Текст книги "Дерево-ловушка"

Майн Рид
Дерево-ловушка

Много странных людей перевидал я в тени лесов и в залитых солнцем прериях, но оригинальнее всех был Зебулон Стэмп, «старый Зеб Стэмп», как величали его приятели.

«Родился и воспитывался в Кентукки», – так он говорил о себе. Это был охотник типа знаменитого Даниэля Буна. Охота была его единственным призванием, и он возмутился бы, если бы ему сказали, что она не что иное, как развлечение.

Будучи далеко не угрюмого нрава, он все же относился к любителям-охотникам не иначе, как с величественным пренебрежением, и разговаривал с ними всегда крайне свысока и надменно.

Но он все же не чуждался их общества, особенно охотно проводя время с молодыми людьми, живущими по соседству, которым он иногда оказывал честь своей дружбой.

Я был одним из этих избранных и часто пользовался своей привилегией. Мы проделали много охотничьих прогулок вместе, старый Зеб Стэмп и я. Он был моим проводником, учителем и товарищем, и благодаря ему я узнал много интересного и нового для меня о тайнах американских лесов.

Как жил старый Зеб, было для меня загадкой, которую я разрешил лишь долгое время спустя после нашего с ним знакомства. Он был огромного роста и носил сапоги из дубленой кожи аллигатора. Порыжевшие штаны его были заправлены в сапоги; остальная одежда его состояла из рубашки оленьей кожи и плаща, некогда зеленого, а теперь побуревшего и грязно-желтого, как осенние листья. Мягкая широкополая шляпа защищала его от солнца, впрочем, в этом не было нужды, так как старый Зеб очень редко покидал теннистую чащу леса.

Где он жил, откуда брал средства к жизни, вот что мне главным образом хотелось узнать. В том участке девственного леса, где мы обычно встречались, не было никакого домика или хотя бы шалаша, где бы он мог жить. Так, по крайней мере, утверждали жители Большого Залива (маленький городок на Миссисипи, в котором я в то время проживал). Но старый Зеб утверждал, что он жил именно на этом участке леса.

Лишь после того, как наше знакомство превратилось в дружбу, он пригласил меня к себе, и я с удовольствием провел время в его скромном жилище, действительно, скромном, так как оно состояло из громадного дупла гигантского сикомора.

В этом дупле свободно помещались старый Зеб, его «метиска», как он называл свою жену (о существовании которой я впервые узнал тогда), и вся его семья, а в случае плохой погоды – даже его лошадь, небольшое крепкое животное, на котором он ездил по лесу.

Таким образом я увидел его дом и хозяйство. Но оставалось загадкой, на какие средства он живет.

Искусный охотник легко добывает пропитание для себя и своей семьи, но даже охотнику скучно питаться исключительно дичью. У них был кофе (меня угостили им), был маисовый хлеб.

Фигура несколько угловатой миссис Стэмп была облачена в кисейное платье. Все это нельзя было добыть одной двустволкой, да и само ружье-то не могло быть просто найдено в лесу.

Считая, что мы уже достаточно подружились, я решился спросить у него:

– Откуда вы достаете все эти вещи? Ведь вы не занимаетесь каким-нибудь ремеслом или земледелием? Чем же вы живете?

– А вот этим, – ответил он, указывая в угол своего жилища.

Я посмотрел туда и увидел развешанные шкуры различных животных: пантеры, опоссума, енота, а также окорок недавно убитого оленя.

– Значит, торгуете этим?

– Совершенно верно, молодой человек. Шкуры продаю лавочнику, а оленье мясо всякому, кто купит.

– Но я никогда не видал вас в городе.

– Потому что я никогда там не бываю. Не люблю этих лавочников, они всегда меня обманывают.

– Кто же ездит в город вместо вас?

– Моя жена. Она лучше меня справляется с этими жуликами. Правда, женушка?

– Еще бы! – ответила подруга старого Зеба, и голос ее звучал так убежденно и выразительно, что нельзя было усомниться в том, что она говорит правду.

