находился еще один еврейский мальчик. Он был старше Визенталя примерно на три года и запомнил главным образом стоявший в тот день пронизывающий холод. Мальчика звали Бруно Крайский; впоследствии он станет главой австрийского правительства. «Когда наконец-то появилась процессия, – пишет он в своих мемуарах, – мне показалось, что весь мир окрасился в черный цвет. Это был абсолютно черный парад. На лицах людей читались боль и тревога: что же теперь будет?»

Через несколько месяцев после этого умер дед Визенталя.

Смерть императора и конец войны ознаменовали наступление новой эпохи; Роза Визенталь и ее сыновья вернулись в Бучач. Так же поступили и многие другие тамошние евреи. Как пишет Агнон, «из любви к своему родному городу и из-за того, что поняли: в других местах, где они жили, не было ничего хорошего». Товарный склад Визенталей был разграблен, но их дом оказался одним из немногих, который не пострадал.

После того как русские потерпели поражение и отступили, Восточная Галиция стала независимым государством, однако вскоре перешла под власть Польши. Поляки, пишет Агнон, были «господами жестокими», «они не умели ничего делать с умом и потому зверствовали. Они не ведали жалости и издавали один указ суровее другого… В городе воцарилась ужасающая бедность, работы становилось все меньше и меньше. Люди не знали, что им есть и чем кормить своих нежных птенцов». Кроме того, многих жителей убила разразившаяся в городе эпидемия тифа. Тем не менее Роза Визенталь сумела бизнес своего мужа возродить. Старшего сына она отослала на несколько месяцев обратно в Вену, к бабушке.

В 1920 году поляки воевали с большевистской Россией, и им помогала конница гетмана Украины Семёна Петлюры, бойцы которого были известны своим жестоким отношением к еврейскому населению. Бесчинствовали они и в Бучаче. Визенталь рассказывает об одном из них, появившемся перед ним внезапно, когда он шел по улице, и просто так, из чистого удовольствия, ткнувшем его саблей в бедро.

Через три года, в возрасте пятнадцати лет, Визенталь пошел в гимназию. Гимназия была светская; уроки в ней велись на польском языке, занятия проводились в том числе по субботам. Визенталю надо было думать о будущей профессиональной карьере и готовиться к переезду в места более перспективные, чем Бучач. На фотографии того времени он изображен в светской одежде, с галстуком, без головного убора, в компании подростков, одетых в костюмы, напоминающие униформу еврейского бойскаутского движения «Ашомер-Ацаир».

В 1922 году умерла его горячо любимая бабушка, вернувшаяся уже к тому времени в Бучач, а через год случилась еще одна беда: его младший брат Гилель упал с большой высоты и повредил позвоночник. Мать повезла его к врачам в Вену, и примерно полгода Визенталю пришлось прожить без нее. В конце концов мать привезла Гилеля домой, но через несколько месяцев он умер.

Дочь Визенталя Паулинка Крайсберг утверждает, что в жизни отца его мать была фигурой доминирующей, но ему казалось, что Гилеля она любила больше, чем его. Однако сам Визенталь говорил об этом мало, а о своих чувствах – будь то любовь, зависть, печаль или боль – вообще предпочитал умалчивать. Он не рассказывал, как ему стало известно о гибели отца и как это известие на него повлияло; не рассказывал об отношениях с братом и что он чувствовал, когда тот скончался; не рассказывал о похоронах брата и о том, как прошли семь дней скорби. В своих автобиографических интервью он всегда окружал себя подобием защитной стены, в качестве которой использовал свои коронные истории, вроде рассказа о том, как украинский всадник ранил его в бедро. Впрочем, интервьюеры большего от него и не требовали.

В гимназии он встретил главную любовь своей жизни – и будущую жену – Цилю Мюллер. Она была дальней родственницией Зигмунда Фрейда и к тому времени тоже лишилась отца. «Я был счастлив, – вспоминал Визенталь. – У меня была девушка, которая меня любила, и я ее тоже очень любил». По его словам, он рассказывал ей веселые истории и она много смеялась. Однажды он нарисовал ее карандашный портрет. На нем изображена пухленькая девочка, погруженная в чтение и закрывающая уши руками, как будто хочет полностью отключиться от внешней реальности и защитить от нее свой внутренний мир. Лицо у нее очень печальное. Судя по всему, они говорили друг с другом по-польски и на идише. Все считали, что они поженятся.

Произошло и еще кое-что. Роза Визенталь вышла замуж за уроженца Вены Ицхака Гальперина, проживавшего в карпатском городе Долина, и уехала жить к нему. Визенталь воспринял это болезненно. Перед отъездом Роза договорилась с семьей Цили, что сын будет жить у них, но время от времени Визенталь ездил к матери и отчиму в гости. Отношения с отчимом у него не сложились; у Гальперина были сыновья от предыдущего брака.

