Текст книги "Японское искусство войны. Постижение стратегии"

«С древних времен “искусство выгоды” было неотделимо от традиционных искусств и ремесел; если мы говорим об искусстве преимущества, то его не следует сводить только к искусству меча. Более того, искусство меча едва ли можно постичь, если думать только о том, как победить с помощью меча».

Кацукава Сюнсё. Оноэ Тамизо в роли самурая. Ок. 1775

«Искусство выгоды» – термин более глубокий, нежели «боевые искусства», поскольку он включает в себя науку стратегии в целом. Здесь практический смысл боевых искусств несколько отходит от вкладываемого в них в дзэнском обучении, поскольку речь идет не столько о находчивости, сколько о личной выгоде. Мусаси говорит и об отчуждении всех искусств от их образовательного предназначения вследствие их коммерциализации:

«Когда я смотрю на людей, я вижу, как они превращают искусства в товар. Они даже себя считают товаром и изобретают инструменты, повышающие их цену. Такое отношение подобно тому, как если цветы сравнить с семенами: цветов гораздо больше, чем семян, и внешней красоты в них больше, чем реальности. В боевых искусствах в особенности много показного мастерства и “товара на продажу”. В результате получается, как кто-то сказал, что “дилетантские боевые искусства приводят к тяжелым ранениям”».

Вот почему Мусаси настаивает на безуп-речном овладении техникой основ воинского искусства, ибо в профессии воина это необходимо в большей степени, чем в какой-либо другой. Для воина это означает знание оружия, но увещевания Мусаси на сей счет похожи, скорее, на метафору:

«Путь боевых искусств требует от воина создания различного оружия и понимания свойств этого оружия. Того, кто родился в самурайском доме, но не учится пользоваться оружием и не понимает стратегических преимуществ каждого вида оружия, нельзя назвать образованным человеком».

Расширяя этот общий принцип и проводя сравнения с плотником, Мусаси говорит о необходимости освоения всех деталей и тонкостей, требуемых для полного овладения любым делом. Правило это лежит в основе древнего принципа ученичества, в процессе которого молодой человек постепенно осваивал дело. Этот же принцип во второй половине XX столетия широко применялся и в японских корпорациях и, безусловно, является одним из важнейших факторов, обус-ловивших хорошо известные всем успехи как в технической, так и в общественной сферах японского бизнеса и промышленности. Мусаси пишет:

«Я скажу о пути плотника с тем, чтобы прояснить путь боевых искусств. Речь идет о главном плотнике, который строит дома. Об аристократах, самурайских семьях и школах искусств говорят, используя понятия традиции, стиля и “дома”, поэтому, поскольку мы говорим “дом”, я в качестве символа использовал мастерство плотника».

Вооруженный самурай в доспехах. 1860

Традиция использования образа главного плотника для раскрытия сути руководства и лидерства восходит еще к древним даосским сочинениям. Особенно показателен этот образ в политических главах трактата «Хуайнань-цзы», «Философ из Хуайнани», одного из важнейших текстов даосизма. Хотя сочинение это и не входило в число широко изучаемых в Японии, Мусаси, будучи знакомым с дзэн-буддизмом, вполне мог читать его. Хорошее знание даосизма в числе всего прочего отличало знаменитого дзэнского наставника Такуана, старшего современника Мусаси, учителя сёгуна и известного фехтовальщика Ягю Мунэнори.

В любом случае идеи об управлении и организации, которые приводит Мусаси, стали традиционными вследствие того высокого почитания, что окружало их источник, особенно в культуре, находившейся под влиянием дзэн-буддизма. В «Книге пяти колец» Мусаси, говоря о боевых искусствах, прибегает к классическому сравнению, тем самым оставляя символический потенциал собственного мастерства практически безграничным:

«Слово “плотник” пишется иероглифами, означающими “великое умение”. Поскольку боевые искусства – тоже великое умение, можно использовать образ плотника. Желающий постичь дух боевых искусств должен размышлять над этой книгой; пусть учитель будет иголкой, а ученик – ниткой. Под руководством учителя ученик должен неустанно тренироваться.

Поскольку старший плотник организует работу и управляет ремесленниками, он обязан понимать общее устройство дома, внимательно следить за соблюдением гармонии в деталях и за согласованностью работы тех, кто ему подчиняется.

Старший плотник, знающий, как строятся всевозможные дома, нанимает на работу людей. В этом отношении старший плотник подобен полководцу.

