Текст книги "Панцирь великана"

Глава IX. Поворотный пункт

В одно пасмурное январское утро Марк вошёл в столовую на Малаховой террасе, где застал всех своих домашних, за исключением миссис Ашбёрн, которая завтракала в постели – совсем необычное для неё баловство.

– Марк, – сказала Трикси, откидываясь на спинку стула и подставляя ему лицо для поцелуя, – тебе есть письмо.

Нетрудно было видеть, что это письмо возбуждало сдержанное любопытство в младших членах семейства, которые уже отзавтракали и очевидно ломали голову над тем, кто бы это писал Марку. Три пары глаз уставились в него в то время как он садился на своё место.

В последнее время Марк редка получал письма и в особенности это письмо, со штемпелем Фладгет и Ко; на конверте, всех заинтересовало. Ашбёрны не интересовались литературой вообще, но имя знаменитых издателей все же было им знакомо и возбудило их любопытство.

Марк также прочитал это имя. На минуту оно заставило его сердце забиться сильнее, так как ему пришла мысль, что письмо касается его злополучных манускриптов. Хотя он не имел никакого дела с этой фирмой, но подобные дикие надежды рождаются иногда совсем бессмысленно. Он взял письмо и готов был распечатать его. Но вдруг вспомнил, что оно, должно быть, касается рукописи Винсента и частью затем, чтобы сохранить его тайну, частью из желания подразнить окружающих, очевидно, интересовавшихся его содержанием, положил письмо в карман.

– Почему ты его не распечатываешь? – спросила нетерпеливо Трикси, надеявшаяся, что великолепный литературный успех выпал наконец на долю её любимого брата.

– Неприлично за завтраком.

– Глупости! – воскликнула Трикси: – С каких пор ты так церемонишься с нами?

– Отныне я намерен церемониться. Я нашёл, что не следует пренебрегать вежливым обращением друг с другом, когда находишься в своей семье. Я намерен приучить и вас к вежливости и начну сегодня же.

– Очень благодарны тебе за это, – отвечала Марта, – но я нахожу, что достаточно вежлива и не нуждаюсь в твоих уроках.

– Не сомневаюсь в этом, Марта. Но знаешь, все мы, исключая тебя, конечно, могли бы быть повежливее друг к другу, не нанося себе этим никакой обиды.

– Ну что ж, Марк, – вмешалась Трикси, – тебе остаётся только попросить нашего позволения прочитать письмо и дело в шляпе.

– Разве это показано в книгах, трактующих об этикете? – спросил Марк.

– Не дури: почему ты не хочешь попросить нашего позволения?

– Потому, вероятно, что я хочу прежде позавтракать. Ничто так не вредит пищеварению, моя милая, как привычка читать за едой; каждый медик скажет тебе это.

– Может быть, – догадалась Марта, – у Марка есть свои причины для того, чтобы прочитал это письмо наедине.

– А знаешь, Марта, ты пожалуй и угадала.

– Да уж разумеется; но не бойся, хотя бы это было любовное послание, или счёт от кредитора, или новый отказ издателей напечатать твоё произведение, нас это нисколько не интересует. Мы вовсе не желаем знать твои секреты, не правда ли, Кутберт?

– Это очень любезно с вашей стороны. Значит, я не очень опечалю вас, если прочту своё письмо наедине?

* * *

Но даже и оставшись один, он не спешил распечатывать письмо.

«Обычный отказ, – думал он. – Бедный Винсент! теперь ему все равно. Ну-ка, прочтём, как они его отделывают», – и он начал читать.

