Текст книги "Панцирь великана"

Глава VII. В тумане

Марк был вызван из задумчивости, в которую погрузился, сидя в вагоне, тем обстоятельством, что поезд после несколько замедлившегося хода совсем остановился. – «Не может быть, чтобы мы уже приехали», – подумал он, и выглянув в окно действительно убедился, что не ошибся. Они, наверное, были ещё далеко от столицы, да и не видать было, чтобы они стояли около станции, хотя трудно было удостовериться в этом, благодаря густому туману, окутывавшему всё кругом.

Вдоль всего поезда разговоры пассажиров, не заглушаемые больше шумом движения, слышались точно гуденье пчёл. Время от времени явственнее долетали некоторые слова, заставлявшие других невольно прислушиваться, потому что при таких обстоятельствах самый простой разговор приобретает необыкновенную пикантность, может быть, потому, что не видишь говорящих, и это действует на воображение, или потому, что они не ожидают, что их слышат другие.

Но мало-помалу все пассажиры сообразили, должно быть, что остановка необычайная; стали спускать стекла в окнах вагонов, и в последних стали появляться любопытные головы. Разные голоса вопрошали, где же это они находятся, и почему стоят и о чём думает, «чёрт бы её побрал, компания». На эти вопросы кондуктор, медленно расхаживавший вдоль поезда, отвечал с дипломатической увёртливостью, отличающей официальное нежелание сознаться в возможной неисправности.

– Да, – солидно отвечал он: – оказалось необходимым остановиться; но сейчас должны тронуться; он не знает как долго ещё они простоят; что-то случилось с машиной; но ничего серьёзного; он не может в точности сказать, что именно.

Но как раз под окном Марка к нему подошёл другой кондуктор с другого конца поезда, где произошла остановка, и между ними нашлась торопливая конференция, в которой уже не было степенности ни с той, ни с другой стороны.

– Беги со всех ног и подай сигнал выстрелами; нельзя терять ни минуты; он сейчас может налететь на нас, а других сигналов не увидят в такую погоду. Я бы на твоём месте, приятель, высадил их всех из вагонов. Им там может не поздоровиться.

Один кондуктор побежал подавать сигналы, употребляемые во время тумана, а другой отправился предупреждать пассажиров.

– Выходите из вагонов, господа; скорее, выходите! – кричал он.

В каждом поезде всегда бывает какой-нибудь несговорчивый человек, требующий логических доказательств необходимости потревожить свою персону. Он сердито выставил голову в окно, подле Марка:

– Слушайте, кондуктор! – с важностью закричал он: – что это значит? Почему я должен выходить?

– Потому что для вас будет лучше, – коротко отвечал тот.

– Но почему? где же платформа? Я настаиваю на том, чтобы меня подвезли к платформе, я не желаю сломать себе шею.

Несколько человек, растворивших двери своих вагонов и показавшихся на ступеньках, остановились при этих словах, как бы напомнивших им о чувстве собственного достоинства.

– Как вам угодно, сэр, – отвечал кондуктор: – машина сломалась и на нас в этом тумане с минуты на минуту может налететь другой поезд…

После этого все пассажиры, и первый из них несговорчивый господин, выказали такую прыть, что скоро очутились вне вагонов и побежали долой с полотна. Марк, мигом постигнувший, какой шанс посылает ему милостивая судьба, бросился к дверям соседнего отделения, схватил Долли на руки в то время, как она готовилась выпрыгнуть из вагона, и, едва веря своему счастью, подал руку Мабель и продержал одну счастливую минуту её ручку в своих руках, в то время как она спускалась с высокой и крутой ступеньки.

– Скорей сходите с рельсов, и отойдите как можно дальше от дороги на случай столкновения.

Мабель побледнела, потому что до сих пор не думала, что существует настоящая опасность.

– Не отходи от меня, Долли, – сказала она с полотна. – Здесь мы в безопасности.

Туман был так густ, что когда они отошли от рельсов на несколько шагов, то поезда совсем не стало видно; пассажиры двигались взволнованными группами, не зная сами, каких ужасов они могут быть свидетелями. Волнение усилилось, когда один из них объявил, что слышит стук приближающегося поезда.

