Текст книги "Охотник на тигров"

Глава IX. ДВА ГОРЯЧИХ СЕРДЦА

Мы уже знаем, что отец Рафаэля, дон Луис Трэс-Виллас, был испанцем, но одним из тех умных испанцев, которые раньше других поняли необходимость политических уступок креолам, хотя бы таких, какие им сделал дон Хозе Итурригарай. Такие уступки были в интересах самих испанцев.

Дон Луис, состоявший офицером вице-королевской гвардии, был одним из самых убежденных сторонников Итурригарая, и когда последний был арестован и отправлен в Испанию, дон Луис понял, что такое насилие должно привести к полному разрыву между испанцами и креолами.

Получив известие о восстании Гидальго, дои Луис послал нарочного к своему сыну с приглашением немедленно приехать домой. Следуя этому приглашению, молодой капитан королевских драгун тотчас же исходатайствовал у начальства отпуск и отправился к отцу.

Нужно сказать, что за год перед тем дон Рафаэль на одном из блестящих столичных балов встретился с Гертрудой де Сильва, которую ее родители в первый раз вывезли в свет. Увидеть прелестную креолку и влюбиться в нее – было для молодого человека делом одного мгновения. Раньше, хотя он и бывал в доме де Сильва, но ему не приходилось видеть этой девушки, потому что она воспитывалась в монастыре. Увидев же ее на балу, дон Рафаэль попросил ее родителей представить его ей и получил от них приглашение бывать у них.

Вскоре все заметили, что молодая парочка без ума друг от друга. Никто против этого ничего не имел; наоборот, все находили это в порядке вещей. Происхождение, состояние, лета, наружность, даже основные черты характера этой пары вполне подходили, чтобы составить образцовую во всех отношениях партию. Ожидалась скорая свадьба, но молодой офицер вдруг получил дальнюю командировку, семья де Сильвы вернулась в свою гасиенду, и все оборвалось.

В разлуке с девушкой дон Рафаэль стал терзаться злейшими сомнениями в ее взаимности. В сущности, им не пришлось даже объясниться друг с другом. Дон Рафаэль, по юношеской робости, все откладывал это объяснение со дня на день; когда же, наконец, он твердо решился сделать признание, появилась командировка, и в последнее, прощальное, свидание, происходившее на глазах у всех, он не решился высказать девушке того, что у него было на сердце.

Сомнения молодого человека все росли и росли, и в конце концов он внушил себе мысль, что совершенно недостоин такой прелестной во всех отношениях девушки, как Гертруда де Сильва, что он только вообразил, будто и она отвечает ему взаимностью, и что поэтому лучше всего постараться забыть ее.

В это время священник-воин, Гидальго, поднял знамя восстания против владычества испанцев. Дон Рафаэль, с детства усвоивший либеральные идеи своего отца, а также и то, что дон Мариано с дочерью тоже страстно мечтали об освобождении своей страны, решил стать под знамя Гидальго. Кстати, молодой человек надеялся, что это великое дело отвлечет его от любовной тоски или славная смерть на поле брани навсегда избавит его от сердечных страданий.

Но в это время он получил приглашение отца немедленно приехать к нему. Дон Рафаэль понял, что отец призывает его с целью уговорить примкнуть к делу Гидальго. Это, а главное, вновь вспыхнувшая надежда опять увидеть Гертруду и узнать свою судьбу, заставило молодого человека лететь сломя голову из столицы Мексики, где он в то время находился, в отдаленную Оахаку.

Нарочный отца должен был вернуться к своему хозяину на несколько дней раньше, чем мог прибыть сам дон Рафаэль; последнему нужно было еще хлопотать об отпуске и перед отъездом побывать кое у кого в столице. Нарочный привез дону Луису письмо от его сына, в котором тот, извещая о своем скором приезде, просил отца сообщить дону Мариано де Сильва, что он, Рафаэль, надеется, по пути к родному дому, побывать в гасиенде Лас-Пальмас.

Эта весточка наполнила невыразимою радостью сердце Гертруды и подняла упавший было дух девушки. В продолжительной разлуке с тем, на кого девушка уже смотрела, как на своего будущего мужа, она вся истерзалась, думая, что ошиблась в нем, тем более, что от него столько времени не было никаких вестей. Только взглянув друг другу в глаза, снова увидевшиеся молодые люди поняли, что они ошибались не тогда, когда верили в свою взаимную любовь, а в то время, когда стали сомневаться в ней.