«Любезный сэр, мы прочитали роман, озаглавленный «Волшебные чары», который вы сделали нам честь предоставить насколько времени тому назад. На наш взгляд в этом произведении есть несомненная оригинальность и достоинства, которые не останутся, конечно, незамеченными публикой и во всяком случае найдут у неё такой приём, который может поощрить автора к дальнейшим усилиям. Конечно, существует известный риск касательно этого пункта, вследствие чего нам невозможно предложить такие условия за первую книгу, какие впоследствии законно могут быть постановлены для вторичного произведения, вышедшего из-под того же пера. Мы дадим вам… (и тут следовала такая цифра, которая показалась Марку очень уж крупной за первое произведение незнакомого писателя). Если наше предложение будет принято вами, то соблаговолите пожаловать к нам, когда вам будет угодно, чтобы сговориться на счёт всех предварительных подробностей.

«Имеем честь быть «Чильтон, Фладгет и Ко».

Марк торопливо пробежал это письмо сначала с чувством недоверчивого удивления, а потом досады на своенравие фортуны.

Винсенту не пришлось испытать ни проволочек, ни разочарования, ни неудач, неразлучных с первыми дебютами на литературном поприще. Он сразу завоевал себе место, но какой из этого толк? Ни похвалы людей, ни слава земная ничего больше для него не значили.

Марк горько раздумывал об этом и досада его усиливалась ещё и оттого, что издатели очевидно считали его самого автором книги и ему предстоит неприятная обязанность вывести их из заблуждения.

Отправившись на следующий день в редакцию, он послал свою карточку с одним из клерков, восседавших за внушительными конторками из красного дерева, и был введён в приёмную, где журналы и книги, симметрично разложенные по столам, напоминали приёмную дантиста.

Марк перебирал книги с не совсем благоразумной нервозностью, но дело в том, что ему казалось унизительным объяснять, что он простой агент. Ему пришло также вдруг в голову, что смерть Голройда может усложнить дело и он даже осердился на покойного приятеля за то, что тот поставил его в такое неловкое положение.

Клерк вернулся с известием, что м-р Фладгэт будет счастлив немедленно познакомиться с Марком. Последнего опять повели по коридорам, где сквозь раскрытые двери он увидел в комнатах людей, сидящих за конторками и чем-то занятых, пока его не ввели, наконец, в небольшую комнату со множеством больших плетёных корзин, набитых корректурами и рукописями, и грудами книг и журналов, посреди которых восседал сам м-р Фладгэть, спиной к свету, проникавшему сквозь окна с цветными стёклами.

Он встал и пошёл навстречу Марку, и последний увидел маленького человечка с рыжими волосами и бакенбардами, живыми глазами, оригинальной, перпендикулярной складкой на лбу над коротким, тупым носом, подвижным ртом и приятными непринуждёнными манерами.

– Как поживаете, м-р Бошан? – сказал он радушно, очевидно прибегая к nom de plume[11]11
  Псевдоним (франц).


[Закрыть] в виде комплимента: – итак, вы решили довериться нам, не правда ли? Ну и прекрасно; надеюсь, что вам не придётся пожалеть об этом.

Марк сказал, что он в этом уверен.

– Ну-с, что касается книги, то я сам просмотрел её, равно как и м-р Блакшо, наш секретарь, и должен сказать вам, что вполне разделяю его мнение, что вы написали замечательное произведение. Как мы вам сообщали, знаете, вперёд никак нельзя знать, окажется ли издание выгодным в материальном отношении, но моё мнение от этого не переменится. На мой взгляд, книга эта сразу должна составить вам имя.

Марк с завистью услышал это. Давно, давно мечтал он о таком свидании и о таких именно словах; теперь мечта его осуществилась, но с такой беспощадной насмешкой.

– Но все же риск существует, – продолжал м-р Фладгэт, – несомненный риск и это обусловливает предложенные вам условия. Довольны ли вы ими? Знаете, первая книга…

– Извините, – отчаянно перебил Марк, – я боюсь, что вы думаете, что… что я написал эту книгу.

– Да, я так думаю, – отвечал м-р Фладгэт с юмористической искоркой в глазах: – на рукописи стоял ваш адрес и я пришёл ж довольно естественному заключению, что м-р Ашбёрн и м-р Бошан одно и то же лицо. Неужели и ошибся?