– Слава Богу, что мы вовремя успели выбраться, и спаси Господь тех, кто на том поезде! – закричал чей-то голос.

Долли услышала это и громко завопила:

– Мабель, мы забыли Фриска! Он будет убит; бедная собачка, она погибнет! – рыдала она.

И к ужасу Марка бросилась бежать в поезду; он схватил её за руку. – Пустите меня! – отбивалась Долли, – я должна спасти Фриска.

– Он выскочил из вагона и наверное теперь уже в безопасности, – шепнул ей Марк на ухо.

– Он крепко спал в корзинке и не проснётся, если я не позову его. К чему вы меня держите! Пустите меня, – настаивала Долли.

– Нет, Долли, нет, – просила Мабель, наклонившись к ней, – теперь уже поздно. Тяжело бросить его на произвол судьбы, но делать уже нечего.

И говоря это, она тоже заплакала.

Марк не был человеком, от которого вообще можно было ожидать чего-нибудь героического. Нельзя сказать, чтобы он был себялюбивее большинства молодых людей; обыкновенно он не любил беспокоить себя ради других и в более хладнокровную минуту и если бы его не подстрекало присутствие Мабель, он бы конечно вовсе не нашёл нужным бежать спасать собаку от мучительной смерти.

Но тут была Мабель, и желание отличиться в её глазах сделало героем человека, характер которого менее всего обещал геройские подвиги. Физически он был достаточно храбр и способен поддаваться первому впечатлению, не заботясь о последствиях. Теперь им овладело желание спасти собаку и он слепо ему повиновался.

– Подождите здесь, – сказал он, – я схожу за ней.

– О, нет, нет, – закричала Мабель; – вы рискуете жизнью.

– Не удерживай его, Мабель, – просила Долли: – он хочет спасти мою собаку.

Марк уже ушёл и Мабель осталось только утешать, как она умела, плачущую Долли. Марк тем временем прошёл к той части поезда, где находилось отделение, которое он занимал, и нашёл его без труда, когда приблизился настолько, чтобы различать предметы сквозь туман; дверь в отделение Мабели была открыта, и в ту минуту, как он впрыгнул в него, он услышал стук приближающегося поезда, свистки которого показались ему адской музыкой, и впервые ему пришло в голову всё слышанное им о столкновениях поездов и различных ранениях и увечьях, претерпеваемых в таких случаях пассажирами.

Но ему некогда было думать об этом; на другом конце вагона стояла маленькая круглая корзинка, которую он видел в руках у Долли на Чигбернской станции и в нем находился терьер, крепко спавший, как это и предполагала Долли. Он взял сонную собачонку, причём неблагодарная зарычала, но не успел соскочить с ней из вагона, как послышался сильный толчок, отбросивший его на другой конец вагона.

Пока это происходило, пассажиры первого поезда, теперь, когда худшее уже произошло и слабые крики и стоны вдоль поезда затихли, направились туда, откуда они слышались, и Мабель, держа Долли крепко за руку, принудила себя идти за ними, хотя у ней голова кружилась и подгибались колени от страха, при мысли, что она может увидеть.

Первое, что они увидели, это толпу возбуждённых, взволнованных людей, сыпавших вопросами и бранивших начальство обоих поездов.

– К чему оставили поезд на рельсах и не отвели его? Ведь они могли все убиться.

– Все это происходит от преступной небрежности и следует непременно произвести следствие… они будут настаивать на следствии… они будут жаловаться главной дирекции и т. д.

Лица казались бледными и испуганными в тумане, но все ораторы были, очевидно, целы и невредимы, и насколько можно было судить, ни один из поездов не сошёл с рельсов, но куда девался молодой человек, который взялся спасти собаку?

– О, Мабель, – кричала Додли, – Фриск убит, я уверена в этом, спроси, пожалуйста, разузнай, что случилось.

Но Мабель не решалась расспрашивать из боязни услышать, что человеческая жизнь принесена благородно, но бесплодно в жертву; она старалась только пробраться сквозь толпу с целью добраться до вагона, где ждёт её решение мучительного вопроса.