В то время Визенталь много рисовал и хотел стать художником, но мать убедила его учиться на архитектора. В этом имелся свой резон: его отчим занимался производством строительной плитки.

На выпускных экзаменах Визенталь поначалу провалился. Сам он объяснял это тем, что учащимся-евреям приходилось прилагать больше усилий, чтобы получить хорошую оценку. Тем не менее Циля сдала экзамены с первого раза. Однако в конце концов он все-таки экзамены выдержал и поехал учиться в Прагу. Вообще-то он хотел учиться в «Львуве» (как называли Львов поляки), так как тот был ближе к Бучачу, но, по его словам, евреев там на вступительных экзаменах проваливали.

Ему было уже примерно двадцать и, как всякий польский гражданин, он был обязан идти в армию. Не исключено, что это послужило еще одной причиной, по которой он поехал в Прагу (если, конечно, подобно многим другим юношам, не получил освобождения от службы). Так или иначе, «Злата Прага» (или, как ее еще называют, «город ста башен») встретила еврейского студента из Бучача приветливо.

Циля осталась дома, и в каникулы он ездил ее навещать.

В новой – демократической – Европе двадцатые годы были временем надежд. Поступив в Чешский технический университет, Визенталь с головой окунулся в бурную культурную жизнь Праги. Это была эпоха смелого, свободного, опьяняющего авангарда.

Визенталь впервые увидел полицейских, которых не надо было бояться. Присутствие множества иностранных студентов создавало в городе космополитическую атмосферу. В первый раз в жизни он пил и развлекался в компании молодых юношей и девушек своего возраста, которые не были евреями. Его друзья-студенты изучали скульптуру и живопись; вместе с ними он бывал на киностудии. Это были лучшие годы в его жизни. Иногда он выступал в еврейском студенческом кабачке, рассказывая со сцены анекдоты. Еврейская студенческая организация носила ивритское название «Атхия»[4]4
  «Атхия» – «Возрождение».


[Закрыть].

В Праге Визенталь заинтересовался сионизмом. Сначала он вступил в партию «ревизионистов» – оппозиционное крыло сионистского движения, возглавлявшееся известным журналистом Владимиром (Зеевом) Жаботинским. Ревизионисты требовали пересмотра политики председателя Всемирного сионистского профсоюза Хаима Вейцмана, казавшейся им чересчур соглашательской. С точки зрения политической терминологии тех лет они были «правыми»; противники Жаботинского уподобляли его Муссолини и даже Гитлеру. Впоследствии Визенталь рассказывал, что во время учебы в Праге перед Жаботинским преклонялся и дважды с ним встречался; судя по всему, он имел в виду, что присутствовал на одной из лекций Жаботинского и на его пресс-конференции. Однако в движении ревизионистов он пробыл недолго. «Они были высокомерными и считали, что владеют монополией на истину», – сказал он Гелле Пик. Когда ревизионисты раскололись и от них отделилась «Партия еврейского государства», во главе которой встал журналист и политик Меир Гроссман, Визенталь перешел в нее. В 1935 году Жаботинский и его сторонники вышли из Всемирного сионистского профсоюза, но «Партия еврейского государства» в нем осталась. С политической точки зрения она – в сравнении с партией ревизионистов – была ближе к центру.

Таким образом, Визенталь стал политиком и сионистом еще до Холокоста, причем до конца своих дней оставался человеком правых взглядов. Тем не менее во время учебы в Праге веселое времяпрепровождение, похоже, интересовало его больше, чем политические распри в сионистском движении.

В 1932 году отчим отказался платить за его учебу в Праге, и Визенталь уехал во Львов. Там ему пришлось начать учиться практически заново.

Львов был основан в середине XIII века и имел важное значение. Центр Львова носил на себе явные следы венского влияния, там был даже оперный театр. Накануне Второй мировой войны во Львове проживало около трехсот тысяч жителей, и треть из них были евреями. В Польше более многочисленные еврейские общины были только в Варшаве и Лодзи. Остальное население города состояло преимущественно из поляков и украинцев, которые друг с другом враждовали. Однако и те и другие обвиняли в своих бедах евреев.

Когда Визенталь приехал во Львов, ему было двадцать четыре. Во время учебы он параллельно работал бригадиром в архитектурно-строительной фирме. В качестве дипломной работы он спроектировал санаторий для легочных больных. Гелла Пик пишет, что Визенталю также принадлежат проекты нескольких жилых зданий, в том числе виллы для матери и отчима.

В то время шло много споров о нацистском движении в Германии. В январе 1933 года нацисты пришли к власти. Визенталь вспоминает, что и студенты, и преподаватели института были заражены антисемитизмом, а один раз в год объявлялся «день без евреев», когда студентам-евреям появляться в стенах института запрещалось. Как правило, этот день приходился на период экзаменов. Фашиствующие студенты объединялись в банды, издевавшиеся над евреями.

