Текст книги "Когда вернется папа... История одного предательства"

Глава 9

Воспоминания о прошлом отступили, и я вновь очутилась в гостиной дома своего отца. Я крепко зажмурила глаза, чтобы отвлечься от прошлого, оставшегося в другой жизни, но все еще чувствовала уныние, которое оставил после себя дух прежней Антуанетты.

Она, отчаянно мечтавшая о любви, никому не была нужна, и одного лишь этого факта было достаточно, чтобы жизнь стала казаться ей бесполезной. Уязвимые люди с недостаточной уверенностью в себе смотрят на все совершенно другими глазами.

В ее голове крутилась одна и та же мысль: «Если мои родители не любят меня, наверное, со мной что-то не так».

Когда Антуанетта смотрелась в зеркало, она всегда видела там не то, что было на самом деле. В своем отражении она находила лишь непривлекательные черты. Вместо жертвы видела виновни-

цу. Вместо очаровательной девушки казалась себе достойной лишь отказа.

Почему же она не протестовала? Почему не собрала вещи и не уехала? Лишь став взрослой, я поняла причину. Глубокое чувство горя так сильно истощает ум, что человек становится временно недееспособным. Неспособность ясно мыслить затрудняет принятие даже самых простых решений, не говоря уже о планировании ухода из дому. Антуанетта была парализована отчаянием.

Если бы только она могла уйти и больше никогда не видеть родителей. Но ей еще не было и восемнадцати. К тому же это происходило в эпоху, когда не было принято, чтобы подростки покидали родительский дом и снимали жилье. Она чувствовала себя в безопасности лишь в краткие моменты жизни и не осмеливалась вступать в конфликт с родителями, закованная свинцовыми кандалами страха. Но какой бы несчастной ни была ее жизнь дома, неизвестность пугала ее еще больше.

Антуанетта считала, что для того, чтобы казаться нормальной, она должна быть частью семьи. Ни одна из ее знакомых девушек не жила отдельно от родителей. К тому же в те годы она не только мечтала об общении со сверстниками на равных, но и лелеяла планы на будущее. Антуанетта надеялась, что, если ее отец выйдет на работу и станет вносить свой вклад в семейный бюджет, Рут не будет так сильно зависеть от ее доходов.

Антуанетта думала, что, если с ее плеч спадет этот груз ответственности, она сможет пойти на курсы секретарей. Проработав в Батлинзе весь летний сезон, она сумела бы набрать необходимую сумму, прибавив ее к уже имеющимся сбережениям. Этих денег хватило бы на целый год обучения в колледже, а после получения диплома она стала бы свободной и смогла бы уехать из дому навсегда.

Вспоминая прошлое, я отчетливо представляла все эти мысли и переживания о будущем.

Мои руки тряслись от желания вернуться в прошлое и постучать в окно своего дома. Мне хотелось защитить эту девочку и показать ей, куда могли бы привести ее спутанные мысли. Поток воспоминаний увлек меня, пронес сквозь двери, и я очутилась в своей прежней комнате. Словно и не было этих десятилетий за моими плечами. Я снова находилась рядом с девочкой-подростком, с которой у нас было одно прошлое.

Я смотрела в ее затравленные глаза. Она чувствовала, что ее любимый дом оказался ловушкой и что у нее нет выбора. И хотя нас разделяла пропасть из множества лет, мне очень хотелось, чтобы она услышала меня.

– Уезжай! – тихо умоляла я. – Послушай меня! Уезжай прямо сейчас! Пока мать на работе, собери свои вещи и уходи! Ты не знаешь, что случится с тобой, если ты останешься, но я-то знаю.

Отложи свое образование до лучших времен – ты еще успеешь, когда станешь старше. Если ты останешься, они разрушат твою психику, Антуанетта. Твоя мать никогда не станет защищать тебя. Поверь мне, будет только хуже.

Антуанетта наклонилась, чтобы почесать за ухом свою собаку. Она не слышала голос из будущего. До меня доносилось тиканье часов, безжалостно идущих вперед. К сожалению, время нельзя повернуть вспять, и, зная это, я заплакала от жалости к ней.

И снова пришли воспоминания. Я видела, как мать отправила Антуанетту встречать отца. Я чувствовала, как она борется, отчаянно цепляясь за свою индивидуальность. Она сопротивлялась полному подчинению своим родителям, и я снова слышала грубый голос отца, мгновенно пресекавший любые ее попытки.