– Кто-то есть в одном из вагонов, – услышала она чей-то голос, когда подошла ближе и сердце её крепче забилось; но вот толпа расступилась и она увидела Марка Ашбёрна, идущего ей навстречу с бледной улыбкой на помертвелом лице и с трепещущей собачкой на руках.

К счастью для Марка, противотуманные сигналы даны были вовремя, и второй поезд успели снабдить сильными тормозами, благодаря которым толчок был значительно ослаблен, и Марк отделался лёгким ушибом, оглушившим его только на минуту.

Посидев несколько мгновений, чтобы придти в себя окончательно, он поднял терьера с подушек, на которых тот дрожал, прикорнув к ним, после того, как выпал из его рук при столкновении; Марк, чувствуя себя всё ещё немного оглушённым и слабым, пошёл в удивлённую толпу и направился, как мы уже видели, к Мабель и Долли.

Долли была слишком взволнована, чтобы выразить свои чувства в словах, она схватила Фриска со слезами на глазах и убежала с ним, не пытаясь даже поблагодарить его спасителя. Но зато сестра её с лихвой вознаградила его за это.

– Как нам благодарить вас, – сказала она с дрожью в голосе и невольным восхищением во взгляде: – это было так мужественно с вашей стороны; вы могли погибнуть. Ах! вы ушибли себе лоб; – кровь шла из ранки, и хотя теперь больше не идёт, но… – позвольте мне перевязать её, чтобы она опять не открылась.

В сущности то была пустая царапина, но Марк не стал разубеждать в её важности, чтобы не перестать быть интересным в глазах девушки.

– Я боюсь, что вам очень больно, – говорила она с нежной заботой в голосе и во взгляде, но Марк запротестовал, что боль ничтожная, и это была святая истина, хотя он и не желал, чтобы ей поверили.

Они прошли несколько шагов; поблизости никого не было видно, все остальные пассажиры были заняты тем, что составляли замётки или допекали несчастных кондукторов. Марк, взглянув на свою прекрасную спутницу, вдруг заметил, что мысли её заняты теперь не им, а чем-то другим, и она вглядывается в окружающий туман.

– Я ищу свою сестрёнку, – отвечала она на его вопросительный взгляд. – Она убежала с собачкой, которую вы спасли, а в этом тумане так легко заблудиться. Я должна найти её… о! вам дурно! – закричала она, увидев, что Марк зашатался и чуть не упал.

– Только голова кружится, – отвечал он: – если бы… если бы я мог присесть на минутку, что это там виднеется, кажется, барьер?

– Да, по-видимому. Можете ли вы дойти один без посторонней помощи? – с состраданием спросила она. – Обопритесь на меня.

Он казался ей каким-то молодым рыцарем, раненым из-за неё и заслуживающим её попечений.

– Если вы будете так добры, – ответил Марк.

Он сознавал, что бессовестно шарлатанит, потому что отлично мог в эту минуту дойти до барьера один. Он ничем иным не мог бы извинить свою эксплуатацию её симпатии, кроме того, что боялся лишиться её, и находил опьяняющую прелесть в том, что за ним ухаживает девушка, от которой он ещё недавно вряд ли мог надеяться дождаться второго равнодушного взгляда. Если он преувеличивал своё нездоровье, то можно надеяться, что добрые люди извинят ему это, в виду вышеназванных обстоятельств.

Итак он дозволил Мабели довести себя до барьера и уселся на одну из его гнилых перекладин. Между тем, как она намочила платок одеколоном или какой-то другой душистой жидкостью и приказала ему обтереть себе лоб.

– Желала бы я знать, – сказала она, – есть ли доктор в числе пассажиров. Наверное, должен быть. Мне кажется, вам следовало бы посоветоваться с врачом. Я пойду узнаю, нет ли доктора и приведу его к вам.

Но Марк объявил, что теперь ему совсем хорошо, и попросил бы её не оставлять его, если бы посмел. Но так как нездоровье его оказывалось несерьёзным, то Мабель опять стала тревожиться о Долли.