Теперь лишь я вспомнил, что встречал миссис Стэмп на улицах Большого Залива, и что раз даже мне дали на обед в ресторане оленину, купленную у нее. Больше того, я вспомнил, как однажды сам купил у миссис Стэмп двух белоголовых орлов, пойманных в лесу и отосланных мною в Лондонское зоологическое общество.

Старый Зеб стрелял изумительно. Он мог «сбить» белку с верхушки самого высокого дерева, причем он целился ей прямо в глаз и обычно попадал. Он небрежно хвастал, что никогда не портил шкуры даже самой маленькой белки.

Но интереснее всего были его рассказы о приключениях, героем которых являлся он сам. Это стоило послушать.

Один из его рассказов мне особенно нравился своей причудливостью и своеобразным языком, а главное тем, что в нем описывалось странное явление, которому я не раз бывал сам свидетелем. Я говорю о размывании берегов Миссисипи сильным течением, уносящим иногда громадные куски почвы с растущими на ней гигантскими деревьями. Крутящийся водоворот так же силен, как и в Харибде.

Однажды, когда река так разбушевалась, со старым Зебом произошло приключение, за которое он едва не поплатился жизнью, и хоть уцелел, но на несколько дней лишился свободы.

Лучше всего передать его рассказ на том же забавном жаргоне, который употреблял старый Зеб; постараюсь не забыть ни одной подробности этого приключения.

Я услышал эту историю благодаря какому-то случайному обстоятельству: старый Зеб редко первым вызывался рассказывать, только если уж к слову придется.

Мы убили славного оленя, пробежавшего большое расстояние, после того как в него попала пуля. Наконец он упал у самого берега реки. Расположившись потрошить оленя, старый Зеб вдруг оглянулся и со значительным видом воскликнул:

– Даю голову на отсечение, если на этом самом месте я не был пойман деревом! А вот и само деревцо!

Я посмотрел на «деревцо», на которое он указывал. Это был громадный кипарис, толщиной футов в тридцать и высотой, по крайней мере, в сто пятьдесят.

– Пойман деревом? – повторил я, крайне заинтересованный и чувствуя, что старый Зеб вспомнил какое-то необычайное приключение.

Желая заставить его разговориться, я спросил:

– Пойманы деревом? Как это могло случиться, мистер Стэмп, да еще с таким опытным человеком, как вы?

– И все-таки это случилось, – ответил он, смешно коверкая слова, – и даже не так давно, только три года назад. Присядьте, – адский солнцепек, никуда не пойдешь в такую жару, – а я пока что расскажу вам, как это было. Я помню все до мелочей. Еще бы, бьюсь об заклад, что если бы вы попали в такую историю, молодой человек, то вы помнили бы ее до самой могилы, вот как!

Старый Зеб замолчал, для того ли, чтобы обдумать, как ему начать свой рассказ, или же чтобы не ослабить впечатления последних слов, – я не мог решить. Я не прерывал этого молчания, зная хорошо, что теперь-то старый Зеб выложит мне все свое приключение.

– Так вот, приятель, охотился я за оленем, совсем как сегодня, только тогда было уже поздновато, солнце на западе, а я ничего не убил за весь день. Охотился я пешком, а отсюда добрых шесть миль до моей лачуги.

Мне не хотелось возвращаться домой с пустыми руками, тем более, что и дома тогда было пусто, жене не на что было купить кофе и сахару. Поэтому я решил оставаться в лесу до тех пор, пока не удастся зацепить какого-нибудь заблудившегося оленя или дикого индюка. Я был как раз на этом самом месте, где мы сейчас, но тогда оно выглядело совершенно иначе. Кустов не было. Повсюду кругом рос тростник, и такой густой, что и еноту не пробраться бы сквозь него.

Ладно, приятель, без долгих разговоров я решил переночевать под этим самым кипарисом. Земля была сыровата, недавно шел дождь, пришлось мне вынуть свой нож и нарезать тростнику, чтобы смастерить себе уютную постель.

Так я и сделал и через секунду храпел вовсю.

Я спал, как опоссум, до самой зари. Тут я проснулся, вернее – меня разбудил самый адский шум на свете. Я услышал скрип, треск и визг, как будто резали всех свиней на Миссисипи.

И все это над моей головой, где-то на верхушке кипариса.