Воспоминания о невинных танцах тех времен вызвали на моем лице грустную улыбку. С ностальгией моя память рисовала картины развивающейся молодежной культуры, неотделимо связанной с моим поколением, и я почувствовала печаль при мысли, как, будучи подростком, я пыталась создать нормальную жизнь.

Я снова ощутила ее одиночество.

Антуанетта создала новую личность и спряталась за ее спиной. Эта девочка любила тусовки и дискотеки, могла обмануть своих подруг, но не себя. Она жила в постоянном страхе, что ей начнут задавать вопросы о ее прошлом, ее семье. Если бы это случилось, она была уверена, ее обман раскрылся бы. Это были страхи, не свойственные нормальному подростку. Антуанетта стала выпивать, считая алкоголь своим другом, помогающим уменьшить страдания. А потом, когда он превратился в ее врага, она боролась, чтобы снизить его власть над ней.

Мое уныние сменилось приступом гнева на двух людей, которые лишили детства собственного ребенка. Я глубоко затянулась сигаретой, гневно стряхивая пепел в растущую в пепельнице горку окурков, и мне в голову пришла еще одна мысль.

Мой отец умер. Он уже не мог вернуться в этот дом. В столе я обнаружила его бумажник, в котором оставались деньги на непредвиденные расходы. Мне в голову неожиданно пришла идея, и на лице появилась улыбка. На что же мне потратить эти деньги? На что он больше всего ненавидел тратить деньги? Определенно, одной из таких вещей были рестораны. Я вспомнила, как моей матери хотелось сходить в какой-нибудь фешенебельный ресторан, и каждый раз отец презрительно фыркал и говорил, что это значит выбросить на ветер его кровные денежки, которые он зарабатывал тяжким трудом.

– Ну, сегодня он все же заплатит за обед! – воскликнула я и набрала мобильный номер своей подруги.

Она приехала в Ирландию, чтобы поддержать меня и помочь организовать мне похороны отца. Она остановилась в отеле неподалеку. Пока я звонила ей, мой ум лихорадочно искал другие кощунства, которые могли бы свести с ума моего отца и вызвать в нем приступ гнева. Женщина за рулем его ярко-красного блестящего автомобиля, припаркованного снаружи, точно взбесила бы отца. Прекрасно, так мы и сделаем, думала я с ликованием.

Когда моя подруга подошла к телефону, я выпалила:

– Как ты смотришь на то, чтобы пообедать в каком-нибудь ресторане? Очень милом и страшно дорогом. Я плачу. Заеду за тобой через двадцать минут.

Потом я позвонила своему страховому брокеру в Лондон, и последний звонок был в ресторан, чтобы заказать столик на двоих. Затем, взяв ключи от машины отца, которые были заботливо оставлены на столе, я быстрым шагом вышла из дому, торжествуя, вставила ключ в замок зажигания, включила радио на полную громкость и тронулась с места.

После того как я забрала подругу, мы медленно двинулись по широкой дороге вдоль океана, ведущей к Мостовой Гигантов. В отличие от Англии, ландшафт Северной Ирландии почти не изменился с тех пор, как я впервые приехала сюда ребенком. Здесь не было построено множества новых домов или многоэтажек. Напротив, местность была красива, как и прежде. Мы ехали по дороге, с замиранием сердца разглядывая пейзаж из зеленых холмов с левой стороны и девственные пляжи с правой. Я заметила несколько фигур в теплой одежде, подгоняемых порывами свежего ветра с Атлантического океана, и жадных чаек, стремительно падающих вниз в поисках еды.

Открыв окно, чтобы глотнуть свежего морского воздуха, я услышала плеск волн, разбивающихся о берег. Это была та Ирландия, которую я любила, та страна, частью которой я могла бы себя ощущать, если бы не мое прошлое.

Мы проезжали крошечные деревушки с маленькими одноэтажными домиками вдоль дороги. Вместо рыжеволосых детишек времен моей юности, в оборванной одежде, с обветренными ногами, торчащими из резиновых сапог, я видела детей в модных одежках, гонявших на блестящих велосипедах или скейтах.

Висящие корзины с цветами, украшающие свежевыкрашенные пабы, заявляли, что теперь они перестали быть исключительно мужской территорией.