При возведении дома важно уметь выбрать древесину; хорошие бревна, прямые и без сучков используются для фронтальных колонн; бревна с сучками, но прямые и крепкие используются для задних колонн; бревна не слишком прочные, но внешне вполне пригодные и без сучков используются для внутренних опор; а бревна кривые и сучковатые, но при этом прочные можно продуманно использовать повсюду, в зависимости от того, что будет внутри дома. Тогда здание простоит долго. Даже кривые, сучковатые и непрочные бревна можно использовать для возведения лесов, а потом пустить на дрова.

Старший плотник управляет работой строителей, он знает уровень их способностей и дает им соответствующие задания. Даже тупым и неумелым можно найти подсобную работу в соответствии с их способностями. Если старший плотник проявляет проницательность в распределении работ, дом строится успешно. Мастерство и быстрота, осторожность во всем, знание целого, умение различать способности и характеры, искусство вызывать уважение и доверие, понимание того, что нельзя делать, – все эти качества отличают старшего плотника. Боевые искусства во многом подобны этому».

Даосское сочинение «Хуайнань-цзы» видит социальное равенство в полном задействовании людей в соответствии с их индивидуальными способностями. При управлении совершенномудрого, согласно древнему сочинению по искусству управления, «нет потерянных людей и нет утраченных вещей». В этом заключается искусство умелого политика, равно как и искусство хорошего воина. Далее Мусаси говорит о подмастерьях:

«Подобно воинам, рядовые работники точат свои инструменты; они делают разные полезные приспособления и носят их в плотницких ящиках. Следуя указаниям старшего плотника, они выполняют всю необходимую работу, удостоверяясь, что все размеры выдержаны правильно и что работа сделана должным образом. Вот в чем заключается правило для подмастерьев.

Утагава Куниёси. Окано Гинъэмон Канэхидэ, держащий в правой руке меч, а в левой – фонарь. XIX в.

Когда они постигли все тонкости плотницкого ремесла, они сами становятся старшими плотниками.

Для плотника необходимо, чтобы его инструмент был острым и наточенным. Плотник должен уметь пользоваться всеми своими инструментами, чтобы обрабатывать самые разные предметы. Искусство воина во многом похоже на искусство плотника».

Как говорит сам Мусаси, так же обстоит дело не только с воинами, но и с любым другим человеком в нашем постоянно меняющемся мире, где мастерство и способность приспосабливаться к обстоятельствам являются необходимым условием выживания. И хотя внешние составляющие обучения воина зависят от взаимоотношения многих факторов, его внутреннее измерение определяется характером взаимодействия знания и постигающего. Выверенное равновесие внешнего и внутреннего всегда считалось одним из главных показателей высшего уровня мастерства; именно искусству приведения к гармонии внутреннего и внешнего уделялось такое значительное внимание в дзэнских школах.

Старший современник Мусаси Ягю Мунэнори, тоже глубоко интересовавшийся дзэн-буддизмом, в своем сочинении «Переходящая в роду книга об искусстве меча» много говорит о дзэнском отношении к знанию, основывая свои доводы на том, что он слышал от дзэнского наставника Такуана:

«Занимающегося любым искусством нельзя назвать мастером до тех пор, пока он не отбросил привязанности к своему умению.

Монах спросил одного древнего святого: “Что такое Путь?”

“Обычное сознание есть Путь”, – ответил святой.

Этот принцип применим ко всем искусствам. Здесь исчезают все болезни сознания, здесь обретаешь обычное сознание и избавляешься от болезней, даже находясь в их средоточии».

Утагава Куниёси. Сэндзаки Ягоро Нориясу, бегущий с копьем в руке. XIX в.

Как поясняет в последующем Ягю, «болезнь» означает привязанность и фиксацию внимания, что считается неприемлемым и не соответствующим дзэнскому идеалу, ибо приводит к подавлению спонтанной чуткости и утрате свободы действия. Поэтому Ягю превозносит такой уровень мастерства, при котором достигается «обычное» в дзэнском смысле слова, то есть естественное, лишенное сознавания «я» искусство:

«Если говорить о практическом применении, представь, что ты стреляешь из лука и думаешь, что стреляешь в то время, когда стреляешь; в таком случае цель будет непостоянной и неустойчивой. Если, держа в руках меч, сознаешь, что держишь меч, нападение будет невзвешенным. Если, держа в руке кисть, сознаешь, что пишешь, кисть твоя будет неустойчивой. Даже играя на лютне, если сознаешь, что играешь, мелодия расстроится.