Я сразу понял, в чем дело: это перекликались между собой орлы, – я не первый раз слышал такую музыку.

«Ага, там их гнездо, – подумал я, – и птенцы тоже там. Вот почему они подняли такую кутерьму».

Мне нет никакого дела ни до орлов, ни до их гнезд, но тут я вспомнил, что мне говорила жена. Она слышала, что в гостинице в Большом Заливе живет богатый англичанин, готовый отдать кучу денег за пару орлов.

– Вы не ошиблись: этот богатый англичанин был я.

– Да ну? Неужто же вы? Если бы я только знал! Ну, да ладно. Я бы все равно сделал то же самое. Так вот, приятель, влез я на дерево.

Это было не очень легко. Ствол высотой в сорок футов, гладкий и ни одной веточки, чтобы зацепиться, кошка – и та бы не взобралась. Да и никто бы не влез, но тут я увидел на другом дереве рядом толстую виноградную лозу, перекинувшуюся также и на мое дерево с орлами. Как раз то, что мне нужно, вроде как лестница. И не теряя ни секунды, я пополз по лозе.

Это было дело нешуточное. Проклятая лоза болталась во все стороны, и я уже собирался было бросить все и вернуться на землю. Но тут я вспомнил жену, и что дома – пусто, вспомнил богатого англичанина, и все это придало мне силы. Я карабкался вверх, как белка.

Раз я уж влез на кипарис, мне захотелось заглянуть и в гнездо. На верхних ветках, где орлы подняли эту сумятицу, можно было свободно стоять. Но до гнезда, оказывается, не так легко было добраться, как я думал. Чего только не было на этих ветвях! Вероятно, не меньше целого вагона copy, костей разных рыб и животных, всюду рос испанский мох. Целый час я раскапывал этот мусор, прежде чем мне удалось наконец просунуть голову вверх и оглядеть гнездо.

Как я и думал, там были птенцы, двое, еще не совсем оперившихся. Старых же птиц не было, – верно, искали завтрак своим детенышам.

«Воображаю, как они будут разочарованы, – подумал я, – когда, вернувшись, увидят, что их бесперые птенцы улетели».

Я был так занят разглядыванием птенцов, тесно прижавшихся друг к другу и угрожающе шипевших на меня, что не замечал ничего вокруг.

Я стоял замечтавшись, и вдруг что-то сбило с меня шляпу и так царапнуло меня по щеке, что кровь залила все лицо. Это были когти орлицы, а старый орел тут же кричал, угрожающе визжал и готовился к нападению.

Мне удалось сгрести одного из птенцов еще до возвращения родителей. Нечего говорить, как охотно я швырнул его обратно, а сам сунул голову под гнездо и держал ее там, пока птицы не угомонились, видимо, устав грозить мне.

Что касается меня, я бросил всякую мысль о птенцах.

После полученной раны я решил оставить их в покое; и даже золото богатого англичанина не соблазняло меня больше. Я ждал, пока приду в себя, а затем начал потихоньку спускаться обратно.

Почти добравшись до того места, где виноградная лоза обвивала кипарис, я остановился, пораженный шумом куда более ужасным чем крики орлов.

Это был треск и грохот ломаемого дерева вместе с громовыми раскатами, какие можно услышать, когда разламываются берега Миссисипи.

Так оно и было. Я видел, как деревья раскачивались и падали, с громким плеском погружаясь в реку. Мой кипарис шатался, как в бурю. Он то накренялся, то стоял прочно, как скала. Орлы вопили над моей головой, а я дрожал, как осиновый лист, великолепно отдавая себе отчет в том, что происходит.

Я знал, что берег отрывается, и, признаюсь вам, это доставляло мне мало удовольствия, того и гляди, кипарис расколется надвое.

Ни секунды не медля, я начал спускаться и скоро достиг того места, где виноградная лоза оплетала кипарис.

Но куда она делась? Лоза исчезла. Оказывается, другое дерево, вокруг которого она обвивалась, упало в реку вместе с лозой. Я обомлел.