Мы прибыли к месту нашего назначения – в маленький морской городок, где помимо ящиков и корзин с цветами на окнах улицы пестрели рекламными вывесками с надписью «Ресторан-паб». Северная Ирландия двигалась навстречу двадцать первому столетию.

Мы остановились напротив дома в викторианском стиле из серого камня с двумя входами. Хотя его строгий внешний вид не изменился, несколько десятков лет назад он был переоборудован в уютный ресторан.

Мы вошли внутрь и словно попали в другое время. Темный интерьер из дерева и тяжелая мебель почти не изменились с тех пор, как я была здесь последний раз, почти тридцать лет назад. Тогда меня приглашал молодой человек, которому хотелось произвести впечатление. Не привыкшая к такой роскоши, я долго изучала меню, выискивая какое-нибудь знакомое блюдо. А затем мучилась от нерешительности, не зная, какой прибор взять первым. В тот раз я заказала котлеты по-киевски и бутылку вина «Матеус Розе». В то время это казалось мне верхом изысканности. Теперь я привыкла к дорогим ресторанам, и меню меня больше не пугает.

Я уверенно вошла и осмотрелась по сторонам. Обои в полоску эпохи Регентства, темно-зеленые ковры цвета мха и официанты в черно-белой одежде разбавляли старинную атмосферу. Те посетители, которые искали превосходства в меню модных блюд, сюда захаживали редко, предпочитая интерьеры из стекла и металла.

Мы подошли к администратору и попросили организовать столик.

– Конечно, леди, пожалуйста, пройдите за мной. Я отведу вас в ресторан, – сказала она.

– Лучше проводите нас в бар, – попросила я.

– Вы собираетесь обедать? – сухо спросила администратор. – В ресторане вам будет удобнее.

Я знала, что леди в подобных заведениях заказывали напитки, чаще всего бутылку десертного вина, во время изучения меню. Это было не для меня.

– Для начала я хочу шампанского и устриц, – заявила я. – Еду мы закажем позже.

После секундного колебания из-за нарушения этикета администратор провела нас в бар, где мы уселись за маленький столик и наслаждались прекрасным обслуживанием.

– Вы празднуете какое-то событие? – спросила администратор с тенью легкого неодобрения; она не старалась рассыпаться перед нами в любезностях, но все же ей хотелось удовлетворить свое любопытство.

Я могла бы сказать ей правду: «Да, я праздную смерть своего отца». Но мне не хотелось ее шокировать, и я, сжалившись над ней, произнесла:

– Мы просто наслаждаемся отпуском. А это место нам порекомендовали. Позже мы с радостью попробуем что-нибудь из вашего меню, я слышала, что оно превосходно.

Ее лицо смягчилось. Похоже, она сделала вывод, что мы туристы «из-за океана», и нам незнакомы хорошие манеры. Поэтому, простив нарушение этикета, она с достоинством покинула нас.

Я сразу же забыла про свою диету, ведь целью этой игры было полное потакание своим капризам. Бармен принес ведерко со льдом, из которого выглядывала бутылка шампанского, и наполнил бокалы. Я подняла тост за своего отца:

– Спасибо, папа, за первый в жизни обед, которым ты угощаешь меня!

– За доброго старого Джо, – пробормотала моя подруга, и, заговорщически улыбаясь друг другу, мы чокнулись.

Она знала правду, поэтому и предложила поехать со мной в Ирландию и поддержать меня. Через час бутылка шампанского была опустошена, устрицы съедены, и пришло время переходить в ресторан. Мы уже заказали два бифштекса шатобриан с гарниром и бутылку крепкого красного вина.

– Нам хватит одной бутылки? – спросила я подругу, забавляясь при этом выражением ужаса на лице официанта.

Еще одна вещь, которую ни в коем случае не должны делать приличные леди, – напиваться в дорогих ирландских ресторанах. Но он не знал, что мы умели пить вино и шампанское. В любом случае, мне было наплевать. Я уже решила, что мы оставим машину и возьмем такси.

– Да, – решительно ответила она, но вдруг засомневалась, когда я заказала сырную тарелку.

Наконец мы вместе решили, что прекрасным завершением станет ирландский кофе.

Мы выпили по три чашки ирландского кофе, болтая как старые друзья, и часы пролетели, как минуты. Внезапно мы заметили, что день уже клонится к вечеру и ресторан начинает готовиться к приему вечерних посетителей.

– Пришло время оплатить счет, – сказала я и позвала официанта.