Когда лучник забывает о сознавании стрельбы из лука, когда при стрельбе сознание его – обычное, словно он ничем не занят, лук его будет устойчив. Когда держишь в руках меч или скачешь верхом, не “держишь меч” и не “скачешь на лошади”. Равно как и не “пишешь кистью” и не “играешь на лютне”. Когда делаешь все, сохраняя обычное состояние сознания, все течет плавно и легко.

Что бы ты ни делал, это – твой Путь. Если ты привязан к нему или думаешь, что только это значимо для тебя, то это уже не Путь. Только будучи лишенным в своем сердце всего, пребываешь на Пути. Что бы ты ни делал, если сердце твое пусто, все происходит легко».

Дзэнская пословица гласит: «Если зафиксируешь сознание на чем-либо, оно тут же исчезнет». Это означает, что непосредственная реальность сама по себе есть пробуждение, о чем неустанно напоминает дзэн. Но концептуальное различение «вот это» уничтожает непосредственный опыт, вновь и вновь настраивая механизм фиксации. Вот почему в качестве символа основания дзэнского сознания так часто используется образ зеркала, мгновенно отражающего вещи и не удерживающего их. Ягю продолжает:

«Это подобно тому, как все ясно отражается в зеркале вследствие бесформенной чистоты его отражающей способности. Сердце причастных Пути подобно зеркалу, оно пусто и чисто; ты не-сознаешь, но при этом свершаешь все. Таково “обычное сознание”. Тот, кто свершает все, сохраняя обычное сознание, зовется мастером.

Что бы ты ни делал, если сохраняешь идею о том, чтобы сделать, и целеустремленную концентрацию, движения твои будут нескоординированными. Один раз сделаешь отменно, но потом, когда подумаешь, что сделано хорошо, потерпишь неудачу. Может быть, даже сделаешь хорошо дважды, а потом опять будет провал. Если же начнешь радоваться тому, что дважды получилось хорошо и только один раз плохо, в следующий раз обязательно потерпишь неудачу. Если, делая что-либо, думаешь о том, чтобы сделать хорошо, постоянства не будет.

Если же непредумышленно собираешь воедино искусство и практику, мысли о быстро растущем мастерстве спокойно исчезают, и тогда, что бы ты ни делал, ты спонтанно освободишься от мыслей. Теперь не знаешь даже самого себя, твое тело, ноги и руки действуют, но сознание не-сознает; ты ничего не упускаешь и попадаешь десять раз из десяти. Но даже теперь, если допустишь мысль об этом в свое сознание, проиграешь. Только когда не фиксируешь сознание, будешь побеждать каждый раз. Однако не фиксировать сознание не значит вовсе не-сознавать; речь идет об обычном сознании».

Пояснения дзэнского наставника Такуана к парадоксальному взаимоотношению между тренировкой и спонтанностью Ягю Мунэнори впоследствии сделал частью собственной семейной традиции боевых искусств. Дзэнский наставник писал мастеру:

«Необходимо понять, что, когда в обучении прошел весь путь от новичка до состояния совершенной мудрости, необходимо вновь вернуться к началу.

Позвольте объяснить это применительно к боевому искусству. Начинающий ничего не знает ни о стойке, ни о положении меча, поэтому сознание его ни за что не цепляется. Если кто-то нападет на него, он будет просто сражаться, не думая ни о чем.

Затем, когда человек научается различным стойкам, тому, как держать меч, на что обращать внимание и так далее, сознание его уже прикреплено к различным вещам; поэтому, когда он собирается нанести удар, он уже запутался.

Самурай. Уэно Хикома. XIX в.

Но когда практикуешь боевые искусства день за днем, месяц за месяцем, и стойка, и игра с мечом уже не требуют концентрации сознания, человек подобен новичку, не умеющему и не знающему ничего.

Именно об этом говорится, что начало и конец суть одно и то же, подобно тому, как “один” и “десять” становятся соседями, когда сосчитал от одного до десяти. Это также подобно тому, как самая верхняя и самая нижняя ноты гаммы становятся рядом.