Смотрю вниз: река переменила русло. Она протекала раньше в двадцати ярдах от кипариса, теперь же кипела у самых его корней. Без сомнения, через минуту кипарис упадет в реку, и его поглотит пенящееся течение. Я не знал, как доберусь до земли. Мне оставалось только прыгнуть с высоты сорока футов, что порядком растрясло бы мои старые кости, как они ни крепки. Тогда я решил спокойно оставаться на месте и выжидать, слушая крики орлов, не менее испуганных, чем я сам, рокот свирепых волн, треск деревьев, падающих одно за другим.

Я слушал этот рассказ, как очарованный. Со слов старого Зеба я мысленно нарисовал себе величественную картину наводнения, и хоть рассказчик остановился на несколько минут, я не прерывал его молчания, терпеливо ожидая продолжения.

– Так вот, приятель, как вы думаете, что я сделал? – спросил он после небольшого молчания.

– Представить себе не могу, – ответил я, удивленный этим неожиданным вопросом.

– Может быть, вы думаете, что я слез с дерева?

– Но каким же образом?

– В том то и дело, что нет. Это было так же невозможно, как спуститься с отвесного утеса или стены. Я отказался от этой мысли и уселся на ветвях, поджав под себя ноги.

Не скажу, чтобы мне было слишком удобно и мягко сидеть на этих ветвях, но у меня было о чем подумать, кроме подушек. В любой момент я мог очутиться в Миссисипи, а так как я плаваю неважно, да к тому же поверхность реки была вся покрыта вырванными с корнями деревьями, то вы понимаете, что приятного в моем положении было мало.

Мне оставалось только терпеть, и я терпел, вцепившись в свои ветви, как костлявая в мертвеца, и ерзая время от времени, чтобы размять занемевшие ноги.

В таком положении я провел целый день. Я чувствовал ломоту во всех костях, но сразу повеселел, взглянув на реку, так как увидел, что наводнение кончалось и мой кипарис уцелел.

Я успокоился, но ненадолго. Уцелел кипарис или нет, – я знал, что сам я погибший человек. Никто не мог помочь мне, да и крика моего не услышал бы. Я видел всю реку перед собой, но мне было известно, что лодки держатся противоположного берега, чтобы избежать опасного течения с той стороны, с которой я находился. А река в этом месте шириной с милю. Если даже и проедет лодка у того берега, то вряд ли там услышат меня, да если б кто и услышал, то принял бы за насмешку; подумают только: человек, влезший на кипарис с единственной целью покричать оттуда встречным лодочникам. Я знал, что это будет бесполезно.

И все же я попытался. Я видел лодки всех родов, парусные, плоскодонки, и кричал всем, пока не охрип. Они, наверное, слышали меня. Во всяком случае, некоторые из них, так как иногда в ответ раздавался презрительный хохот. Может быть, они принимали мои отчаянные вопли за глупую шутку зубоскала или безумца.

Охотник снова остановился, точно под наплывом воспоминаний о минувшей беде.

Я, как и прежде, не прерывал молчания, потрясенный этим образным рассказом жителя лесов.

Заметив, что я жду, он снова заговорил:

– Так вот, дружище, мне стало ясно, что я попал в ловушку. У меня не было никакого выхода.

Оставалась единственная надежда на жену. Может быть, она бросится искать меня, как это случалось и раньше, когда я надолго исчезал. Но может пройти день и два, пока она хватится меня, да и тогда – найдет ли она меня в лесу, протянувшемся на двадцать миль в окружности? Нет, на это нечего было рассчитывать.

Потеряв всякую надежду на то, что кто-нибудь выручит меня, я принялся думать о том, как спастись без чужой помощи.

Нужно было что-нибудь предпринять. Я не ел и не пил тридцать часов, так как и до того охотился на пустой желудок. Я умирал от голода и жажды, особенно от жажды. Я бы согласился выпить самую грязную воду из какого-нибудь болота, вместе с лягушками и головастиками. Что же касается еды, то при одной мысли об этом я не мог не глядеть вверх, на гнездо, так как, несмотря на свою стычку с орлами, я готов был добыть себе на обед птенцов.

Возможно, что я бы еще больше страдал от голода и жажды, если бы не думал о судьбе своего кипариса, едва не унесенного течением. Эти мысли приводили меня в такой ужас, что я больше ни о чем другом и не вспоминал.

