Текст книги "Пока мой труд не завершен"

Гарри понял, что Лилиан лгала детективам из отдела убийств – потому как он и сам был профессиональным лгуном, как я понял, раскопав информацию в архивах различных правоохранительных органов. До того как Ричард нанял его (или, разумнее будет сказать, «ввел в круг»?), Любезный и Загадочный Гарри, известный мне, всплывал в разных местах то как Сантехник Хэнк, то как Кровельщик Джо, а то и вовсе отмечался Коммивояжером Бобом. И это – лишь некоторые из псевдонимов, которые он использовал для разного рода наживы. Незаконное проникновение на частную территорию и злоупотребление доверием упрятали его за решетку на десять лет, из которых он отсидел всего пять; числились за ним также обвинения в растлении несовершеннолетних и жестоком обращении с престарелыми, заработанные под личиной санитара Кена в одной богадельне, – но доказать ни первое, ни второе, увы, не удалось.

– Крутая бабеха, – сказал Гарри Ричарду. – Уверен, мы что-то от нее да выведаем.

– Ну так выведай прямо сейчас, – велел Ричард.

– Мы рискуем испачкать руки, – предупредил Гарри.

– И ладно. Грязь я как-нибудь вытерплю, неряшливость – нет.

Что ж, босс Ричард, я тебя тоже услышал!

К тому времени детективы из отдела убийств, казалось, были крайне обеспокоены тем, что пожилая женщина за стойкой водит их за нос.

– Как он выглядел, когда вы видели его в последний раз? – спросил детектив Белофф.

– Говорю же, не могу вспомнить, когда был «последний раз», – ответила Лилиан.

– Он возвращался домой в определенное время? – подкопался детектив Чернофф.

– Может быть. Не знаю. Я не проверяю, когда он выходит и когда приходит, правда. У меня есть и другие дела.

– Вы в курсе, что его недавно вынудили уволиться с работы? – осведомился детектив Белофф.

– Это совершенно не мое дело, – бросила в ответ Лилиан.

Сытые по горло ее немногословием – от которого я чуть не разрыдался, ведь она, по всему судя, так сильно хотела защитить меня, – детективы оставили ей свои визитки и, так ничего и не добившись, ушли из заведения, каждый – со стаканчиком кофе за счет хозяйки в руке. Вскоре после этого Гарри расплатился по счету и ушел. Но через несколько часов, когда Лилиан закрыла заведение, этот прохвост вернулся.

Он появился позади Лилиан как раз перед тем, как она повернула ключ в двери.

Но до того как Гарри взялся вершить черные дела, я вошел в тело моей хозяйки и взял под контроль все его механизмы, оставив ее разум в приятном бездумно-подвешенном состоянии. Эта новая идея пришла ко мне буквально на месте – и у меня не было никакого иного намерения, кроме как защитить ее. Разобравшись с Гарри, я вернул бы душу Лилиан на место, не оставив тревог в ее сердце и воспоминаний – в голове.

– Пожалуйста, вернитесь внутрь, мэм, – произнес Гарри, тыча стволом пистолета в спину хозяйки и чуть не заставив ее уронить коричневый продуктовый баул, который она, возясь с ключами, переложила в ту же руку, что и прогулочную сумку. – И если вам дорога жизнь, отдайте мне ключи.

Лилиан поудобнее перехватила и поплотнее закрыла сумку (Гарри ни за что не допер бы, что в ней лежат все оставшиеся сбережения Фрэнка Доминио), и когда бесцеремонный хулиган оттолкнул ее от витрины закусочной и повел вглубь зала, спросила – вернее, это я спросил, пользуясь ее голосовыми связками:

– Что вам нужно, молодой человек?

Гарри улыбнулся этому наивному вопросу.

– Я хотел бы изнасиловать и ограбить тебя, – ответил он.

– И это все?

– Нет. Мне также нужны ключи от квартиры наверху. Полагаю, они у тебя есть.

– Есть, – согласилась Лилиан. – Не возражаешь, если вещички брошу на прилавок?

– Валяй.