– Книга написана одним моим приятелем, – с усилием произнёс Марк, – не так давно он уехал за границу.

– В самом деле? в таком случае мы бы предпочли вести с ним лично переговоры.

– Это невозможно, мой приятель утонул в море, но просил меня быть его представителем в этом деле и мне известны все его желания.

– Не сомневаюсь в этом, но видите ли, м-р… м-р Ашбёрн, это дело щекотливое. Я полагаю, у вас есть какое-нибудь письменное полномочие, которое докажет нам, что мы имеем дело (это чистейшая формальность) с настоящим его доверителем.

– Нет, у меня такого полномочия не имеется, мой приятель очень желал сохранить своё инкогнито.

– Так, так, – откашлялся м-р Фладоть, – но может быть, вы можете доставить мне какую-нибудь записку об этом деле? Может быть, такая найдётся между вашими бумагами?

– Нет, мой приятель не нашёл нужным дат мне такую записку, он очень желал…

– Так, так, понимаю, но, может быть, вы можете мне достать от него одну строчку или две?

– Говорю вам, что мой приятель умер, – отвечал Марк нетерпеливо.

– Ах, да, я совсем об этом позабыл. Я думал… ну да это все равно. Ну-с, м-р Ашбёрн, если вы ничего не можете нам сказать больше того, что сейчас сказали, то есть чего-нибудь такого, что бы дало нам возможность войти с вами в соглашение, то боюсь… боюсь, что должен попросить у вас времени на размышление. Если ваш приятель действительно умер, то полагаю, что ваши полномочия весьма определённы. Но быть может, он, гм!.. из желания сохранить инкогнито, распустил слух о своей смерти?

– Не думаю, – сказал Марк, дивясь двусмысленному тону издателя, в котором не было ничего зловещего, но который он как будто приглашал себя опровергнуть.

– Значит, это ваше последнее слово? – сказах м-р Фладгэт и в голосе его послышалось разочарование и досада, а складка на лбу резче обозначилась.

– К сожалению, да, – отвечал Марк, вставая: – извините, что так долго задержал вас.

– Не смею вас удерживать, но м-р Ашбёрн, неужели же вы хотите, чтобы наше свидание окончилось ничем, как грозит, по-видимому? Неужели вы не можете сказать мне двух-трёх слов, которые бы всё уладили? Я не принуждаю вас говорить нам то, что вы желали бы скрыть, но уверяю вас, что переданная вами история о каком-то м-ре Винсенте Бошане, который умер, только связывает нам руки, понимаете ли, связывает нам руки.

– Если так, – отвечал Марк с досадой, – то я могу сказать только, что очень сожалею об этом, но решительно не знаю, как этому помочь.

Он находил, что Голройд доставил ему слишком много хлопот.

– Ну-с, м-р Ашбёрн, как я уже раньше говорил вам, я – последний человек, который стал бы приставать к вам, но, право… знаете, право же это безрассудно! Мне кажется, вы могли бы быть со мной откровеннее. Не вижу причины, почему бы вам мне не довериться!

«Неужели этот человек соблазняет меня? – подумалось Марку. – Неужели же ему так хочется напечатать книгу, что он приглашает меня сочинить какую-нибудь историю, которая бы дала возможность выйти из представившихся затруднений?»

Заметим мимоходом, что никакой такой мысли не приходило в голову почтённому м-ру Фладгэту, который, хотя и желал, конечно, напечатать книгу, но отнюдь не беззаконным путём, наподобие какого-нибудь издателя-Мефистофеля. У него была, конечно, цель, заставлявшая его взывать к доверию Марка, и мы её сейчас узнаем. И хотя цель эта была вполне невинная, но фантазия Марка создала мрачного демона, соблазняющего его поступить с невыразимым вероломством. Он задрожал, но не от отвращения.

