Текст книги "Обольщение красотой"

Судно нырнуло, накренившись под углом, который сгодился бы для детской горки, и Венеция схватилась за ручку ближайшей двери, чтобы устоять на ногах. В следующее мгновение «Родезия» поймала волну, начав очередное восхождение, и Венеция вцепилась в настенный светильник, чтобы не повалиться назад.

В столовую вела великолепная лестница с резной балюстрадой из тикового дерева, украшенной позолотой в японском стиле. Но сейчас ее было практически не видно. Все ступеньки были заняты дамами в перьях и джентльменами во фраках, которые пробирались наружу, держась за перила.

Венецию охватила паника. Неужели обед уже закончился, и она опоздала? Но Лексингтона среди тех, кто покидал столовую, не было, и она двинулась навстречу толпе, не обращая внимания на любопытные взгляды.

Обеденный зал представлял собой просторное помещение, имевшее сто футов в длину и шестьдесят в ширину, со стеклянным куполом посередине, уходившим вверх на высоту двух палуб. В ясную погоду сквозь него лился солнечный свет, освещавший ряды коринфских колонн и четыре длинных стола, каждый из которых мог вместить более сотни обедающих.

В этот штормовой вечер из купола по-прежнему лился яркий, хотя и трепетный свет, но источником его была большая электрическая люстра из литого серебра, которая раскачивалась вместе с океанским лайнером, нырявшим по волнам. Если бы Венеция явилась на час раньше, ее встретил бы звон серебряных столовых приборов и приглушенный смех – знакомые звуки привилегий и довольства. Но сейчас зал был почти пуст, блюда и приборы убраны, стулья перевернуты. Только несколько пассажиров еще сидели за столом со специальной деревянной рамой, удерживавшей тарелки и бокалы на месте. Одна из них, цветущая женщина средних лет, громко рассказывала о своих прошлых плаваниях через Атлантику.

Лексингтон, облаченный в вечерний костюм, сидел отдельно от других за чашкой кофе, глядя на шторм, бушевавший снаружи. Венеция помедлила, молясь, чтобы в ближайшие несколько минут «Родезия» не делала резких пируэтов. Она предпочла бы не шататься на ходу, а приблизиться к нему, как акула, стремительная и опасная.

Лексингтон повернул голову и посмотрел в ее сторону. Хотя через вуаль было трудно судить о выражении его лица, Венеции показалось, что она уловила искорку интереса.

И предвкушения.

Ее желудок сжался, лицо загорелось, сердце застучало, отзываясь пульсацией в ушах.

Когда она подошла ближе, герцог поднялся, но ничего не сказал. Официант, появившийся словно ниоткуда, помог ей отодвинуть стул. Другой подал чашку кофе.

Лексингтон снова занял свое место. Не отрывая от нее взгляда, он поднял свою чашку и сделал глоток. Похоже, он не собирался облегчать ситуацию.

Венеция заговорила, не давая себе возможности передумать.

– Я подумала над вашим предложением, сэр.

Он молчал. Воздух между ними чуть ли не искрился от напряжения.

Венеция судорожно сглотнула.

– И пришла к выводу, что я открыта к убеждению.

Лайнер накренился. Она схватилась за свою чашку, чтобы не дать ей опрокинуться. Лексингтон проделал то же самое, и его палец обхватил ее палец. Венецию словно пронзил электрический разряд, отдавшись в плече.

– Я собирался вернуться в свою каюту, – сказал он. – Может, составите мне компанию?

На секунду Венеция лишилась голоса. При мысли, что они останутся наедине, у нее перехватило дыхание.

– Хорошо, – выдавила она.

Он поставил свою чашку и поднялся на ноги. Прикусив губу, Венеция последовала его примеру. Их уход вызвал любопытные взгляды у остальных обедающих. Лексингтон не обратил на них внимания. Странно, но, направляясь к нему, она меньше всего думала, как к этому отнесутся окружающие. Однако сейчас она чувствовала себя так, словно ее пригвоздили к позорному столбу.

На лестнице Венеция слегка опередила своего спутника. Корабль резко накренился, и его рука обвилась вокруг ее талии.