Подобно тому, как верхняя и нижняя нота напоминают друг друга, будды, поскольку они есть самые совершенные из человеческих созданий, похожи на тех, кто ничего не знает ни о Будде, ни о его учении, и не обладают никакими из тех внешних атрибутов, коими люди обычно их наделяют.

Поэтому клеши неразумных привязанностей в начале и совершенная мудрость в конце становятся одним. Мыслящая составляющая сознания исчезает, и человек обретает состояние, в котором не ведает беспокойства и тревог.

Совершенно невежественные люди не блещут умом, очевидно, оттого, что у них его просто-напросто нет. Однако и самый утонченный ум тоже не показывает себя, ибо он уже сокрыт. Только обладание ложным знанием заставляет человека кичиться им – нелепое зрелище».

Даосская поговорка гласит: «Умный торговец прячет свое добро, словно у него и нет его». Даосские и дзэнские каноны говорят также и о «смягчении света для обретения гармонии с миром». Выставление напоказ своего ума считается не только неприличным, но и непродуктивным. Китайский наставник, живший при династии Сун, говорил так: «Не обладающие подлинной добродетелью внутри, но любящие блистать своим остроумием вовне подобны ярко раскрашенным дырявым лодкам – если посадить в них кукол и вытащить на берег, то все будет в порядке, но если их выпустить в реки и озера, под власть ветра и волн, разве они не окажутся в опасности?»

Цукиока Ёситоси. Атакующий воин. XIX в.

Практике «сокрытия света» с тем, чтобы ничем не отличаться от других, буддийские и даосские адепты после обретения пробуждения следовали намеренно; они были уверены, что тем самым смогут достичь более высокого уровня по сравнению с тем, какой был бы доступен для них, позволь они окружающим восхищаться глубиной своего понимания. Это гораздо более высокая степень скромности, чем та, что предписывалась ученикам, для которых считалось просто непозволительным пускать пыль в глаза, ибо это закрывает путь к пробуждению. Фушань, один из великих чаньских наставников Китая, говорил: «Тот, кто, еще не обретя истинный Путь, хвалится своими знаниями и блещет красноречием, стремясь остротой языка и искусством говорить снискать себе славу, похож на флигель дома, выкрашенный киноварью. Киноварь только усиливает запах».

В семейной книге традиций боевого искусства Ягю развивает учение дзэнского наставника Такуана:

«Когда сознание становится пустым, все дела свершаются легко. Поэтому искусство дзэн следует изучать для того, чтобы очищать сознание от накопленных привычек. Вначале ты ничего не знаешь, в голове у тебя даже нет никаких вопросов. Потом, когда начинаешь учиться, в сознании что-то появляется, и ты цепляешься за это. Свершать что-либо становится труднее.

Когда же все, постигнутое тобой, полностью уходит из сознания, и практика тоже исчезает, тогда, каким бы искусством ты ни занимался, техника усваивается легко, и при этом ты ничуть не задумываешься над тем, чем уже овладел, но и не утрачиваешь этого. Вот в чем заключается естественная гармония, обретя которую, уже не сознаешь, что делаешь именно так».

Обучение практически всем традиционным японским искусствам было принято начинать с неукоснительного следования устоявшимся стандартным нормам и ритуалам. Предполагалось, что это заставит обучающегося интуитивно «почувствовать» суть данного искусства, без какого бы то ни было рационализирования и проецирования на собственные действия субъективных идей. Однако суровая дисциплина ставила своей целью не превратить ученика в автомат, но подготовить почву для пробуждения сокрытых способностей сознания, которые могут открыться только тогда, когда необходимость в формальных внешних основаниях исчезнет.

Таким образом, ученик шел к высшей свободе и естественности не произвольно, но постепенно, той тропой, которой уже много раз ходили его предшественники. Адепты, сумевшие выйти за границы формальной системы, естественным образом открывали все необходимые техники и движения, даже ничего не услышав о них из уст учителя.

Дзэнский наставник Такуан подводит итог своим рассуждениям о свободной естественности и реальном практиковании в терминах принципа и действия.

«Есть практика принципа и практика действия. Принцип тот же, что был упомянут выше: когда овладел мастерством, уже ни с чем не борешься. Овладевший мастерством встал на путь не-сознания. Однако, если не практикуешь действия, в сознании будет один голый принцип, и ты ничего не сможешь с ним поделать».