– Спасибо. Погоди-ка, ты сказал, что будешь грабить меня. И что, даже не проверишь эти сумки?

– Заткнись! – проревел Гарри и нетерпеливо дернул стволом.

– Незачем быть таким грубым. Я пошутила. Понятное дело, ты не никчемный торчок, которому по-быстрому надобно разжиться деньгами.

То, что Лилиан использовала ровно те же слова, что и сам Гарри несколькими часами ранее бросил в адрес покойного Перри Стаковски, явно сбило его с панталыку. На секунду он замер в позе гангстера под прицелом – и не заметил, как Лилиан прошмыгнула мимо него в коридор, в самую глубину тени закрытой закусочной.

– То, что ты ищешь, – снова здесь, – призвала она его из темноты.

– А ну стой! – крикнул Гарри.

– Сам не торопись, – сказала Лилиан, скрываясь за скрипучей дверью, включая свет на лестнице и отпирая маленькую комнату на самом ее верху.

Когда Гарри преодолел разделяющее их расстояние и зашел в комнату, он увидел, что хозяйка склонилась над старым сейфом в углу. Введя комбинацию на замке, женщина ухватилась за металлическую ручку и показала Гарри содержимое хранилища.

– Здесь много денег, молодой человек, – сказала она. – Завтра я планировала отнести их в банк – каждую пятницу исправно туда хожу.

– Доставай, – приказал Гарри.

– А я, по-твоему, что делаю? – спросила Лилиан. Но из закоулков старого сейфа она выудила не только тяжелый тканевый мешок, в котором хранилась выручка от закусочной. – Думаю, тебя и это тоже сможет заинтересовать, – сказала она, показывая стопку бумаги, скрепленную резинкой. Гарри прочел надпись на самой верхней странице: «Проект нового продукта». И еще ниже – подпись автора проекта: «Фрэнк Доминио».

– Я так и знал, что ты солгала копам, – самодовольно заметил Гарри.

– Да, и хорошо, что ты это понял. Жаль, однако, что ты не сможешь уйти с добычей, не говоря уже об этом документе.

– И что же мне помешает? – Гарри презрительно фыркнул.

– Для начала, – сказала Лилиан, – ты не сможешь открыть дверь.

Гарри быстро повернулся и успел заметить, как дверь, которая так сильно скрипела при открытии, затворилась без звука. Когда он снова повернулся к Лилиан, она добавила:

– Кроме того, твой пистолет больше не работает.

Гарри прицелился в нее и спустил курок своей пушки – не «Глока», замечу. Из ствола полилась какая-то каша из расплавленного металла, будто из прохудившегося крана. Затем лампочка, свисавшая с потолка, потускнела, погасла… и темнота захлестнула комнату.

Сам по себе это был странный случай, но что действительно встревожило Гарри, так это звук чего-то, образующего пузыри внутри сейфа, – наполняющего комнату странными мерцающими цветами и испускающего смрадный запах. Гарри поперхнулся и прикрыл рот свободной рукой. Не переставая держать хозяйку на ныне бесполезной мушке, он крикнул:

– Что происходит? Что это такое?

– Блюдо дня, парнишка, – суп из слизистых оболочек. Думаю, тебе придется по вкусу, ведь ты у нас насильник и все такое. От него, правда, немного пахнет.

Теперь Гарри задыхался и его рвало одновременно. Наконец ему удалось выдавить из себя несколько слов.

– Кто ты? – промычал он.

Именно Лилиан посмотрела в глаза Гарри, пока зловещая радуга сияющих цветов играла на ее лице, и именно ее губы растянулись в широкой улыбке. Но на вопрос бывшего коллеги ответил мой голос:

– Это я, Гарри. Зови меня Домино.

Я мог бы продолжать так злорадствовать еще какое-то время, если бы в кармане пальто этого говнюка не запищал сотовый телефон, что вынудило меня поторопиться – я хотел ответить на этот звонок. С молниеносной скоростью, которая удивила даже меня, телефон оказался в моей – то есть, принадлежащей Лилиан, – руке. К тому времени, когда раздались второй и третий гудки, Гарри уже поминай как звали. Кожа его лица все еще какое-то время кружилась в разноцветном токсичном вареве, но вскоре он полностью канул во тьму, из которой однажды выполз в этот мир, – и свет в маленькой комнате вновь зажегся.