– Со мной все в порядке, спасибо, – резко бросила Венеция.

Он убрал руку. Венеция поморщилась, недовольная своим тоном. Она говорит совсем не как женщина, у которой на уме занятия любовью. Будь она чуть строже, и могла бы возглавить движение моралистов.

Каюты класса «люкс» располагались на несколько палуб выше столовой. Остаток пути они проделали в молчании. У двери своей каюты Лексингтон помедлил, устремив на нее непроницаемый взгляд, прежде чем повернуть ключ в замке.

В приглушенном свете гостиной можно было разглядеть только общие контуры мебели: письменный стол и кресло у окна, шезлонг справа, два мягких кресла напротив и книжные полки, встроенные в переборку.

Лексингтон закрыл дверь.

Венеция ощутила приступ паники.

– Не просите меня снять вуаль, – вырвалось у нее.

– Понимаю, – негромко отозвался он. – Как насчет того, чтобы что-нибудь выпить?

– Нет. – Она резко втянула воздух. – Нет, спасибо.

Лексингтон проследовал мимо нее в каюту. Только когда он протянул руку, она поняла, что он гасит свет. Каюта погрузилась во мглу, озаряемую только вспышками молнии.

Он задернул шторы, звякнув кольцами по металлическому карнизу. Темнота была такой полной, что Венеция ощутила стеснение в груди. Шум шторма ослабел. Даже качка корабля, казалось, стала меньше. Тело Венеции приспособилось к волнению моря, однако весьма предсказуемый курс, взятый Лексингтоном, грозил затянуть ее в пучину.

– Вы верите, что сейчас я ничего не вижу?

Он стоял прямо перед ней.

– Да, – отозвалась Венеция, вцепившись пальцами в складки своей юбки.

Он снял с нее шляпу. У Венеции перехватило дыхание. Никогда в жизни она не чувствовала себя более обнаженной.

Он прошелся тыльной стороной ладони по ее щеке, и кожу словно опалило огнем.

– Дверь не заперта. Вы можете уйти в любой момент.

В голове Венеции мелькнула сцена: он входит в нее, а она, охваченная сомнениями, умоляет разрешить ей уйти.

– Я не уйду. – В ее тихом голосе прозвучал вызов.

Он промолчал. Венеция надеялась, что шум волн, бьющихся о борта «Родезии», заглушает ее прерывистое дыхание. Лексингтон опять коснулся ее, пройдясь подушечкой большого пальца по ее нижней губе. И снова его прикосновение обожгло кожу.

– Вы не хотите заниматься со мной любовью. Зачем вы здесь?

Она сглотнула.

– Хочу, просто боюсь.

– Чего?

Лексингтон склонил голову и поцеловал ее чуть ниже скулы. Венецию пронзила дрожь.

– Просто… прошло слишком много времени.

Он взял ее за предплечья, обжигая сквозь шелковую ткань рукавов.

– Сколько?

– Восемь лет.

Он обхватил ладонью ее затылок и поцеловал без тени колебаний, раздвинув ее губы. Поцелуй имел вкус арабского кофе, чистый и крепкий, как его воля. И она ощутила эту волю глубоко внутри себя, в местах, дремавших почти десять лет.

Лексингтон отстранился – слишком быстро, как ей показалось. Корабль раскачивался на волнах, но ярость моря не шла ни в какое сравнение с бурей чувств, бушевавшей у нее внутри.

– Где дверь? – нетвердым голосом спросила Венеция.

Он ответил не сразу. В непроницаемой тьме она могла только слышать его дыхание, чуть более прерывистое, чем обычно.

– В пяти шагах позади вас. – Он помедлил мгновение. – Проводить вас до двери?

– Нет, – сказала она. – Отведите меня в противоположную сторону.

В спальне было еще темнее, чем в гостиной. Кристиан остановился у постели. Под его большим пальцем, лежавшим на запястье баронессы, бешено пульсировала жилка.

Он разжал ее крепко стиснутый кулачок. Она была так напряжена, что, казалось, внутри у нее идет полномасштабная война. Но под всем этим напряжением и сопротивлением пульсировало возбуждение, с каждым из ее прерывистых вздохов становившееся все более очевидным. Кристиан не мог припомнить, когда в последний раз бывал так возбужден.