В буддийской терминологии слово «принцип» часто является синонимом к «пустоте», «запредельному», что в дзэнской психологии означает интеллектуальную свободу человека. Необходимость практиковать «действие» означает проявление вовне внутренней свободы, что является более высоким уровнем дзэнского мастерства. Принцип подразумевает также и теорию, которая неэффективна без практического применения.

Воин Мусаси тоже следует дзэнскому учению о незамутненной ясности и текучести сознания как основе самого искусства обучения, которое применимо как к боевым искусствам и бусидо, так и к любому другому искусству или пути. В «Книге огня» своего сочинения он высказывает мысли, сходные с идеями Такуана и Ягю, разве что с добавлением технических деталей.

«Ваша духовная ориентация в ходе изу-чения боевых искусств должна быть такой же, как и в повседневной жизни. Как в бою, так и в обычной жизни вы должны быть спокойны, но в то же время исполнены решимости. В каждой ситуации действуйте без напряжения, но и не опрометчиво. Ваш дух должен быть уравновешенным и беспристрастным. Даже когда ваш дух пребывает в покое, не позволяйте своему телу расслабляться, а когда ваше тело расслабляется, не позволяйте духу терять бдительность. Не позволяйте духу попадать под влияние тела, а телу – под влияние духа. Не позволяйте себе падать духом, но и не будьте слишком воодушевлены. Возбужденный дух слаб. Поверженный дух тоже слаб. Не позволяйте врагу видеть ваш дух.

Малые люди должны хорошо знать дух больших людей, а большие люди должны знать дух малых людей. К какому бы типу людей вы ни принадлежали, не позволяйте своему телу вводить вас в заблуждение. Когда дух ваш открыт и не стеснен, смотрите на вещи возвышенно. Вам следует развивать в себе решительность и мудрость. Приобретайте опыт, учитесь судить о справедливости в делах людей, различайте добро и зло, изучайте пути различных искусств. Если никто не может вас обмануть, значит, вы постигли мудрость боевых искусств.

Боевые искусства отличаются от других вещей. На поле битвы, даже если вас потеснили, вы должны оставаться верными принципам и действовать настойчиво».

Утагава Куниёси. Ядзама Дзюдзиро Мотооки изображен сразу после того, как с Моронао было покончено. Именно Мотооки обнаружил Моронао и, казнив врага, засвистел в свисток, собирая воинов, рассыпавшихся по всему особняку. XIX в.

Как свидетельствуют сочинения-завещания Ягю и Мусаси, воины обучались дзэнскому искусству опустошения сознания по нескольким причинам: во-первых, чтобы постичь тайну самого обучения; во-вторых, чтобы научиться действовать спонтанно и эффективно при любых обстоятельствах, без всяких сомнений, колебания и страха; в-третьих, чтобы научиться независимому восприятию реальности, на которое не оказывают влияния внешние факторы; наконец, в-четвертых, чтобы знать и понимать вещи еще прежде, чем они случатся, дабы сделаться неуловимыми для врагов и стать хозяевами своей судьбы.

Последнее определяется как искусство отточенного различения запутанной сети причинно-следственных связей, которое обретается через снятие завесы ментальных привязанностей. Дзэнские наставники при помощи подобных практик предсказывали, как ученики будут реагировать на те или иные идеи или данные им упражнения. Стратеги же и воины определяли благодаря им возможное поведение противника в заданных условиях в конкретный момент времени. Мастер меча Ягю так пишет об этом:

«Избавляться от привязанностей нужно для того, чтобы уловить намерения противника. Если привязанности сохраняются, они собьют тебя, не позволят увидеть подлинное. Если не сможешь вовремя разглядеть, неминуемо потерпишь поражение.

“Привязанности” суть болезни сознания; это означает, что сознание “прикреплено” к той или иной вещи. Сознание не должно быть ни к чему привязано, по крайней мере в течение того времени, которое требуется для нанесения удара. Это называется “забыть о сознании, не забывая о нем”.

Сознание и сердце должны быть нацелены на фундаментальное. Только если взор исходит из сознания и сердца, глаза твои смогут ухватить противника. Поэтому видение глазами следует за видением сердца и сознания. Когда же увидят твои глаза, после этого ты должен видеть телом, руками и ногами.