Во Львове Визенталь тоже стал членом сионистской студенческой организации – она носила ивритское название «Бар-Гиора», – а в студенческой газете «Омнибус», выходившей на польском языке, время от времени публиковались его карикатуры, направленные против нацистов. В некоторых карикатурах он также высмеивал предложение англичан разделить Палестину на два государства. «В 30-е годы, – вспоминал Визенталь годы спустя, – во Львове бурлила культурная жизнь, и там было немало талантливых молодых людей. Если бы не начались преследования и им бы удалось выжить, многие из них стали бы элитой страны». В сентябре 1936 года Визенталь женился на Циле; настроен он был оптимистически. «Мы мечтали о лучшем будущем», – сказал он двум своим интервьюерам, Марии Шпорер и Герберту Штайнеру, но в свой внутренний мир их, как всегда, не впустил.

Когда интервьюеры спросили Визенталя, не думал ли он в то время эмигрировать в Палестину или Америку, как сделали многие из его родственников, он сказал, что одна из причин, по которой он остался во Львове, состояла в том, что у них с Цилей были другие планы, да и получить разрешение на репатриацию в Палестину было трудно. Однако, судя по всему, несмотря на весь свой пылкий сионизм, такого разрешения он даже не пытался получить. Как и для большинства евреев, сионизм был для него всего лишь идеологией и увлечением, а не практическим указанием бросить все и уехать в Палестину. Своим домом он продолжал считать еврейскую Галицию. Именно там он хотел жить со своей семьей и добиться успеха на профессиональном поприще. Однако это была лишь иллюзия, и казалось бы, Визенталь не мог этого не понимать. О преследованиях евреев нацистами знали тогда уже все. Появлялось все больше признаков надвигающейся опасности, включая оккупацию немцами в 1938 году столь любимой Визенталем Праги, а также Австрии. В Польше антисемитизм тоже усиливался с каждым днем, и Жаботинский даже призывал к эвакуации евреев из Польши и других стран Восточной Европы. Но как и множество других людей, включая большинство евреев, Визенталь всей серьезности нацистской угрозы тогда не осознавал. «В ту пору, – говорил он позднее, – мы не воспринимали Гитлера всерьез. Мы считали, что это всего лишь “временный кризис, который скоро пройдет”». По словам Визенталя, люди его поколения были очарованы достижениями прогресса, а их вера в справедливость была настолько сильной, что у Гитлера, по их мнению, не оставалось никаких шансов.

Впрочем, отнюдь не у всех эта вера была настолько твердой: шурин Визенталя, например, в Палестину все-таки эмигрировал. Но уехать было и в самом деле непросто. Мать и теща Визенталя были еще живы, и их вряд ли можно было взять с собой. Поэтому, как и большинство его знакомых, Визенталь предпочитал обольщать себя иллюзией, что ситуация еще не настолько серьезная, чтобы покидать родные места, отказываться от своих планов и – как когда-то, в дни детства – бежать в чужую страну. Он надеялся, что наступят лучшие времена. По-человечески его понять, конечно, можно, но, оставшись в Польше, Симон и Циля Визенталь совершили самую ужасную ошибку в своей жизни. 1 сентября 1939 года началась Вторая мировая война.

3. Под властью Никиты Хрущева

Сначала во Львов пришли русские. Тогдашний первый секретарь Коммунистической партии Украины Никита Хрущев вспоминал, что между Красной и немецкой армиями было своего рода состязание в скорости. Немцы подошли к городу очень близко и даже начали бомбить его с воздуха. Но за несколько дней до этого Советский Союз и Германия договорились о разделе Польши (этот договор известен как договор двух подписавших его министров иностранных дел – русского, Вячеслава Молотова, и немецкого, Иоахима фон Риббентропа). Поэтому немцы удовлетворились пока что западной половиной Польши, а Львов оставили русским.

Красная армия принесла с собой коммунистическую идеологию, и почти сразу после того, как она вошла во Львов (это произошло в конце сентября 1939 года), жизнь в городе кардинально переменилась. Русские арестовали и выслали из города тысячи людей, являвшихся, с их точки зрения, олицетворением несправедливости «буржуазного строя», и многие из этих людей впоследствии погибли в трудовых лагерях. Новая власть национализировала банки, промышленные предприятия и частные дома, назначила новых чиновников, начала насаждать новую культуру – с новыми флагами, новыми песнями и с тысячами развешанных повсюду портретов Сталина, – и в городе воцарилась атмосфера страха. Хрущев в своих воспоминаниях восхищается тем, с какой готовностью и радостью жители Львова восприняли марксистско-ленинское учение, но при этом сухо отмечает, что тех из них, кто это сделать отказывался, приходилось сажать в тюрьму.