– Что вы хотите сказать? – пролепетал он.

М-р Фладгэт с искренней весёлостью взглянул на бледное и взволнованное лицо молодого человека.

– Что я хочу сказать, – повторил он. – Послушайте, я знавал чувствительных дам, желавших скрыть свою личность и свой пол от издателей; я знавал мужчин, старавшихся убедить даже самих себя, что равнодушны к славе, но такого упорного запирательства и желания разыграть – заранее извиняюсь, что прибегаю к такому сравнению – литературного страуса, мне ещё никогда не приходилось видеть! Мне ещё не случалось встречать автора, который бы так страстно желал оставаться неизвестным, что готов был скорее взять обратно свою рукопись, нежели обнаружить свою тайну перед издателем. Послушайте, может быть, м-р Винсент Бошан не так уже безвозвратно погиб. Нельзя ли воскресить его? М-р Ашбёрн, пожалуйста, воскресите его!

– Вы ставите меня в очень затруднительное положение, – сказал Марк вполголоса.

Он понял, как несправедливы его подозрения относительно этого человека, высказывавшего такую невинную и восхитительную гордость своею собственной удивительной проницательностью. Он понял также, как легко и безопасно может он воспользоваться этим недоразумением и какая будущность откроется перед ним в таком случае, но все ещё боролся против соблазна, бессознательно предлагаемого ему.

– Может быть, может быть, м-р Ашбёрн, но будьте благоразумны. Уверяю вас, что писатель, кто бы он ни был, не имеет причин стыдиться этой книги; придёт время, когда, по всей вероятности, он будет ею гордиться. Но всё-таки если он желает скрыть своё настоящее имя, то передайте ему, что он может нам довериться. Нам случалось уже и прежде держать такие секреты, конечно, не особенно долго, но только потому, что авторы, обыкновенно, разрешали нам выдать из тайну; сами мы никогда ей не изменяли.

– Вы, кажется, сказали, – проговорил Марк, как будто думал вслух, – что другие произведения того же автора могут рассчитывать на лестный приём?

– Я буду очень рад, если мне представится случай напечатать ещё другую книгу сочинения м-ра Винсента Бошана, хотя м-ра Бошана, как вы объяснили, уже нет более в живых. Но, может быть, остались более ранние произведения этого автора?

Марка охватило желание сделать ещё попытку, вопреки обещанию, данному дяде, – поместить своих злополучные «Колокола» и «Дочь Красавицу». На минуту ему пришло в голову ответить на последний вопрос утвердительно. Он не сомневался, что эти произведения встретят теперь иной приём, чем у гг. Лидбиттера и Ганди. К тому же это послужить в пользу Голройда, а не его самого. Но тут он вспомнил, что различие почерков может его выдать. Он сконфузился и промолчал. Терпение м-ра Фладгэта начинало истощаться.

– Мы, кажется, толчёмся всё на одном месте, – сказал он с натянутой шутливостью. – Боюсь, что должен попросить вас решить этот вопрос теперь же. Вот рукопись, присланная вами. Если автор её в самом деле умер, мы вынуждены к величайшему сожалению вернуть её вам. Если вы имеете что сказать мне по этому поводу, то говорите теперь же. Я, конечно, не могу вас принудить, но объявляю только, что после всего вами сказанного мы не можем обойтись без дальнейших объяснений. Ну-с, м-р Ашбёрн, что скажете?

– Дайте мне подумать, – пробормотал Марк, и издатель увидел на его лице колебание, хотя оно и было совсем иного рода, нежели он предполагал.

Марк снова уселся и подпёр подбородок рукой, отвернув лицо от взглядов своего собеседника. В нем шла такая борьба, какой до сих пор ему ещё никогда не приходилось выдерживать, и ему давали всего лишь несколько минут срока, чтобы покончить с нею.