Привязанность есть болезнь, заключающаяся в том, что не можешь отделаться от навязчивых мыслей о чем-либо. Быть одержимым мыслью о применении боевых искусств есть болезнь. Быть одержимым мыслью о том, что нужно показать, чем владеешь, есть болезнь. Думать только о том, чтобы напасть, – болезнь, и думать только о том, чтобы выжидать, – тоже болезнь. Думать только о том, чтобы избавиться от болезни, – тоже болезнь. Когда сознание сосредоточено на чем-либо, все это – болезнь.

Поскольку все болезни находятся в сознании, необходимо избавиться от них и привести сознание к гармонии».

Утагава Куниёси. Токуда Садаэмон Юкитака в соломенной накидке, завязывающий тесемки на соломенной шляпе. XIX в.

Вновь рассуждения фехтовальщика Ягю перекликаются с учением дзэнского наставника Такуана, который для пояснения своих мыслей прибегал к образам из буддийской иконографии. Так, при помощи образа Властелина Недвижимого Света, традиционно символизирующего воина-защитника буддийского учения, Такуан поясняет значение невозмутимого дзэнского сознания. Он также использует образ Тысячерукого Бодхисаттвы, олицетворяющего безграничное сострадание, чьи «тысяча рук» есть практические навыки, необходимые для служения людям и освобождения их из плена заблуждений. Такуан интерпретирует этот символ как воплощение гибкости и приспосабливаемости человека, обладающего свободным сознанием. В письме к фехтовальщику Ягю дзэнский наставник говорит, как именно эти хорошо знакомые образы иллюстрируют практические навыки и умения, необходимые воину:

«Буддийский образ Властелина Недвижимого Света олицетворяет такое состояние, при котором собранное воедино сознание не движется, что значит не изменяться и не выходить из равновесия. Не изменяться и не выходить из себя значит не фиксировать сознание.

Различать вещи с первого взгляда и не фиксировать на них сознание – значит “быть недвижимым”. Ведь если сознание привязывается к вещам, появляются различающие мысли, которые двигаются различными путями. Если положить конец различающим мыслям, то даже если цепляющееся за вещи сознание движется, сам остаешься недвижимым.

Предположим, на тебя один за одним нападают десять человек. Если после отражения первого удара сознание не задерживается на полученном впечатлении, но переходит с одного на другого, оставляя каждого сразу после того, как ты справился с ним, сможешь справиться с десятью противниками. Хотя сознание работает десять раз – по одному на каждого противника, если оно ни на ком не задерживается и переключается поочередно на каждого, сможешь взять верх.

Опять-таки, если сознание сосредоточено только на одном из противников, сможешь отразить его удар, но когда нападет второй, ничего не сможешь противопоставить ему.

Другой буддийский образ – тысячерукий Бодхисаттва. Если сознание его будет сосредоточено на одной руке, держащей один инструмент, то остальные девятьсот девяносто девять будут бездействовать. Только потому, что сознание не зафиксировано, все руки делают свое дело.

Почему у Бодхисаттвы тысяча рук на одном теле? Для того, чтобы показать людям: когда недвижимая мудрость открыта, то даже если у тебя тысяча рук, ни одна не будет лишней.

Если смотришь на один-единственный лист дерева, остальных листьев не видишь. Если же просто смотришь на дерево и не фиксируешь зрение на одном листе, то сможешь увидеть все листья, какие только есть на дереве. Если сознание сосредоточено на одном листе, остальных не видишь; если не концентрируешь внимание на одном, видишь сотни и тысячи листьев. Тот, кто постиг это, является тысячеруким и тысячеглазым Бодхисаттвой».

Автор неизвестен. Портрет воина

Знаменитую историю, связанную с практическим воплощением этих принципов, рассказывают о дзэнском наставнике конца XVII столетия, известном как Сёдзю Родзин, «Почтенный Старик, обладающий правильным пониманием». Сёдзю не слишком известен, однако влияние, оказанное им на дзэн-буддизм конца феодальной эпохи, было достаточно велико.

Если верить биографам, Сёдзю Родзин был внебрачным сыном одного самурая. В возрасте тринадцати лет, после встречи с дзэнским наставником, он обрел первоначальный опыт понимания. Через несколько лет, после одного случая, когда он на какое-то время потерял сознание, он пережил то, что в дзэн называется «смертью и последующим возрождением». Потом он странствовал в поисках учителя, который бы подтвердил его понимание.