По его лицу пробежала тень облегчения, когда он понял, что мы собираемся уходить и больше не будем заказывать алкогольных напитков. Со скоростью света появился счет на серебряном подносе.

Подошла администратор, бросая на нас неодобрительные взгляды.

– Эта ваша красная машина припаркована снаружи? – спросила она.

Я поняла намек:

– Да. Мы можем оставить ее здесь до завтрашнего утра? Обед был так хорош, что, похоже, мы чуть-чуть перебрали.

Я видела, что она искренне согласна со мной. Моя благоразумная осторожность, не говоря уже о щедрых чаевых, немного смягчила ее, и, любезно кивнув, она пошла заказывать такси.

Когда мы уходили, она открыла и придерживала перед нами дверь. Прежде чем мы вышли, в ресторан вошла группа мужчин. Я знала их, это были члены гольф-клуба, который посещал мой отец.

– Примите соболезнования по поводу недавней утраты, – пробормотали они, увидев меня. – Как ужасно потерять отца.

Я слышала, как позади меня разбиваются иллюзии.

Вечером я вернулась в дом отца. Похороны были назначены на следующий день. Я понимала, что чем быстрее я решу вопросы с домом, тем скорее смогу уехать.

Только тогда прошлое сможет отпустить меня и освободить от мыслей об Антуанетте, переполнявших мою голову. Одна за другой на ум приходили различные сцены из прошлого, и против своей воли я снова перенеслась на много лет назад.

Глава 10

Как ни старалась Антуанетта не замечать отцовского взгляда, что бы она ни делала: убирала ли комнату, заваривала ли чай, смотрела ли телевизор, его глаза следили за каждым ее движением. Словно послушная воле хозяина маленькая кукла, передвигалась она по комнатам викторианского домика. Внешне покладистая, она считала часы до выхода из дому.

А в это время ее мать затеяла новую игру под названием «папа зарабатывает деньги». Она вела себя так, будто Джо не было всего лишь неделю. Причина, по которой отсутствовал муж, считалась тайной за семью печатями. Рут решила не только никогда не вспоминать правду, но и вести себя так, словно прошлого не существовало. Словно на протяжении многих лет она не оставалась равнодушным зрителем, неумолимо глухим и слепым, в то время как ее муж насиловал собственную дочь.

Будто ничего и не было.

Антуанетте казалось, что последних двух лет словно и не существовало. Она снова превратилась в девочку, не способную влиять на свою собственную жизнь. Теперь, когда ее родители были вместе, их власть над ней стала всеобъемлющей, и она попала в замкнутый круг, в котором барахталась без всякой поддержки.

Антуанетта больше не чувствовала себя непринужденно в их милом домике, который они с матерью обустраивали с такой любовью. Присутствие Джо ощущалось во всем. Он оставлял полные окурков пепельницы на подлокотниках ее любимого кресла, рядом валялись газеты, открытые на страницах с новостями спорта, а на кофейном столике стояла его чашка с налетом от бесконечного чая, который Антуанетта или ее мать приносили ему. На кухне стояли его бритвенные принадлежности и висело грязное полотенце, к которому Антуанетта не могла прикоснуться без отвращения.

Как и два года назад, счастье Рут полностью зависело от настроения ее мужа. Все чаще она неудовлетворенно хмурила брови, и вместо радостной улыбки на ее лице появлялось мученическое выражение. Антуанетта больше не слышала, как мать напевает себе под нос любимые мелодии. Разве мама сама ничего не видит? – удивлялась она. Как она могла забыть простые радости спокойной и гармоничной жизни до его возвращения? Почему ее не пугает эта зависимость, когда весь дом находится во власти его настроения и окружающей его ауры грубой силы? Антуанетте казалось невозможным, чтобы кто-то по доброй воле мог предпочесть подобное существование той жизни, которой они наслаждались вдвоем до освобождения отца.

Похоже, что и материальной выгоды от него не было никакой. Хотя Джо и устроился механиком в армейское подразделение и имел немало возможностей подработать, его вклад в семейный бюджет не улучшил общего финансового положения. В действительности в семье появился еще один нахлебник, да еще с привычкой выкуривать по сорок сигарет в день, – и с деньгами стало еще тяжелее, чем раньше.

Через четыре недели после своего возвращения он заявил, что вынужден работать по выходным.