Время шло, кипарис оставался на месте, я уже думал, что берег больше не двинется.

Сквозь ветви дерева я видел реку, и хоть она была близко, но из берега торчала такая масса огромных корявых корней, что он казался мне достаточно укрепленным и не боявимся наводнения.

Удостоверившись в этом, я немного успокоился и задумался уже над тем, как бы мне спуститься с этого заколдованного дерева. Но мне ничего не удавалось придумать. Оставалось лишь прыгнуть вниз, что было бы так же безопасно, как броситься со шпиля кафедрального собора.

Пришлось отказаться от этой мысли. Я впал в совершенное отчаяние.

Наступила ночь. Вздохами делу не поможешь, я принялся оглядывать свои владения, ища какого-нибудь местечка помягче, чтобы дать отдых своим старым костям.

Я нашел сук достаточно прочный, чтобы выдержать тяжесть медведя, и уселся там на корточках.

Я спал недурно, хотя рана, нанесенная мне орлицей, начинала сильно болеть. Кроме того, меня беспокоило наводнение, и я несколько раз, вздрагивая, просыпался от мысли, что могу упасть в реку.

До восхода солнца не произошло ничего особенного, но я так проголодался, что мог бы съесть сырую вонючку. Жизнь птенцов, без сомнения, находилась в эту минуту в опасности. Думая о том, чтобы взобраться наверх и свернуть одному из них шею, я случайно взглянул на реку. Честное слово, я увидел там большого ястреба, нырнувшего в воду и появившегося снова с какой-то рыбой в клюве. Не успел он подняться, как орлица кинулась к нему с быстротой молнии и отняла у него его добычу.

«Отлично, – обрадовался я, – если мне суждено съесть свой завтрак в сыром виде, лучше пусть это будет рыба, чем неоперившийся орленок».

Я стал прокладывать себе путь к гнезду. На этот раз я не забыл вынуть нож и держал его наготове. Это было сделано не напрасно, потому что, едва завидев меня, орлы начали нападение.

Но теперь мы были в равных условиях, и хитрые птицы как будто знали это, так как держались на почтительном расстоянии от моего оружия, хлопая крыльями и стараясь клюнуть меня побольнее. Я ткнул орлицу ножом, и это значительно охладило ее пыл; что же касается самца, то да будет вам известно – в семье орлов задает тон всегда самка.

Рыба лежала на дне гнезда, брошенная туда орлицей, а птенцы были слишком напуганы нашей битвой, чтоб думать о завтраке. Я подцепил рыбу на кончик своего ножа и, прижав ее к груди, проскользнул обратно к суку, на котором провел ночь. Там я ее съел.

– Сырой?

– Ну, конечно! Я мог бы ее как-нибудь приготовить, если б мне очень хотелось; у меня был с собой кусок дерева, и стоило мне только содрать кору с кипариса и потереть о него, и я добыл бы огонь. Но это долго, а я был слишком голоден, и съел рыбу сырой. Она весила фунта два, я оставил одни лишь кости, плавники и хвост. Внутренностями я угостил птенцов, при этом у меня была своя цель.

Как вы, вероятно, догадываетесь, я насытился, но тут начались такие муки жажды, что и рассказать невозможно. Виной этому была рыба: как только я ее проглотил, во мне точно огонь разлился. Как будто зажгли костер у меня в животе, и пламя опалило грудь и все внутренности.

Солнце сияло над рекой, вода так и искрилась, это терзало меня, заставляя испытывать еще большую жажду.

Я раза два выглядывал из-за ветвей, думая, не рискнуть ли мне спрыгнуть в реку. Я бы так и сделал, хоть и знал, что до берега мне не добраться. Но вода была слишком далеко, я отказался от этого намерения и вполз обратно в свою берлогу.

Попробовал там грызть ветки кипариса, но это не помогло. Они были очень смолисты, так что я едва не задохнулся. Несколько листьев виноградной лозы зацепились за ветку, и я съел их. Мне стало как будто немножко лучше, но все-таки страдания мои было невыносимы.

Как бы мне добыть воды из этой, такой близкой, реки, – вот задача! Я только над этим и ломал себе голову.