Обхватив ее лицо ладонями, он снова поцеловал баронессу. У нее был вкус чего-то невероятно чистого, как снег или талая вода, и такой же свежий запах. Без намека на мускус или цветочную сладость, только благоухание свежевымытых волос и кожи, согретой теплом ее тела.

Баронесса издала тихий горловой звук, и Кристиана пронзила похоть. Его пальцы дрожали от нетерпения, когда он расстегивал лиф платья, снимая слои ткани, заключавшие ее тело.

Хотя его больше интересовала ее реакция, чем ее плоть, сама шелковистость кожи делала его хмельным от желания. Он снова прильнул к ее губам, вторгаясь языком в рот и прижимаясь к ней всем телом.

Она задрожала. Неужели она чувствует его через все то, что на ней надето? Он был тверд, раскален и почти безумен. Затем она сделала нечто, что влило в его жилы новый огонь: помогла ему снять с себя корсет, их пальцы работали вместе, расстегивая крючки.

Корсет символизировал врата замка. Когда он снят, все остальное формальности. Кристиан вытащил шпильки из волос и избавил ее от остатков одежды. Он старался касаться ее как можно меньше, не доверяя своей обычно железной выдержке.

Оставшись обнаженной, она спросила:

– Я по-прежнему могу уйти?

– Да, – ответил он, опуская ее на постель. – В любой момент.

– Что вы будете делать, если я сейчас уйду?

– Злиться.

Он поцеловал ее в подбородок, затем в шею. Она была восхитительна везде. И все еще так напряжена, что ее пальцы цеплялись за простыню, словно иначе она упала бы с постели – что было вполне реально, поскольку «Родезию» бросало из стороны в сторону. Впрочем, он сомневался, что она замечала качку. Она боялась не Бога, а мужчину.

– Почему вы не хотите увидеть мое лицо? – промолвила она.

– Разве я сказал, что не хочу? – Он накрыл ладонью ее грудь и слегка погладил. – Но если вы не хотите, чтобы я видел его, я научусь узнавать вас по вашей коже. – Он потер ее уже напрягшийся сосок большим и указательным пальцами, заставив ее резко выдохнуть. – По вашему голосу, – сказал он, втянув ее сосок в рот. – И по вашему вкусу.

Она застонала и выгнулась под ним. Кристиан всегда был щедрым любовником. Только справедливо заплатить даме за удовлетворение. Но баронессе он хотел доставить столько наслаждения, чтобы она купалась в нем. Он хотел, чтобы она забыла обо всех своих тревогах и страхах.

Венеция никогда не чувствовала себя такой встревоженной и испуганной.

То, что именно Лексингтон даст ей такое наслаждение, пугало. Но ей было не к кому обратиться, чтобы выразить свои чувства, кроме него. В следующий раз, когда он поцеловал ее, она схватила его за плечи и поцеловала в ответ, потому что не знала, что еще сделать.

Его отклик был яростным. Сбросив одежду, он скользнул руками под ее ягодицы и полностью вошел в нее.

Венеция резко втянула в грудь воздух. Конечно, она была замужем. Конечно, Тони был опытным любовником. Но разве она когда-либо испытывала такие острые ощущения, жаркие и ослепительные, как удар молнии?

– Я все еще… могу уйти? – услышала она собственный голос.

Он вышел из нее и снова вошел.

– Да. – Он продолжал неспешно двигаться, доставляя ей бесконечное наслаждение. – В любой момент.

Венеция прерывисто выдохнула.

– Что вы будете делать, если я уйду?

Лексингтон помедлил, вонзившись в нее.

– Рыдать.

Она не могла не улыбнуться – слегка.

Он схватил ее за волосы и поцеловал.

– Но вы никуда не уйдете.

Он делал с ней ужасные и восхитительные вещи. Раздувая пламя желания, пока она не забыла обо всем, кроме лихорадочной потребности. Наслаждение нарастало, становясь невыносимым, и единственным способом дать ему выход, было кричать и содрогаться в конвульсиях.

– Восемь лет – долгий срок, – промолвил он.