Быть может, в такого рода кризисах человек не всегда строго логически разбирает pro и contra, как это случается читать в книгах. Неприятельские силы в таких случаях довольно легко рассеять. Все выгоды, истекающие для него из ошибки издателя, если он её не раскроет, ясно представились уму Марка; все же опасности и затруднения отступили на задний план. Он был неспособен хладнокровно обсудить дело. Он чувствовал, что им овладело непреодолимое желание, а он не привык вообще бороться со своими желаниями. Логическая мысль в нем хромала. Ему показалось, что очень легко поддержать такой обман. И самый обман с каждой секундой казался менее безобразен и более безобиден.

Он видел свои собственные произведения, так долго отвергавшиеся благодаря невежественным предрассудкам, напечатанными вслед за «Волшебными Чарами» Голройда и быстро затмевающими книгу последнего в глазах восхищённой публики. Его оценят наконец; он будет избавлен от ненавистной ему жизни и поведёт такую, которая ему нравится. Все, что ему нужно, это только, чтобы согласились его выслушать. Другого способа, по-видимому, нет. Времени терять нельзя. Какая могла быть в этом обида для Голройда? Он никогда не гонялся за славой при жизни; зачем она ему после смерти? Издатели могут ошибаться; книга может пройти незамеченной. Он сам может от того пострадать.

Но так как м-р Фладгэт был, по-видимому, убеждён в её достоинствах, так как, очевидно, он будет склонён принять всякое произведение того же автора без строгой критики, то почему бы и не воспользоваться этим обстоятельством?

Марк был убеждён, что издатели вообще руководятся неосновательными предубеждениями; он безусловно верил, что его произведения должны произвести фурор, если только найдётся фирма, которая победит своё отвращение к их мощной оригинальности, и вот тут перед ним была такая фирма, готовая принять от него всё, что угодно, без разбора. Неужели же он пропустит такой случай?

Денежный вопрос смущал его всего более. Если он возьмёт деньги за труд другого, то такой поступок называется весьма нехорошим именем. Но он не возьмёт этих денег. Как скоро он узнает, кто – законный представитель покойного Голройда, он передаст ему эти деньги, не объясняя в точности, откуда они взялись.

Опасность быть изобличённым почти не существовала, а если и существовала, то весьма слабая.

Не такой был человек Винсент, чтобы избрать себе нескольких поверенных. Он был настолько осторожен, что даже не открыл своего настоящего имени издателям, а теперь не мог больше этого сделать.

Все это вихрем проносилось в голове Марка, а его тщеславие, пустота и ветреность делали его совершенно неспособным противостоять искушению.

– Ну-с, – сказал, наконец, м-р Фладгэт.

Сердце Марка сильно забилось. Он повернулся и взглянул на издателя.

– Я полагаю, что мне лучше довериться вам, – сказал он с смущением и стыдом, вполне непритворными, хотя издатель и объяснил их себе совершенно ложно.

– Значить вы написали эту книгу: «Волшебныя чары?»

– Если вы так хотите, то да, – отвечал Марк отчаянно. Слово было высказано и, к худу или к добру, отныне приходилось на нем стоять.

Глава X. Раскаяние

Не успел Марк объявить себя автором произведения своего покойного приятеля, как готов бы был все отдать, чтобы вернуть свои слова назад. Не столько из угрызений совести (хотя ему и казалось, что он вдруг стал безусловным негодяем), сколько из страха, что его ложь обнаружится. Он сидел, глупо таращил глаза на м-ра Фладгэта, который благосклонно и снисходительно гладил его по плечу. Он ещё никогда не видывал такого робкого писателя.

– Я очень рад, что, наконец, познакомился с м-ром Винсентом Бошаном, – говорил он, весь сияя честной гордостью оттого, что тактика его увенчалась успехом. – Теперь мы можем потолковать об условиях.