– Я не буду спокойна, пока не найду её, – говорила она: – и если вы действительно поправились, то не можете ли помочь мне найти её? Она наверное где-нибудь недалёко.

Марк рад был всякому предлогу остаться с ней и охотно согласился.

– Идите в эту сторону, а я пойду в ту и мы встретимся опять здесь.

– Не лучше ли нам идти вместе? – предложил Марк, которому такой план не совсем понравился: – она может не узнать меня, если я буду без вас.

– Нет, она наверное узнает вас, – нетерпеливо заметила Мабель. – Как может Долли забыть вас после того, что вы для неё сделали? но мы теряем время. Ступайте в эту сторону и время от времени окликайте её.

И сама пошла в другую сторону, а Марку ничего больше не оставалось, как повиноваться. Он пошёл, крича время от времени: Долли! Долли! и чувствуя себя самым нелепым и несчастным созданием в мире, как вдруг какая-то фигура выросла у него под носом.

– Вы – джентльмен из поезда, сэр? – спросила фигура, оказавшаяся кондуктором.

– Да, что вам нужно?

– Машина исправлена, сэр. Повреждение было совсем пустое, сэр, и мы сейчас трогаемся в путь, сэр; я собираю всех пассажиров.

Марку не особенно хотелось уезжать, но он не был господином своего времени, ему давно уже следовало быть в школе и он не мог долее медлить. Он не забыл, как, проспав однажды, должен был выслушать вежливые, но едкие упрёки директора. Теперь у него был законный предлог, но все же злоупотреблять им не следовало.

Однако, он с минуту колебался.

– Сейчас иду, – сказал он, – но я ищу леди с маленькой девочкой и собачкой. Они могут не попасть на поезд. Подождите, пока я пойду и предупрежу их.

– Не беспокойтесь, сэр, мы без них не уедем; я сам позову их, меня они скорее послушаются, чем вас, сэр; с вашего позволения, вам лучше идти и занять для них место. Предоставьте мне найти их.

Марк услыхал слабый лай в том направлении, в каком пошла Мабель. Очевидно, она нашла девочку. «Всего лучше, – подумал он, – пойти и занять целое купе» и с этой мыслью, а, может быть, и под влиянием инстинктивного повиновения всякому мундиру, характеризующему всякого респектабельного англичанина, послушался кондуктора и вернулся в поезд.

К своему великому удовольствию он нашёл, что купе, в котором сидела Мабель, никем не занято. Он стал у двери и дожидался появления Мабель с сестрой с радостной надеждой на счастливый конец своего путешествия. «Может быть, она скажет мне, кто она такая, – думал он. – Мог ли я этого вчера ожидать!»

Его размышления были прерваны другим кондуктором, человеком сердитого вида и с седоватой бородой.

– Садитесь в вагон, сэр, если желаете ехать с этим поездом. – сказал он.

– Я дожидаюсь молодой леди, – отвечал Марк наивно и нечаянно для самого себя. – Тот, другой кондуктор, обещал мне…

– Ничего не знаю об этом, – упрямо настаивал кондуктор: – если вы говорите про моего собрата, то он сейчас подал мне сигнал, что поезд трогается. Если хотите ехать, сэр, то скорее садитесь в вагон.

Ничего другого не оставалось, так как не мог же он побежать искать Мабель на поезде. Приходилось ждать до Кингс-Кросса; но он неохотно и с превеликим разочарованием уселся на месте, стараясь победить нетерпение и досаду на медленный ход поезда, осторожно направлявшегося к цели его ожиданий.

Марк выскочил из вагона прежде, нежели поезд остановился. Он напрягает зрение в надежде, не промелькнёт ли знакомая фигура, но тщетно. Ни Мабель, ни Долли не было видно нигде. Он разыскал обманувшего его кондуктора, и ему показалось, что тот шагнул было к нему навстречу, но порывшись в карманах, отвернулся, как бы желая избежать встречи.

Но Марк не допустил до этого.

– Где та леди? – резко спросил он. – Вы не захватили её, должно быть, хотя и обещали.