Его рука ласкала ее там, где их тела все еще оставались соединенными. Ощущения были такими чудесными, такими изысканными, что Венеция всхлипнула.

– Мое воздержание короче, несколько месяцев, но начинаю думать, что тоже обходился без этого годами.

Он вышел из нее, а затем с мучительной медлительностью снова вошел. Венеция судорожно выдохнула, сообразив, что он еще не достиг высвобождения.

Его пальцы вернулись к стыку ее бедер, дразня и возбуждая.

– Вы такая тугая и чувствительная, – шепнул он, прикусив мочку ее уха, – что малейшее прикосновение заставляет вас трепетать.

Они надолго замолкли. Кристиан так изучил ее тело во время прелюдии, что малейший контакт вызывал бурю ощущений. Прежде чем дать выход себе, он снова довел ее до вершины. Оглушенная и ослепленная, Венеция тонула в пучине наслаждения, хватаясь за Лексингтона, словно он был единственной надеждой на спасение.

Наконец они затихли. Он лежал на ней, твердый и мощный. Венеция прислушивалась к его тяжелому дыханию, ощущая странную уязвимость, как зажившая рана, с которой наконец-то сняли повязку, открыв ее воздуху, свету и прикосновениям.

«Не думай, – приказала она себе. – Не думай ни о чем. Сколько сможешь».

Глава 5

Раскаты грома стали более отдаленными. Дождь уже не так яростно барабанил по палубе. «Родезия» все еще раскачивалась, но больше не ныряла в непредсказуемых направлениях.

Кристиан перекатился на бок, увлекая за собой баронессу. Ее волосы, прохладные и шелковистые, щекотали предплечье. Ее дыхание, теплое и влажное, обдавало его шею. Ее тело наконец стало расслабленным, почти безвольным.

Он был доволен собой – пожалуй, даже слишком. Для натуралиста не существовало акта, более земного, чем совокупление полов. И все же занятие любовью с баронессой Шедлиц-Гарденберг явилось чем угодно, только не заурядным событием. Наоборот, оно казалось незабываемым, куда более значительным, чем просто начало недельной интрижки.

Кристиан был настолько захвачен головокружительными событиями этого вечера, что даже не вспомнил о предосторожностях. Он, обычно такой скрупулезный в подобных вещах. То, что она оказалась в его постели, было еще одним упущением. В своих связях Кристиан предпочитал устраивать все таким образом, что он мог уйти или остаться, если пожелает. Но в этот раз он предоставил этот выбор баронессе. Она хотела победить свой страх, и это взывало к его чувству галантности.

Он взял прядь ее волос и накрутил на палец.

– Я рад, что вы изменили свое решение.

Баронесса издала неопределенный звук, уткнувшись лицом в его плечо.

Кристиан отпустил волосы, повернул ее лицо к себе и поцеловал в губы.

– Что заставило вас передумать?

В ответ раздался тот же неопределенный звук, но она снова напряглась – он почувствовал, как она сжала губы.

У него была догадка, почему она не жаждет разговаривать с ним. Наверное, она думает, что он сделал ей предложение шутки ради, и еще не примирилась с тем фактом, что в конечном итоге согласилась.

– В вас есть любопытное противоречие. Вы скрываете лицо, но по вашей походке не скажешь, что вы скромница.

Он не только хочет, чтобы она осталась, он еще и пытается завести разговор – довольно необычно для мужчины, который привык искать уединения после занятий любовью.

– Разве? – промолвила она, почти касаясь губами его щеки.

– У вас горделивая поступь. Не чванливая, разумеется, а твердая и уверенная. Дама, которая путешествует одна, скрывая лицо под вуалью, не может не привлекать внимание, не всегда желанное. Но вы держитесь так, словно вас это нисколько не беспокоит, словно вы привыкли, что на вас глазеют.

Баронесса пошевелилась.

– И вас это интригует?

– Меня интригуют причины, которые стоят за этим. Я спросил себя, может, вы беглянка, и решил, что нет. Вуаль делает вас более чем заметной. Есть, конечно, крохотный шанс, что вы мусульманка, но мусульманки, которые считают нужным полностью закрывать лицо, никогда бы не отправились в путешествие без сопровождения. Что оставляет только две возможности. Либо вы просто не желаете показывать свое лицо, либо в ваших чертах есть что-то крайне необычное.