Я открыл телефон-раскладушку Гарри и приложил его к уху.

– Хэй-хо, – сказал я, продолжая говорить собственным голосом.

– Что? – спросил мужчина на другом конце провода. Это был, конечно, Ричард.

– Я сказал «хэй-хо». Уж в шахту мы идем, Ричард, в золотоносные недра – за всякими прибыльными изобретениями. Ты же за ними послал бедного гнома Гарри, верно?

– Я не понимаю, о чем речь.

– Прекрасно понимаешь, и мне это известно.

– Где Гарри?

– Выработал свой ресурс. Не завершил свой труд.

– Я уже понял, – терпеливо произнес Ричард. – Что ты с ним сделал?

– Извини, Рик, не могу тебе сказать, я и сам не все понимаю. Уверен, Гарри не особо пришлось по вкусу то, что с ним сделали. И, раз уж ты так волнуешься за сохранность своих гномов, проверь, как там дела у Шерри.

– Я проверю, – сказал Ричард, стараясь звучать как настоящий босс.

Как я уже говорил, чтобы жить и процветать, человек вынужден принять на веру ряд абсурдных предположений. В то время я предполагал, что разговор со мной должен выбить Ричарда из колеи хоть на время. Как же я ошибался.

– Троих уж нет, – сказал я, совершая ошибку, пытаясь вывести из себя свое бывшее начальство. – Четыре – в очереди, не считая Титча.

– Ты и впрямь очень плохой человек, – сказал Ричард.

– Да, так и есть. Но ты можешь поставить это себе в заслугу.

– Это не более чем ложная скромность, исходящая от человека с безумно огромным самомнением. Жаль, что ты никогда не признавал этого в себе. Мы могли бы очень хорошо сработаться, если бы ты это сделал. Должно быть, болезненное дело – строить грандиозные планы и не иметь возможности признать, какая ты на самом деле неблагодарная свинья.

– Свинья? – переспросил я, чувствуя, как мое самообладание дает трещину. Вслух я никого и никогда не смел называть свиньей.

– Разве не так ты за глаза прозвал всех нас?

– Ну, вообще-то – так. Это распространенное ругательство.

– Да, частенько слышал его в конторе. Может, конечно, это мне просто приснилось. Я верю в то, что сны могут быть весьма полезны в нашей жизни. А ты сам как думаешь?

Я уже начинал жалеть, что ответил на звонок Гарри.

– Я думаю, мы сказали почти все, что хотели сказать друг другу. Если только ты не хочешь что-то добавить.

– Например, что? – спросил Ричард.

– Не знаю. Что-нибудь угрожающее. Например, сказать мне, что я покойник.

– О, вот еще, – протянул он. – Я-то знаю, покойником тебя не назвать. Но ты уже и не живой человек, верно, Домино?

И Ричард повесил трубку, оставив меня – в который раз! – наедине с неисчислимыми сомнениями, вопросами и, прежде всего, со страхом.

По приказу Ричарда Титч отправился проверить Шерри. Рабочий день только что закончился, и этаж, на котором располагался ее офис, был тихим и пустым, за исключением нескольких уборщиков, которые бродили между столами, опорожняя мусорные корзины сотрудников и вполсилы пылесося. Титч легонько постучался к Шерри и проверил, не следит ли кто-нибудь за ним поблизости; затем он проскользнул внутрь и закрыл дверь.

– Срань господня, – вырвалось у него вслух.

Свет на потолке в кабинете без окон все еще горел, но стал тусклее, вспыхивая, как стробоскоп. Эту деталь я добавил для создания атмосферы, и по той же причине разбросал все в беспорядке, как будто по кабинету прошел миниатюрный ураган: опрокинутые полки, наискосок прислоненный к стене письменный стол, содержимое картотечных шкафчиков и ящичков усеивает пол. Шерри нигде не было видно, но среди вещей на полу покоилась ее сумочка. Титч увидел ее с другого конца комнаты – с оторванным плечевым ремешком и потрескавшейся обшивкой из кожзама. Сумочка напоминала футбольный мяч, который дворовые пацаны порвали в ходе слишком ожесточенной игры.