Прибытие молодого человека, на которого в доме дона Мариано смотрели, как на будущего члена семьи, и чудесное его спасение были отпразднованы в тот же вечер веселым ужином, обильно орошенным старыми испанскими винами. А на другой день, в честь того же радостного события, перед обедом было устроено веселое катанье по новообразовавшемуся мутно-желтому озеру. Роскошно убранной, раззолоченной баркой под красным шелковым наметом управляли сами сестры де Сильва. Нежные и нарядные девушки, украшенные живыми цветами и сами точно цветы, оказались отличными гребцами. На корме, у руля, для управления баркой, сидел один из служащих гасиенды, а пассажирами были сам дон Мариано и его молодой гость.

Эту барку сопровождала другая, попроще, в которой, кроме обыкновенных гребцов, находился средних лет человек в дорожной одежде полудуховного покроя и оседланный мул. Это был тот самый священник, которого Марианита накануне видела спасающимся от наводнения и который переночевал в гасиенде.

Обе барки шли по направлению к Сиерре. Достигнув ее, вторая барка пристала в удобном месте к горам. Из нее вышел священник, которому тотчас же вывели мула. Взобравшись на спину мула, священник снял шляпу, поклонился тем, которые сидели в первой барке, и стал подниматься на гору. Это был знаменитый Морелос.

Повернув в сторону от гор, первая барка встретилась с лодкой, в которой индеец и негр везли в гасиенду нового гостя, также только чудом спасенного от гибели, дона Корнелио Лантехаса.

И этот исстрадавшийся путник был радушно принят под гостеприимный кров гасиенды Лас-Пальмас.

В этот же день дон Мариано, которому младшая дочь сообщила что-то по секрету, дал возможность старшей дочери и дону Рафаэлю некоторое время побыть наедине.

Склонявшееся к вечеру солнце золотило вершины гранатовых деревьев, ярко-красными цветами которых Гертруда и Марианита любили украшать свои черные волосы и на ветвях которых раскачивались пестрые попугаи; в открытые окна несся из сада смешанный аромат всевозможных цветов.

Гертруда, трепетавшая от счастья видеть своего возлюбленного наедине и в ожидании того, что он скажет ей, делала вид, что углублена в вышивание белого шелкового шарфа. Но сильная дрожь в руках выдавала волнение девушки, и она, отложив работу в сторону, стала молча смотреть в окно. Это была последняя вспышка девичьей гордости, последнее усилие отстоять свою позицию перед тем, как сдать ее. Молчал и дон Рафаэль, не зная, как извлечь на свет то, что он чувствовал в душе и сердце.

– Гертруда, – набравшись, наконец, смелости, начал он, – я только что говорил с вашим отцом… Я сказал ему, что не мог дождаться того момента, когда опять увижу вас, что я пренебрег многими опасностями и что…

Он замолчал, чтобы перевести дух и собраться с мыслями.

– И что же ответил вам мой отец? – спросила трепетавшая девушка, пряча раскрасневшееся лицо за распущенным веером, которым она обмахивалась точно от жары, между тем как в комнате было довольно прохладно.

– Он ответил, – продолжал молодой человек, когда снова обрел дар слова, – что лично сочувствует мне, но предоставляет решение вопроса вам. И вот я со страхом и трепетом ожидаю вашего приговора, – заключил он, опускаясь на колени перед девушкой и склоняя голову.

В ожидании ответа молодой человек очень нервничал. Этот человек, который бесстрашно шел навстречу опасности, был так мил для девушки, что она, замерев от блаженства, несколько мгновений безмолствовала. Наконец из-за веера послышался ее тихий, нежный голос:

– Как-то раз – не очень давно – одна девушка молила Пресвятую Деву спасти знакомого ей человека от угрожавшей ему опасности и за исполнение своей горячей мольбы дала обет, что если тот человек будет спасен, она пожертвует Пресвятой Деве самое драгоценное из того, что имеет, – свои волосы… Как вы думаете, дон Рафаэль, не доказывает ли этот обет ее любви к тому человеку? И потом: если тот человек отвечает ей взаимностью, – на что она втайне надеется, – то не повредит ли ей в его глазах исполнение этого обета? Ведь, быть может, именно только из-за ее волос он и обратил на нее внимание, а без них она потеряет в его глазах всякую привлекательность, и он…

– О нет, совсем напротив! – с жаром прервал молодой человек. – Во-первых, прекрасную женщину любят не за одни ее волосы, а во-вторых, после такой жертвы любимая женщина сделается любящему ее человеку еще дороже.