Она слегка отстранилась.

– Вы имеете склонность к женщинам с увечьями, сэр? Поэтому вы попросили меня стать вашей любовницей?

– Разве я просил вас стать моей любовницей?

– Конечно… – Она умолкла на полуслове.

Когда он сказал, что хотел бы узнать ее лучше, именно она спросила его, не ищет ли он любовницу.

– Когда вы сразу же предположили, будто я хочу переспать с вами, вы ответили на мой вопрос. Женщина с крайне необычными чертами лица отнеслась бы к моему интересу подозрительно. Но вряд ли она тут же обвинила бы меня в похотливых поползновениях. Вы, однако, восприняли как должное, что интерес мужчины к вам лежит в этой области. – Было на удивление легко разговаривать в темноте с этой безликой леди, словно он разговаривал с морем или небом. Кристиан откинул ее волосы назад. – Хотя, если бы я знал, как велико наслаждение, которое вы принесли в эту сделку, я бы преследовал вас с большей настойчивостью.

Должно быть, его попытка объясниться позорно провалилась – или задела ее чувства. Баронесса отодвинулась от него и села на постели.

– Мне нужно идти.

– Не хотите, чтобы я помог вам найти одежду? Она, наверное, разбросана по всей комнате. Боюсь, я был не настолько прилежен, чтобы сложить ее в аккуратную стопку.

Его немецкий был довольно беглым, в голосе чувствовалась улыбка. Венеция прикусила нижнюю губу. И почему она не продумала все заранее? Как она найдет одежду в темноте и оденется, чтобы выглядеть сколько-нибудь прилично?

Он встал с постели следом за ней.

– Вот что-то ваше. А это, кажется, мое. А это что такое? Корсет?

Венеция наткнулась на свои туфли и чулки. Но прежде чем она успела поднять их, Лексингтон оказался рядом и сунул ей ворох одежды, коснувшись рукой ее локтя.

– Помочь вам одеться?

– Нет, я…

– Давайте притворимся, что это место раскопок и будем работать методично, – сказал он, забрав у нее одежду. – Я буду класть каждый предмет на постель, и мы попытаемся угадать, что это и чего не хватает.

Венеция не ожидала подобной готовности помочь. Судя по звукам, ее одежда приземлилась на постель, а герцог переместился на другую сторону кровати, видимо, чтобы приступить к классификации означенных предметов.

Она нагнулась, чтобы поднять свои чулки. Выпрямившись, почувствовала прикосновение к спине чего-то мягкого, как одеяло.

– Набросьте, иначе замерзнете, – сказал Лексингтон.

Это был халат из мериносовой шерсти. Венеция завязала на талии пояс.

– А как же вы?

– Я нашел брюки. А теперь давайте займемся вашей одеждой. Ваше платье, – последовала пауза, заполненная шорохом ткани, затем он продолжил: – поместим в самый низ стопки, положив сверху все остальное в обратном порядке. Сколько у вас нижних юбок?

– Одна.

– Только одна?

– В юбке имеется разрез, поэтому в комплект входит вышитая нижняя юбка. А поскольку разрез очень узкий, если надеть больше одной юбки, пострадает покрой.

Зачем она все это рассказывает? Словно боится, что он подумает, будто отсутствие множества юбок свидетельствует о ее моральной распущенности. И это после того, как она переспала с ним, не будучи даже надлежащим образом представленной!

– Разумно, – промолвил Лексингтон. И опять в его голосе послышалась улыбка. – Покрой, определенно, не пострадал.

У Венеции было такое ощущение, будто она провалилась в кроличью нору. Или Лексингтон оказался воплощением доктора Джекила и мистера Хайда [7]7
  Намек на сказку Льюиса Кэррола «Алиса в стране чудес».


[Закрыть], но с точностью до наоборот: вместо того чтобы под покровом тьмы превратиться в злодея, он стал намного приятнее.

– Найдете сюда дорогу? – спросил он. – Ваши вещи в полной готовности.