Пробираясь сквозь обломки, Титч заметил что-то блестящее на земле, сверкающее в такт с потолочной лампой и оживляющее пейзаж. Он наклонился, чтобы поднять предмет, который, очевидно, был маленьким зеркалом, вместе с остальным содержимым, выпавшим из сумочки Шерри. Свет и тень быстро пробегали по отражающей поверхности зеркала. Сначала Титч ничего не увидел, но более пристальный взгляд показал ему – в зеркале также было лицо… не его лицо. Но и не лицо Шерри, раз уж на то пошло. Это было лицо твари, из которой экстрагировали почти все признаки человечности, оставив только животную суть. И, казалось, Тварь раззявила в крике нечто вроде рта, полного острых вроде-бы-зубов – и этими вроде-бы-зубами она, кажется, пыталась прогрызть себе путь из зеркала наружу.

Внезапно Титч инстинктивно швырнул зеркало на пол. Затем он начал топтать его, давить пяткой, превращая в груду острых и блестящих осколков, которые он расшвырял ногами по всем углам комнаты – так, чтобы от напугавшего его образа не осталось и следа. Больше всего в память ему запали глаза – жуткие, обезумевшие, словно бы все еще на него устремленные.

В окружении мерцающих теней кабинета – среди покосившейся мебели, с осколками кривого зеркала, еще блестевшими среди остального мусора, – Титч чувствовал себя очень потерянным. Но он сразу пришел в себя, когда посреди хаоса, поглотившего кабинет Шерри Мерсер, зазвонил телефон. Титч огляделся, пытаясь найти источник безумной трели, такой непохожей на дружелюбное щебетание, к которому его приучили современные офисные телефоны. В конце концов он отыскал телефон, спрятанный под горой папок, разбросанных по полу.

– Алло? – осторожно произнес он в трубку.

– Титч? – спросил голос в телефоне.

– Да, это я, – приободрился Титч.

– Где Шерри?

– Э… я не знаю, Ричард. Ее здесь нет, что-то произошло. Похоже, кто-то обыскал ее кабинет и… ее сумочка тут, но… может, лучше самому посмотреть.

– Хорошо, успокойся.

– Но я спокоен, – запротестовал Титч.

– Что-то по голосу непохоже.

– Ну, я просто…

– Послушай меня, Титч. Я задаю тебе вопрос, а ты отвечаешь только «да» или «нет». Помимо состояния кабинета Шерри и того факта, что ее сумочка все еще там…

– От нее мало что осталось. Кто-то должен…

– Не перебивай. Помимо всего этого – ты видел или слышал что-нибудь еще? Что-то, что ты бы назвал необычным?

– Да, – послушно, в предписанной бинарной манере, ответил Титч. – Я кое-что видел.

– Хорошо. Отлично. Итак, второй вопрос – и снова «да» или «нет». Ты именно видел что-то странное, или просто почувствовал…

– Ричард, тут какая-то чертовщина, – перебил его Титч. – Безумное дерьмо.

– Понял. Хорошо.

– Что хорошего в сумасшедшем дерьме? – почти воинственно спросил супервайзер.

– Хорошо, что ты ответил мне честно. Теперь я хочу, чтобы ты поехал домой. Прямо сейчас, понял? Утром будет собрание, и я хочу, чтобы ты тоже присутствовал. А пока веди себя тише воды, ниже травы. По силам тебе такое поручение?

– Думаю, да, – без тени убеждения сказал Титч.