– Рано уходить и поздно возвращаться, – сказал он с добродушной улыбкой.

– О, Пэдди[1]1
  Шутливое прозвище ирландца. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть], – запротестовала Рут, называя его ласковым прозвищем, – только не в субботу. Ты же знаешь, у меня выходной.

Кафе, в котором Рут работала управлящей, было ориентировано на публику, трудящуюся в режиме пятидневки, и поэтому в субботу владелец решил закрываться после полудня, что очень нравилось ей и ее дочери.

От подозрительного взгляда Рут добродушное выражение на лице Джо сменилось раздражением:

– Нам ведь нужны деньги, не правда ли? И разве не ты все время твердишь, что хочешь переехать в большой дом в Белфасте?

Рут покорно кивнула:

– Хорошо, милый.

За последние несколько недель Антуанетта не раз замечала это выражение покорности на лице матери.

– Тогда на что ты жалуешься? В выходные оплата в полтора раза выше. Если бы твоя дылда-дочь больше вкладывала в семейный бюджет, вместо того чтобы тратить все деньги на шмотки и эту дрянь, которой она мажет лицо, мне не пришлось бы так много работать.

Антуанетта ждала, что на этот раз мать заступится за нее. Она давала деньги на ведение хозяйства с тех пор, как начала зарабатывать. Но Рут промолчала.

Антуанетта знала, что ее мать мечтает о большом доме, похожем на тот, в котором прошло ее детство: изящный трехэтажный особняк в георгианском стиле. Однако о планах на этот счет она слышала впервые. Ее отец, казалось Антуанетте, стремился держать под контролем абсолютно все.

«До его возвращения нам было так удобно в нашем маленьком домике, – с горечью думала она. – Это лишь очередная причина, чтобы мама не возмущалась его отлучками».

Антуанетта не поверила отцу. И торжествующее выражение, появившееся на его лице после выигранного спора, еще больше убедило ее в его лжи. Мысль же о том, что мать лишь притворяется, будто верит ему, вызвала в ней негодование.

– Небось опять пойдешь на свои собачьи бега, – вполголоса пробормотала Рут.

Заметив выражение лица дочери и верно истолковав его, Джо грозно рявкнул:

– Что стоишь? Лучше помоги матери. Хоть какая-то польза от тебя будет. – После чего ушел, с треском захлопнув за собой дверь.

Мать с дочерью молча переглянулись. Антуанетта, увидев несчастное лицо матери, даже не попыталась ее утешить. Хоть бы раз мать заступилась за нее! Что ей стоило сказать, что в семейный бюджет дочь вкладывает не меньше денег, чем ее отец? Антуанетта чувствовала несправедливость подобных замечаний, и каждый раз ее ранило молчаливое согласие матери. Если даже мать не заступается за нее, кому она вообще нужна?

Антуанетта поднималась в свою комнату с надеждой, что отец выиграет на собачьих бегах достаточно денег и не появится дома до тех пор, пока она не уйдет на танцы. Она знала, что отдает матери столько же денег, сколько и он. Если считать чаевые, она зарабатывала столько же, сколько отец, хотя этот факт лишь распалял его с трудом сдерживаемую злость.

Ей вспомнилось, как он распоряжается телевизором, который купила она, как постоянно смотрит спортивные программы, ненавистные ей, а мать готовит только его любимые блюда и никогда не спрашивает Антуанетту, чего бы ей хотелось. Ей вспомнилось, как однажды она предложила приготовить ужин и как он глумился тогда над ее стараниями, называя ее стряпню «ужасной, редкостной дрянью». С момента его возвращения, не считая этой неудачной попытки приготовить еду, ей оставляли лишь самую грязную работу, такую как уборка и стирка.

Антуанетта не имела ни малейшего желания появляться перед отцом в своем вечернем наряде. Она знала, что он будет высмеивать любые ее попытки выглядеть привлекательно и по ее хрупкому самолюбию будет нанесен очередной удар. Если же он придет в плохом настроении, она станет для него мишенью, словесной «боксерской грушей» для выплескивания злости, которая, казалось, всегда кипит в нем. Антуанетте также не хотелось огорчать мать, хотя в глубине души она считала, что именно мать виновата во всех ее несчастьях. Антуанетта не могла понять, зачем в их доме нужен этот человек, вносящий дисгармонию, и почему мать позволяет ему практически сразу вернуться к своим старым привычкам.