Венеция обошла кровать.

– Где вы? Я не хотела бы наступить вам на ногу.

– Хм-м-м, – произнес он. – В вашем немецком чувствуется акцент.

Венеция резко остановилась. Она выросла с гувернанткой-немкой. Обычно считалось, что урожденные немцы говорят без английского акцента.

– Какой?

– Я некоторое время провел в Берлине, ваше произношение отличается от прусского или характерного для выходцев из польских земель. Вы говорите как уроженка юга Германии – я бы сказал, Баварии.

Ее гувернантка действительно происходила из Мюнхена и говорила на баварском диалекте.

– Неплохо для англичанина.

– И все же я не уверен, что вы немка.

Слишком хорошо для англичанина.

– Почему? Вы сами заметили баварский акцент.

– Когда я упомянул акцент, вы замерли на месте. И все еще стоите, кстати.

– Неужели это так важно, кто я: немка, венгерка или полячка?

– Полагаю, нет. Ваше имя действительно фон Шедлиц-Гарденберг?

– А что, если я не баронесса? «Родезия» пойдет ко дну?

– Нет, но я убежден, что это вызовет шторм.

Судя по его голосу, он опять улыбался… и стоял слишком близко.

Его рука прошлась по ее волосам.

– Чего вы боитесь?

– Я ничего не боюсь. – Но ее голосу не хватало убежденности.

– Отлично, вам и не следует бояться. Что я могу сделать для вас? Когда мы сойдем на берег, я не узнаю вас, даже если мы столкнемся лицом к лицу.

Но у нее другие планы? В Саутгемптоне Венеция предполагала открыться, дав ему понять, что он оказался в дураках. Она представляла себе эту сцену в самых разных вариациях, но каждая вела к его неизбежному поражению и гневу. Оглядываясь назад, она понимала, что это было так же самонадеянно с ее стороны, как если бы она планировала путешествие на Луну, не имея никакого опыта, кроме почерпнутого из научно-фантастических романов месье Верна.

Лексингтон отвел ее волосы назад и поцеловал чуть ниже мочки уха. Ощущение было таким пронзительным, что почти ранило. Проложив дорожку поцелуев по стройной шее, он распахнул ворот халата и обнажил ее плечо.

– Вы опять ужасно напряжены, моя дорогая баронесса, если, конечно, вы баронесса.

– Вы заставляете меня нервничать. – И чувствовать себя виноватой, пусть даже она не сделала ничего предосудительного, кроме того, что переспала с мужчиной, который ей даже не нравится.

Он поднял ее и посадил на краешек постели.

– Что совершенно непростительно с моей стороны. Позвольте мне искупить свою провинность.

Он развязал пояс халата. Венеция подавила очередной приступ паники.

– Почему вы так милы со мной?

– Вы мне нравитесь. Я всегда очень мил с людьми, которые мне нравятся.

– Вы не слишком требовательны?

– Просто я придерживаюсь некоторых четких принципов.

– Вы не могли бы объяснить, с позиций ваших четких принципов, почему я вам нравлюсь, не считая удовольствия, полученного в постели?

– Вы отвергли меня, и это говорит в вашу пользу. Мужчина, который проявил так мало деликатности и предусмотрительности, как я, заслужил того, чтобы его поставили на место. В остальном вы правы: у меня нет никаких твердых оснований для того, чтобы одобрять вас. Тем не менее когда вы передумали, я был ужасно польщен. Так что не стану изображать ученого и назову это просто привлекательностью.

Привлекательность! Когда в реальной жизни он испытывает к ней сильнейшую неприязнь.

– В вас есть кое-что еще, что мне нравится, – продолжил он. Венеция даже не заметила, как он опустил ее на постель, но она лежала рядом с ним в полностью распахнутом халате. Он легко пробежался пальцами по ее груди и животу. – Мне нравится, что я могу заставить вас забыть, пусть ненадолго, все, что вас тревожит.

Он снова занялся с ней любовью. Позже, когда ее дыхание успокоилось, Кристиан понял, что она вышла из состояния сладкого забытья. На этот раз, когда она сказала, что ей надо идти, он натянул брюки и помог ей одеться. А затем сходил в гостиную за ее шляпой.