Наконец я додумался-таки и так подпрыгнул от восторга, что чуть не свалился с дерева.

У меня была веревка, которую я постоянно таскаю с собой. Ее длины хватило, чтоб достичь реки. Я мог высыпать порох из своей пороховницы и спустить ее на веревке в воду. Набрав воду, я снова подниму ее. Ура!

Мне только один раз пришлось прокричать «ура», так как я тут же хватился своей пороховницы, которую, оказывается, оставил внизу, прежде чем влезть на кипарис.

Но меня это не обескуражило. Если нет никакого сосуда, почему бы мне не набрать воды своей рубашкой? Ее тоже можно спустить в реку, дать ей напитаться водой, а затем поднять.

Сказано – сделано. Я снял рубашку, свернул ее клубком, привязал к ней веревку и спустил. Она дошла до одной из веток кипариса и там застряла. Я пробовал спускать ее еще и еще, но она не доходила до реки на несколько футов.

Дело в том, что веревка была достаточной длины, но густые ветки кипариса мешали ей спуститься отвесно. Я возился с этой веревкой, пока меня не одолела смертельная усталость.

Наконец я увидел, что моя затея неосуществима, и отказался от нее.

Казалось бы, я должен был совсем пасть духом, особенно потому, что раньше не сомневался в успехе; но мне как раз пришел в голову другой план, как добыть драгоценную влагу. Я говорил уже о том, что нарезал внизу целую кучу тростника для своего ложа и свалил его в кучу у подножья кипариса.

Вид этих длинных трубок навел меня на мысль, которую я тут же привел в исполнение. Развязав рубашку, я прикрепил веревку к рукоятке своего ножа. Затем спустил нож вниз, стараясь зацепить острием тростник. Очень скоро я набрал его столько, что мне хватило б выстлать им весь берег.

Прошло порядочно времени, прежде чем я соорудил прибор для зачерпывания воды из реки. Мне без конца приходилось скреплять и прилаживать трубки, но дело шло о моей жизни, и, зная это, я работал, как негр.

Мои труды увенчались успехом. Прибор был закончен, и я осторожно спустил его, стараясь не наткнуться на ветви, и скоро увидел, как он погружается в воду.

Я припал губами к его верхнему концу; самое дорогое вино на свете, которое тянут через соломинку, не струилось так сладко, как эта вода, поднимавшаяся, журча, по моим трубкам прямо мне в рот!

Мне казалось, я буду пить вечно, и я своими глазами видел, как уровень Миссисипи становился ниже.

– Ха-ха-ха!

– Можете смеяться, приятель, я рад, что вы в таком хорошем настроении, но уверяю вас, что я был тогда в еще лучшем. Отняв наконец губы от тростника, я почувствовал себя другим человеком, точно восставшим из мертвых или прошедшим сквозь очистительный огонь. Но это еще не все, и я думаю, вы не прочь бы дослушать до конца.

– Непременно, я хочу узнать финал этой истории.

– Я не понимаю, что значит слово «финал», но расскажу вам, чем она кончилась – это любопытнее всего, что было до сих пор.

Шесть долгих дней прожил я на своем суку, иногда наведываясь в орлиное гнездо и воруя там пищу, приготовленную родителями для птенцов.

Их стол был разнообразен: то рыба, то мясо или дичь, – и все это доставалось мне. Кролик, белка или рябчик, чирок, дикая утка – вот чем я питался. Я ел их сырыми, боясь развести огонь из опасения поджечь сухие листья дерева и спалить гнездо, – это было б все равно, что убить курицу, несущую золотые яйца.

Я мог бы долго прожить таким образом, хотя, признаюсь, мне было скучновато.

Но птенцы росли с каждым днем. Они уже оперились, и я знал, что они скоро покинут гнездо.

Что же тогда будет со мной? Я, конечно, буду продолжать жить на дереве, но где я возьму еду? Кто, кроме орлов, будет снабжать меня рыбой, мясом и дичью? Ясно, что никто. Эта мысль меня беспокоила. Я знал, что никто меня не найдет, жена – и та до сих пор не нашла; что же касается лодок, я кричал им, пока не нажил одышку. Я до такой степени надрывал себе горло, что в конце концов совершенно потерял голос.