– Не моя вина, сэр. Я разыскал молодую леди, но та маленькая барышня ни за что не хотела садиться в вагон. Как мы её ни уговаривали, ничего не поделали. Молодая леди решила, так как до Лондона недалёко, ехать в кэбе или в коляске.

– И… и она ничего не поручила передать мне? – спросил Марк.

Его лицо выражало такое напряжённое ожидание, что кондуктор не решился разочаровать его.

– Она поручила вам кланяться, – медленно произнёс он, – и передать вам её поцелуй, – прибавил он, взглянув в лицо Марка, – и чтобы вы не беспокоились о ней и что она увидится с вами на прежнем месте и…

– Ну это вы всё соврали, – заметил Марк.

– Ладно; значит, она ничего не приказывала вам передать.

– Но она сделала же какие-нибудь распоряжения относительно своего багажа?

– Саквояж её останется в багаже до востребования. Могу я чем другим услужить вам, сэр? нет? в таком случае позвольте засвидетельствовать вам своё почтение. Доброго утра, сэр.

– Никогда ещё не случалось со мной такого, – бормотал кондуктор, возвращаясь в свой вагон. – Пойти и потерять записку, которую только что взял в руки. Они, очевидно, не водят компании; боюсь, что я тут напутал. Он-то, ясное дело, влюблён в неё. Мне жаль, что я потерял записку, но бесполезно было говорить ему об этом.

Что касается Марка, то такой злополучный конец его романа совершенно огорчил его. «Она даже не спросила, как меня зовут? – горько думал он. – Я рисковал жизнью ради неё, она ведь знала, что я это делаю только для неё, и так скоро позабыла. Я теперь никогда не увижу её больше, если даже она и живёт в Лондоне. Надо выбросить её из головы. Этого она, по крайней мере, не может мне запретить. Я выброшу её из головы».

Но дни протекали за днями, а уныние его все возрастало. Краткий отдых не освежил его и оставил в нем безнадёжное стремление к чему-то недостижимому. Жажда славы проснулась с увеличенной силой, а он сам отнял у себя всякие шансы к её достижению. Время шло, но не приносило ему успокоения. Он чувствовал отвращение к самому себе и ко всему окружающему.

Глава VIII. Дурные вести

Наступил канун Рождества, и миссис Лангтон сидела со своими дочерьми в той самой гостиной, в которой мы её уже раньше видели. Долли по обыкновению возилась с своей собачонкой.

– Милая мама, – объявила она, – завтра я привяжу визитную карточку Фриску на шею и пошлю его в кабинет папаши поздравить папашу с Рождеством. Только вы, мамаша, не говорите ему пока об этом, пожалуйста.

– Не скажу, моя милая, если ты не хочешь, – добродушно отвечала миссис Лангтон.

– И подумать только, что если бы тот джентльмен не спас Фриска, я бы не смогла привязать ему визитную карточку, – продолжала Долли, нежно лаская собачку. – А я-то и не поблагодарила его даже. Я совсем позабыла об этом, а когда вспомнила, он уже ушёл. Как ты думаешь, Мабель, он придёт навестить меня? ты ведь сказала ему, что мамаша будет рада его видеть? ты написала ему это в записке, которую отдала кондуктору?

– Да, Долли, – отвечала Мабель, отворачиваясь, – но ты же знаешь, что он не приходил.

– Милая моя, – вмешалась мать, – я думаю, он выказывает большой такт тем, что не приходит. Никакой необходимости не было посылать ему записку и он очень умно сделает, если не воспользуется ею. Благодарить людей очень скучно и кроме того им всегда кажется, что их мало отблагодарили. Конечно, со стороны этого молодого человека было очень любезно, что он… собственно говоря, я никогда не могла хорошенько уразуметь, что он такое сделал, что-то такое произошло в тумане, кажется… – неопределённо заключила она.

– Мы подробно рассказывали вам, мамаша, – объяснила Долли, – и если желаете, снова повторим. Был туман и наш поезд остановился, и мы вышли из вагонов и я забыла Фриска, он находился в вагоне совсем один, и тогда этот джентльмен побежал за ним и взял его из вагона и принёс ко мне. А другой поезд приехал и тоже остановился.