– А как же ваши волосы? – Когда он вытаскивал гребешки и шпильки, скреплявшие ее прическу, он меньше всего думал, что они могут понадобиться. – У меня самое смутное представление о том, как привести в порядок женские волосы.

– Ничего, – сказала она, – я уберу их под вуаль.

Когда ее лицо было надежно спрятано под вуалью, Кристиан зажег свет и надел свою рубашку.

– Уже поздно. Я провожу вас в каюту.

На ее вуали, трепетавшей от дыхания, танцевали отблески света. На мгновение Кристиану показалось, что она собирается отклонить его предложение, но она сказала:

– Хорошо, спасибо.

Очень рассудительно с ее стороны.

Он остался в спальне. Она медленно прошлась по гостиной, разглядывая металлический потолок, стопку книг на письменном столе и вазу с красными и желтыми тюльпанами на каминной полке. Почему-то он решил, что ее вечернее платье кремового цвета, но оно оказалось абрикосовым, с юбкой, украшенной хрустальными бусинами.

Кристиан надел жилет и пиджак. Запонки с гербом Лексингтонов валялись на полу. Он нагнулся и поднял их.

Выпрямившись, он почувствовал мурашки на коже – от ее взгляда. Но когда он обернулся, она поспешно отвела глаза, хотя он не мог ничего видеть, кроме мерцающей вуали.

Она не доверяет ему – или таким, как он, если уж на то пошло. И тем не менее она дважды позволила ему соблазнить ее – или наоборот? Кристиан мог бы польстить себе и отнести это противоречие на счет своей исключительной привлекательности, но годы научной деятельности делали подобный самообман невозможным.

Он застегнул запонки. И даже позаботился о том, чтобы надеть свежий галстук. Если их в такой час увидят вместе, это вызовет определенные подозрения и без таких неопровержимых улик, как его помятый вид.

– Идем? – сказал он, предложив ей руку.

Она помедлила, прежде чем положить ладонь на его локоть. Похоже, его баронесса все еще нервничает почти так же, как когда они вошли в его номер. Но поскольку вопросы на эту тему расстраивали ее еще больше, Кристиан воздержался от замечаний.

Вместо этого, когда они вышли из номера, он поинтересовался:

– Почему вы так долго соблюдали целомудрие? В знак верности покойному барону?

Она издала звук, который можно было охарактеризовать только как фырканье.

– Нет.

На «Родезии» было тихо, не считая монотонного гула двигателей в глубине судна. Пассажиры первого класса либо спали, либо страдали от морской болезни, либо усердно трудились над своими супругами, соблюдая приличествующее молчание. Тускло освещенные коридоры наводили на мысли о корабле-призраке.

– Если вы не скорбите о бароне, то не представляю, как можно так долго обходиться без секса.

– Едва ли это такая уж неслыханная вещь.

– Верно, но вы не похожи на женщину, равнодушную к этой стороне жизни.

Она издала нетерпеливый вздох.

– Возможно, это удивит вас, сэр, но женщина не всегда нуждается в мужчине, чтобы получить удовлетворение. Она может сама позаботиться об этом и весьма умело.

У Кристиана вырвался восхищенный смешок.

– И вы, вне всякого сомнения, чрезвычайно умелая в этом смысле?

– Полагаю, достаточно умелая, учитывая немалую практику, – раздраженно отозвалась она.

Он снова рассмеялся.

Даже через вуаль он мог почувствовать взгляд, который она метнула в него.

– Вы всегда такой веселый после подобных занятий?

– Нет, не всегда. – Обычно его настроение было мрачным, если не угрюмым. Женщины, с которыми он спал, не были теми, кого он хотел видеть в своей постели и кто мог бы привязать его к себе. Но сегодня он ни разу не вспомнил о миссис Истербрук. – А вы всегда такая раздражительная после этого?

– Возможно. Не помню.

– Покойный барон был неважным любовником?

– А вам, очевидно, хотелось бы, чтобы он был таковым?

Кристиан никогда не думал, что его будет волновать, имела ли женщина лучших или худших любовников, чем он. Но в данном случае он обнаружил, что для него это важно.