Он нашёл Марка таким же сговорчивым относительно гонорара, как и большинство начинающих писателей. Кроме того, Марку особенно мучительно хотелось поскорее покончить с денежным вопросом. Он не мог решить, легче или тяжелее будет его совести, если он станет настаивать на лучших условиях, а потому в своей нерешительности избрал легчайший путь: согласиться на все, что ему предложат.

– Ну-с, а теперь как быть на счёт заглавия? – сказал м-р Фладгэть. – Мне, по правде, сказать, не очень нравится ваше; оно слишком, как бы сказать, неопределённо!

Марк согласился, что оно неопределённо.

– Мне помнится даже, что нечто в этом роде уже имеется в литературе и это, знаете, может повести к неприятностям. Не можете ли придумать какое-нибудь другое, которое дало бы общее понятие о характере самой книги?

Так как Марк не имел никакого представления о книге, то и не мог ничего придумать.

– М-р Бланшо советовал назвать «Чародейство» или «Колдовство».

– Мне не нравится ни то, ни другое, – заметил Марк, находя, что такого рода замечание не может его скомпрометировать.

– Не нравится, – повторил м-р Фладгэт. – Вы, пожалуй, правы. Мне приходило в голову, – не знаю, как вы найдёте это, – но я полагал бы назвать книгу так: «Современный Мерлин», как вы думаете?

– Современный Мерлин? – повторил Марк раздумчиво.

– Да, это не совсем то быть может, но довольно подходящее, право, довольно подходящее заглавие.

Марк согласился.

– Конечно, ваш герой – не настоящий маг, но вы видите, в чем тут намёк.

Разумеется, Марк не видел, но счёл за лучшее согласиться.

– Ну-с, – продолжал м-р Фладгэт, в тайне гордившийся придуманным им заглавием, – как вы находите? Мне кажется, что это заглавие не хуже всякого другого.

Марк подумал, не все ли равно в сущности, какое будет у книги заглавие, ведь книга не его.

– Я нахожу его прекрасным, прекрасным. Кстати, м-р Фладгэт, я бы желал переменить nom de plume; быть может, это каприз с моей стороны, но в последнее время мне понравился другой псевдоним.

– Как вам угодно, – отвечал тот, беря в руки карандаш, чтобы произвести требуемое изменение. – Но почему бы вам не подписаться вашим настоящим именем? Предсказываю, что со временем вы будете гордиться этой книгой.

– Нет, я не желаю пока подписываться настоящим именем (он и сам не знал хорошенько, почему, быть может, его удерживал остаток стыда от такого откровенно бесчестного поступка). Вычеркните «Винсент Бошан» и поставьте на его место «Кирилл Эрнстон».

Этот псевдоним он давно уже избрал для себя и желал теперь воспользоваться им, так как не мог употребить собственное имя.

– Хорошо; этот вопрос мы будем, значит, считать решённым. Мы рассчитываем напечатать книгу как можно скорее, не дожидаясь весеннего сезона. Мы немедленно начнём печатать и будем присылать вам корректуры на просмотр.

– Да, вот ещё одно обстоятельство, о котором мне лучше упомянуть уже теперь, – внезапно сказал Марк. – Рукопись написана не моим почерком. Считаю нужным объяснить вам это вперёд, чтобы не возникало потом недоразумений. Рукопись переписана одним моим приятелем.

М-р Фладгэт расхохотался.

– Извините меня, – сказал он, – но право я не мог удержаться, вы, по-видимому, пустили в ход все средства, чтобы провести нас.

– И, однако, вы всё-таки вывели меня на чистую воду, – отвечал Марк с невесёлым смехом.

М-р Фладгэт тоже засмеялся и сделал небольшой жест рукой; он думал, быть может, что никакие предосторожности не обманут его проницательности. После этого они расстались.