– Ну что ж, – заключил Ричард. – И еще кое-что…

Но связь внезапно оборвалась. Титч попытался перезвонить, но телефон разрядился. Он спрятал его в карман и уже намеревался было идти к лифту, исполняя поручение босса, но тут ему на глаза попала надпись на двери кабинета. Слова были выгравированы на дереве стройными заглавными буквами, довольно глубокими канавками; прежде их не было, этих слов…

ТРУД НЕ ЗАВЕРШЕН

Титч толкнул дверь плечом и распахнул ее, будто бы малейшее промедление могло деморализовать его до такой степени, что он навсегда остался бы запертым внутри офиса – где его обрекут вечно таращиться на эти три слова. Но за дверью оказалась еще одна, такая же – и на ней написано было…

ТРУД НЕ ЗАВЕРШЕН

А за его спиной все та же мерцающая лампа освещала темную стену.

Вслушиваясь в успокаивающий гул пылесосов – совсем рядом, открой дверь и сразу увидишь, как работяги толкают их по ковру, от стола к столу! – Титч распахивал дверь за дверью, не забывая звать на помощь. Но никто не мог его услышать, потому что, сам того не заметив, здание компании он давно покинул – и находился совершенно в другом месте теперь. И все же он продолжал просить о помощи… распахивая дверь за дверью, дверь за дверью. И этот сизифов труд все никак не завершался и не завершался…

Какое-то время спустя я и сам потерял его за тысячей никуда не ведущих дверей.

Документ 3

ПАМЯТКА

КОМУ: Тебе

ОТ КОГО: Меня

ДАТА: Вечер четверга

ТЕМА: Эта тьма

Как многие из вас уже поняли, я не отказался от намерения подготовить документ, который в предыдущем разделе назвал своим «Окончательным заявлением». Я просто решил немного поменять формат, только и всего. Из пылкого манифеста он превратился в, скажем так, собрание паранормальных воспоминаний: незавершенный, неопределенных стиля и формы, труд, очень похожий на своего творителя.

И в этом собрании крайне важное место по-прежнему занимало чье-то зловещее присутствие, которое я могу описать лишь «облаком» черт, образов и меток, размечающих и каталогизирующих информацию для облегчения процесса когнитивного усвоения:

1. Река тьмы;

2. Соцветие черных звезд, горящих во мраке по ту сторону ночных небес;

3. «Темные пятна», которые, несмотря на мое обостренное мировосприятие, продолжали скрывать от моих глаз некоторые важные детали, особенно если они касались того причудливого «неживого» состояния, в котором я находился;

4. Пятна, или ореолы, тьмы, которые распространялись по небу в любое время и были более очевидны каждый раз, когда я уничтожал одного из Семерых (или Титча).

В описываемый до сих пор период именно последнее из четырех явлений меня более всего беспокоило, учитывая, что до захода солнца (явно отстававшего на час – и суждено ему было отставать еще целый день в октябре) я устранил не менее трех человек. Даже в поздние часы того четверга, после того как я расправился с Шерри Мерсер и человеком, которого знал по имени Гарри Смит-Джонс, я увидел из окон своего дома мир, в котором везде, насколько хватало глаз, царили угрюмые поздние сумерки.

Области тьмы парили в небе над старыми зданиями в центре города и простирались вдаль через реку, создавая городской пейзаж, настолько равномерно затянутый облаками, что можно было подумать, будто это театральная декорация или сцена смены дня на ночь в малобюджетном фильме. Более того, спустя некоторое время после того, как я отправил Титча на верную гибель, наступил определенный момент, когда все приобрело еще более мрачный оттенок, как бы отмечая точное время, когда молодой супервайзер больше не мог отрицать тот душераздирающий факт, что он никогда не попадет домой, ибо дверям перед ним несть конца.

В таких «затемнениях», которые следовали за каждым актом сверхъестественного беспредела, учиняемым мною над бывшими коллегами, прослеживалась определенная закономерность. Я подумал, не является ли это проявлением одного из тех глупых правил, которые обременяют всех нас, живых или неживых, – закона ограничения, который гласит: «так далеко и не дальше» или, возможно, «столько-то и не больше». Как бы то ни было, после довольно напряженного дня, посвященного мести, я решил взять паузу в тот вечер – чтобы поразмыслить над этакой закономерностью. Лежа в телесной форме на диване у себя в гостиной – в мрачной келье над закусочной Лилиан, в центре города то есть, – я примерно прикинул, что при той скорости, с которой «затемнения» вторгались в мой мир, я успею устранить оставшихся коллег, то есть бывших коллег, как раз до того, как сам погружусь в царство постоянной и тотальной тьмы, обратно в ту метафизическую реку черноты, из волн которой я неведомым образом вырвался на краткий миг.