В конце концов судьба свела его с дзэнским наставником Бунаном, у которого он учился в течение восемнадцати лет, вплоть до кончины наставника. Однако, даже обретя столь глубокий опыт, Сёдзю, как он сам говорил о себе, еще не достиг целостности в «правильном понимании». Это произошло, лишь когда наставнику уже исполнилось пятьдесят пять. Поскольку Сёдзю придавал столь высокое значение правильному пониманию, ясному видению незамутненного сознания, он даже свою хижину называл «Хижиной правильного понимания» и под этим же именем вошел в народный фольклор.

Очень и очень немногие адепты дзэн находили путь к вратам хижины Сёдзю, который уже прослыл одним из величайших учителей Японии и был прямым наследником древней линии наставников. Однако самураи нередко обращались к нему за советом. Однажды в присутствии наставников несколько воинов практиковали сосредоточение, занимаясь фехтованием. Когда они сделали небольшой перерыв, один из воинов сказал наставнику: «Что касается принципов, то тут ваше понимание, безусловно, превосходит наше; однако если говорить о реальности, то здесь мы превосходим вас».

Не желая упускать возможности подтвердить на практике правоту и истинность своего учения, почтенный дзэнский наставник вызвал самурая на поединок.

Самурай, похвалявшийся своим мастерством, вручил наставнику деревянный меч, но Сёдзю отказался, заявив, что буддийский монах не может брать в руки оружие, даже деревянное. И показал всем свой веер с металлическими ребрами, который, по его словам, мог послужить для защиты. «Попробуйте-ка попасть в меня», – повторял наставник, побуждая самураев напасть.

Утагава Куниёси. Орибэ Яхэй Канамару, согнувшись, держит в руках копье и шлем. XIX в.

Отклонить вызов воины не могли. Взяв тренировочные мечи, они разом со всех сторон напали на Сёдзю. Но удивление их только росло, а силы убывали, когда они увидели, как наставник демонстрирует редкое искусство защиты от длинного меча с помощью кинжала. Своим веером Сёдзю искусно парировал все их удары; казалось, веер просто притягивался к мечам точно так же, как железо стремится к магниту.

Растратив силы, самураи вынуждены были признать, что при желании наставник запросто может воплотить принципы своего учения на практике. Один из воинов спросил, как ему это удается. «Очень просто, – ответил дзэнский наставник. – Когда ваше восприятие не замутнено, вы не пропустите ни одного удара даже из десяти тысяч».

Мастер Ягю говорил о двух уровнях в практике излечения сознания от болезней, которое позволило бы обрести ту степень чистоты, что помогла бы действовать четко и взвешенно при любой ситуации. Вот как описывает он в своей книге первый уровень:

«На первом уровне мыслишь, но при этом не имеешь мыслей, фиксируешь сознание, но при этом не привязываешься: это означает, что думаешь о том, как избавиться от болезни. Если сознание думает о том, как избавиться от болезни, это значит, что оно занято мыслью.

Болезнь означает навязчивые мысли. Мысль о том, как избавиться от болезни – это тоже мысль. Тем самым используешь мысль, чтобы избавиться от мыслей. Когда же действительно избавляешься от мыслей, это называется “не иметь мыслей”. Вот почему говорится о мысли “неимения мыслей”.

Когда появляется мысль об избавлении от болезни, которая остается в мысли, сама мысль об устранении и те мысли, которые надлежит устранить, превращаются в ничто. Это подразумевают, когда говорят, что “клин клином вышибают”.

Когда болезнь исчезла, исчезает и мысль об избавлении от болезней, поэтому и говорят о “мысли не-мысли”.

Думать об избавлении от болезней – значит быть привязанным к болезням, но если используешь саму эту привязанность, чтобы избавиться от них, исчезнет и сама привязанность, поэтому и говорят о “привязанности не-привязанностей”».

Как говорил китайский наставник Байчжан, пока в дзэн-буддизме сохраняются осознанные практики и понимание, учение не завершено. Учение может быть постигнуто полностью только после того, как совершен выход за пределы практики и навыков. Ваньсун, поздний китайский наставник, выразил это в пословице: «Легко продвигаться с каждым новым шагом; трудно освободиться от каждого состояния сознания». В духе дзэнского учения японский мастер Ягю говорит о втором, более высоком уровне, который характеризуется естественной свободой и спонтанностью.

«На более высоком уровне освобождение от болезни означает вообще отсутствие мысли об освобождении. Думать об освобождении уже есть болезнь. Позволить болезни быть и при этом жить в средоточии болезни – значит освободиться от нее.