– Долли не совсем точно рассказывает, – перебила Мабель, покраснев. – В ту минуту, как он побежал за собакой, мы все слышали, что подходит другой поезд в тумане и никто не мог знать, не произойдёт ли страшного столкновения.

– В таком случае с его стороны было крайне безрассудно идти, моя милая, и если бы я была его матерью, то очень бы на него рассердилась.

– Он ведь очень красив, Мабель, не правда ли? – заметила Долли непочтительно.

– В самом деле? Да, кажется, он красив, – отвечала Мабель с напускным равнодушием, но в душе живо припоминала лицо Марка в то время, как он стоял, прислонившись в барьеру, и его прекрасные глаза умоляли её не покидать его.

– Ну что ж, ему, может быть, вовсе не интересно, чтобы его благодарили, и совсем не хочется нас видеть, – сказала Долли. – Если бы хотелось, то он бы приехал, ты ведь написала ему наш адрес?

Мабель пришла к тому же заключению и в тайне была им задета и оскорблена. Она вышла из своей обычной сдержанности, чтобы дать ему возможность снова увидеть её, если он того пожелает, а он не пожелал этим воспользоваться. Душевный мир её не был серьёзно нарушен, но гордость, тем не менее, была задета. По временам ей приходило, однако, в голову, что её записка не была доставлена, так как странно было думать, что восхищение, ясно читавшееся в его глазах, так легко и скоро испарилось.

– Ах, вот и папаша! вы уже вернулись домой! – закричала Долли, когда дверь отворилась и вошёл высокого роста господин, все ещё красивый, лет пятидесяти, с большими светлыми глазами, правильным ртом и подбородком и седыми бакенбардами. Что касается нравственных качеств, то в пользу м-ра Лангтона можно было сказать, что он был любезен со всеми, кого не считал ниже себя, и был добрым, хотя и не особенно ласковым мужем. Как юрист, он был учён без педантизма и член парламента, где никогда не говорил даже и по юридическим вопросам.

Зоркие глаза Мабель прежде всех заметили тень на его лице и натянутость в манерах.

– Вам нездоровится, папаша, или у вас была какая-нибудь неприятность сегодня? – спросила она.

– Я здоров. У меня есть для вас новость, – проговорил он всё в одном тоне. – Слушай, Долли, ступай и погляди, что делает Колин.

– И придти сказать вам, папаша?

– Нет, не приходи, пока я не пришлю за тобой.

Он старательно запер дверь, и оборотившись к дочери и жене, спросил:

– Вы не читали сегодняшних газет, конечно?

– Нет, – отвечала миссис Ланггон: – та знаешь, что я не читаю газет. Джеральд, – вдруг вскричала с просветлевшим взором, – верно, кто-нибудь из судей умер?

Мечта о повышении мужа и увеличении общественных успехов и уважения для себя и дочерей пронеслась у неё в уме.

– Нет, не то, Белла, я вовсе ещё не собираюсь в судья, да и вообще новость моя не добрая, а худая, очень худая.

– О! папа! – закричала Мабель, – не подготовляйте нас, скажите сразу, в чем дело.

– Предоставь мне, душа моя, поступить так, как я нахожу за наилучшее. Я сейчас объяснюсь. В «Globe» напечатана телеграмма от агента Ллойда, возвещающая о крушении «Макгалори».

– Корабля, на котором уплыл Винсент! – сказала Мабель. – Что, он спасён?

– Нельзя ещё ничего сказать наверное и… и эти бедствия обыкновенно преувеличивают, но боюсь, что есть основание думать, что бедный малый утонул… пассажиров было в этот момент немного на корабле и только четверо или пятеро из них спасены, и все женщины. Будем надеяться на лучший исход, но, прочитав подробности кораблекрушения, сознаюсь, что сам не питаю больших надежд. Я наводил справки сегодня поутру в конторе судовладельцев, но они сообщили мне немного; завтра они получат более подробные сведения, но из того, что они мне сказали сегодня, я сужу, что надежды мало.