Подобное осознание, ежели я в нем не ошибался, приводило в уныние – потому что, каким бы удовлетворительным я ни находил свой труд по изведению Семи Гномов всеми доступными методами, в уме у меня уже зрели более масштабные планы и схемы. В конце концов, планета, на которой я обитал, и реальность, к которой я был привязан, были полны всевозможных потенциальных жертв, все из которых, в той или иной степени, являлись свиньями, которых я очень хотел привести на свою скотобойню.

Эти мои притязания, эти страсти были абсолютно подтверждены и подкреплены в то время, когда я вселился в тело Лилиан Хейс с целью ликвидации Грабителя и Насильника Гарри. Лилиан была женщиной, которую, как я верил, отмечала предельная порядочность – и она в моих глазах уж точно никогда не выглядела свиньей. От свинских черт Лилиан была далека настолько, насколько это вообще возможно для смертного человека. И все же все то время, что я обитал в ее физическом теле, я мог чувствовать, насколько тесно это тело – как в его физическом, так и в метафизическом аспектах – было связано с теперь уже знакомой тьмой, со зловещим присутствием… чем-то таким, что я мог поименовать лишь Великой Черной Свиньей, звериным началом, оживлявшим наши тела лишь для того, чтобы вывалять их в луже погрязнее или реализовать их силами извращение поизощреннее. О да, после вселения в тело другого человека – в данном случае в Лилиан Хейс, – мне показалось, что идея о человеческом роде как о совокупности «личностей», ведомых или неведомых мне, есть лишь фигура речи, скрывающая удобное в глазах масс заблуждение.

Затем, в промежутке между тем, как я сделал из Гарри суп и обрек Титча на безумное забвение, мне пришло в голову: нужно избавиться от всех… уничтожить всех до единого!

Так, неподвижно лежа на диване в гостиной, я мог только сожалеть, что не смогу продолжить свою работу, разобравшись с Семерыми Гномами и Титчем. На мои труды был наложен предел, за которым меня полностью окутает тьма. В очередной раз мною кто-то манипулировал, меня давило нечто, вышедшее из-под моего контроля и расстроившее мою Волю – я пал жертвой его заговора. Но затем в моей гостиной появился некто, помогший примириться с обстоятельствами – или, по крайней мере, вселивший в мою душу мрачную уверенность.

Он принял форму таракана, бегущего по ковру. Я вскочил с дивана и со скоростью и точностью, которые принесло мне мое любопытное состояние существования, придавил его, не убив. Я слышал, как насекомое все еще трепещет между полом и толстой подошвой. В тот момент я был в контакте с ним только на физическом плане. Затем я пообщался с паразитом поплотнее и влился частичкой себя в его тело – точно так же, как я вселился в Лилиан Хейс. Погружение в таракана было не таким полным, как с ней, и тем не менее я испытывал точно такое же ощущение. Ничего особенно «тараканьего» в таракане не было, как и определенных черт «человека» в Лилиан: как только проникаешь в темную нутро каждого, чувствуешь только трепет свиного намерения и бушующей тьмы. Большая Черная Свинья шевелилась в таракане так же сильно, как и в Лилиан Хейс, за исключением того, что у насекомого не было никакой иллюзии самости – или, возможно, его самость была так слаба, что я ее даже не почувствовал.

Неужели все дело – лишь в концентрации? Таракан и владелица закусочной «Метро» находились на краю широкого спектра органических форм жизни; уместно ли выделить тогда соответствующий спектр иллюзий самости? Я, например, не раз замечал, что кошки, похоже, имеют представление о себе, очень похожее на человеческое. «Довольно ясно, что, увы, коты – они как я и вы» [3]3
   Томас Стернз Элиот, «Практическое котоведение» («Подход к котам»). Перевод И. Полуяхтова.