– В таком случае, – продолжала девушка, – отрежьте собственными руками мои волосы.

С этими словами она сняла с головы гранатовые цветы и вынула из волос высокую черепаховую гребенку вместе с золотыми шпильками. Роскошные волосы тотчас же свободными волнами окутали всю фигуру молодой девушки. Взяв затем со стола небольшие золотые ножницы, девушка подала их молодому человеку.

– О Гертруда, Гертруда! – воскликнул он, прижимаясь пылающими губами к ее руке. – Разве я в состоянии буду сделать это да еще такими маленькими ножницами?

– Если вы любите меня, то должны помочь мне исполнить мой обет, – твердо проговорила девушка. – Ножницы я сейчас принесу другие. Эти действительно малы, и вам пришлось бы слишком долго возиться.

Она с живостью сорвалась с места, перекинула всю массу волос на одну руку и бросилась в соседнюю комнату. Через минуту она вернулась с большими стальными ножницами, и жертвоприношение началось.

Глава Х. СТРАШНАЯ ВЕСТЬ

Пока только что описанное происходило в гостиной, Марианита сидела на вышке. Не желая мешать старшей сестре, судьба которой решалась в эту минуту, младшая в то же время пользовалась случаем потихоньку высмотреть сверху, не покажется ли лодка с доном Фернандо, которого с таким нетерпением ожидала девушка.

А в кабинете хозяина шла следующая беседа между доном Мариано и погонщиком мулов, Валерио Трухано, оказавшим в пути такую большую услугу дону Рафаэлю и в свою очередь спасенному последним от гибели.

Погонщику мулов, впоследствии так прославившемуся в войне за освобождение Мексики, было лет сорок, но, благодаря тонким чертам и приятному выражению лица, он казался моложе. Среднего роста, плотный, пропорционально сложенный, он казался здоровым и сильным человеком с уравновешенным характером.

Трухано уже давно был знаком с доном Мариано и всегда имел доступ в его дом. Все любили и уважали этого замечательного человека за его честность, кротость, скромность, истинную религиозность и человеколюбие. Пример последнего он проявил по отношению к тому же дону Рафаэлю, с которым накануне встретился в первый раз, и не мог думать, что тот на другой же день отплатит ему за его услугу. Так относился он и ко всякому, с кем ему приходилось сталкиваться; хорошо обращался он и с животными. Ни у кого так спокойно и сытно не жилось мулам, как у Валерио Трухано.

Тот караван навьюченных мулов, который успел благополучно избежать гибели в воде и нашел приют в гасиенде дона Мариано, принадлежал именно Валерио Трухано. Последний сначала лично провожал своих мулов, но дорогой задержался в одном месте также из-за какого-то доброго дела и потому отстал от них.

– Так и вы решили посвятить себя делу освобождения родины? – спросил дон Мариано, предлагая гостю обычную в Мексике послеобеденную сигару.

Последний с видимым удовольствием принял сигару, сначала понюхал ее, потом ловко откусил своими крепкими зубами кончик и, тщательно раскурив с другого конца, сделал несколько сильных затяжек, и только после всего этого ответил на заданный ему вопрос:

– Да, решился, и я, несмотря на то, что это святое дело сильно запачкано теми, которые во имя его пролили столько крови совершенно невинных испанцев. Самый жестокий из этих негодяев Антонио Вальдес…

– Антонио Вальдес?! – с удивлением воскликнул дон Мариано. – Да ведь это, если не ошибаюсь, один из вакеро дона Луиса Трэс-Вилласа, отца дона Рафаэля.

– Он и есть, – подтвердил Валерио. – Дону Рафаэлю еще ничего не известно о злых подвигах этого человека, и я не хотел тревожить его, а потому ничего и не сообщил ему.

– А если дону Луису будет угрожать серьезная опасность от этого человека? – спросил дон Мариано.

– Не думаю, – поспешил ответить погонщик. – Не может же быть, чтобы слуга решился причинить какую-либо неприятность бывшему хозяину, от которого ничего, кроме хорошего, не видал. Я слышал, что, уйдя от дона Луиса, он набрал себе шайку самых отчаянных головорезов, человек в пятьдесят, и свирепствует где-то в стороне… Вот кого я желал бы видеть повешенным вместо захваченных испанцами и казненных Лопеса и Арменты, честно боровшихся с действительными угнетателями… Но Вальдес – человек очень ловкий, и, быть может, скорее моя собственная голова очутится среди них, нежели голова этого негодяя, – с полной покорностью Провидению грустно добавил он.