– Пожалуй. Я предпочел бы, чтобы он был совершенно безнадежен – желательно, импотент.

Ему хотелось, чтобы он был единственным, кто когда-либо вознес ее на вершины блаженства.

– Жаль разочаровывать вас. Возможно, он не был воплощением Эроса, но неплохо справлялся со своими обязанностями.

– Вы меня ужасно расстроили, баронесса. – Внезапно ему пришла в голову мысль. – В таком случае что в нем было не так?

– Прошу прощения?

– Он был приличным любовником, тем не менее после его смерти вы перешли на… самообслуживание. И совсем не потому, что посвятили себя его памяти. Он изменял вам?

Она остановилась. Ненадолго. И практически сразу двинулась дальше, ускорив шаг. Но Кристиан получил ответ на свой вопрос.

– Он был дураком, – заявил он.

Она пожала плечами.

– Это было давно.

– Не все мужчины ловеласы.

– Знаю. Я предпочитаю держаться подальше от мужчин не потому, что потеряла веру в них, а потому, что больше не уверена в своей способности сделать правильный выбор.

– Мне очень жаль.

– Свобода имеет свои преимущества. – Она повернулась к нему лицом. – Во всяком случае, я была замужем. А каково ваше оправдание? Разве мужчине с таким громким титулом, как у вас, не следовало бы обзавестись к этому моменту одним или двумя наследниками?

Кристиан не преминул заметить, что она сменила тему. И довольно ловко.

– Конечно, следовало. И у меня нет оправдания. Вот почему я нахожусь на пути к лондонскому сезону, чтобы исполнить свой долг.

– По вас не скажешь, что вы преисполнены энтузиазма. Вам не нравится сама идея брака?

– Не имею ничего против этого института, но подозреваю, что он не для меня.

– Почему?

И снова ее анонимность позволила ему свободно говорить о вещах, о которых он никогда бы даже не заикнулся.

– Понятно, что я должен жениться – и скоро. Но я почти не надеюсь найти девушку, которая меня устроила бы.

– Вы хотите сказать, что ни одна женщина не достаточно хороша для вас?

– Совсем наоборот. Не считая моего наследства, мне особо нечего предложить женщине. Меня едва ли назовешь остроумным собеседником. Я предпочитаю проводить время в экспедициях или запершись в своем кабинете. И даже когда у меня возникает желание задержаться в гостиной и вести светский разговор, я не слишком приятная компания.

– Многие девушки будут более чем рады не заметить этих недостатков.

– Я не хочу, чтобы мои недостатки не замечали. Для этого существуют слуги, чтобы терпеть мои причуды, одобряют они их или нет. Моя жена должна обладать характером, чтобы сказать мне, что я веду себя отвратительно, если это так.

– То есть вы знаете, что порой ведете себя отвратительно, – задумчиво произнесла она. – Но, если у вас такие строгие требования к жене, если она должна в равной степени обладать умом, характером и отвагой, почему вы не начали поиски раньше? Почему вы ограничили себя одним сезоном и одним выводком дебютанток? Едва ли это разумный подход к задаче.

Нет, конечно. Он поступил глупейшим образом, уверив себя, что его женитьба будет чисто формальным делом. Но он не мог признаться в этом, какой бы анонимной ни была баронесса.

– Что ж, мне придется заплатить за это.

– Вы говорите как типичный англичанин, полный мужественного терпения и смирения.

Кристиан восхитился ее ироническим тоном.

– Мы довольно пассивны, когда дело касается подобных вещей. Погоню за счастьем мы оставляем американцам, а романтику считаем уделом французов.

Баронесса промолчала. Корабль плавно покачивался, поднимаясь и опускаясь, словно лежал на груди спящего гиганта. Бусинки на ее юбке позвякивали одна о другую, как отдаленный дождь из жемчужин.

Они спустились на два пролета лестницы и свернули за угол. Она остановилась.

– Я пришла.

Он запомнил номер ее каюты.

– Буду ли я иметь удовольствие встретиться с вами за завтраком?

– Вы хотите, чтобы вас видели в моем обществе? – В ее голосе прозвучало удивление.