Мабель закрыла лицо руками, стараясь освоиться с мыслью, что человек, сидевший здесь напротив неё, всего какой-нибудь месяц тому назад, с странной, почти пророческой печалью в глазах, лежит теперь бледный и бездыханный где-то на глубине моря. Она была настолько оглушена этим известием, что не могла плакать.

– Джеральд, – сказала миссис Лангтон, – Винсент утонул. Я в этом уверена. Я чувствую, что это будет для меня большим огорчением; не знаю, когда я к этому привыкну… Бедный, бедный Винсент! подумать только, я видела его в последний раз в тот вечер, как мы обедали у Гордонов… Помнишь, Джеральд, такой скучный обед, а он проводил меня до кареты и попрощался, стоя на мостовой.

Миссис Лангтон придавала по-видимому большое патетическое значение всем этим обстоятельствам; она изящно прижала в глазам носовой платок.

– И он умер! Винсент умер! Как это тяжко, как это печально, – проговорила Мабель и начала плакать.

– Плачь, милочка, это тебе облегчит горечь утраты, – сказала миссис Лангтон. – Я бы желала, чтобы мне можно было также поплакать, это было бы таким облегчением. Но ведь папаша сказал, ты слышала, что ещё не вся надежда потеряна; мы не должны отчаиваться; мы должны надеяться до последней минуты. Ты решительно не хочешь идти пообедать? Как хочешь. Я чувствую, что каждый кусок будет стоять у меня в горле, но я должна идти, чтобы не оставить папашу, одного. Пожалуйста сообщи эту новость Долли и Колину, и попроси его побыть с ними в детской до тех пор, пока они не лягут спать! Мне было бы тяжело их видеть.

Приличное соболезнование м-ра Лангтона не лишило его аппетита, и миссис Лангтон почувствовала большое облегчение, что может отложить своё горе на время. Таким образом Мабель была предоставлена тяжёлая обязанность сообщить об участи, постигшей бедного Винсента, своей младшей сестре и брату; обязанность тяжёлую, потому что дети очень любили Голройда.

Фрейлейн Мозер также была огорчена смертью молодого человека, которому она желала помочь и которой больше не нуждался в её помощи и ни в чьей другой.

Известие достигло ушей Марка в тот же день рано поутру. Он шёл домой через Сити, когда объявление о «кораблекрушении и гибели пассажиров» бросилось ему в глаза и заставило его купить «Globe», с которым он и уселся в вагон подземной дороги, чтобы с равнодушным любопытством прочитать подробности. Он вздрогнул, когда прочитал название корабля и тщетно искал имя Винсента в списке оставшихся в живых.

На следующий день он также отправился в контору судовладельцев за справками и к этому времени были получены подробные сведения, после которых нельзя было больше сомневаться в гибели его приятеля.

Истинное горе так же мало можно почувствовать по заказу, как и истинную радость, и в этом Марк убедился не без угрызений совести. Он увидел, что несмотря на все старания не может так оплакивать своего погибшего друга, как следовало бы в виду существовавшей между ними приязни. Он разрешил это затруднение тем, что совсем перестал о нем думать, и заплатил дань огорчению, повязав чёрный галстук, тогда как любил носить цветные.

* * *

Каффин услышал новость не без некоторого удовольствия. Опасный соперник был устранён с его пути и теперь он мог без всяких опасений воздавать должное достоинствам покойного и когда ему пришлось заговорить о нём при Мабель, он сделал это с таким чувством, что тронул её и она стала после этого лучшего о нём мнения.

Её собственное горе было истинно и глубоко и не нуждалась в искусственном подзадоривании и во внешних проявлениях. И если бы Винсент мог знать это, то примирился бы с равнодушием всех остальных. Забывчивость и безучастие других людей не властны были оскорблять его, раз он знал, что живёт в памяти любимой девушки.

Но для покойников гораздо лучше, что ни равнодушие наше, ни горе не могут трогать их, потому что самое истинное горе постепенно смягчается временем и не может утешить наименее требовательного человека за неизбежное забвение.