– Будем надеяться, что Бог не допустит этого, – возразил дон Мариано. – Очень жаль, что вы решили продать мулов и совсем прекратить свое дело. Вы говорите, что ваш старший помощник – довольно надежный человек. Почему бы вам не поручить ему продолжать без вас ваше дело, а потом, по возвращении домой, вы опять сами занялись бы им?

– Я не могу сделать этого, – ответил погонщик. – Мне необходимо продать всех мулов для того, чтобы иметь возможность удовлетворить своих доверителей. Меня сильно подвели некоторые люди, злоупотребившие моим доверием, и я из-за этого был вынужден влезть в долги…

– А, вот что! – с живостью прервал дон Мариано. – Ну, это мы устроим. Скажите, сколько нужно, и я с удовольствием дам вам эту сумму. А потом, когда вы возвратитесь и устроите свои дела, мы сочтемся.

– Благодарю вас, дон Мариано, – с чувством произнес погонщик. – Но я не знаю, когда вернусь, да и останусь ли еще жив, поэтому не могу, ради покрытия одних долгов, брать на свою совесть другие.

– Да я и не стал бы считать это долгом, – возразил де Сильва, – а просто как бы лептою в пользу нашего общего дела.

– Нет, дон Мариано, лично я и в таком виде не могу принять вашей помощи, – с твердостью сказал погонщик. – Еще раз очень признателен вам, но, повторяю… Однако у вас на дворе что-то случилось! – вдруг прервал он сам себя и поспешил выглянуть в окно, возле которого сидел.

Действительно, на дворе гасиенды происходило нечто, всполошившее весь дом. Из гасиенды Дель-Валле через прилегавшие с севера горы прискакал один из старейших слуг дона Луиса Трэс-Вилласа, бывший когда-то дядькою дона Рафаэля. Он оказался смертельно раненым. Слуги де Сильвы сняли его с измученной лошади еле живым и осторожно положили на лужайку посреди двора.

– Дона… Рафаэля… скорее… ко мне! – прохрипел умирающий.

– Дона Рафаэля!.. дона Рафаэля!.. Где дон Рафаэль? – раздались взволнованные голоса.

Этот зов и поднявшаяся одновременно суматоха вызвали из дома не только того, кого было нужно, но и всех обитателей мужского пола, за исключением дона Корнелио Лантехаса, который после перенесенных потрясений впал в состояние, близкое к горячечному, и лежал в постели.

– Боже мой, что это значит, Родригес? – с нескрываемою тревогой спросил дон Рафаэль, наклоняясь над умирающим. – Что с тобой? Почему ты здесь в таком виде?

– Меня послал дон Луис, – ответил слабым голосом старый слуга, – звать вас на помощь… Антонио Вальдес… с шайкой разбойников… напал на гасиенду… умираю… Прощайте… Молитесь за мою душу!

Поток хлынувшей изо рта крови унес с собой последнюю искру жизни преданного слуги.

– Боже, какая ужасная весть! – воскликнул дон Рафаэль, сам бледный как смерть. – Я должен проститься с вами, дон Мариано, и поспешить на помощь отцу.

– Да, действительно, ужасно, – согласился де Сильва. – Жаль, что, как нарочно, сегодня ушел от меня индеец Косталь. Он был бы для вас очень полезен, как человек редкой храбрости и сметливости, хотя и слишком гордый, потому что происходит, по его убеждению, от касиков племени цапотеков, владевших когда-то чуть не всей Мексикой… Впрочем, у меня найдутся и еще дельные люди, которых я могу послать с вами.

Дон Мариано позвонил и приказал явившемуся на звонок слуге позвать управляющего гасиендой. Когда тот явился, де Сильва сказал ему:

– Прикажите нашим вакеро, Аройо и Бокардо, немедленно оседлать своих лошадей, чтобы проводить дона Рафаэля до гасиенды Дель-Валле и вообще остаться в его распоряжении до тех пор, пока у него будет в них надобность.