Мне было ясно, что я должен был выбраться с этого дерева, или умереть между его ветвей, и я все искал выхода.

Я читал в вебстеровском букваре, что «необходимость – мать изобретения».

Не знаю, где был старый Веб, написавший эти слова, но так или иначе они оправдались у Зеба Стэмпа, застрявшего на кипарисе.

Я заметил, что оба старых орла привыкли ко мне и сделались совсем ручными. Они видели, что я не трогаю птенцов, только разделяю с ними обед, так как я всегда старался оставить им достаточно, да и их родителям нетрудно было снабжать их пищей в изобилии, не то, что у вас, в Англии, приятель: следовательно, птенцы не были на меня в претензии за мои воровские проделки. Дошло до того, что я стал красть в их присутствии.

Мне легко было поймать их, и я решил сделать это, чтобы выйти из мерзкой передряги, в которую так глупо попал.

Вот что я придумал: я заметил, что орлы были очень велики и имели сильные крылья. Мне поэтому пришло в голову заставить их сослужить мне службу – перенести меня на землю.

Я не хотел лететь с ними по воздуху. Мне только надо было сделать из них нечто вроде такой штуки, которая называется, кажется, парашютом, я сам видел в Новом Орлеане, как его пустили по воздуху с енотом и кошкой.

Хорошенько обдумав этот план, я начал измышлять способы поймать старых орлов.

Меньше чем через час они уже были у меня в руках; я завязал им клювы, чтобы не клевались, и ножом отрезал им когти.

Затем я впятеро сложил веревку; теперь она была достаточно крепкой, чтобы выдержать мой вес. Одним концом ее я связал лапы орлам, собрав их все четыре вместе, а другим обмотал себя под мышками. Я проделал все это на самой нижней ветви кипариса, куда притащил и своих пленников.

Когда все было готово, я вынул нож из ножен и ткнул каждую птицу его острым концом, они инстинктивно захлопали крыльями, пытаясь улететь, а я, воспользовавшись этим моментом, соскользнул с ветки и бросился вниз.

Не знаю точно, что последовало затем. Помню только, как я продирался сквозь ветви кипариса и как упал в Миссисипи. Я бы, конечно, утонул, если бы веревка порвалась или орлам удалось освободиться. Но этого не случилось, орлы били крыльями по воде изо всех сил, и это спасло Зеба Стэмпа.

Я слышал когда-то об одной женщине, которую звали Венерой; мне рассказывали, будто ее везли по воде два лебедя, но не думаю, что они везли ее быстрее, чем мои орлы меня.

Не прошло и пяти минут с тех пор, как я свалился в воду, а мы уже плыли по самой середине реки. Орлы правили к арканзасскому берегу, и, зная, что это спасет меня, я тихо лежал на воде, не мешая им плыть в этом направлении.

К счастью, птицы были достаточно сильны, чтобы переплыть реку, а арканзасский берег отлог и находится на одном уровне с поверхностью воды, так что через пять минут я уже очутился в кустах, на твердой земле, а привязанные ко мне орлы хлопали крыльями, точно собирались облететь со мной все прерии Запада.

Я увидел, что настало время выпустить пар и убрать паруса; схватившись за ветку, я посадил орлов на якорь. Я едва дышал, ноги мои занемели; пора было освободиться от своих пернатых спутников. Я постарался не выпустить их из рук, хоть и был обязан им жизнью. Но тут я вспомнил об англичанине из Большого Залива. Так, значит, это были вы, приятель?

– Разумеется. А орлы эти – те самые, которых я купил у миссис Стэмп?

– Те самые, дружище. Я собирался продать вам птенцов, но у меня с тех пор не было случая снова взобраться на кипарис, и я понятия не имею, что с ними. Думаю, что они так и остались в гнезде, которое вы можете видеть отсюда, если только сарыч не пообедал ими.

Невольно устремив глаза на верхушку высокого кипариса, где виднелся какой-то темный предмет, похожий на вязанку хвороста, я слушал заключительные слова этой необычайной главы из «Приключений в девственном лесу».