Она слышала отговорки Джо, видела его самодовольство, замечала, как мать потакает его желаниям. Она наблюдала за властью отца и молчаливой покорностью матери, и ее презрение к ним росло день ото дня.

Когда Джо ушел, Рут стала искать общества дочери, чтобы было кому поплакаться, но на этот раз Антуанетта решила оставаться безучастной и не поддаваться. Она провела почти весь день в своей комнате, решая, что надеть вечером на танцы. Наконец она остановилась на бледно-желтом платье с глубоким вырезом и маленькой складкой сзади на юбке, которое было настолько узким, что стесняло ее шаги. Она выложила наряд на кровать. К платью Антуанетта подобрала широкий пояс, обтянутый тканью более темного оттенка, который плотно обтягивал ее талию, делая ее более тонкой. «Как изысканно», – думала она, удовлетворенная своим выбором.

Она купила это платье в одном из новых бутиков молодежной одежды, появлявшихся повсюду. Этот бутик, принадлежащий английской сети магазинов, совсем недавно открылся в центре Белфаста. Вместо продавцов среднего возраста покупателей обслуживали юные создания с модельной внешностью, на которых одежда продаваемых марок смотрелась настолько потрясающе, что им хотели подражать все девушки, независимо от размера и комплекции.

Антуанетта знала, что все девчонки в их компании также будут в новых нарядах, потому что сегодня вечером ожидалось исключительное событие. К ним в город впервые приезжала новая группа с солистом-кларнетистом по имени Экер Билк. Все только об этом и говорили. Первая пластинка группы заняла топ-места во всех хитпарадах, и один лишь этот факт отличал эту группу от других коллективов, часто выступавших в Северной Ирландии.

Антуанетта должна была увидеться с подругами в семь тридцать в их постоянном месте, в том самом кафе, где несколько недель назад она встречала отца. При воспоминании об этой встрече ее лицо исказилось от отвращения, хотя она и дала себе слово не думать об этом.

С наслаждением Антуанетта слушала недавно купленную последнюю пластинку Элвиса Пресли. Держа в одной руке стакан с водкой, а в другой запрещенную сигарету, она двигалась в такт музыке сквозь струйки дыма. Она представляла себя на дискотеке, под восхищенными взглядами демонстрирующей недавно выученные новые шаги.

Джуди, свернувшись калачиком, печально смотрела на Антуанетту из своего гнездышка на кровати. Уже знакомые сборы хозяйки означали, что она скоро уйдет.

Антуанетта в очередной раз посмотрелась в зеркало, чтобы проверить, не нужно ли внести финальные штрихи в ее тщательно нанесенный макияж.

«Только чуть-чуть помады», – сказала она себе, но сначала решила допить водку и в последний раз затянуться сигаретой. Антуанетта смаковала этот момент. Она чувствовала себя расслабленной и почти счастливой. Похоже, что ее желание было услышано и отец не вернется домой до ее ухода.

Вдруг сквозь звуки музыки она услышала хлопок входной двери. Недолгое спокойствие было нарушено злым криком, и Антуанетта, к своему ужасу, мгновенно поняла, что после проигрыша на скачках отец вернулся пьяным. Если он пришел домой так рано, значит, у него закончились деньги. Злость в голосе Джо, поднимавшегося по лестнице, чтобы ворваться в ее комнату, не обещала ничего хорошего. Ему было необходимо обвинить кого-то в своих неудачах. Как и всегда. Антуанетта знала, что ей снова предстоит стать мишенью его непредсказуемого нрава. Не в силах игнорировать свирепый крик, она с дрожью открыла дверь своей комнаты.

– Ну-ка, быстро иди сюда. И выключи эту долбаную музыку. Слышишь меня?

Она неохотно прошла назад в комнату, вынула пластинку из проигрывателя и спустилась вниз. Отец стоял на нижней ступеньке, и его красное лицо было перекошено от ярости. За ним Антуанетта увидела мать с ее обычным невозмутимым выражением лица. Сидя в кресле, она смотрела на мужа и дочь и натянуто улыбалась.

Антуанетта поняла, что ей, как и всегда, не стоит надеяться на помощь матери. Она молча стояла, готовая выслушать, что хочет от нее отец. Первым пунктом в этом списке, конечно, было желание испортить ей настроение перед встречей с подружками. Так как у него был неудачный день, мысль о том, что Антуанетта будет развлекаться, была выше его сил.