[Закрыть], писал Элиот, и эти бессмертные слова повторял голос какой-то старухи на задворках моих воспоминаний. С кошачьей точки зрения люди действительно похожи на кошек. И она тоже есть внутри всех них: полная беспокойного волнения Свинья-Жрун, Свинья-Заговорщик, Свинья-Убийца. Она, по сути, – единственная Самость в мире. Остальное – костюмы и маски, инвентарь с конвейера древней, но все еще процветающей фабрики театральных принадлежностей.

И надобно было уничтожить всех – людей, кошек, тараканов, растения, извести от первого до последней.

Тем не менее я знал, что этим займусь не я (кем бы «я» ни был). Это была слишком грандиозная работа, бойня невероятных масштабов, неуправляемая. Уверенность в том, что живая материя уничтожена в этом мире – да и в других, почему бы и нет? – до последней крошки могла оставаться только в сфере Невозможного, этакой блаженной грезой психа в плену обсессивно-компульсивного расстройства.

Так или иначе, таракана я убил. Прижав подошву к полу, я почувствовал, как тишина и тьма наполняют маленькое тельце, еще мгновение назад яростно трепыхавшееся. Я даже почувствовал, как малая часть меня – та, которой я позволил просочиться в это насекомое, – вдруг застыла и омертвела. И это было хорошее чувство. Красивое. Я могу с уверенностью сказать, что это был единственный момент истинного благополучия, который я когда-либо испытывал в своей жизни – если мое нынешнее состояние существования взаправду можно было считать частью системы, которую я называл «моя жизнь».

И в этот момент я был уверен, что каким-то образом я все еще живу – но, хотя я и не совсем жив, я все еще не совсем мертв. Каким-то образом я был подвешен меж двух миров: подвешен в месте, где у меня была возможность установить редкую связь с Великой Черной Свиньей, зловещей рекой тьмы, текущей через все живое и, возможно, даже через области тьмы между мирами живых. Место моего нынешнего пребывания давало мне возможность находиться везде, где текла тьма, и быть причастным к этой движущей силе, которая была везде и во всем, двигала и манипулировала всей сотворенной жизнью этого мира и наделяла меня властью преобразовывать под свои нужды материю одним лишь усилием воли. Воля моя при всем при том была и оставалась лишь прописанной функцией низшего существа – таракана, принявшего человеческий облик, маленького сгустка текучей черноты, которая была столь же велика и долговечна, как сам мир, и выступала тайным лицом мира, тенью внутри всего живого, существом, которое будет жить снова и снова, покуда каждый из нас загибается в одиночестве. Печально было осознавать, что, какая бы жизнь у нас ни была, это была только ее жизнь, и когда наши тела портятся и не могут больше служить для нее вместилищем, эта тьма уходит, оставляя после себя мертвую виноградную лозу, панцирь жука или человеческий труп, – вещи, у которых не было собственной жизни, обездоленные и лишенные реальности напрочь.

И все же, если вся моя жизнь была иллюзией, то это было неизбежное заблуждение, за которым я и, увы, даже вы не могли не последовать, куда бы оно нас ни привело. И у меня оставалось еще четыре существа на личном счету, которых нужно было избавить от этого жуткого существования. Пока это не будет сделано, мой труд не будет завершен, и моя жизнь (или, так сказать, не-жизнь) пока что казалась бесспорно стоящей того, чтобы ее прожить. Каким-то образом мне была дана сила завершить работу, которую я начал, когда зашел в оружейный магазин в центре города, чтобы купить пистолеты и охотничий нож.

Я наконец понял – и вы со мной: мы пришли в этот мир из ниоткуда.

Я понял наконец – и вы со мной: в нас сохраняется жизнь в той или иной форме, в любом обличье, до тех пор, пока мы злобно мечемся, являя свои самые сильные жизненные импульсы; нам никогда не дадут успокоиться и утихнуть, покуда тьма, закипающая внутри нас, не выкипит без остатка.

Наконец-то я понял – и вы со мной: нас призовут обратно в реку тьмы лишь после того, как мы причиним весь предписанный нам вред. Только тогда о завершении сего труда будет объявлено – труда, направленного в равной степени вовнутрь и вовне.