Коммунистическая экономика нанесла по евреям Львова тяжелый удар, поскольку большинство из них занимались торговлей. Многие потеряли свою собственность и обнищали. Хрущев с недоумением описывает выстроившуюся перед входом в здание гестапо (которому, в соответствии с подписанным договором, было разрешено открыть во Львове свое представительство) длинную очередь из людей, желавших переехать в оккупированную немцами Западную Польшу, поскольку многие из стоявших в этой очереди были евреями. Однако главное направление перемещения евреев было, по понятным причинам, все же не на запад, а на восток. Более ста тысяч евреев бежали из немецкой зоны оккупации во Львов, а десятки тысяч из них вынуждены были бежать и дальше, на территорию Советского Союза.

К религии русские относились враждебно, но еврейские культурные учреждения не запретили. На идише издавалась газета и велись передачи на радио, в еврейском театре на идише был поставлен спектакль «Хижина дяди Тома», и для еврейских школ этот год тоже оказался хорошим. Была отменена квота на прием евреев в Политехнический институт, куда в свое время отказались принять Визенталя.

Визенталь с женой жили на улице Яновской. Поскольку он был пасынком богатого промышленника, власти считали его представителем класса капиталистов и неоднократно вызывали на допросы. Ему и Циле выдали паспорта, в которых говорилось об их буржуазном социальном происхождении, и им было разрешено проживать не ближе чем в ста километрах от города. Правда, Визенталю удалось подкупить кого-то в милиции, и ему с женой позволили остаться во Львове, но свою квартиру им пришлось покинуть, и они переехали в район, ставший впоследствии частью еврейского гетто. Работать в должности инженера Визенталю тоже не разрешили. Отчим Визентала, Ицхак Гальперин, лишился всех своих заводов, а его виллу, спроектированную Визенталем, реквизировали. Позднее Гальперин был арестован (не как еврей, а как капиталист) и умер в советской тюрьме.

Впоследствии Визенталь называл себя жертвой коммунистического режима и часто приравнивал Сталина к Гитлеру. Единственная разница между ними, говорил он, состояла в следующем: когда Гитлер заявлял, что собирается уничтожить евреев, он говорил правду, но ему никто не верил, а Сталин, утверждая, что ничего против евреев не имеет, врал, но ему все верили.

Несмотря на экономическую катастрофу, которую навлекла на евреев Львова советская власть, многим из них – по крайней мере, на первых порах – позволяли занимать ключевые посты в органах управления, в культуре, науке и экономике. Визенталь тоже устроился неплохо. Правда, после окончания учебы его распределили не по профессии, как он ожидал, а послали техником на какой-то завод в Одессе, производивший пружины для кроватей, причем Циле с ним поехать не разрешили. Их разлука продолжалась, по-видимому, всего несколько месяцев, поскольку вскоре Визенталя назначили главным инженером проекта на строительстве одного из предприятий пищевой промышленности. Должность эта была, судя по всему, вполне респектабельной, и несколько раз он ездил в другие советские города. По его словам, он даже изобрел какой-то новый изоляционный материал и подал заявку на регистрацию патента.

В целом девятнадцать месяцев советской оккупации были для него временем отнюдь не самым приятным, но бежать было некуда, и по крайней мере, во Львове еще не было немцев.

В воскресенье 22 июня 1941 года жители Львова проснулись от грохота взрывов, сотрясавших город. Адольф Гитлер нарушил договор со Сталиным и начал военную операцию «Барбаросса». Ее конечной целью была Москва.

Тысячи евреев пытались покинуть Львов вместе с Красной армией, но Визентали в этом не участвовали, считая это бессмысленным: брать с собой евреев русские, как правило, отказывались.

Тем временем целые улицы превратились в руины, а многие дома горели. Среди развалин валялись обломки телег и трупы лошадей; повсюду можно было видеть обгоревшие танки и мертвых людей.

Когда немцы вошли в «Лемберг» (как они именовали Львов), в городе проживало сто шестьдесят – сто семьдесят тысяч евреев, а когда через три с четвертью года немцев выгнали, из львовских евреев в живых осталось около трех тысяч четырехсот человек. Одним из них был Визенталь. Во время немецкой оккупации он потерял мать и жену, но сам остался в живых.

Когда Визенталь диктовал свои воспоминания на магнитофон для архива мемориала «Яд-Вашем», сотрудник, производивший запись, сопроводил ее следующим комментарием: «Это серия увлекательных и абсолютно фантастических историй с совершенно неожиданными поворотами, в результате которых рассказчик из человека, обреченного на смерть, превращается в спасшегося и наоборот». И действительно, история выживания Визенталя – это сплошная череда чудес.