– Ну и куда ты собралась со всем этим дерьмом на лице, моя девочка?

– Просто на местные танцы с подружками, – пытаясь скрыть волнение, спокойным голосом ответила Антуанетта в надежде смягчить его дурное настроение.

– Ну и видок у тебя. Ты не выйдешь из дому в таком виде.

Протянув руку, он грубо сжал подбородок дочери, приподнял ее лицо и стал презрительно изучать его.

Его смрадное дыхание вызывало у Антуанетты тошноту. Он почувствовал, как дочь вздрогнула, но знал, что она слишком напугана, чтобы протестовать. Презрительно усмехаясь, он впивался пальцами в нежные щеки Антуанетты.

– Иди к раковине и смой с себя эту чертову косметику, – велел отец.

Антуанетта пошла на кухню и сделала то, что ей было сказано, предательски моргая от набегающих слез, готовых скатиться по щекам. Она быстро смыла с лица тон, чувствуя, как глаза отца следят за каждым ее движением. Затем посмотрелась в маленькое зеркальце над раковиной. На ее глазах с каждым движением влажной фланелевой ткани постепенно исчезала привлекательная девушка, которой ей так хотелось быть. Она насухо промокнула лицо полотенцем, оттягивая момент, когда придется повернуться лицом к отцу. Она знала, что он еще не закончил издеваться над ней.

– Так лучше? – спросила Антуанетта, проглотив комок в горле.

Все, чего ей хотелось, чтобы отец успокоился и она смогла уйти из дому, не испытав на себе полной силы его ярости. Она знала, ничто не может доставить ему большего удовольствия, чем возможность запретить ей вообще выходить из дому и заставить сидеть у себя в комнате.

– Ты выглядишь растрепой. К тому же ты толстеешь.

Это ужасное слово, пугающее многих следящих за модой юных девушек, ужалило Антуанетту в самое сердце, пошатнув ее уверенность в себе. Она вздрогнула, и Джо понял, что его колкость ударила по ее самолюбию. Он презрительно смерил ее взглядом и фыркнул:

– Не вздумай поздно вернуться домой, моя девочка. Я хочу, чтобы ты пришла к одиннадцати, и ни минутой позже, поняла меня?

От уверенной в себе девушки, всего лишь несколько минут назад любовавшейся собой в зеркале, не осталось и следа. Вместо нее перед Джо стояла неуклюжая нервная девчонка. Антуанетте хотелось выказать протест, но ей слишком хорошо было известно, что будет, если она это сделает. Вместо этого, опустив голову, она изучала ковер под ногами, не желая встречаться взглядом с отцом. Давящая тишина повисла над ее головой – родители ждали ее ответа.

– Хорошо, папа, – прошептала она, пытаясь изобразить примирительный тон.

Антуанетта знала, что лучше не спорить и не доказывать, что танцы не заканчиваются в одиннадцать, и не протестовать, пытаясь объяснить, что ей еще нужно отстоять очередь, чтобы получить пальто и дойти до автобусной остановки. Она просто будет вынуждена уйти раньше и в одиночестве вернуться домой. Она пропустит остаток вечера, не пообщается с подругами, когда они, смеясь и обсуждая события прошедшего вечера, будут ловить последний автобус.

Отец отвернулся с самодовольной улыбкой на лице. Он уже насладился своей полной победой, и это начинало ему порядком надоедать.

Антуанетта знала, что он устанавливает свои правила не потому, что беспокоится о ней, а потому, что ему необходимо чувствовать ее полное повиновение. Мать, как и в годы детства Антуанетты, не вмешивалась. Она просто не обращала на происходящее никакого внимания.

Антуанетта увидела удовлетворение в глазах отца, когда он почувствовал, что ее радость от предстоящего вечера заметно поубавилась. Затем его улыбка угасла, и на лице появилось выражение досады. Джо получил бы гораздо большее удовольствие, если бы Антуанетта начала протестовать и он смог бы запретить ей выходить из комнаты.

Однажды Антуанетта уже взбунтовалась, когда он обвинил ее в том, что она совсем не помогает по хозяйству. За подобную дерзость, как он это назвал, она была наказана изгнанием в свою комнату, откуда ей запрещалось выходить. Тем вечером Антуанетта легла спать голодной, вдыхая запахи готовящегося ужина и слыша звуки купленного на ее деньги телевизора.