Марк вышел на улицу сам не свой. Он не отдавал себе ясного отчёта в своём вероломном поступке, потому что соблазн был так внезапен, падение оказалось так легко, что он почти не чувствовал его позора, да и вряд ли по натуре своей мог его почувствовать, пока результаты были для него выгодны. Но он смутно сознавал, что он не тот человек, каким был сегодня поутру; что у него в сердце родились новые надежды и, быть может, новые опасения; но надежды были близки и ярки, а опасения далеки и неопределённы. И вскоре первенствующим чувством в неём стало нетерпение видеть поскорее книгу Голройда в печати и получить возможность напечатать свои собственные романы. Тогда всякие упрёки совести будут заглушены сознанием торжества, которое оправдает средство, каким оно достигнуто. Итак, он с нетерпением ожидал прибытия первых корректур.

Онеи пришли наконец. Раз вечером, когда он вернулся на Малахову террасу, он увидел Трикси, выбежавшую к нему на встречу с двумя толстыми свёртками в руках и с глазами, полными любопытства.

– Их принесли сегодня днём, – шепнула она, – и знаешь, Марк, я не могла удержаться и заглянула в свёрток и увидела, в чек дело. Ах, Марк! неужели это корректура твоей книги?

Марк подумал, что ему лучше поскорее приучить себя к этим вопросам.

– Да, Трикси, – сказал он, – это первые корректуры моей книги.

– О, о, о! – протянула Трикси с восторгом, – это «Звонкие колокола».

– Нет, нет, Трикси, это другая книга, ты её не знаешь, так, безделица, от которой я ничего особенного не ожидаю, но мои издатели, по-видимому, ею довольны и после неё мне можно будет напечатать «Колокола».

Позднее ночью он заперся в комнате, которая служила ему и спальной, и гостиной, и принялся без особенного, впрочем, удовольствия читать корректуры произведения, которое он себе присвоил.

Много было говорено о наслаждении, с каким автор читает свои первые корректуры и, быть может, некоторым это действительно доставляет безусловное удовольствие. Но для других это занятие имеет и свою обратную сторону. Идеи, казавшиеся ясными и живыми в рукописи, как-то бледнеют и становятся бесцветными, когда их читаешь в печати. Писатель начинает судить своё произведение как посторонний человек и находит его неудовлетворительным. Он усматривает многие оплошности и пробелы, исправить которые вне всякой возможности и впервые, быть может, с тех пор как он узнал, что рукопись его принята, сомнение снова возвращается б нему.

Но чувства Марка были гораздо сложнее; естественная гордость автора, видящего своё произведение напечатанным, не могла ощущаться им и ему было решительно противно поддерживать свой обман таким неприятным путём, как неизбежная корректура типографских ошибок.

Но ему нетерпеливо хотелось знать, какого рода литературное детище он усыновил таким мошенническим образом. Он поверил на слово издателям, но что, если они ошиблись?! Что, если книга окажется такою, что не принесёт ему ровно никакой чести! – что, если это западня, куда его заманило честолюбие? Мысль, что это весьма возможно, очень тревожила его. Бедный Голройд, думал он, был прекрасным малым, но вряд ли способен написать очень интересную книгу; может быть, его книга и умна, но, наверное, скучна.

С этими сомнениями принялся он за чтение начальных глав; ни в коем случае не был он расположен восхищаться тем, что читал, потому что обычное отношение его даже к великим произведениям было критическое и он всегда откапывал недостатки и погрешности, каких сам он ни за что бы не сделал.

Но как бы то ни было, главная забота его была устранена по мере того, как он читал произведение умершего приятеля. Оно не могло уронить его репутации. Конечно, сам он не написал бы такого. Он находил его слишком мечтательным и местами даже слегка мистическим произведением человека, который жил больше среди книг, нежели среди людей. Но все же оно было недурно, и после того как он сделал несколько поправок, там и сям выпустил некоторые места и заменил их собственными измышлениями, исправил слог в описаниях природы, придав ему больше кудреватости, местами подпустил сатиры, пересыпал цитатами из классиков, он почувствовал себя в некотором роде бескорыстным человеком, щедро растратившим хороший материал на чужую книгу.