– К сожалению, я не могу исполнить вашего приказания, сеньор: оба эти вакеро вот уже несколько дней, как исчезли из гасиенды, – ответил управляющий. – Я все время собирался доложить вам об их исчезновении, но думал, что они скоро вернутся. Они и раньше пропадали на день, на два и потом возвращались. Я полагал, что они и в этот раз…

– А, и эти тоже… Ну, в таком случае пусть Санхес…

– Санхес лежит в постели, сеньор, – продолжал докладывать управляющий. – Его сбросила с себя дикая лошадь, которую он поймал и хотел объездить. При падении он повредил себе ногу, так что никак не может…

– Жаль, это тоже очень дельный человек! – с недовольным видом проговорил дон Мариано и, отпустив управляющего, обратился к гостю: – Вот, видите, мой дорогой друг, недавно у меня было четверо людей, которых я мог бы предложить вам, а теперь не осталось ни одного. Есть, правда, еще разные слуги, но из них ни один не годится для вас. Мне очень совестно, что я не в состоянии…

– Не беспокойтесь, пожалуйста, дон Мариано, – с оттенком нетерпения прервал молодой человек. – До дома я доберусь и один, а у отца, наверное, найдутся люди, которым не достает только руководителя… Мне нужно скорее отправиться в путь. Позвольте только сначала проститься с сеньоритами.

– Идите, идите к ним! – с невольной улыбкой разрешил де Сильва и, крепко пожав молодому человеку руку, отпустил его.

Сестры теперь сидели вместе в гостиной и, обнявшись, плакали. Они уже знали все, что произошло на дворе, и оплакивали смерть верного слуги дона Рафаэля и привезенную им дурную весть. В особенности горевала Гертруда. Только начавший было распускаться перед нею бутон счастья теперь снова закрылся под ядовитым дыханием беспощадной действительности. А Марианита оплакивала горе сестры, которой так сочувствовала.

Когда дон Рафаэль пришел в гостиную проститься со своей невестой и ее сестрой, Марианита хотела оставить их вдвоем, но Гертруда удержала ее, сказав, что не имеет больше от нее тайн и может проститься с женихом при ней.

Прощание жениха и невесты было не только трогательное, но даже торжественное.

– Злая судьба, – говорила, между прочим, Гертруда стоявшему перед ней на коленях жениху, – едва соединив нас, снова разлучает на неопределенное время. Возьмите, дорогой мой, одну из этих прядей моих волос и носите ее при себе, как талисман, который будет охранять вас от всех опасностей. Другую такую же я оставляю у себя. Теперь поклянитесь мне, что если вы когда-либо, где-либо и при каких бы то ни было обстоятельствах получите от меня эту вторую прядь, то это будет означать следующее: «Та, которая посылает вам эти волосы, знает, что вы разлюбили ее, но несмотря на это, она сама не в силах изменить своих чувств и желает еще раз видеть вас». Это странные и, пожалуй, даже страшные слова, дорогой Рафаэль, но я должна была их сказать, – заключила молодая девушка.

– Клянусь вам, – пылко произнес молодой человек, – исполнить ваше желание при каких бы то ни было обстоятельствах! Как только я получу эту драгоценную для меня прядь, я брошу все и тотчас же прилечу к вам на крыльях любви, чтобы на коленях уверить вас в неизменности моих чувств.

– Ваша клятва будет записана на небесах, Рафаэль! – торжественным тоном убежденно проговорила Гертруда и грустно прибавила: – Но время бежит. Я не хочу больше задерживать вас. Идите и исполните свой долг. Возьмите вот еще этот шарф. Я вышила его для вас в то время, когда мы были в городе, и я каждый день ожидала того, что произошло только сегодня. Каждый стежок этой вышивки будет напоминать вам мысль, вздох, молитву о вас вашей Гертруды. Прощайте или до свидания, если это будет угодно Богу, мой дорогой Рафаэль.

– Да, мне пора… Я должен ехать, – говорил как в бреду молодой человек, не поднимаясь, однако, с колен и покрывая руки невесты пламенными поцелуями.

Наконец Гертруда заставила его встать и убрать в нагрудной карман камзола шарф, в который она сама тщательно завернула прядь своих волос.

– Идите же, идите, мой дорогой, возлюбленный жених, – настаивала она, выдергивая свои руки, которые он не переставал покрывать поцелуями. – Помните, что ваш отец нуждается в вашей помощи. Идите и исполняйте свой долг.

Она обеими руками обхватила его голову и крепко поцеловала в лоб, потом слегка подтолкнула его к двери. Молодой человек, как безумный, вылетел из комнаты, забыв даже проститься с сестрой своей невесты.